Текст книги "Исток"

Автор книги: Владимир Зима

сообщить о нарушении

Текущая страница: 12 (всего у книги 34 страниц)

   – Садись, Ждан! – пригласил князь Олдама. – Отведай, чем нас боярин Гаган нынче угощает. Небось прежде он тебя не звал за свой стол?.. Эх, Гаган!.. Таких умельцев иметь и покупать мечи за золото? Заморский товар всегда краше кажется... Когда только ума наберёшься, чтобы отличать, что есть добро, а что есть худо...

От запечённого молодого быка прислужник-челядин отхватил ножом здоровенный кус, прямо на ноже поднёс Ждану.

Другой холоп подал Ждану чашу с медовухой.

Утомлённый долгой морозной дорогой, князь Олдама сидел за пиршественным столом, отхлёбывал из серебряного кубка темно-золотистый мёд, постепенно согревался, и душа наполнялась весельем.

Тем временем прибежали песельники и гудошники, ударили в бубны, задудели в рожки, и пошёл пир на весь мир!..

В гриднице скоро стало так жарко, что Олдама и воеводы сбросили с плеч тяжёлые шубы, а боярин Гаган только успевал отдавать своей челяди приказания, чтобы подавали на стол жареных поросят и печёных щук, каши и похлёбки, меды и вина.

Гаган то и дело подливал греческое вино в кубок дорогому гостю:

   – Пей, брат Олдама! Гуляй!.. Однова живём!..

Вялая застольная беседа незаметно перешла в несвязные выкрики и здравицы в часть князя Олдамы:

   – Честь и слава князю Олдаме!

   – Пью на тебя, светлый князь!..

   – Здоров будь, князь!.. – разом закричали и киевские пасынки.

   – Славься, князь Олдама!..

Затем под закопчёнными сводами гридницы воцарилась усталая тишина.

* * *

Голодные холопы провожали алчными взглядами обильные яства, но сами не смели ни крошки взять с пиршественного стола. Подвыпившие ратники лениво жевали снедь, запивая хмельной медовухой.

   – А у нас нынче чудо свершилось! – припомнил боярин Гаган, заглядывая в осоловелые глаза молодого князя. – Хотел у тебя спросить, к чему бы это, если корова принесла телёнка с двумя головами, а?

Олдама поморщился, махнул рукой, ответил намеренно громко, дабы впредь у бояр и у сотников не возникало желания молоть языком попусту:

   – Не княжеское это дело!

Боярин Гаган согласно кивнул, затем подал знак челяди, чтобы несли новую перемену снеди, но Олдама поднял руку, требуя внимания, заговорил властно, словно правил не первое лето, а всю жизнь держал стол князя князей дреговичских:

   – Для того, чтобы гадать обо всяких чудесах и предзнаменованиях, есть волхвы и кудесники... Позвать сюда волхвов!.. Пускай объяснят смердам. А дело князя – вершить суд, и чтобы никто не смел... И никто не обижал дреговичей. Никто!..

Взбодрились его соратники, стали поднимать кубки с медовухой, выкрикивать наперебой:

   – Честь и слава Олдаме!

   – Славься, князь князей Олдама!..

   – Пью на тебя, светлый князь!..

   – Здоров будь!..

   – Мы все – твои дети!..

Олдама расплылся в улыбке, единым духом осушил серебряный кубок, откинулся к стене, из-под прищуренных век оглядел свою дружину. Здесь, за этим столом, сидели самые преданные ему люди. Лучшие из лучших. Не было среди дреговичей никого ближе и роднее, чем эти мужи и юноши. Неведомая сила объединила сородичей в единое племя, словно в пчелиный рой, и не просто объединила, но указала каждому его место – князю править, воину воевать, смерду землю пахать и бортничать...

Трудным для смердов было лето. А дружина пирует всегда всласть. Мёд и пиво, брага и вино, квас и сбитень – кому чего угодно, всего вдоволь. Хлеб на столе – горой.

А соль нарочно насыпана в огромные берестяные туеса – каждый величиной с лошадиную голову.

Гуляйте, братья!

Князь князей Олдама всех любит, всех привечает.

Слепой певец провёл руками по гуслям, мелодично зазвенели струны, и полилась песня о добром богатыре, отважно побеждавшем всех врагов племени...

Вдруг боярин Гаган прислушался к песне, которую пел слепой сказитель.

   – Ты это чего голосишь невпопад?.. – недоумённо спросил Гаган. – Богатство моё хулить замыслил?! А ну, повтори, что сказал!..

Сказителя толкнули в бок, чтобы он понял – вопрос боярина относится только к нему.

   – Не богатство возвышает человека, но слава о добрых делах... – испуганно вымолвил сказитель.

   – На конюшню его! И всыпать ему там... – приказал боярин Гаган. – Чтобы в другой раз не порол глупость!

   – Какая в том глупость? – осмелился спросить боярина его тиун.

   – Богатство моё хулить!.. Что он понимает в богатстве?! Богатство – это не золото и серебро, не оружие и не боевые кони, не меха и не челядь, как думает этот слепец... Богатство – это сородичи и боевые товарищи!.. Только они и возвышают человека! Без них – ничего... Никто!..

Боярские слуги заломили сказителю руки и поволокли вон из гридницы.

* * *

Ночевал Ждан на конюшне.

У боярина и конюшня была тёплой, ухоженной, не то что полуземлянка деда Радогаста. Выспался Ждан отменно.

Перед рассветом разбудили его голоса княжеских пасынков – ратники седлали коней, сдержанно переговариваясь, тщательно подгоняли сбрую.

Вышел Ждан из конюшни на мороз, потолкался среди караульщиков, послушал их разговоры, а тут кликнули закусывать – с поварни притащили котёл с чечевичной похлёбкой, и от неё по всей хоромине такой дух пошёл, что и сытый бы не утерпел...

После завтрака княжеский тиун дал Ждану брони – старенький колонтарь да куяк на коже, а сверх того боевые рукавицы из железных пластин с кольчужками. Из оружия Ждан выбрал себе увесистый кистень на сыромятной ремятине, а также местами побитый, но всё ещё крепкий деревянный щит, обтянутый бычьей кожей и обсаженный медными бляшками.

В амбар вошёл князь Олдама, рассеянно оглядел пасынков, заметил Ждана, спросил:

   – Что, дали тебе меч?

   – Нет пока что.

   – А ну, дай молодцу добрый меч, – распорядился Олдама и, не дожидаясь, пока его приказание будет исполнено, вышел из амбара.

Тот самый пасынок, который давеча столкнул Ждана с крыльца, протянул юнышу невзрачный с виду клинок с растрескавшейся костяной рукоятью.

В полном вооружении Ждан вышел на боярский двор.

Медленно поднималось румяное красное солнце. Княжеские пасынки держались кучно, словно ожидали нападения.

* * *

До завтрака Олдаме предстояло рассудить тяжущихся, вынести приговоры повинным в разбое и душегубстве, воровстве и оскорблении богов.

За обычные провинности смердов судил и приговаривал сам боярин Гаган, что же до серьёзных преступлений, то их надлежало судить только высшему судье – князю князей дреговичскому.

Олдама вышел на высокое крыльцо, перед которым толпились смерды и холопы, покорно и с надеждой дожидавшиеся решения своей участи под охраной дюжих боярских пасынков.

В ясное морозное небо поднимались ровные дымы, над боярской усадьбой расплывались запахи жареного и пареного, на поварне громко скворчало и булькало, стучали ножи и топоры. Добро, будет чем подкрепиться славной дружине...

Олдама поглядел вниз, на озябших смердов, кивнул боярскому вирнику, чтоб начинал.

Из-за голенища щегольского юфтевого сапога вирник достал липовую дощечку, испещрённую какими-то одному ему понятными значками, стал разглядывать их, бормоча себе под нос, а затем заговорил в голос:

   – В месяце серпне в родовую вервь смерда Горазда послан был тиун Вар. После найден мёртвым.

Олдама поглядел на боярина Гагана, тот кивком подтвердил верность слов вирника.

Смерд Горазд стоял ни жив ни мёртв, белее снега.

   – Твои сородичи порешили тиуна? – спросил Олдама.

   – Нет, светлый князь, не было этого, – жалобно воскликнул Горазд. – Тиуна я сам нашёл в лесу, растерзанного. Может, медведь его подрал, может, волки... А то – вепри. Их вона сколько расплодилось, в лес не зайдёшь...

Олдама поморщился. Выслушивать оправдания смерда он не собирался. Да и цену этим оправданиям знал... Если на земле верви находили мёртвое тело, дикую виру князю платил род. О чём тут было ещё толковать?

   – Сорок сороков соболей принесёшь через две недели, а не то тебя самого головой возьму. Ступай, – вяло махнул рукой Олдама.

Упал смерд Горазд в ноги князю, запричитал, не поднимая бороды от истоптанного снега:

   – Уж мы ли не работали на Гагановой засеке?.. Уж мы ли все повинности не исполняли?.. За что оговорил нас боярин, будто мы его тиуна порешили? Да есть ли правда на свете?!

Пасынки легко подняли Горазда и отпихнули от крыльца подальше, а перед князем князей поставили изрядно отощавшего смерда, одетого лишь в порты да рубаху. Видно, держали его в боярском порубе с лета. Глядел смерд на князя озлобленно и без страха. Дай такому нож в руку – порешит вмиг.

   – Смерд Прастен. Забрался на боярские борти, да самого бортника и придавил до смерти, – сказал вирник князю. – Суди его по справедливости.

Олдама брезгливо оглядел посиневшего на морозе головника, милостиво кивнул ему – говори.

   – Князь-батюшко, не виновен я!.. Не вели казнить, вели слово молвить!..

   – Ну, ну!.. – прикрикнул Олдама.

   – Не так всё было, как тебе боярский холоп набрехал!.. Мои те борти, мои!.. Дед мой те бортные липы выбирал, отец долбил там дуплянки, я сам с тех бортей отвеку мёд собирал, а однажды пришёл и увидел, как тиун но боярскому наущению мёд мой ворует, и не стерпел я, ударил вора...

Олдама повернулся к Гагану, спросил тихо:

   – Борти те – чьи?

   – Мои, – не моргнув глазом ответил Гаган. – Вели своему пасынку съездить на место, увидит он тамгу мою на всех липах.

   – Верю, верю, – кивнул Олдама. – А посему... Верви сего смерда... Как его бишь?

   – Прастеном кличут, – с готовностью подсказал Гаган.

   – Верви смерда Прастена за протор боярину Гагану выплатить десять сороков соболей, самого смерда Прастена – в обель.

Гриди подскочили к рванувшемуся было Прастену, ухватили за руки, вывернули в локтях, и проворный пасынок острым ножом выхватил здоровенный клок волос из спутанного колтуна на голове смерда.

Люто глянул тощий смерд на боярина, так что у Гагана по лицу судорога прошла. Понял Олдама, что солгал Гаган, оговорил невинного, однако отменять приговор не стал. Будет Прастен теперь княжеским холопом до смерти.

Вздохнул Олдама – солнце поднялось над крышами теремов, время подкрепиться, а приходится судить подлых людишек. Ох, нелегка ты, княжеская доля!.. И никто не поймёт, никто не пожалеет...

Вдруг от ворот прибежал окровавленный вестник, закричал не своим голосом:

   – Княже Олдама! Беда!..

Разом оборвался нестройный шум.

   – Ну?! – хрипло выкрикнул Олдама, глядя на вестника.

   – Пришёл полоцкий князь Милорад, селения грабит, молодых в полон угоняет, последний скарб отнимает...

   – Велика ли дружина полочан? – в упор глядя на вестника, спросил Олдама.

   – Если на реке поставить в ряд, пожалуй, от берега до берега едва станут.

   – Ты своими глазами видел их?

   – Да. Едва успел в лесу схорониться, а то...

Во дворе воцарилось молчание.

Князь Олдама мрачно уставился в одну точку, на лбу собрались суровые складки.

   – Давно зарились полочане... – обронил негромко статный воевода.

   – Не бывать нам холопами полоцкими! – визгливо прокричал боярин Гаган. – Вели трубить сбор, Олдама!..

Вся полупьяная дружина отозвалась на этот клич боярина таким единодушным рёвом, что показалось на миг – вот-вот оседлают они своих боевых коней, вихрем налетят на ворога и разобьют его наголову.

   – Быть по сему! – воспрял Олдама и ударил крутым кулаком по дубовому столу. – Немедля послать гонцов по всем родам и племенам, созывать всех, кто может держать в руках меч и топор!..

Ратники со вниманием выслушали повеление своего предводителя, но ни один из них с места не тронулся.

   – Я кому сказал?– прорычал Олдама, поворачиваясь к Гагану.

   – Чего, чего я-то? – растерялся боярин, и его круглое жирное лицо вмиг покрылось мелкими бисеринками пота.

   – Собирай всю свою дружину, не жди до последнего часа! – закричал Олдама.

   – Уже иду, – сказал Гаган.

Поближе к Олдаме подошли его сотники, стали говорить о том, что укреплена Гаганова засека слабо, против полочан тут не устоять.

Усмехнулся Олдама – оказывается, Гаганова засека укреплена была недостаточно, чтобы противостоять натиску врагов, но вполне достаточно для того, чтобы властвовать над округой, над смердами. Так от кого же Гаган укреплял свою усадьбу? От иноплеменников или сородичей?.. Кого больше опасался?..

   – Не радеешь ты, брат Гаган, о земле дреговичской... Смерду простительно думать лишь о своём доме, но ты же боярин, ты должен заботиться обо всей округе!.. Где Акила?! – вдруг встрепенулся князь Олдама. – Послать за ведуном!

   – Идёт, идёт Акила!.. – радостно объявил боярин Гаган, возвращаясь на своё место.

Обросший волосами, одетый в звериные шкуры, волхв Акила хмуро оглядел ратников, отвёл протянутые руки холопов, предлагавшие ему еду и питьё.

   – Беда, брат Акила, – пожаловался ему князь Олдама. – Выручай, брат, отведи напасть от дреговичей...

Волхв подошёл к пылающему костру, бросил на угли щепотку какого-то зелья – вспыхнули жаркие искры, и от очага стали растекаться по двору дурманящие запахи.

   – Коли полочане станут над дреговичами, порубят они наших богов... А коли мы победим, принесём каждому щедрые жертвы, – сбивчиво говорил Олдама, стараясь заглянуть в глаза волхва, скрытые под насупленными бровями. – Так и передай всем богам, что уж мы-то в долгу не останемся!

Молчал волхв Акила.

Спустя какое-то время огорчённо покачал головой, показывая, что бессилен.

   – А что же сам ты, Акила?! – вскричал Олдама. – Перекинься в дикого зверя, оборотись лютым чудищем, отгони Милорада от земли нашей!..

   – Не могу, – глухо отозвался Акила. – Полоцкий ведун много сильнее меня... Видел я его однажды. Не всякий конь поднимет такого...

   – Эх, кабы знать! Откормил бы я и тебя, как новогоднего борова! – в сердцах выкрикнул князь Олдама. – Что ж ты мне присоветуешь?

   – Уходить нужно в Княж-городок. Собирать ратных людей и выступать на полочан. Будут боги милостивы, одержишь победу.

   – А-а... – обречённо махнул рукой Олдама. – Будут ли они милостивы!.. Кто их угадает, когда они смилуются?

* * *

Всю ночь Олдама не мог сомкнуть глаз.

Трезв был и угрюм. Не радовали его ни покорные ласки сенных девок, ни сочувственные вздохи верных воевод, явившихся по первому зову.

Молчали соратники, не знали, что и присоветовать.

Мрачен был дреговичский князь князей Олдама, ошалело глядел в одну точку, словно искал, на ком сорвать злость.

Пока жизнь текла в привычном русле, не было нужды размышлять, плохо или ладно устроена эта жизнь. Всё, чему положено было совершаться, совершалось как бы само собой, без хлопот, в надлежащие сроки. А теперь впереди – неизвестность.

Что-то будет?

Дреговичи никому не желали зла, за что же их примучивать?

Может, прогневали чем-то болотные жители своих небесных покровителей?

Может, показались малы подношения и жертвы?

Эх, кабы знать, кабы знать...

– Идите все, отряжайте гонцов во все селения, снарядите дозоры на дорогах, чтобы полочане нас тут не застали врасплох, – твёрдо вымолвил Олдама, обводя взглядом соратников. – Ратникам собираться в Княж-городке!

Словно ветром сдуло воевод и пасынков.

Однако и одному оставаться в просторной опочивальне было невмоготу, и вскоре Олдама, набросив на плечи тяжёлую шубу, вышел на крыльцо.

Глядя на своих пасынков, Олдама несколько приободрился – ещё вчера вечером эти гриди способны были только горланить на разные голоса непотребные припевки, ушатами хлебать пиво и брагу, держать в страхе дворовую челядь и нахально обходиться с холопками, попадавшимися на пути. Теперь эти же молодые мужи были сдержанны, молчаливы, уверенны и смелы. Одеты, как на подбор, в крепкие брони, на головах шишкастые шеломы, перепоясаны булатными мечами, у седел болтаются наготове червлёные щиты.

Едва приворотные стражи опустили мостик, выметнулись гриди на заснеженные дороги, умчались в разные стороны, растворились в морозной мгле.

* * *

Вернулись дозорные, когда солнце едва перевалило через зенит.

Были ратники усталы и разгорячены недавней схваткой. Иные стонали, истекая кровью, сочившейся из-под кольчуг. Таких на руках уносили в гридницу, откуда по двору растекался приторный запах ведовских настоев.

Воевода Твердислав спешился у колодца, припал к бадейке и долго, не отрываясь, пил ледяную воду.

Выпрямился, устало провёл ладонью по лицу, зачем-то подёргал длинный ус и лишь затем обратился к Олдаме:

   – Полочане большой дружиной пришли... Скоро тут будут... Нас тут на засеке собралось слишком мало, чтобы с ними биться, однако слишком много, чтобы держать оборону из-за стен. Если полочане нас обложат, до весны с голодухи сдохнем. Надо брать брони, уходить на Княж-городок. Повели, чтобы боярин Гаган со своими отроками отход наш прикрыл...

   – Умение уберечься от угрожающей несправедливости – вот первейший признак умного человека. Мы – глупцы!.. Не радели о защите своих пределов, за то и поплатились... – сказал Олдама и ожесточённо сплюнул. – Дружина моя!.. Мы победим полочан!..

Самое главное – не поддаться панике, сказал себе Олдама.

Не дать воинам почувствовать, что их предводитель растерялся.

Князь должен заразить своей энергией ближайшее окружение, а уже эти люди должны донести этот огонь до каждого воина.

* * *

Призадумался дреговичский князь князей Олдама. В глубине души до последней минуты надеялся, что вернётся воевода Твердислав и развеет все страхи и опасения. Теперь же дело обернулось так, что впереди небогатый выбор – либо неволя, либо смерть.

   – Если полочане большой дружиной пришли, на дреговичах не успокоятся, и до кривичей и до радимичей доберутся... – задумчиво сказал боярин Гаган.

   – На радимичей они, пожалуй, поостерегутся пойти, – возразил ему Твердислав. – Радимичи подались под руку Дира Киевского... Не схотят полочане Дира обижать.

   – Может, княже, и нам попросить защиты у Дира? – несмело спросил сотник Радим.

   – Да чтоб у тебя язык отсох! – гневно выкрикнул боярин Гаган. – Провалиться тебе под землю за такие речи!..

Не разумея причины неожиданного боярского гнева, сотник угрюмо пожал плечами. А Гаган продолжал, всё более распаляясь:

   – Эк, рассудил, недотёпа!.. По своей воле голову в ярмо совать?.. Лучше Олдаме быть вольным князем дреговичским, чем в холопах у Дира Киевского... Братья, верно я говорю? Все берите оружие, потянем за землю дреговичскую!..

Князь Олдама приободрился от таких речей, будто бы даже ростом повыше сделался.

   – Оно, конечно, вольным князем любо быть, – сказал воевода Твердислав. – Сам себе голова, никому не кланяйся... А если в битве Олдама сложит буйну голову, кто на княжеский стол сядет?.. Гаган, брат его...

   – Ты чего, чего? – закричал Гаган, и все увидели, как покрылось пятнами и побагровело его лицо. – Говори-говори, да не заговаривайся!.. Разве могу я желать смерти брату своему?

   – Оставайся на засеке, Гаган, – невозмутимо продолжал воевода. – Будена сам себе вольным князем... Как обложат тебя полочане со всех сторон, призадумаешься, что лучше – живу быть, хотя и в меньшей чести, либо помирать по вольной воле. Решай же, князь Олдама, не медли... Времени у нас вовсе не осталось! Ещё час-два, и полочане придут на Гаганову засеку...

   – Седлать коней! – приказал Олдама. – А ты, Гаган, выводи свою рать на дорогу и держи полочан. И знай: коли пропустишь Милорада на мой след – не взыщи!.. Головой ответишь!

После княжеского приказа поднялась кутерьма – из конюшни выводили коней, нагружали на них перемётные сумы с овсом и снедью, спешно снаряжали небольшой обоз с мягкой рухлядью, тут же ратники облачались в доспехи, словно через минуту им предстояло принять бой.

Ещё до захода солнца старшая дружина князя Олдамы вышла за ворота Гагановой засеки, прогрохотала копытами по мосту и спустилась на запорошенный снегом лёд Березины.

Мчались прочь княжеские пасынки, немилосердно нахлёстывая лошадей, с опаской поглядывая то на дорогу, то на темнеющие небеса, ожесточённо нашёптывали слова молений, обращённые к дреговичским божествам.

Следом за ратными людьми и медлительный обоз потянулся. В середине санного поезда на розвальнях отыскалось место и для Ждана. Будь что будет, сказал себе юныш. Отца здесь не сыскать, он у киевского боярина Могуты. Раз так, буду добираться хоть до Киева, хоть до подземного царства...

* * *

Три недели кряду неслась дружина князя Олдамы по льду реки Березины, затем спустилась на днепровский зимний путь, и однажды в полдень на высоком правом берегу показались неприступные городские стены и башни стольного города полян.

Перед дреговичской дружиной воротная стража наглухо затворила тяжёлые створки и даже подняла навесной мост.

Усмехнулся про себя князь Олдама – даже киевский правитель опасается нежданных гостей, даже великий каган Дир в такое время не может быть спокоен за свои владения.

Значит, нелёгкая пора настала не только для дреговичей, но для всех славян...

   – Кто такие? Куда путь держите? – прокричал сверху воротный стражник.

   – Дреговичский князь князей Олдама бьёт челом великому кагану киевскому Диру, – зычно ответил воевода Твердислав.

Призадумался воротный стражник, затем решил:

   – Пускай сам Олдама заходит, а остальным ждать тут до его возвращения.

С Олдамой в город пропустили воеводу Твердислава и двух отроков, которые вели в поводу доверху навьюченных лошадей с подарками.

По Киеву дреговичей сопровождала дюжина ратников, глядевших на незваных гостей настороженно, словно во всякую минуту ожидая подвоха.

У ворот Детинца дреговичей потомили самую малость из-за несговорчивости Олдамы, когда гриди вначале не хотели впускать его вооружённым, затем явился боярин Тур, позволил и Олдаме быть при оружии, и воеводе Твердиславу.

Наконец гриди провели дреговичей к терему Дира – самому высокому, самому нарядному. В разноцветных стеклянных окнах переливались солнечные отблески – не то что мутные бычьи пузыри на Гагановой засеке...

Олдама и Твердислав безропотно дожидались, пока их пригласят к Диру, понимая, что с ними обходятся весьма уважительно, допуская до великого кагана тотчас же. Прискачи к самому Олдаме кто-то из соседей да попади под дурное настроение, заставил бы дожидаться не меньше недели.

На крыльцо вышел дородный боярин в собольей шубе, небрежно махнул рукой, призывая дреговичей следовать за ним. Важно шёл он по запутанным ходам и галереям княжеского терема, то ли для того, чтобы сбить с пути Олдаму, то ли чтобы достаток Дира показать.

Жил киевский князь богато, показать было что – и ковры, и дорогие светильники, и изукрашенные драгоценными каменьями стены, и отменное вооружение воинов.

Неожиданно за одной из резных дверей открылась светлая просторная палата, где за дубовыми столами расселась почти целая сотня старших дружинников Дира.

Олдама исподволь оглядел одутловатое лицо киевского правителя, стараясь угадать, в каком настроении пребывает Дир, но того не смог понять.

   – Проходи, брат Олдама, садись, отобедай с нами, – бесстрастным голосом пригласил великий каган Дир. – Честь и место...

Зашевелились киевские бояре и старцы градские, освободили дреговичам место невдалеке от Дира.

Откуда ни возьмись, появились слуги, поднесли Олдаме и Твердиславу серебряные кубки, доверху наполненные заморским вином.

Осушил Олдама чашу, поклонился в ноги Диру.

   – Здравствуй на многие лета, великий каган Дир!.. Пусть всемогущие боги даруют твоей земле и твоему племени мир и благополучие!.. И того же желаю всем чадам твоим, и всем домочадцам, и гридям, и пасынкам, а также желаю челяди и скоту щедрого приплода!..

   – И тебе того желаю, – вполголоса ответил Дир. – Да ты не чинись, ешь и пей... С дороги ведь притомился, верно...

Олдама принялся жевать гусиную печёнку, стараясь не выказывать зверский аппетит.

   – Дня три назад приходит ко мне один древлянский боярин и говорит: «Так, мол, и так... Едет в Киев дреговичский князь князей Олдама...» Я ему – может, по своим делам, с гостьбой идёт, мимо Киева? Нет, говорит, к тебе... Я ещё тогда подумал, уж не стряслось ли какой беды? Уж не обидел ли кто брата моего меньшего?

Олдама отметил про себя, что Дир поспешил расставить всё по местам, сам определил дреговичам место. Решил поддержать предложенный тон:

   – Верно, брат Дир, приехал я к тебе со своею бедою... Напал полоцкий Милорад на исконные земли дреговичей. Грабит смердов дочиста, последнее отбирает, девок в полон угоняет, отрокам велит его холопами быть... Будь нам, брат Дир, защитой! Не допусти, чтобы полочане примучили дреговичей!..

Дир знал, что всякий человек говорит правду только тогда, когда у него отнята возможность говорить ложь.

Слушая витиеватые словесные излияния Олдамы, Дир пытался понять, что кроется за каждой фразой и так ли уж велик урон, понесённый дреговичами, что они искренне решили податься под руку Дира, или существует какая-то тайная причина, которую Олдама не желает открывать...

Дир оглядел своих соратников, с прищуром поинтересовался:

   – Что, братия, примем дреговичей под нашу руку?

Рокочущим басом заговорил медведеподобный воевода:

   – Думаю я, братия, что выгоды особой для нас от того не предвидится...

   – А тебе, Радомир, только бы выгоду искать! – насмешливо оборвал его на полуслове Дир.

   – Да бывал я в тех землях, – с обидой в голосе продолжил Радомир. – Живут люди в бедности... Воинов наберётся всего на десяток лодий, ну, от силы – на полтора десятка... Бедно живут дреговичи...

Олдама сделал знак своим отрокам, и они вывалили из конских шкур посреди гридницы целую гору соболей.

   – Ну, это – да, – согласился Радомир. – Зверья у них по болотам немало... А на полочан давно сходить следовало бы.

   – Стало быть, примем дреговичей под нашу руку? – обратился к старшей дружине Дир.

Ответом ему был одобрительный гул и бряцание оружия.

   – Завтра на рассвете дреговичи принесут братские клятвы богам, и останется только уговориться, какую дань они станут давать, – негромко заметил Дир.

   – Какую ты приговоришь, такую и станут давать, – рассмеялся Радомир. – Уж ты не обидишь...

   – Не обижу, – согласился Дир. – По кунице с дыма – по силе дреговичам будет, а, брат Олдама? Ну, и по белке с дыма – хазарскую дань...

   – Осилим, – обрадованно ответил Олдама и подумал, что Дир мог заломить дань вдесятеро против назначенной и стали бы платить дреговичи. А куда денешься?..

* * *

Шумно веселились воины и старцы градские в гриднице Дира. Олдама отогрелся, насытился, успокоился, и только когда стали расходиться из-за стола приближённые кагана киевского, спохватился, что не получил ответа на свой главный вопрос.

Улучив удобный момент, когда правитель полян не был занят беседой, Олдама спросил:

   – Великий князь, а когда ты дружину на полочан пошлёшь?

   – Дружину? – переспросил великий каган Дир, удивлённо поднимая брови.

   – Ну да, – слегка опешив, подтвердил Олдама.

   – Тут ведь такое дело... – после некоторой заминки сказал Дир, глядя куда-то в сторону. – Дружина моя ушла с князем Аскольдом на полночь, к Гостомыслу славгородскому... Завтра пошлём гонцов к Аскольду. На обратном пути Аскольд завернёт на полочан. Соберёт с них что сможет, челядью ополонится – тут до Милорада и дойдёт несть, что незваные гости в его землях объявились. Смекаешь, что к чему? Поспешит Милорад на Аскольда, а он краем вятичей выйдет на Днепр, и уж сюда-то полочане не пойдут, не осмелятся... Вот и выйдет так, что с твоей земли полочан мы уведём, сами с прибытком окажемся и дружину Аскольдову под удар не поставим... Уразумел, дрегович?

   – Уразумел... Что ж, и на том спасибо, как говорится, – вздохнул князь Олдама.

   – Ты чего хотел-то? Чтобы Милорад убрался из твоей земли? Вот он и уберётся...

   – Твоя правда, – согласился Олдама.

   – А ты, как вернёшься в свои пределы, без промедления начинай ладить станы и погосты, чтобы следующей зимой дружина Аскольда не походом к тебе заходила, а с любовью и миром...

   – Всё сделаю, как велишь, – пообещал Олдама.

   – Вот так-то оно и вовсе ладно получится, – усмехнулся Дир. – За то, что ты своей волей пришёл, станешь платить Киеву дань лёгкую... Ну, само собой, на прокорм дружине Аскольдовой соберёшь... Коли к сроку на погосты дань свою не привезёшь, уж не обессудь, дружина сама возьмёт своё... Да не кручинься ты, брат Олдама! Уж теперь тебя никто обидеть не посмеет.

* * *

Отпросившись у князя Олдамы, Ждан отправился на главное киевское торжище, чтобы отыскать боярина Могуту.

Никогда ещё Ждану не приходилось попадать в столь шумную и разноплеменную толпу. Кого только не было па киевских улицах – вятичи и хазары, поляне и северы, варяги и греки, кривичи и меряне, мурома и уличи...

Всяк торговец кричит на свой лад, за рукава хватает, уговаривает на товар поглядеть, попробовать, купить.

Лишь однажды довелось Ждану побывать на торжище в дреговичском Княж-городке, и он помнил, что на торгу все знают всех. Однако в Киеве, у кого бы юныш ни спрашивал, боярина Могуту не знал никто.

   – Ты, отрок, в Детинце Могуту не отыщешь, – сжалившись над дреговичем, проскрипел ветхий дед. – А иди-ка ты на Подол, там скорее узнаешь...

   – А где же он, Подол-то?

   – Внизу, – неопределённо указывая на спуск к реке, прокряхтел дед. – Там вымолы, там лодейные сараи, там и боярские амбары...

И отправился Ждан на Подол.

Лишь очутившись за городскими воротами на мощённой камнем дороге, ведущей к большой реке, Ждан вздохнул с облегчением. Здесь обитали люди попроще. Киевский Подол был средоточием ремёсел – ближе к реке селились гончары и кожевенники, кузнецы и лодейных дел мастера.

В районе Подола находились «вымолы» – пристани, мощённые камнем.

Первый же встречный показал Ждану лодейный амбар боярина Могуты, оговорившись, правда, что самого Могуты в Киеве нет и, что с ним стряслось, никто не ведает.

   – Да вон идёт Надёжа, сын его... Может, он знает...

Ждан подбежал к молодому боярину, упал к нему в ноги с причитаниями:

   – Боярин!.. Помоги отыскать мне моего батьку, коваля Бажена!

   – Какого ещё Бажена? – недоумевающе оглядел Ждана боярин.

   – Того Бажена, которого Могута у дреговичского боярина Тагана минувшим летом купил... – не поднимаясь с грязного снега, вопил Ждан.

Стоявший рядом с Надёжей хмурый мужик неуверенно спросил:

   – А не тот ли он холоп, которого в Корсуни продали?

   – Может, и тот... – пожал плечами Надёжа. – Да ты вставай, юныш, чего по земле валяться...

   – Что же мне делать теперь? Где батьку искать?– чуть не плача, спросил Ждан и медленно встал на ноги.

   – О том знает только соматопрат Тимофей, – сказал Надёжа.

   – А где его найти? – оживился Ждан.

   – Вестимо где – в Корсуни...

Ждан охнул и покачал головой – где он и где эта Корсунь?..

   – Мы пойдём на Корсунь недели через две, – задумчиво оглядывая дреговича, сказал Надёжа. – Могу и тебя взять.