Текст книги "Исток"

Автор книги: Владимир Зима

сообщить о нарушении

Текущая страница: 14 (всего у книги 34 страниц)

Заход чужеземцев в царскую гавань не остался незамеченным, и вскоре два длиннотелых двухпалубных дромона, зияя чёрными жерлами огнепальных сифонов, приблизились к драккарам, надёжно притёрли их к гранитной причальной стене.

Рюрик вблизи мощных городских стен и величественных башен почувствовал себя крохотным и жалким, но старался сохранять бодрый вид, чтобы соратники не заметили его робости.

Зато Бьёрн чувствовал себя как рыба в воде, бойко залопотал по-гречески и сумел скоро объясниться с недоверчивыми греками.

Во дворец поскакал гонец, а Бьёрн удовлетворённо сказал:

   – Сейчас о нашем приходе будет доложено не кому-нибудь, а самому императору!

Военные моряки, притаившиеся на могучих дромонах, не спускали глаз с варягов. Бьёрн обратился к грекам, поведал им какую-то байку, и настороженные воины мало-помалу расслабились, заулыбались.

Прискакал гонец в пышном облачении, передал конунгу Рюрику, что логофет Феоктист готов принять предводителя варангов.

   – Бьёрн, ты пойдёшь со мной, – приказал конунг Рюрик, спрыгивая на каменный причал. – Кто такой этот логофет? Это не император?

   – Нет, но... Это очень важный чин, – негромко объяснил конунгу Бьёрн. – Император слишком молод, чтобы править своей страной, и поручил это Феоктисту. Это первый министр... Можешь воздать ему почести, словно это сам император.

* * *

Издалека казавшийся дородным и величественным, обряженный в златотканые дорогие одежды, волочившиеся за ним по мраморному полу, великий логофет Феоктист на поверку оказался скопцом, и, когда заговорил, конунгу Рюрику стоило немалых трудов удержаться от смеха – так не вязался писклявый голосок всесильного правителя империи с его внушительной внешностью.

После кратких взаимных приветствий перешли к делу.

   – Я желал бы вместе со своими воинами поступить на службу к императору Михаилу, – сказал конунг Рюрик.

   – Императору Михаилу нужны отважные воины, император Михаил принимает вас на службу, – сказал Феоктист. – Под жильё вам отведут Дом Варвара, всем твоим воинам хватит места в этом доме.

   – Дом Варвара, значит – Дом Варвара... Хотя мы вовсе не варвары, – сказал конунг Рюрик. – И ты вскоре сможешь сам в этом убедиться.

Бьёрн не замедлил тотчас же перевести эти слова на греческий.

   – В Доме Варвара пребывали весьма достойные люди и все остались довольны. Твои воины не станут испытывать нужды ни в чём, в Доме Варвара довольно всякой челяди – поваров и виночерпиев, гетер и менял, готовых без промедления исполнить всякую просьбу, – словно стремясь загладить некую оплошность, сказал великий логофет.

Рюрик выслушал Феоктиста, через Бьёрна спросил, велика ли будет награда за службу.

   – По истечении года предводитель получит десять литр золота, полусотники – по шесть, воины – по три литры золота. Платить ругу буду я. И слушать будете только мои приказания.

Конунг Рюрик не стал прекословить, лишь попросил великого логофета уточнить:

   – Какая служба потребуется от нас?

   – Вначале варанги будут охранять дворец снаружи. После того, как мы удостоверимся, что твои воины вполне надёжны, варангам будет доверена охрана самых важных постов Ромейской империи – опочивальни императора, дворца василиссы, моих личных покоев, Золотой Палаты... Варанги должны сопровождать его величество василевса во время всех его выездов из дворца. Вы должны быть готовы также исполнять некоторые дополнительные поручения...

   – Разумеется, за дополнительную плату? – ловко ввернул сообразительный Бьёрн.

   – Разумеется, – ответил Феоктист. – А сейчас вас проводят в Дом Варвара. На устройство и отдых даю вам три дня. Однако, если мои люди выяснят, что среди вас есть лазутчики... Лучше бы им оставаться в своих домах и никогда не появляться в пределах Ромейской империи. По закону, вражескому соглядатаю вначале выкалывают глаза, затем отрезают уши, затем отрубают руки, и только после этих невинных шалостей его сжигают прилюдно, в назидание иным чужеземцам. Наш закон и строг и справедлив...

   – Среди моих людей нет шпионов! – гневно сказал Рюрик, едва дослушав перевод вислоусого Бьёрна.

   – В таком случае ни тебе, ни твоим людям нечего опасаться, – милостиво произнёс великий логофет и сделал жест рукой, словно отгонял муху.

   – Это великий логофет показывает, что разговор закончен, и прощается с нами, – объяснил Бьёрн. – Поклонись ему до земли, у греков так заведено.

Рюрик поморщился, но исполнил всё так, как советовал вислоусый Бьёрн, и увидел, что пухлолицый скопец радостно улыбнулся. Всегда полезно знать нравы и обычаи чужой страны!

Но и свои обычаи забывать нельзя.

Изнеженная дворцовая жизнь развращает мужчин, делает их тела рыхлыми и слабыми.

Рюрик распорядился поставить в саду шатры и заставил своих воинов спать там, почти на голой земле.

   – Мы находимся в боевом походе. Нельзя расслабляться. Опасность может возникнуть в любую минуту.

* * *

Завершив беседу с варангами, великий логофет Феоктист вышел в сад, примыкавший со стороны моря к Большому Дворцу, пошёл по тенистой аллее, с наслаждением вдыхая аромат роз.

Варвары, приходящие в Константинополь, с каждым годом становятся всё более и более дерзкими. Самомнение у дикарей – что может быть страшнее?.. Раньше эти сверчки знали свои шестки...

Однако империя не может обойтись без них. И в качестве личной стражи эти варвары незаменимы.

Их главарь странно глядел на логофета – видимо, у них там, в их варварских пределах, оскопление считается чем-то недостойным.

Им недоступно понимание того, что отказ от плотских наслаждений дарует иное, ни с чем не сравнимое наслаждение!.. Взять, к примеру, власть. У человека, который пользуется ею в достаточной степени, возникает ощущение наслаждения, превосходящее обыденные плотские утехи...

В некотором отдалении за великим логофетом почтительно семенили секретари и другие чиновники, не смеющие помешать правителю империи в его государственных размышлениях.

За одним из поворотов аллеи Феоктист увидел молодого клирика, задумчиво разглядывавшего цветущую розу. Заметив приближение великого логофета, юный муж склонился до земли.

Феоктист милостиво протянул ему руку, молодой клирик с чувством благоговения прикоснулся к ней губами и был удостоен немалой чести – великий Логофет ласково потрепал его по щеке, на которой едва пробивалась бородка.

   – Любуешься цветами, мой друг Константин?

   – Нет, ваша светлость. Я думал о Боге, – застенчиво вымолвил Константин.

   – Что же ты думал о Нём?

   – Бог должен пребывать в неподвижности, – робко произнёс Константин и опустил очи долу.

   – Почему?

   – Я полагаю, что Ему нет нужды двигаться, – едва слышно, словно страшась оскорбить божество, пояснил молодой клирик.

Великому логофету понравился тот душевный трепет, с каким сей юный муж приступал к исследованию основ бытия.

   – Однако... Ты верно мыслишь, мой юный друг... Постигай науки, совершенствуй свой ум, тебя ожидает большое будущее. Если возникнет нужда в чём-либо, без стеснения обращайся прямо ко мне.

   – Вы так добры ко мне, ваша светлость!.. Но мне ничего не требуется, не хватает лишь времени...

   – Мне тоже не хватает дня, чтобы справиться с грузом забот... Ах, если бы было возможно отнять свободное время у бездельников и отдать хотя бы часть его тем, кому его катастрофически не хватает – сколькими бы новыми открытиями обогатилось просвещённое человечество!.. – вздохнул логофет. – Что именно ты жаждешь узнать?

   – Бога и душу, – прошептал диакон Константин.

   – И более ничего?

   – Совершенно ничего!

   – Похвально... Ступай, я позабочусь о тебе.

   – Всеми своими скромными достижениями я обязан неизбывным милостям вашей светлости, – сказал Константин и на прощанье был вновь удостоен милости облобызать руку великого логофета.

Этот юноша нравился Феоктисту своей набожностью и упорством в постижении знаний. Отец его был друнгарием в Фессалонике. Несмотря на незначительность занимаемой должности, этот сотник сумел дать своим детям – Константину и Мефодию – неплохое образование. Юноши проявили незаурядные способности, и, когда они осиротели, Феоктист взял их в столицу под своё покровительство. Империи нужны люди мыслящие, способные развивать христианскую науку. Думать о возвышенном, нетленном и вечном – кто на это способен? Уж не жалкий ли мистий, озабоченный лишь приисканием куска хлеба насущного? Думать о возвышенном способен только тот человек, чья душа не отягощена бренными заботами о снискании пропитания. Большинство же ромеев озабочены пищей лишь для желудка, а не для бессмертной души. До духовности ли им?!

Тревога о недостаточности знания присуща лишь думающим индивидуумам. Толпа живёт имеющимся и полагает, будто знает всё обо всём.

Всякому мыслящему человеку для того, чтобы нормально жить, необходимо иметь целостную картину мира. Но, о Боже, как трудно достичь этого в наш сумбурный век!.. Люди не понимают простейших истин: чем ближе они будут к Богу, тем ближе будут друг к другу!..

ГЛАВА ДЕВЯТАЯ

В жаркий майский полдень киевские стражники, стоявшие на Угорских воротах, томившиеся бездельем и зноем, игравшие в зернь и беззлобно задиравшие незамужних молодок, возвращавшихся к обеду по домам с ближних огородов, заметили приближающуюся со стороны полуденной степи длинную вереницу тяжело навьюченных лошадей, мулов и ослов.

Пасынок Гордята, вызванный караульщиками на верхнюю боевую площадку, вгляделся из-под ладони в пыльное облако, поднятое караваном, определил, что идут не ратники, а торговые люди, и, стало быть, никакой угрозы от них стольному городу Киеву не последует, а посему тревогу трубить не стал, лишь распорядился разбудить мытника Варула, похрапывавшего в тени воротной башни.

Не дойдя полверсты до Угорских ворот, караван сделал остановку у придорожного колодца.

Погонщики принялись поить утомившуюся скотину, а три богато одетых базаргана отделились от каравана и понеслись на тонконогих арабских скакунах к городу.

Вдогонку за ними припустил ещё один чужеземец, одетый в чёрную хламиду, развевавшуюся по ветру.

Протяжно зевнув, пасынок Гордята крикнул сверху:

   – Будите заодно и толмача! – После чего стал неспешно спускаться по узкой скрипучей лестнице.

Задержавшись ненадолго под тихими прохладными сводами Угорских ворот, рубленных из векового дуба, пасынок Гордята вздохнул и вышел на освещённый настил подвесного моста, остановился посередине.

Снизу, от рва, заполненного позеленевшей на жаре водой, тянуло тухлятиной. Сверху нещадно припекало полдневное светило, клоня в сладкий послеобеденный сон.

Копыта степных скакунов прогрохотали по дощатому настилу, Гордята оглянулся и увидел, что толстяк Абдулка вперевалку идёт от башни, почёсывая отвисшее брюхо. Холоп вовсе обленился, и для острастки не мешало бы высечь его как-нибудь после ужина, хоть даже и нынче.

Чужеземцы сошли с коней, дружно отвесили низкий поклон, затем на шаг вперёд выступил вальяжный караван-баши, заговорил плавно и многословно, так что толстомордый Абдулка едва поспевал переводить витиеватые приветствия.

   – Ты попусту языком не мели, ты, главное, спроси, с чем пожаловали – с посольством али с торговлишкой? – вяло поинтересовался Гордята, сдерживая сладкую зевоту.

Перемолвившись с гостями, Абдулка сказал:

   – Торговать приехали.

И вновь безудержно заговорил чернобородый караван-баши. Он изъявил готовность немедленно предъявить все свои товары великокняжескому мытнику и прикладывателю клейма, дабы досточтимый правитель преславного города Куябы тотчас же и сполна мог получить причитающуюся ему долю стоимости всякого товара. За этим разговором караван-баши приблизился к Гордяте и с поклоном сунул ему в руки увесистый замшевый мешок.

Затем Гордята лениво жевал приторно-сладкие сушёные финики, с важностью отвечал на расспросы гостей. Много ли нынче в городе караванов? Не изменился ли порядок захода в город? Не слишком ли донимают блохи на постоялом дворе? И не нуждается ли доблестный предводитель воротной стражи в превосходном персидском порошке, надёжно оберегающем от клопов?..

После дотошного выяснения всех обстоятельств захода в город базарганы отвесили Гордяте прощальный поклон, затем караван-баши указал на чужеземца в чёрной хламиде и сказал, что путешественник присоединился к каравану близ Саркела, а зачем он прибыл в Куябу – одному Аллаху известно, милостивому и милосердному.

Когда базарганы уехали к каравану, чужеземец потребовал, чтобы Гордята немедля проводил его к правителю города.

   – А ты кто таков будешь? – насторожился Гордята.

   – Имя моё я могу открыть только твоему повелителю.

   – А меня твоё имя не больно интересует. Кто ты на самом деле – торговый человек, посольство у тебя али что?

   – Можешь считать меня торговцем целебными травами, – через толмача ответил чужеземец.

   – Показывай свои снадобья, плати входную пошлину, иди в пятницу на торжище – и все дела!

   – Про свои дела я стану говорить только с правителем, – упорствовал чужеземец.

Гордята хмыкнул, в задумчивости оглядел неказистого чужеземца – никакого товара у него, конечно же, не было. Одет он не шибко знатно. Правда, сбруя у аргамака стоящая, с серебряной насечкой. И седло дорогое, не иначе, багдадской работы. А вот сапоги с заплатами, да и хламида – дрянь...

Пока Гордята раздумывал, отпустить ли подозрительного ходока с одним из мечников в Детинец или приказать гридям задрать ему хламиду да и всыпать полсотни плетей, чтобы надолго отвадить от высокомерного обращения, за спиной Гордяты послышался дробный перестук копыт и показался сам князь Аскольд с дюжиной отроков.

Стараясь не уронить себя в глазах чужеземца, но и не угодить под копыта княжеского жеребца, Гордята отошёл к краю моста, сдёрнул с головы колпак и низко поклонился. Уже разгибаясь, услышал Гордята, как залопотал чужеземец, обращаясь к Аскольду. И князь отвечал ему на его тарабарском наречии...

А потом князь Аскольд вздыбил своего жеребца, развернул его на месте и махнул своим ратникам, чтобы они пропустили вперёд чужеземца.

Чёрный чужеземец единым махом вскочил на своего коня, радостно прокричал что-то Абдулке и ускакал следом за князем.

   – Чего он там пролопотал? – строго спросил Гордята, глядя на ухмыляющегося толмача.

   – Он сказал: «Передай этому болвану, что самый дорогой товар на свете – это свежая новость!»

* * *

Одетый в чёрную хламиду чужеземец скакал бок о бок с ниспосланным ему небом высокородным благодетелем по узким кривым улочкам, мощённым дубовыми плахами, свысока поглядывал на редких прохожих, прижимавшихся к высоким бревенчатым частоколам, ограждавшим усадьбы горожан.

Звали чужеземца Вардваном.

Более всего удивляло его дневное светило, висящее в полдень почти в зените и осыпающее землю лучами такими же жаркими, как и в Багдаде или в Тефрике. Отправляясь в путешествие, Вардван был готов к тому, что в землях славян большую часть суток ему придётся проводить во мраке ночи, а под ногами будет холодный лёд. Так было написано в старинных книгах. А оказалось – здесь вполне тепло, трава зеленеет, деревья цветут.

Следом за вельможей Вардван въехал в ворота дворца славянского правителя, спешился и последовал в богато украшенный зал, где восседал на высоком столе довольно пожилой мужчина с одутловатым лицом. По его натужному дыханию Вардван без труда определил, что повелитель славян страдает одышкой и что ему отнюдь не повредила бы настойка сицилийских трав вкупе с вытяжкой из корня мандрагоры. Увы, пожилой возраст требует к себе особого внимания, это возраст растущих огорчений, несбывшихся надежд и умножающихся недугов.

После взаимных приветствий, вопросов о здоровье посла и его повелителя началась та беседа, ради которой Вардван прибыл в столицу северных варваров. Переводчиком был вельможа, встретивший Вардвана у городских ворот, а старый правитель молча внимал, сосредоточенно изучая вздувшиеся вены на своих руках, потирая большим пальцем левой руки дряблую кожу на тыльной стороне правой ладони – привычка эта могла являться следствием заболевания и кожи и суставов. Правителю славян следовало бы предложить целительную горную смолу мумиё, а также отвар череды.

   – Кто тебя послал в Киев?

   – Карвей, вождь и повелитель истинных христиан, отпавших от Ромейской империи ради торжества справедливой веры.

   – Чего желает твой повелитель?

   – Славный Карвей желал бы довести до твоей милости, о великий Дир, что у него и у тебя есть один общий враг – император Михаил... Карвей предлагает войти в военный союз и вместе выступить на империю. Выгоды такого союза представляются очевидными.

   – Каким войском располагает Карвей?

   – Сейчас под его стягом примерно сорок тысяч воинов, из них двенадцать тысяч – конница... Ещё примерно восемнадцать тысяч воинов могут быть вооружены по первому зову.

Великий князь Дир и его вельможа обменялись загадочными взглядами, после чего Вардван решил, что настало время преподнести дары Карвея.

Из-под хламиды Вардван извлёк увесистый кожаный мешочек, развязал его и высыпал к ногам Дира крупные прозрачные алмазы. Так уж устроен мир, что люди более склонны верить богатым собеседникам. Нищий никого не убедит в своих достоинствах.

   – Насколько мне известно, хазарский каган уже согласился вступить в союз с Карвеем... Халиф Багдадский тоже на стороне Карвея. Когда халиф и Карвей нападут на владения Михаила в Малой Азии, когда хазары захватят Тавриду, когда дружины болгар, тавроскифов и венгров ударят с севера, Михаил будет вынужден бежать... А когда Карвей облачится в пурпур, все его союзники смогут получить свою долю по числу выставленных воинов...

   – Велика ли будет эта доля? – усмехнулся Дир. – Известно нам, что воины Михаила по два, по три года не получают жалованья... Истощилась казна империи...

   – Да будет известно великому Диру, что по смерти императора Феофила государственная казна не могла вместить всех сокровищ, так что пришлось спешно возводить новые кладовые для золота и серебра!

   – Неужели же новые кладовые?

   – Берусь доподлинно утверждать, что сейчас в казне Михаила наличествует сто девяносто тысяч литр золота в чеканной монете и триста тысяч литр серебра, что в общей сложности составляет тринадцать тысяч шестьсот восемьдесят тысяч золотых солидов! Если на одного верблюда можно погрузить десять кентинариев золота, то для перевозки всех сокровищ понадобилось бы триста восемьдесят верблюдов!..

Великий правитель славян произнёс негромко несколько слов, после чего с кряхтением поднялся и вышел, не прощаясь.

   – Я полагаю, что твоя миссия была довольно успешной, – сказал Вардвану вельможа. – Не могу припомнить, чтобы Дир уделил столько внимания кому-либо из чужеземцев...

В голосе вельможи звучало нескрываемое удивление. Вардван про себя подумал, что произвести благоприятное впечатление на чужеземного правителя – первейшая задача любого посла.

   – Мне показалось, что ему было трудно говорить... Если будет угодно, я составлю необходимое снадобье, – с готовностью предложил Вардван.

   – Всё, что понадобится, Диру дадут волхвы, – сухо ответил вельможа.

   – Прости великодушно, я не хотел поставить под сомнение способности ваших врачевателей... Так что же мне передать Карвею?

   – Передашь ему сорок сороков соболей, которые пожаловал ему Дир. Эти меха будут доставлены на пристань, завтра на рассвете Дир отправляет лодьи в Корсунь, там отыщется место и для тебя... На словах передашь Карвею, что Диру ведомы его беды, но обстоятельства не позволяют открыто выступить против империи, с которой у нас договор мира и любви... Когда будет возможно, Дир направит воинов... Для нас лучше всего давать обещания разумно, принимая во внимание все возможные последствия, нежели, улестив слух несбыточными посулами и не исполнив затем обещанного, навлечь на себя дурную славу и вечные нарекания...

   – Благодарю за надежду, о, вельможа! Назови своё имя, дабы я мог поминать его в своих молитвах.

   – Аскольд.

   – Да ниспошлют тебе боги здоровья и процветания, о Аскольд!..

Вельможа снял с безымянного пальца золотой перстень, передал его Вардвану.

   – Если пожелаешь сообщить в Киев какую-то важную новость, посылай вестника с этим перстнем. Этот двузубец – мой знак. Он ведом каждому воину. Вестнику не придётся заботиться ни об охране, ни о лошадях...

   – А меня любой твой человек всегда сможет отыскать в Константинополе, в регеоне Леомакелий, близ церкви Святого Симона. Пускай спросит дом врачевателя Вардвана, ему всякий укажет...

* * *

Незадолго до рассвета Вардвана, крепко спавшего на постоялом дворе, разбудил немногословный юноша, знаками показал, что следует отправляться в путь.

Помолясь на дорожку, Вардван вышел следом за отроками, которые несли конские шкуры, набитые драгоценными мехами. Вне всякого сомнения, Карвею придутся по душе подарки правителя северных варваров. Впрочем, не такие уж они варвары. У них есть вожди, есть законы. Перстень с двузубцем на всякого производит должное впечатление, всякий готов исполнить любое повеление Вардвана.

На громыхающей повозке Вардван съехал вниз, к пристани, отроки проворно погрузили на лодью конские шкуры, помогли Вардвану подняться на борт моноксида. Похоже, дожидались только чужеземца и сразу же отправились вниз по полноводной широкой реке.

Как жаль, что Вардван не понимал ни слова!

Эти тавроскифы были весьма говорливы, особенно владелец корабля, которого все называли Надёжа.

Путешествие протекало размеренно, чувствовалось, что тавроскифы вполне освоили путь до низовьев реки. Некоторое беспокойство у них вызвали подводные камни, преградившие течение реки. Однако у тавроскифов были заготовлены огромные деревянные колеса, на которые они ставили свои суда и по берегу перетаскивали их до спокойной воды.

На высоком откосе в это время находились воины, охранявшие караван от степных разбойников.

Однажды кочевники всё же напали на караван, это случилось ночью, когда утомлённые тавроскифы спали на берегу. В скоротечной схватке почти никто не пострадал.

Караван продолжил свой путь и вскоре прибыл на священный остров тавроскифов, на котором они оставляли деревянные колеса, обшивали борты связками камыша, совершали обильные жертвоприношения своим богам и ставили мачты.

Через четыре дня караван вышел в море, и вскоре взорам путешественников предстал Херсонес, в котором тавроскифы совершали торговые сделки с хазарами и греками.

Вардвану удалось попасть на торговое судно, следовавшее в Колхиду. Оттуда уже было рукой подать до Малой Азии, до славного города Тефрики, где его ожидали единомышленники...

В Тефрике Вардван имел продолжительную беседу с Карвеем, но содержание этой беседы нам, увы, неизвестно.

Перед праздником Успения Богородицы Вардван возвратился в Константинополь.