Текст книги "Исток"

Автор книги: Владимир Зима

сообщить о нарушении

Текущая страница: 29 (всего у книги 34 страниц)

ГЛАВА ВОСЕМНАДЦАТАЯ

Противоречивые донесения о военных приготовлениях тавроскифов регулярно поступали из разных мест в логофиссию дрома и сообщались кесарю Варде.

Ничего угрожающего интересам империи в этих донесениях кесарь не обнаруживал и хода этим докладам не давал. Если киевский архонт Дир желает поживиться за счёт сопредельных племён, то это должно беспокоить только его соседей. Чем больше варваров погибнет при разбойном набеге, тем лучше для христианской империи, тем спокойнее будет на её границах.

У Варды и без того забот хватало. Подготовка решающего наступления на еретиков-павликиан близилась к завершению.

Зима с 859 на 8.60 год прошла в болезненно-возбуждённом ожидании войны.

По Константинополю носились невероятные слухи и небылицы о всяких небесных знамениях и приметах, предвещавших скорую победу христолюбивому воинству.

В харчевнях поднялись цены на вино, а на форуме Амастриана резко вздорожали боевые кони.

А когда чиновники ведомства логофета стратиотикоса приступили к закупкам провианта и фуража для готовящегося похода в Малую Азию, на городских и прилежащих к столице торжищах перекупщики круто взвинтили цены на зерно и сено.

* * *

Весна выдалась дружная и тёплая, буйно зацвели сады и виноградники, раньше обычного пастухи погнали стада на тучные высокогорные пастбища.

В весеннем воздухе витало тягостное предчувствие большой войны.

Вислоусый весельчак Бьёрн ходил по городу, прислушивался к разговорам, а если кто-нибудь спрашивал его, что он тут делает, Бьёрн с готовностью отвечал, что ищет своих соотечественников, желает проститься с ними...

Ему отвечали, что какие-то норманны переправились через Босфор ещё вчера, в свите императора, но Бьёрн говорил, что не теряет надежды напутствовать своих друзей на битву с еретиками.

   – Мы уходим воевать до полной победы! – говорили удалые стратиоты.

   – Значит – надолго, – сочувственно вздыхал Бьёрн. – Далеко ли находятся еретики?

   – Не близко... Говорят, нам предстоит идти почти до самой Армении.

   – А где она, эта самая Армения? – простодушно интересовался Бьёрн, и стратиоты начинали обстоятельно рассказывать, что Армения располагается весьма далеко, на границе с арабами, идти до неё предстоит почти два месяца, поскольку места там гористые, труднопроходимые.

Бьёрн сочувственно кивал, поддакивал – что уж говорить, в горах скоро не походишь, не то что по равнине...

Вечером, сидя в прибрежном кабачке, Бьёрн услышал разговоры моряков: подвыпившие мореходы на все корки бранили престарелого флотоводца Никиту Орифу, остающегося в Константинополе, а их посылающего воевать с арабскими морскими пиратами, захватившими остров Крит.

Подсев поближе к морякам, Бьёрн угостил их вином, стал рассказывать, как сам он ходил на драккаре воевать с пиратами – дело было на Балтике...

Моряк моряка всегда поймёт, к какому бы народу он ни принадлежал, и уже через несколько минут все мужчины беседовали так, словно всю жизнь ходили в море на одном корабле.

Бьёрну удалось узнать, что в поход против критских пиратов отправляются не только все имеющиеся в наличии боевые корабли, но также и мобилизованные по чрезвычайному указу императора купеческие талей и рыбацкие хеландии.

Кораблей требовалось очень много, поскольку намечено было блокировать остров Крит огненным кольцом и принудить пиратов к сдаче под угрозой полного их уничтожения.

   – Давно пора! – сказал Бьёрн. – Самые паскудные люди на земле – пираты!.. Уж я-то знаю это! Испытал их объятия на своей шкуре...

Вернувшись в свою каморку, Бьёрн нацарапал несколько строчек на узкой полоске пергамена, прикрепил послание к ножке киевского сизаря и выпустил его в тёмное небо.

* * *

Историк записывал свои впечатления от перемены в деятельности императора Михаила:

«...после того как молодой василевс Михаил обратился к собравшимся на ипподроме с приветственным словом, поднялся неимоверный и радостный шум приветствий со стороны множества воинов и горожан, и прежнее недовольство перешло в благорасположение, и упрёки в беспутстве и пьянстве заменились похвалами, и злые насмешки уступили место почтению, и всё совершенно изменилось. Сила слова умеет и над природой властвовать, и по необходимости устанавливать законы, и душевные движения направлять в желанную сторону, менять ход событий, давать всему новый вид, творить несказанные чудеса и создавать повиновение в просветлённых душах подданных...»

Время от времени историк позволял себе величаво пофилософствовать в своих заметках: «Лучшим доказательством слаженности государственного устройства обыкновенно служит то, что сам народ добровольно поддерживает существующие порядки. Не случается при справедливом правлении ни заслуживающих упоминания смут, ни признаков тирании... Вообще превыше всего следует ценить спокойствие государственной жизни, а первейшей обязанностью всякого правителя является предупреждение волнений в народе».

К числу важных текущих событий хронист отнёс усиление дипломатической активности императора Михаила, обратил внимание и на проявляемый интерес со стороны соседних государей: «Ко двору василевса Михаила прибыли послы от болгарского царя Богориса, от хазарского кагана, а также от багдадского халифа. Всем им василевс повелел устроить аудиенцию в один день».

* * *

Ничего важного от всех этих посольств Михаил не ожидал – обычный обмен протокольными любезностями, подарками, заверениями в вечной любви и дружбе, а под занавес некоторые спорные проблемы или покорные просьбы.

Наиболее важными могли быть переговоры с послами болгарского царя – во-первых, потому, что за последние десять лет накопилось немало территориальных претензий и приграничных конфликтов, которые следовало разобрать и решить полюбовно, а во-вторых, по мнению местоблюстителя патриаршего престола Фотия, следовало предпринять попытку склонить болгар к принятию христианства взамен их дикой языческой веры.

Вскоре по смерти императора Феофила болгары предприняли несколько успешных походов на земли империи, и граница Болгарии настолько приблизилась к Константинополю, что вошла в соприкосновение с территорией, подвластной эпарху столицы.

Впрочем, перемена границы мало огорчала Михаила. Захватив часть Македонии и Фракии, болгарские ханы вполне удовлетворили свои завоевательные амбиции, но вместе с тем Болгария незаметно превратилась в аграрный придаток великой империи.

Отныне на константинопольские рынки стали приезжать, помимо болгарских купцов, также и простые землепашцы, которые в изобилии привозили на продажу и на обмен зерно и фрукты, лен и мёд. Хлопот с такими торговцами не было никаких – прижимистые болгарские поселяне даже в монастырских гостиницах не желали останавливаться, опасаясь истратить лишний обол. Свой нехитрый товар они сбывали константинопольским оптовым перекупщикам, торопливо закупали необходимые для себя вещи и поскорее убирались восвояси, доставив столице империи огромное количество продовольствия и немалые пошлины государственной казне.

С болгарскими послами следовало уточнить районы сбора годовой дани во избежание конфликтов.

Озабоченный поддержанием спокойствия на границах империи, Михаил готов был отдать всю Македонию под руку болгарского царя, ибо население этих земель весьма неохотно вносило в казну подати, каждый сбор налогов превращался в карательную экспедицию.

С посланцами хазарского кагана императору Михаилу предстояло обсудить возможность совместных военных действий на Кавказе, в глубоком тылу еретиков-павликиан и поддерживающих их арабов. Неожиданный поход хазарской конницы мог бы наделать немалый переполох в стане еретиков и их багдадских покровителей. Известно ведь, что наибольшую выгоду на войне может доставить обман противника.

Вообще война – это искусство обмана. Поэтому, если ты и можешь что-то сделать, врагу следует показывать, будто ты этого не можешь. Если ты пользуешься чем-нибудь, показывай противнику, будто ты этим и не собираешься пользоваться. Если ты далеко, показывай, будто ты близко. Если ты близко, создай у него ощущение, будто ты далеко. Главное – ещё до решающего сражения победить врага точным расчётом.

А главная проблема, которая не отпускала ни на час, – военное присутствие арабов в Малой Азии.

Война кровоточила непрерывно на протяжении многих лет, но внешне почти ничем не походила на классическое противостояние двух армий. Военные действия за долгие годы приобрели затяжной и даже рутинный характер. В Малой Азии сложилась вполне определённая схема арабских набегов на земли империи. Весенний набег, начинаясь в половине мая, когда лошади были уже прекрасно откормлены на подножном корму, продолжался обычно в течение тридцати дней – до середины июня.

В это время на плодородных ухоженных землях империи лошади захватчиков находили обильный и как бы вторичный весенний корм.

С половины июня до половины июля ленивые мусульмане устраивали передышку от войны – и себе, и своим лошадям.

Затем начинался летний набег, длившийся примерно шестьдесят дней – с половины июля до половины сентября.

Что же касается зимних походов, то арабы предпринимали их только в случае крайней необходимости, причём в глубь империи не заходили и старались, чтобы весь набег продолжался не более двадцати дней, поскольку именно на этот срок каждый воин мог нагрузить на своего коня необходимое количество фуража. Зимние набеги арабы совершали в конце февраля и первой половине марта.

Повторявшийся из года в год грабёж малоазиатских провинций империи приводил к разорению поселян-стратиотов, к оскудению государственной казны. Подданных империи угоняли в рабство, брали в плен, и их приходилось освобождать за немалый выкуп.

Время от времени империя и халифат договаривались об обмене пленными, и процедура эта, отработанная на протяжении десятилетий, уже стала настолько рутинной, что послов халифа, приезжающих в Константинополь с предложениями об обмене и списками пленных, чиновники логофиссии дрома могли по нескольку месяцев держать при императорском дворе, даже не докладывая о посольстве монарху.

Именно так обстояло дело и в 859 году, когда высокопоставленный посланник халифа Мутаваккиля вместе со своей весьма многочисленной свитой всю зиму томился в столице империи в ожидании приёма, а в это же самое время в Багдаде дожидался высочайшей аудиенции посланник Михаила, престарелый патрикий Трефилий.

Не докладывали императору и о том, что пленные греческие архонты и стратиоты все эти долгие месяцы страдали от голода и холода, содержась под стражей во временных лагерях на реке Ламусе, близ двух мостов, где обычно происходил обмен...

* * *

Процедура приёма послов превращалась для императора Михаила в настоящую пытку.

Михаил с трудом выносил неимоверную тяжесть придворного церемониала и этикета, не всегда ему хватало сил не только душевных, но и физических – ведь на василевса надевали столько дорогих златотканых одежд, столько инсигний и украшений, что тонкий юношеский стан Михаила с немалым трудом сохранял вертикальное положение. Тяжесть золота и драгоценностей клонила Михаила к земле, и если бы не помощь специально обученных придворных, поддерживавших священную особу императора под обе руки на всём пути к золочёному трону, Михаил, пожалуй, был бы не в состоянии сделать и двух шагов.

Сопровождаемый вестиаритами и рослыми гвардейцами, император Михаил важно уселся на Золотом Троне. Рядом с ним, почтительно склонив массивную голову, стал кесарь Варда, чуть поодаль – толмачи и секретари, высокородная придворная свита и всякая прислуга.

Когда всё было готово к приёму посольств, с потолка Хрисотриклиния опустился тяжёлый золотой занавес, отделивший императора и его приближённых от всего зала.

Через некоторое время на той стороне, за занавесом, послышался нестройный шум, чьи-то шаги, лязг оружия, шорохи и покашливание, – сопровождаемые грозной стражей, в зал на цыпочках входили иноземные послы.

По знаку этериарха Андрея заиграл орган, запели механические золотые соловьи на золотых ветках деревьев, окружавших императорский трон, медленно поплыл вверх золотой занавес.

То ли ослеплённые блеском драгоценностей, явившихся их взорам, то ли старательно исполняя строгий наказ этериарха, послы дружно повалились на мозаичный пол.

Оглядев с высоты трона склонённые спины посланников и не увидев среди них представителей багдадского халифа, Михаил вопросительно посмотрел на кесаря Варду.

Кесарь отвёл взгляд в сторону, и император был вынужден шёпотом спросить:

   – Где послы Мутаваккиля?

Кесарь замялся, пробормотал нечто невразумительное, и тогда Михаил шёпотом приказал этериарху, чтобы дворцовые служители вновь спустили с потолка золотой занавес.

Такой ход не был предусмотрен никаким ритуалом, этериарх растерялся, не сразу сообразил, кому что делать. Громыхая подкованными сапогами, этериарх убежал, вдруг невпопад запели золотые птицы, заиграла музыка, и только после некоторой паузы рывками стал опускаться тяжёлый занавес.

Придворные в страхе застыли.

   – В чём дело?! – разгневанно спросил Михаил.

   – Ва-ва-ва-ше величество... – испуганно пролепетал кесарь, грузно опускаясь на пол. – Они имели намерение оскорбить ваше величество, и я не решился допустить их к аудиенции...

   – Каким образом они намеревались меня оскорбить?

   – Посол осмелился явиться не в парадных одеждах, а в чёрном платье, в мусульманской чалме, которую он не пожелал снять, а также с мечом и огромным ножом, с которыми он не захотел расстаться.

   – Где посол?

   – Ушёл, – развёл руками Варда.

   – Догнать, принести извинения и немедленно проводить сюда! – вне себя от гнева, прошептал Михаил.

Кесарь ползком направился к выходу из Хрисотриклиния, только у дальней двери осмелился подняться... на четвереньки и таким образом удалился.

«Жалкий червяк! Каков идиот! – подумал Михаил. – Какой прекрасный повод он мог дать халифату для ожесточения военных действии, для предъявления самых немыслимых требований!.. И это – накануне тщательно скрываемого похода армии под предводительством самого императора в Малую Азию...»

Прошло не менее получаса, прежде чем кесарь вернулся и, запыхавшись, доложил, что посол Наср-ибн-ал-Азхар-аш-Шин возвращён в Хрисотриклиний и что в настоящую минуту его спутники выкладывают перед золотым занавесом подарки халифа Мутаваккиля – тысячу пузырьков с мускусом, нарядные шёлковые одежды, большое количество шафрана и драгоценности.

Смилостившись, Михаил сквозь зубы позволил кесарю остаться для проведения торжественной церемонии приёма иноземных послов. Ещё одно отступление от церемониала грозило обернуться дипломатическим конфликтом, ведь кто-то из послов мог счесть нарушение ритуала нарочитым и оскорбительным для своего монарха.

Был дан знак служителям, и вновь загудел орган, запели на золотых ветках золотые птицы, пошёл вверх золотой занавес, представляя взорам не на шутку переполошившихся послов священную особу императора Михаила.

Начался дипломатический приём.

* * *

Несколько дней подряд Вардван безуспешно бродил по кварталам, примыкавшим к бухте Золотой Рог. Здесь жили люди, чей достаток и само существование зависели от моря, – корабелы и портовые грузчики, плотники и проститутки, толмачи и коммеркиарии, иноземные купцы из Венеции и Пизы, а также специальные чиновники-лигатарии, следившие за чужеземными купцами...

По всем кабакам и причалам бродил Вардван, уговаривая судовладельцев и капитанов отправиться в Херсонес, но охотников не находил.

Все знали, что весьма скоро предстоит выгодное дело – переправа императорской армии через Босфор, – и надеялись хорошо заработать, не удаляясь от столицы.

И тогда Вардван решил сам купить небольшое судёнышко, нанять команду отчаянных мореходов и с ними отправиться в путь.

Хозяева хеландий, прослышав о том, что богатому клиенту судно требуется спешно, заламывали немыслимые цены – от трёх до пяти литр золота, пока наконец Вардвану не посчастливилось приобрести потрёпанную хеландию всего лишь за сто пятьдесят номисм.

Оставалось нанять опытного судоводителя, но и здесь интересы Вардвана вошли в противоречие с действиями Ромейской империи. Император направил огромную армаду боевых кораблей против арабских пиратов, захвативших Крит, и перед этим походом среди моряков была проведена почти повальная мобилизация.

С превеликими трудами в одном из прибрежных кабаков Вардвану удалось отыскать одного изрядно подвыпившего гав клира, готового немедленно за бочонок вина отправиться хоть за тридевять земель, хоть в самую отдалённую провинцию.

В том же кабаке сам навклир подобрал команду, и Вардван без промедления направился к начальнику порта за разрешением на выход в море.

Войдя в просторный кабинет важного чиновника, Вардван униженно поклонился и заискивающим голосом едва слышно вымолвил:

   – Ваше превосходительство, я желал бы зарегистрировать на своё имя купленную мной хеландию и исхлопотать разрешение на выход в море.

Вместе с устным прошением Вардван выложил на стол чиновника несколько документов, подтверждавших правомочность и законность совершенной купли, а также небольшой, но увесистый замшевый мешочек с золотыми монетами.

   – И что это тебе, лекарю, вздумалось покупать хеландию, отправляться на край света? – с добродушной усмешкой полюбопытствовал начальник порта, небрежно убирая мешочек со стола.

   – Обстоятельства вынуждают меня спешно выехать в столицу фемы Климатов, Херсонес, дабы там, в монастыре святого Климента обрести некое чудодейственное снадобье, которое одно только способно исцелить от тяжкого недуга моего пациента... Все расходы взял на себя пациент, имя которого я не смею даже вымолвить, однако поверьте, это весьма могущественная персона, и если мне удастся облегчить его страдания, мне выйдет за это такая награда...

   – Ладно, можешь дальше ничего не говорить, – согласился начальник порта и повелел скрюченному писцу надлежащим образом оформить необходимые документы.

Каждому гребцу своей хеландии Вардван ежедневно давал по фунту солёного мяса, по кружке вина и по целой миске бобов, так что протрезвевшие забулдыги гребли с утра до ночи, не жалея сил и проклиная на все лады своего хозяина.

При попутном ветре хеландия ходко прошла под парусом вдоль болгарского берега, миновала Дунайское гирло и попала в полосу абсолютного штиля.

Вардван выслушал предложение навклира залечь в дрейф, чтобы дождаться ветра, но вместо ответа приказал судоводителю самому сесть к веслу, а кибернету велел выдать гребцам ещё по кружке вина.

Хеландия на вёслах полетела быстрее, чем под парусом.

За пределами империи на ночёвки к берегу не приставали. С наступлением темноты бросали якорь и до рассвета болтались на волнах, а затем вновь Вардван будил спящих и приказывал налечь на вёсла.

Всего за десять дней хеландии удалось дойти до острова, прикрывавшего вход в широкий лиман.

Вардван приказал поворачивать к острову.

Навклир заметил, что по острову гуляют стреноженные кони, принадлежащие явно не мирным пахарям, и предостерёг Вардвана:

   – Лучше нам сразу пойти на Херсонес, хозяин... Как бы нам не стать жертвой нападения...

   – У нас не осталось пресной воды, – возразил ему Вардван. – И другого источника ни ты, ни я не знаем. Поворачивай!..

Навклир горестно вздохнул и тронул кормило, направляя хеландию к острову.

Едва острый нос хеландии ткнулся в мягкий подсохший ил, на берег вынеслась ватага молодых вооружённых всадников.

Один из всадников остановил коня прямо перед хеландией, положил правую руку на меч и вопросительно посмотрел на греков.

Навклир оглянулся и увидел, что со стороны лимана к берегу подходят два корабля тавроскифов.

   – Вардван, мы в ловушке! – сказал навклир.

   – Нас не за что убивать, – воскликнул Вардван. – Я мирный лекарь, ищу целебные снадобья...

Тавроскифы бесцеремонно забрались в хеландгао, связали всех мореходов, а Вардвана, как владельца хеландии, потащили куда-то в кусты.

Когда его уже не могли увидеть товарищи по путешествию, Вардван знаками показал сопровождавшим его тавроскифам на свой перстень.

Как и предсказывал предводитель варваров, вид княжеского двузубца произвёл должное впечатление.

Вардвана немедленно освободили, к нему подвели коня и указали дорогу к богатому шатру, в котором восседал давешний киевский собеседник.

* * *

   – Здравствуй, везирь, – сказал Вардван. – Прикажи своим людям, чтобы они не убивали моих гребцов и навклира. На моей хеландии мне ещё предстоит добираться до Херсонеса...

Аскольд согласно кивнул и коротко распорядился, чтобы пленникам не причинили вреда.

   – Благодарю тебя, о везирь!.. Я рад, что наша встреча состоялась... Но думал, что она произойдёт в Киеве, а ты оказался гораздо ближе. У меня для тебя есть весьма важные вести... Но для начала одно необходимое уточнение. Ты ещё не отказался от справедливой мести?

   – Нет.

   – В таком случае сейчас самый удачный момент... Весь флот ушёл на Крит воевать пиратов. Армия со дня на день выступит в Малую Азию против моего повелителя Карвея. Столица будет вовсе беззащитна.

   – Хорошая новость, – согласился Аскольд. – Ты своевременно подтвердил то, что мне было известно от других людей, и в этом я вижу добрый знак.

   – Тебе было известно о походе в Малую Азию? – изумился Вардван. – О, везирь!.. А я летел к тебе, желая обрадовать такой вестью...

   – Не зная броду, не суйся в воду, – сказал Аскольд. – Можно ли выступать в поход, не располагая надёжными сведениями о намерениях врага?..

   – А я так спешил в Киев... Хотя мой навклир до сих пор убеждён, что мы направлялись в Херсонес за целебными снадобьями для богатого пациента.

   – Советую тебе вместе с твоими людьми переждать какое-то время здесь, на острове. В Корсуни сейчас греки отбиваются от хазар. Вчера гонец оттуда прибыл, он своими глазами видел, как хазары обложили Корсунь со всех сторон.

   – А ты, везирь?

   – Завтра утром моё войско выступает на Царь-город. Так что и туда тебе спешить не следует.

   – Да, пожалуй.

Увидав, что Вардван пребывает в растерянности, Аскольд подарил ему золотую гривну, украшенную всё тем же княжеским двузубцем.

   – Сейчас тебя проводят к твоим людям. Уж не обессудь, что придётся тебе потерпеть неволю несколько дней, – сказал Аскольд. – Прощай, врачеватель. Надеюсь, мы ещё свидимся, тогда и потолкуем без спешки. А сейчас, извини, недосуг...

* * *

Под величавое пение псалмов на берегу Босфора собиралось огромное воинство. Между рядами отчаянновеселых стратиотов расхаживали важные священнослужители, окуривали воинов ладаном, кропили святой водой и осеняли крестным знамением доблестных защитников святой и единственно истинной православной веры, одновременно призывая страшные проклятия на головы еретиков-павликиан и богопротивных почитателей Магомета, являющихся главнейшими противниками божественной Истины.

Весело трепетали на ветру боевые узкие стяги, тяжело колыхались дорогие хоругви.

Покачивались у берега на лёгкой волне вместительные суда, переправлявшие через пролив сорокатысячную армию, сновали через Босфор и лёгкие хеландии, на которых перевозили снаряжение, припасы и фураж.

На берегу толпились обыватели в таком небывалом количестве, что Василию показалось, будто все жители Константинополя, все шестьсот с лишним тысяч человек, от мала до велика, оставили свои занятия и вышли проводить на святой подвит христолюбивое воинство.

Собирая мужа в военный поход, Евдокия приобрела изящную амуницию, соответствующую его придворной должности: тонкие поножи из слоновой кости, отделанные золотом, вызолоченный шлем и короткий меч, сработанный руками знаменитого на всю империю оружейных дел мастера Никифора.

В последний час, перед тем как в составе личной свиты его величества переправиться через Босфор, Василий прискакал на тихую тенистую улочку, чтобы проститься с Феофилактом.

Отставной протоспафарий Феофилакт принял Василия в своей обширной библиофике.

   – Ты совершил верный выбор, – сказал Феофилакт, любуясь бывшим конюхом, которому была весьма к лицу военная амуниция. – Когда отечеству нелегко, всякий честный человек должен делить с государством его тяготы и заботы... Спокойная совесть, душевное равновесие, сознание исполненного долга перед Отечеством... Что может быть выше для человека?

   – Надеюсь, что этот поход будет знаменательным и войдёт в историю, – важно произнёс Василий. – Разгромив Карвея, мы сможем навсегда избавить Ромейскую империю от постоянной угрозы с востока.

   – Ах, если бы сбывались все наши чаяния!.. Твоими бы устами да мёд пить, – горько усмехнулся Феофилакт. – А меня, к великому моему сожалению, все последние месяцы неотступно преследуют самые дурные предчувствия... Собственно, из-за них я и не смог до сих пор оставить Город.

   – Полагаю, что твои опасения сильно преувеличены, – покровительственно изрёк Василий. – Империя сейчас сильна, как никогда прежде. Народ любит молодого императора, армия прислушивается к каждому его слову.

   – У меня нет никаких доказательств... Я ощущаю себя беспомощным. Поневоле приходит на ум сравнение с Кассандрой, которая провидела будущее, однако ей никто не верил и к её предсказаниям никто не прислушивался.

Голос Феофилакта был неподдельно грустным, порой в нём проскальзывали тихие нотки отчаяния и досады, которые Василий склонен был объяснять лишь его положением опального сановника.

   – Нынче я довольно коротко могу беседовать с его величеством, – сказал Василий, доверительно понижая голос. – Если ты утверждаешь, что над империей нависла опасность, укажи, где стоит тот троянский конь, которого нам следует опасаться, и я передам твои слова его величеству ещё до захода солнца.

   – Я ничего не могу объяснить, – замялся Феофилакт, беспомощно улыбаясь и описывая руками в воздухе некую замысловатую фигуру. – Всё же я – увы! – не Кассандра и не обладаю подлинным даром провидения. Я могу лишь предчувствовать. Опасность для империи существует уже довольно давно, она разлита в нашем воздухе, ею пропитано всё вокруг. Над всеми нами витает фатальное предощущение гибели... Порой его уже можно разглядеть – в каких-то отдельных досадных мелочах, в каких-то частных несуразностях... Разумеется, приметы эти открываются отнюдь не всем и не всякому. Увидеть их – ещё не значит проникнуть в их подлинный смысл.

   – Что ты имеешь в виду? – насторожился Василий.

   – Искать предзнаменования грядущих бедствий легче всего в толпе... У меня, как тебе известно, с некоторых пор появилось довольно много свободного времени, переезд мой во Фракию несколько затянулся, мне приходится много ходить по всякого рода людным местам, и я невольно стал прислушиваться к разговорам, невольно стал анализировать то, о чём говорят...

   – Кто говорит? – насторожился Василий.

   – Все! – словно бы удивляясь неразумению своего недавнего конюха, выкрикнул Феофилакт. – Я довольно потолкался и среди черни, и среди наших так называемых философов, послушал риторов и софистов... Я пришёл к выводу, что нынешние мудрецы сильно измельчали. Их мнимоучёные разговоры стали пусты и никчёмны... Налицо отсутствие пищи духовной для лучших умов Отечества. А ведь ещё со времён Аристотеля известно, что идейный разброд общества и духовная опустошённость его мыслящего слоя охватывают население всякой страны, как правило, именно перед войной.

   – Ну, разумеется!.. – с явным облегчением вздохнул Василий и снисходительно улыбнулся. – Весь Город знает, что эта война начнётся в самое ближайшее время... Мужчины готовятся воевать, они знают, что многие из них не доживут до триумфа, оттого-то и витает в воздухе предощущение близкой смерти... Победа немыслима без жертв. Мы дойдём до Армении, мы схватим гнусного богомерзкого еретика Карвея, привезём его в Город и выставим на форуме Тавра, чтобы всякий мог плюнуть ему в рожу!

   – Да-да, ты, конечно, прав... Наверное, так всё и произойдёт, как ты говоришь. Нельзя желать некой цели, не зная средств, коими этой цели можно достичь. А у империи нынче достаточно сил...

   – Я с великим наслаждением побеседовал бы с тобой, но – увы! – я сам себе не принадлежу, – сказал Василий.

Со слезами на глазах Феофилакт облобызал и перекрестил бывшего конюха, так что растрогался и сам Василий, сконфуженно шмыгнул носом и поспешно вышел на крыльцо.

Слуга подвёл коня, Василий взлетел в седло, браво отсалютовал коротким мечом и погнал своего скакуна во весь опор по тихой улице, так что его короткий плащ развевался за плечами, словно два крыла ангела-хранителя или ангела-воителя, отправлявшегося на смертельную схватку с силами мирового зла.

* * *

Спустя две недели после ухода воинства за Босфор, в душный июньский вечер, когда опальный протоспафарий бродил по розарию, наслаждаясь благоуханием цветов, к воротам усадьбы подскакал гонец и ударил в железную доску с такой силой, что насмерть перепугал престарелого раба-привратника.

Впущенный во двор вестник громогласно потребовал хозяина. Когда же Феофилакт, обеспокоенный неурочным шумом, вышел к нему, гонец произнёс с беспрекословной важностью:

   – Велено тебе, Феофилакт, без промедления прибыть в Большой Дворец!

   – Позволь, милейший, полюбопытствовать: кем же это мне может быть велено? – усмехнулся отставной протоспафарий, ощущая, как внутри задрожала каждая жилочка, словно у стратиотского жеребца, услыхавшего зов боевых труб.

   – Дожидаются тебя патрикий и паракимомен Дамиан, эпарх Никита и патриарх Фотий! – отчеканил вестник, полагая излишним вдаваться в дальнейшие объяснения.

   – Что ж... Пожалуй, надо ехать, – согласился Феофилакт и отдал слугам распоряжение, чтобы седлали каракового жеребца, а сам отправился в покои переодеться.

Феофилакт был не на шутку взволнован, совсем как в юные годы, когда ему предстояло впервые быть представленным царствующему монарху. В сущности, нынешний вызов в Большой Дворец по важности не уступал монаршему приглашению, поскольку на время отсутствия императора в столице вся власть переходила в руки вышеупомянутого триумвирата.

Опальный чиновник был одновременно и взволнован, и насторожен, и даже чуточку растроган – всё-таки его не забыли, в его советах испытывают нужду, его вновь призывают к служению.

Облачившись в парадный наряд и перепоясавшись мечом, в сопровождении дворцового вестника Феофилакт отправился во Дворец.

На Месе опытный глаз Феофилакта заметил некоторые странности – вот два вооружённых до зубов всадника на взмыленных лошадях обогнали Феофилакта, поспешая ко Дворцу, а вот попались навстречу несколько озабоченных чиновников, которые мчались во весь опор не разбирая дороги, так что простолюдины едва успевали отскакивать в стороны, дабы не быть искалеченными.