Текст книги "Исток"

Автор книги: Владимир Зима

сообщить о нарушении

Текущая страница: 10 (всего у книги 34 страниц)

ЧАСТЬ ВТОРАЯ

ГЛАВА ШЕСТАЯ

Сия книга летописець.

Повесть временных лет, черноризца Феодосьева монастыря Печерьскаго, откуда есть пошла Русская земля и кто в ней почал первое княжити. Се начнём повесть сию...

Глаголет Георгий в летописании: ибо коемуждо языку овем закон исписан есть, другим же обычая, зане беззаконным отечествие мнится. От них же первие сири, живуще на конец земля, закон имуть отец своих и обычаи; не любодеяти, и прелюбодеяти, ни красти, ни клеветати, ли убити, ли злодеяти, веема отнюдь... Ин же закон гилиом: жёны их орют и зижють храмы. И мужьская дела творять, но любы творити, елико хощет, невоздержими от муж своих отнюдь, ни зазрять; в них же суть хоробрыа жёны, ловити зверь крепки. Владеють жёны мужми своими и вдовляють ими...

...В лето 6360, индикта 8, наченшу Михаилу царствовати, и нача прозыватися Русская земля. О сём бо уведахом, яко при сём цари приходила Русь на Царьград, яко же пишеть в летописании греческом, тем же отселе и почнём, и часла положим, яко от Адама до потопа лет 2242, от потопа до Авраама лет 1082, от Авраама до исхождения Моисеова лет 430, а исхождениа Моисеова до Давида лет 601, а от Давида и от начала царьства Соломоня и до пленения Иерусолимова лет 448, а пленения до Александра лет 318; а от Александра до Христова рождества лет 333; а от Христова рождества до Коньстянтина лет 318; от Костянтина же до Михаила сего лет 542...

* * *

В начале зимы, едва на реках устанавливался прочный лёд, из Киева выходила младшая дружина великого князя Дира на сбор полюдья.

Это было самое важное дело всякого года. От того, сколько будет собрано мехов и льна, воска и мёда, жита и железа, зависела вся жизнь не только вокруг Киева, но на всём пространстве, подвластном Диру. Полюдье великий князь собирал не с отдельных родов, но лишь с племён и союзов племён. И совершалось большое полюдье лишь после объезда владений каждым поместным князем.

По своему положению Дир был первым среди равных.

Все светлые князья – древлянский, радимичский, северский и прочие – признали главенство князя полян, но это главенство необходимо было постоянно подтверждать.

Князь собирал дань и распоряжался ею во благо всего народа.

Накормить голодных и обогреть бездомных, защитить сирот и умерить аппетиты бояр – тоже заботы князя.

Нанять воинов у варягов или степняков, а после без обмана расплатиться с ними – и на то нужна казна князя.

Выплатить дань сильному соседу и принудить к уплате дани слабого – тоже княжеская забота.

Организовать надёжную защиту своих рубежей и взимание мыт – таможенных пошлин – тоже дело великого князя.

В Детинце вместе с великим князем проживали 400 гридей.

Эти люди несли сторожевую службу во дворце и в городе, а во время войны становились сотниками над городским ополчением. Обязанностям сотников их прежде следовало обучить...

По мере того как увеличивалось число людей, находившихся на содержании великого князя, требовалось всё больше продовольствия. Для того чтобы получать больше жита, нужно иметь больше пашни, а где её взять?

В степи?

Но там во всякое время пашня может подвергнуться нападению кочевников.

Расширять запашку следовало там, куда степнякам было трудно добраться, – в лесостепи, в лесу...

Славяне бежали из плодородной степи под защиту леса, и не кто иной, как великий князь, обязан был указать своим людям, куда им идти, где селиться...

На все эти дела требовались средства, и средства немалые. А дань поступала в Киев только через полюдье. Потому-то и было полюдье самым важным делом.

Сам Дир в полюдье давно уже не хаживал, однако всякий раз напутствовал своих воевод и емцев, отроков и вирников, чтобы там не ленились, собирали всё, что причитается, без убытка для казны киевской. Да чтобы не сидели только на погостах, а и сами заходили в селища и становища, пересчитывали дымы и рала, сличали с собранной данью да в случае обнаружения недоимки примерно наказывали бы виновных.

Перво-наперво дружина заходила к древлянам, обходила один за другим княжеские погосты, собирала там меха и мёд, жито и лен, заблаговременно свезённые туда древлянскими боярами.

Из древлянской земли, от Любеча, часть дружины возвращалась в стольный град Киев, а прочие гриди пробивались через непролазные болота краем земли радимичской в пределы кривичей и далее, к Смоленску.

Ещё каких-нибудь двадцать лет назад Дир был князем небольшого княжества полян. Небольшим это княжение было по размерам, но не по значению, поскольку стольный град Киев был ключевым на пути из варяг в греки.

У Дира не было иного выбора, кроме главенства над всеми приднепровскими племенами. Не без помощи хазарского кагана, желавшего иметь дело не с мелкими князьками, а с одним данником, происходило объединение родов и племён вокруг Киева. Непростым было то объединение...

Формирование новых границ происходило в острой борьбе с соседними племенами и государствами.

Но Дир был не одинок в этой борьбе – малые князья, бояре, старшая дружина и волхвы активно помогали великому кагану «собирать земли»...

Чтобы привлечь покорённое племя на свою сторону, князь накладывал в первое время «дань лёгку». Зато строптивых облагали непомерно тяжёлой данью, и сбор этой дани превращался в карательную экспедицию с публичными казнями и вооружёнными стычками...

Это было время удачных походов в отдалённые земли в поисках дани, челяди и выгодных торговых соглашений. Поиски новых рынков сбыта для мехов, челяди, для получения взамен предметов роскоши.

В ту пору главной торговой дорогой Европы была Волга.

Мировая торговля шла в обход Руси, и пошлинами богател хазарский каган.

Дир понимал, что одна из главнейших задач – переманить торговые караваны с Волги на Днепр. Для этого следовало завладеть Западной Двиной и Смоленском, ибо именно там расходились пути на Днепр и на Волгу. Не подведя под свою руку дреговичей, контролировавших Западную Двину, это было неосуществимо. А там и захват Смоленска становился предопределённым.

Давно уже примыслил Дир покорить дреговичей, да всё как-то не случалось достаточных оснований. Сделать это силой было нельзя. Но и глядеть на то, как болотные жители живут сами по себе, никому не давая дани, Диру было невыносимо.

Надо было сделать так, чтобы дреговичи сами попросились под руку киевского князя...

Князь может быть не слишком храбрым и сноровистым в рати, но в замыслах должен быть крепок. И не должен забывать ни на миг: если с народом твоим случится беда, если на землю твою навалится несчастье, народ первым обвинит в этом тебя! А сколько времени пройдёт от обвинения до расправы, никто загадать не сможет... Может князь утром проснуться правителем огромной земли, а к заходу солнца ветер и пепел развеет над кострищем, где его сожгли. А после, конечно, волхвы растолкуют народу, что все беды от того князя и проистекали. Волхвы могут растолковать всё... Держать смердов в повиновении без помощи волхвов не удалось бы ни князю, ни боярину.

* * *

Оловянное зимнее солнце медленно опускалось за тёмной кромкой дальнего леса, когда пасынок Гордята, нахлёстывая заморённого коня, подскакал к городским воротам, ударил тупым концом копья в дубовую плаху, зычно крикнул:

   – Эге-гей, отворяй!..

Следом за пасынком вскоре подтянулась полусотня вершников, сопровождавших санный поезд.

Сверху на голову Гордяты посыпался снег из-под ног замешкавшегося караульщика, с боевой площадки свесился воротный стражник, долго и недоверчиво разглядывал запоздалых гостей.

   – Ну, где там твой князь Милорад? – нахально осведомился Гордята. – Отчего не встречает брата своего названого?

   – Когда это он побратался и с кем?.. – недоумённо покрутил головой старший воротный стражник и не решился отдать приказ своим гридям, чтобы снимали запоры, поманил к себе безусого ратника, шепнул ему что-то.

Отрок сбежал по лестнице вниз и ускакал в город, а караульщик завёл неспешный разговор:

   – Кто таков? Куда путь держишь?

   – Да ты не признал князя киевского Аскольда, курицын сын? – возмутился Гордята и погрозил караульщику плетью: – Вот как велит Милорад всыпать тебе для памяти...

   – Кто таков? Куда путь держишь? – угрюмо повторил караульщик.

   – Светлый князь киевский Аскольд! – приподнимаясь в стременах, гаркнул пасынок во всю глотку. – А путь держим на полночь, в Славгород, с гостьбой... Довольно с тебя?!

   – А кто вас разберёт, с гостьбой идёте али воевать, – проворчал караульщик, озадаченно почёсывая затылок.

Вскоре послышался хруст морозного снега под копытами, жалобно заскрипели ступени, и над воротами показалось круглое заспанное лицо полоцкого князя Милорада.

Вглядевшись в лица обозников, Милорад махнул рукой.

Заскрипели дубовые створки, распахнулись для проезда, затем опустился на внутренний ров лёгкий мостик, по которому потянулся в город обоз.

   – Обогреться с дороги и то не пускаешь, – устало пожаловался Аскольд.

   – Вижу, как ты греешься... Небось все в бармах да в кольчугах. От вас, киевлян, всякого ожидать можно... – проворчал Милорад.

   – Намедни проходили краем земли дреговичей, лихие люди едва не отбили десяток саней с житом, – понизив голос, сказал Аскольд. – Зашли в твои земли, думали, что у тебя поспокойнее, да где там!.. Твои же смерды накинулись на обоз, словно волки голодные! Ты бы проучил одного-другого, третьему неповадно будет разбойничать!..

   – Почём знаешь, что мои люди шалят? По лесам в эту пору мно-о-го народу всякого шастает. Радимичи забредали, словене промышляли, те же дреговичи покоя не дают... Оголодали смерды, за мешок жита готовы голову на кон поставить... Ты, часом, не жито везёшь?

   – Есть и жито, – уклончиво ответил Аскольд. – Под Киевом жито нынешний год хорошо уродило...

* * *

В княжеский терем приглашён был лишь Аскольд да с ним дюжина пасынков. Елену сенные девушки провели на женскую половину терема, а всем прочим киевским обозникам Милорад повелел размещаться в холодной повалуше и на конюшне.

Поднялся в Детинце шум и гам, холопы зажигали смолье, вздували огонь в печах, распахивали настежь амбары. Суетилась полоцкая дворня, приготовляя неурочный пир.

В подарок Милораду Аскольд поднёс две большие амфоры корсунского вина, да корчагу греческого масла, да разных сладких сушёных заморских овощей – то-то обрадовался толстяк! Словно дитя малое! Уж не знал, чем и отдариться.

Повелел наутро зажарить молодого бычка, а пока откупорить пять бочонков хмельного мёда и выставить на столы разносолы и готовизну.

В гридницу по одному, по два сходились полоцкие старшины, воеводы, старцы градские. Чинно отвешивали поклоны, степенно рассаживались вдоль стен, попивали мёд и пиво, прислушивались к беседе, которую вели между собой светлые князья Милорад да Аскольд.

Киевский князь делился с Милорадом летошними новостями.

   – Минувшим травнем приходили к нам в Киев ляхи с торговлей... А по пути проходили они через землю дреговичскую... Кто там нынче правит?

   – По смерти отца своего стал там володеть молодой князь Олдама, – пренебрежительно усмехнулся Милорад и шумно отхлебнул из серебряного кубка добрый глоток багрового заморского вина.

   – Да, точно, Олдама! И сказывали ляхи, будто бы тот князь Олдама перед всем честным народом похвалялся, что пойдёт походом на Полоцк и что тебя, Милорад, заставит платить себе дань во всякое лето.

   – Не белены ли, часом, объелся тот дрегович? – возмущённо спросил Милорад и дёрнул себя за ус.

   – Того не ведаю, – добродушно ответствовал киевский князь. – Что мне ляхи баяли, то я тебе передал... Знаю только, что у тех ляхов купил князь Олдама мечей германских до полусотни и в Киев людей своих присылал, чтоб меняли они мягкую рухлядь на щиты и секиры... Киевские щитники – мастера известные. К нам за щитами, почитай, от всех земель приезжают...

   – Неужто и впрямь Олдама воевать задумал?.. – всё ещё не веря услышанному, спросил Милорад. – Дурная кровь взыграла или молодая спесь покоя не даёт?

Схватил со стола чашу с хмельным мёдом, единым духом осушил, вытер усы, грозно усмехнулся.

   – Скажу, как на духу, брат Аскольд, – наклоняясь к сотрапезнику, доверительно поведал Милорад. – Ведь собирался и сам я нынче наведаться в землю дреговичей... Так ведь к ним и ходить – только ноги трудить. Взять-то с голого – нечего! Живут по гнилым болотам, голодают, беличьим мясом питаются, тьфу!..

   – Вот и пособил бы Олдаме, увёл бы от него сотню-другую людишек, всё ж легче им было бы прокормиться! – хитро усмехнулся Аскольд, похлопывая полоцкого князя по плечу. – Олдаме – облегчение и тебе – прибыток. Ополонился бы челядью, да и свёз на торжище. Хоть ко мне, в Киев, а хоть к урманам, в Бирку... Сам знаешь, там за девок можно выменять чего ни пожелаешь!..

   – И то верно, – согласился Милорад, ударяя себя по толстым ляжкам. – А девки дреговичские – ух, ядрёные, даром что на одной мякине вскормлены. Верно говоришь, брат Аскольд! Надо непременно сходить... Ох, надобно проучить щенка, чтобы язык-то поукоротил!

   – А к Гостомыслу не собираешься? Минувшим летом приходил в Киев воевода Вадим, просил прислать в Славгород обоз жита... Баял, будто по весне придёт к нему войско немалое, их кормить надобно, а своего жита у Гостомысла до весны своим отрокам не хватает, а тут целое войско кормить-поить... Призывает он к себе ратных людей от всех племён... Походом идти на кого-то вздумал или к себе незваных Гостей поджидает...

   – Урманов, слышал, бить собирается, дак ведь урманы – за морем, то ли придут, то ли не придут... То ли будет битва, то ли не будет... Нет уж, я, пожалуй, дома отсижусь, – сказал, позёвывая, Милорад.

* * *

Утром, едва проснувшись, князь Аскольд услышал доносившийся со двора людской ропот. Постельничий Ват, дожидавшийся пробуждения Аскольда, поторопился известить князя, что в Детинец со всего города сошлись полочане, умоляют киевлян уступить хоть немного хлеба.

   – Грозятся полочане, если добром не дадим хоть сколько-нибудь, отбить наше жито... – опасливо оглядываясь на окна, затянутые мутными бычьими пузырями, завершил свои речи постельничий.

Князь Аскольд тряхнул головой, отгоняя остатки сна, потянулся, свесил ноги с лавки. Постельничий помог надеть мягкие юфтевые сапоги, набросил на плечи Аскольда тяжёлую волчью шубу.

Протяжно зевая, Аскольд вышел на резное крыльцо и увидел перед собой мрачно насупившихся полочан, заполнивших всю площадь перед княжеским теремом.

При виде киевского князя толпа загудела, заволновалась. Отовсюду послышались протяжные жалобные вопли:

   – Жита дай, княже!..

   – Жи-и-ита!..

   – Добром просим...

Аскольд поднял руку, дождался, пока толпа угомонится.

   – Полочане, братия!..

Постепенно умолкли голодные люди. Лишь сзади глухо переговаривались, напирали, тесня передних, придвигая к дубовым ступеням всё ближе и ближе.

   – Даже и не ведаю, как растолковать вам, что зашли мы в Полоцк только обогреться с дороги, передышку коням дать. А путь наш лежит на полночь, к славгородскому князю Гостомыслу...

   – Жи-и-та... – протяжно завопили женщины.

   – Жита дай! – угрюмо подступали к киевскому князю мужики.

Аскольд зябко поёжился, поправил на плечах шубу, поковырял снег на крыльце носком зелёного хазарского сапога.

   – Быть по-вашему, братья полочане!.. – громко согласился Аскольд.

Толпа враз притихла.

   – Поделимся мы с вами житом... А вы отдаритесь мягкой рухлядишкой. Менять будем так: за меру пшеницы – десяток соболей, за меру ржи – сорок белок.

Оголодавшие полочане взревели, однако перечить никто не стал, а самые бойкие да ушлые уже протягивали заезжим отрокам связки играющих на солнце куньих и собольих шкурок, подставляли мешки под золотистое зерно.

* * *

Через неделю князь Аскольд простился с гостеприимным Милорадом и вновь отправился в путь.

Вдоволь намаялись его люди, продираясь обозом сквозь дремучие кривичские леса, пока не вышли на реку Ловать, закованную в крепкую ледовую броню.

Две гречанки сидели на санях в середине обоза обречённо и тихо. Они не понимали, куда и зачем их везут, и готовились к самому худшему.

По гладкому речному пути обоз двигался споро, и на исходе зимы Аскольд прибыл в Славгород.

Однако Гостомысла там уже не оказалось.

Славгородский боярин Вадим поведал, что Гостомысл со всем своим двором и войском своим ушёл к Ладоге, гам дожидается киевского князя с дружиной.

   – Будет у нас тут сеча знатная!.. Ратные люди от словен и от кривичей, от чуди и веси, смоляне и вятичи собрались в устье Волхова... Доколе можно давать ненасытным урманам?.. Обидно нам показалось, вот и сдумали всем миром... – радостно извещал Вадим.

   – Так уж заведено – все дают, кто – урманам, кто – хазарам, кто – уграм... – задумчиво откликнулся Аскольд.

   – Слабые дают, – уточнил Вадим. – А коли сила есть, можно и отказать.

   – Достанет ли силы управиться с урманами? – недоверчиво покачал головой Аскольд. – Урманы – бойцы знатные. Есть у них и такие, что ни боли не чувствуют, ни страха... Берсерки прозываются. Бьются без кольчуг, до пояса голыми, зубами доски грызут...

   – Знаем-знаем тех берсерков... Лютые, как волки, да только не раз мы их били... Волхвы нам пророчили победу. Пас нынче много собралось!..

   – Кабы знал, прихватил бы побольше жита, – сказал Аскольд, не жалея о том, что выгодно продал жито в Полоцке.

   – И за го жито, что есть, Гостомысл тебе в ноги поклонится, отдарится всем, чем пожелаешь...

И верно, не успел обоз Аскольда прибыть в Ладогу, в тот же день Гостомысл сам явился на постоялый двор, где расположился киевский князь со своими пасынками и отроками.

Выслушав слова благодарности за жито и дружину, Аскольд попросил Гостомысла, чтобы тот без промедления прошёлся краем полоцкой земли, повоевал Милорада, ополонился бы челядью, да и вернулся бы восвояси через небольшое время.

   – Не то чтобы Киев обиду потерпел от Полоцка и не то чтобы данникам нашим зло причинил, но Дир просил тебя погулять с дружиной по краю земли Милорадовой...

   – Для чего это нужно, не ведаю, догадываюсь, что не просто так направляешь меня на Милорада, но коли просишь – исполню в точности, – пообещал Гостомысл. – Я так думаю: жить следует, не особо рассуждая о причинах и следствиях... Попал на стремнину – и знай себе плыви по течению... Станешь задумываться – враз утонешь! Просят помочь – помоги, если в силах...

   – Спасибо на добром слове, – усмехнулся Аскольд. – За твою помощь я и тебе отслужу чем смогу!

   – Сей же день и пошлю малую рать... С тем чтобы до ледохода вернулась в Ладогу.

* * *

Впервые очутившись в Славгороде, Аскольд немало подивился и прочности построек, и налаженности хозяйства, и достатку самих славгородцев...

Кичились словене тем, что в сапогах щеголяли, всех прочих обзывали лапотниками.

Киев был, верно, богаче, но и Славгород явно не уступал...

За счёт чего богател Славгород?

Известно, что благосостояние любого народа зависит то ли от богатства земледелия, то ли от доходов с торговли, то ли от удачных военных походов...

Земля у словен – скудная, своего жита хватало обычно лишь до февраля. Однако голодных среди словен не замечал Аскольд. Ремесло у словен было неважное – горшки лепили да древесный уголь жгли, с того шибко не забогатеешь...

Лишь по некоторым косвенным признакам догадался Аскольд, что богатство Славгорода было награблено у соседей за морем.

Ходили словенские бродники в земли датчан, грабили свеев, собирали дань с диковатых местных племён, обитавших на восходе от Славгорода.

Имея крепкую дружину, Гостомысл диктовал свою волю до тех пор, пока за морем Варяжским не был создан мощный ледунг.

Варяги скоро вытеснили славгородцев с тех земель, где словене собирали дань, а затем и их самих данью обложили...

* * *

В положенный срок пришла весна и в словенскую землю.

Сошли снега с холмов и пригорков, зазеленела трава, лопнули почки на берёзах.

Гостомысл с каждым днём становился задумчивее, с тревогой поглядывал на серую гладь озера Нево, откуда со дня на день должны были появиться варяжские корабли.

Изготовились словене к отпору, собралось их в Ладоге достаточно, чтобы сразиться с заморскими находниками, и малая дружина успела вернуться из молниеносного набега на полочан, а всё же не покидала Гостомысла забота.

По нескольку раз на дню объезжал он береговые заставы, придирчиво оглядывал боевые лодьи, иной раз и в глухую полночь делал смотр своим дозорам.

С жалостью и грустью смотрел Гостомысл на молодых словенских парней, более привыкших к обращению с косами и вилами, чем с копьём и мечом... Их единственная задача – количеством устрашить врага, своими телами прикрыть княжескую отборную дружину, утомить руки вражеских мечников и пращников...

Зато те из них, кто не погибнет в первой битве, станут когда-нибудь настоящими бойцами, смелыми и умелыми, не прущими на рожон, но и не отсиживающимися за чужими спинами.

И уже никогда не вернутся они к сохе и серпу, станут вольными гридями, полюбят войну и станут в мирное время тосковать даже в княжеском тереме, пока не выедут в чистое поле, пока не отведут душу охотой или удалыми игрищами...

* * *

Однажды показались на озере Нево варяжские корабли – низко сидящие, чёрные, с золочёными драконьими головами на штевнях...

Словно стая хищных птиц, летели они к устью Волхова.

Мерно вздымались длинные жёлтые вёсла, мощно резали штевни крутую ладожскую волну.

Наперерез урманским кораблям выдвинул князь Гостомысл одну лодью, и с той лодьи на варяжском наречии раздался громкий приказ:

   – Сигурд-конунг, стой!..

Некоторое замешательство возникло на переднем драккаре, вёсла ударили вразнобой, стал корабль замедлять ход, покачиваясь на волне, словно утка. На нос драккара поднялся закованный в железо конунг, прокричал недовольно:

   – Ты кто таков,чтобы мне отдавать приказания?

   – Имя моё – Вадим, – без страха откликнулся словенский воевода. – Велено мне передать всем варягам, что не получите вы отныне ни корма, ни дани в земле словенской.

Расхохотался в ответ конунг Сигурд, повернулся к своим воинам, приказал налечь на вёсла.

Воевода Вадим взмахнул рукой, и по этому знаку из-за мыса двинулись вперёд словенские лодьи – числом до полусотни.

Каждая лодья ощетинилась копьями и стрелами, в руках славгородцев засверкали мечи и боевые топоры.

А когда остановились лодьи, выстроившись в боевой порядок, когда загородили проход к устью Волхова, возникло замешательство в стане варягов.

Драккары сбились в кучу, видно, стали урманы совет держать.

   – Убирайтесь отсель подобру-поздорову! – прокричал им Вадим. – И детям своим закажите дорогу сюда!..

   – Будь по-вашему! – крикнул Сигурд-конунг. – Посчитаемся в другой раз...

На драккарах поставили полосатые паруса, и ненавистные вражеские корабли скоро скрылись в сине-сером просторе озера Нево.

Стоя на берегу, с тревогой и радостью следил Гостомысл за варяжскими кораблями, и когда понял, что Сигурд-конунг не принял боя, не смог князь сдержать ликования:

   – Братия и дружина! Всех приглашаю на честной пир!..

* * *

Сходились на княжий двор все ладожане – и стар и млад.

Собирались на пир соратники – кривичи и словене, весь и корела, поляне и чудь, все праздновали победу над заморскими грабителями.

Заливались гудки и гусли, звенели бубенцы и грохотали барабаны.

Рекой лилось пиво, распечатывались замшелые бочонки с хмельным мёдом, из потаённых закромов выносились припасы.

Оголодавший за зиму народ спешил насытиться впрок.

Князь Аскольд сидел на почётном месте по правую руку от Гостомысла, рядом с ним скучала грекиня.

Впервые со дня, когда Аскольд увёз Елену из Киева, пригласил он её разделить с собой трапезу.

Волхвы сопоставили все приметы и наконец-то успокоили князя: никакая опасность от гречанки ему не грозит.

Аскольд любовался юной девой, зябко кутающейся в меха, то и дело дующей на пальцы. Здесь, в земле словен, и летом не бывает жарко, а уж весной что ни ночь на траву иней ложится.

Пасынок Гордята сидел напротив, пытался что-то объяснять на пальцах другой черноглазой холопке, а гречанка лишь смешливо щурилась и непонимающе вертела головой.

Быстро захмелевший князь Гостомысл выкрикивал здравицы в честь своих ратников и воевод, а то сам пускался в пляс на нетвёрдых ногах и к закату свалился, где стоял, уснул мёртвым сном.

Примеру своего предводителя скоро последовали и другие словене, они заваливались спать прямо на молодой траве, кто где приткнётся.

Князь Аскольд взял гречанку за руку и, ни слова не говоря, властно повёл в свои покои.

Усевшись на постели, Аскольд с удовольствием вытянул уставшие ноги.

Гречанка в замешательстве стояла у порога, не зная, что ей делать.

– Милая моя грекиня, – начал было говорить Аскольд медовым голосом и вдруг увидел, как по стене опочивальни скользнул багровый отблеск. – Сиди здесь, не высовывайся! – напоследок зычно крикнул Аскольд и убежал.

Когда он выбежал на двор, то увидел, что угловая башня охвачена пламенем, следом занялась огнём воротная вежа, послышались грозные боевые крики урманских находников.

Скрытно вернувшись, варяги пристали к берегу и кинулись на штурм ладожских укреплений.

Князь Аскольд поставил всю киевскую дружину оборонять главные ворота, против которых варяги налаживали мощный таран.

В ночи стало светло, словно ясным днём, – то загорелся облитый смолой частокол городских стен, пылали сторожевые башни и амбары, от летучей варяжской стрелы занялся княжеский терем в глубине крепости...

Послышались грозные удары в дубовые ворота, и вскоре разлетелись в щепки размочаленные плахи, варяги ворвались на площадь, и завязалась беспощадная лютая сеча.

Звенели мечи, и гремели боевые топоры, повсюду слышались хриплые крики воинов, по сырой ладожской земле потоком полилась кровь...

   – Вадим, скажи всем нашим и пришлым, чтобы Сигурда-конунга не убивали! – запоздало прокричал с высокой башни Гостомысл. – Я хочу, чтобы Сигурд живым вернулся домой и всем поведал, каково его приветили в Ладоге!..

   – Другие вернутся, расскажут! – откликнулся воевода Вадим, сражаясь сразу с тремя варягами.

   – Другие не смогут вернуться! – сердито прокричал Гостомысл. – Если Сигурда убьют, всем его воинам придётся искать смерти в бою...

   – Ладно!.. Пускай урман ещё поживёт, – неохотно согласился воевода. – Эгей, Сигурда не убивать!..

Аскольд бился длинным двуручным мечом, сдерживая натиск закованных в железные доспехи викингов. Киевский князь один противостоял целой дюжине урманов, не пропускал их в галерею, ведущую к терему Гостомысла.

Не углядел Аскольд, когда подкрался к нему вражеский воин, когда обрушился на шелом боевой варяжский топор...

* * *

Правителя южных тавроскифов оруженосцы на руках принесли в опочивальню и уложили на ложе.

Елена в один миг припомнила всё, чему её учили в монастыре, – рану следовало промыть отваром зверобоя, наложить дегтярной мази и перевязать.

Но она не успела ничего сделать, потому что в опочивальню привели заросшего волосами до самых глаз жреца языческого бога, и этот эскулап весьма ловко промыл рану, что-то пошептал над ней, затем вставил тонкую звериную жилу в обыкновенную иглу и принялся зашивать разрубленную кожу на голове князя так, словно это был прохудившийся башмак.

Но самое удивительное было то, что правитель тавроскифов при этом вовсе не чувствовал боли! У него на щеках появился лёгкий румянец, он пошевелил рукой, но на иглу с толстой жилой не обращал внимания.

Жрец закончил зашивать рану, намазал её сверху каким-то снадобьем и приложил сверху зелёный лист подорожника.

Из складок своей одежды жрец извлёк глиняную плошку, вытащил зубами деревянную пробку и дал князю отхлебнуть из горлышка.

Затем жрец стал делать над головой князя странные движения руками, словно бы отгонял злых духов, что-то шептал, посыпал голову князя вонючими порошками, а в завершение процедуры поплевал во все углы и удалился.

   – Господи, помоги ему! Только бы он не умер! – взмолилась Елена, опускаясь на колени перед ложем князя, – Я готова и сапоги с него снимать, и ноги ему мыть, только бы он не умер...

Елена подумала, что если и этот тавроскиф внезапно исчезнет из её жизни, как Могута, она такую потерю уже не переживёт.

Почему так получается: жизнь складывается из отдельных мгновений. Взятое по отдельности, почти всякое мгновение мерзко, грязно, тягостно и постыдно. А в итоге жизнь представляется прекрасной...

Она молилась до рассвета, когда в опочивальню вновь пришёл варварский жрец и стал творить над Аскольдом свои пассы и заклинания, а потом Елена уснула прямо на медвежьей шкуре, постланной на полу.

* * *

Очнулся Аскольд в тихой горенке, где пряно пахло травами и ведовскими снадобьями.

Едва открыл глаза, увидел над собой осунувшееся лицо Елены, по-русски обвязанное белым платком.

   – Елена... – тихо прошептал Аскольд и слабо улыбнулся.

   – Да, князь, да, – тихо всхлипнула Елена, отнимая тёплые ладони от головы князя. – Бог милостив, теперь будешь жить до ста лет.

Аскольд устало смежил веки, но вдруг спросил с тревогой:

   – Что урманы?

   – Побили их, – сказала Елена. – Их предводитель конунг Сигурд на двух кораблях убежал прочь, остальные корабли сожжены...

   – Добро.

   – И твоих воинов много полегло, – скорбно вздохнула Елена.

Заскрипел зубами Аскольд, застонал от досады.

В горницу зашёл славгородский ведун, принёс целебное питьё, заставил выхлебать целую плошку.

Елена вновь положила ласковые руки на лоб Аскольда, и он погрузился в глубокий сон.

* * *

Быть может, впервые за его три десятка лет князю Аскольду не нужно было никуда спешить, никто не ждал его приказаний, не требовал отчёта о содеянном.

Постепенно возвращалась к Аскольду сила, скоро он уже стал подниматься на ноги, подолгу глядеть из окна то на переменчивое озеро Нево, то на зеленеющие окрестности Ладоги.

Подолгу размышлял Аскольд, озирая скудные северные перелески, пронзительно голубое небо, серую озёрную гладь.

Здесь была исконная словенская земля.

Чужаки пришли, их побили.

Всё правильно, всё справедливо.

Однако на душе оставалась какая-то тяжесть.

Размышлял князь Аскольд, силился свести воедино разрозненные видения, и порой казалось, что вот-вот откроется ему нечто важное, предстанет перед очами белый свет во всей его полноте, но в последний миг рассыпались на мелкие части видения, и вновь в голове воцарялись сумбур и сумятица, начинало ломить виски, да в придачу тупо гудел затылок.

Никто не может разделить с человеком его боль. Но и довольство даётся каждому по отдельности. Если довлеет каждому доля его, для чего тогда люди соединяются в племена? Почему не могут ужиться спокойно два соседних рода?

Да, пожалуй, самая великая тайна – разделение людей на своих и чужих...