Текст книги "Исток"

Автор книги: Владимир Зима

сообщить о нарушении

Текущая страница: 25 (всего у книги 34 страниц)

Поняв, что на сей раз от неминуемого наказания ему никуда уж не деться, вор принялся озлобленно шипеть, норовил извернуться и укусить, так что Бьёрну приходилось время от времени поправлять свою поклажу и встряхивать пойманного воришку так, чтобы он не смог дотянуться зубами до шеи или до плеча.

   – Ага-а-а!.. – торжествующе закричал ювелир, когда Бьёрн положил связанного вора к его ногам. – Попа-а-ался! Теперь тебя ждёт справедливый суд и заслуженная каторга!

Злорадно смеясь, но в то же время опасливо косясь на зубы вора, ювелир запустил руку ему за пазуху и извлёк оттуда целую связку золотых украшений.

   – Вот тебе, негодяй! – проскрипел ювелир и с нескрываемой ненавистью ударил вора ногой в лицо, норовя носком сапога выбить ему передние зубы. – Будешь впредь знать, как зариться на чужое добро!..

Опомнившийся ститор подскочил к лежащему вору и принялся охаживать его по плечам и по спине самшитовой дубинкой, пока ювелир не сказал ему:

   – А ты, трусливый бездельник, можешь немедленно убираться на все четыре стороны! Таких стражников мне не нужно, и на те деньги, которые я тебе плачу, я смогу нанять более достойного ститора. Пшёл вон!

Ститор огорчённо почесал в затылке, сплюнул, ударил ещё раз затихшего вора, срывая на нём свою злость, и медленно побрёл по Аргиропратию, провожаемый едкими насмешками недавних сотоварищей.

Прибежали городские стражники и уволокли вора.

Постепенно разошлись зеваки, успокоилась праздная улица.

Бьёрн помог ювелиру перенести в мастерскую его прилавок с нераспроданными украшениями, затем благодарный ювелир, слегка помявшись, дал Бьёрну золотую монету. После некоторого раздумья добавил еще пять серебряных милиарисиев.

   – Твои благие деяния тебе зачтутся на Страшном Суде, – проскрипел ювелир. – Пожалуй, я куплю у тебя твой браслет. Я могу тебе дать за него...

   – Если не хочешь, можешь не покупать... – сказал Бьёрн, забирая браслет из рук ювелира и надевая на правое запястье. – На первое время мне хватит тех денег, что ты мне дал, а там видно будет.

   – Кому ты служишь? – поинтересовался ювелир, оглядывая Бьёрна с головы до ног. – Кто твой хозяин?

   – Я сам себе хозяин. А прежде служил в императорской гвардии, в личной охране его величества Михаила!

   – Отчего же ты оставил такую замечательную службу? – насторожился ювелир.

   – Все мои сотоварищи ушли домой, а мне пришлась по нраву здешняя земля. Тепло у вас, хорошо! Если бы меня не ограбили вчера в порту, я бы уже вновь поступил на государственную службу. Но не мог же я идти в императорский дворец без сапог!

   – А ты не хотел бы послужить ститором?

   – Сколько ты станешь платить?

   – Двадцать четыре номисмы в год, ну, и ещё... наградные ко всем праздникам...

Бьёрн оглядел мастерскую, сказал твёрдо:

   – И ещё – ты сегодня же купишь мне сапоги.

* * *

По совету ювелира Автонома Бьёрн снял себе недорогую квартиру вблизи цистерны святого Мокия – помещалась она под самой крышей большого доходного дома, довольно далеко от Аргиропратия, за стеной Константина, однако имела одно несомненное достоинство – небольшую цену. Кроме того, неподалёку был выход на крышу, где Бьёрн устроил загончик для своих голубей.

Поселившись в этой каморке, Бьёрн нанял кухарку, познакомился с мясником и зеленщиком, постарался завоевать их расположение, чтобы в трудную минуту пользоваться кредитом.

В воскресенье Бьёрн отправился на птичий рынок и купил там шесть пар голубей, которых поселил на крыше и время от времени принимался гонять их залихватским свистом.

На соседней крыше обнаружился ещё один любитель гонять голубей, с которым Бьёрн скоро подружился.

* * *

Новая служба оказалась не слишком утомительной – три дня в неделю стоять рядом с прилавком, поглядывать на прохожих, уважительно раскланиваться и беседовать с возможным покупателем, отгонять подальше всякую голытьбу и мошенников.

От досужих бесед с прохожими и уличными зеваками Бьёрн получал не только удовольствие, но и вознаграждение от своего ювелира, если вследствие подобных разговоров рассеянный взор какого-нибудь столичного бездельника вдруг останавливался на изящной вещице и он пожелал её приобрести.

   – Что и говорить, дельце выгодное, – сказал Бьёрн в конце первого месяца, получив от хозяина сверх обусловленной платы ещё три милиарисия. – За такую плату я готов послужить тебе не только своими руками, но и глоткой, а она, смею тебя уверить, способна на такое, о чём ты даже не подозреваешь.

Уточнив кое-что для себя, Бьёрн стал кричать на всю улицу:

   – Здесь трудится соревнователь Гефеста! Искуснейший аргиропрат Автоном способен украсить своими поделками самых достойных!..

Конечно, если бы греки понимали хоть самую малость в настоящей поэзии, Бьёрн сочинял бы такие звонкие висы, которые пели бы много веков спустя, но, увы, греки мыслили чересчур прямолинейно и датской поэзии не разумели. Приходилось подлаживаться под их примитивные вкусы, и когда мимо прилавка проходила в сопровождении служанок богатая матрона, Бьёрн негромко советовал:

   – Только у этого ювелира вы найдёте изысканные украшения для ваших нежных ручек...

Матрона соглашалась с оценкой своих холёных рук и приглашала на улицу Автонома, чтобы немедленно купить у него то ли браслет, то ли цепочку, то ли серьги.

Если на Аргиропратии появлялась компания благородных мужей, Бьёрн доверительно обращался к ним с предложением купить крепкие застёжки для плащей, заказать золотые перстни или браслеты.

Лесть на греков действовала безотказно, а у Автонома не умолкал колокольчик над входной дверью.

Прижимистый ювелир понимал, кому он обязан неожиданной бойкостью торговли, и в конце месяца сверх положенных двух номисм, расщедрившись и опасаясь, что такого статора могут переманить завистливые коллеги, добавил ещё целых две золотых монеты.

* * *

И всем была хороша для Бьёрна его новая служба, если бы Автоном, вдобавок к неимоверной скупости, не оказался ещё и невероятным ревнивцем.

Однажды в полдень к прилавку аргиропрата подошла богатая молодая женщина, сопровождаемая смуглолицей служанкой.

Служанка бесшумно спустилась в эргастерий, а незнакомка, остановившись вблизи Бьёрна, откинула с лица тонкое шёлковое покрывало и принялась перебирать тонкими пальчиками серьги и кольца. При этом она время от времени поглядывала на статора томными коровьими глазами.

   – Ты желала бы что-нибудь купить? – деловито уточнил Бьёрн, оглядываясь на дверь эргастерия, за которой послышался крик Автонома.

   – Ты – новый статор?.. Как зовут тебя, усатый?

Бьёрн озабоченно вздохнул – тут надо держать ухо востро, кокетливая незнакомка могла запросто воспользоваться минутным замешательством ститора и стянуть с прилавка золотую безделушку, за которую потом и в целый год не расплатиться с Автономом.

И в эту самую минуту из эргастерия выбежал разъярённый аргиропрат и принялся кричать на незнакомку, размахивая кулаками:

   – Илария!.. Ты сведёшь меня в могилу! Сколько раз я просил тебя, чтобы ты приносила мне обед не прежде, чем наступит полдень!.. Почему ты позволяешь себе не слышать моих просьб?!

   – Я шла от портнихи и решила зайти к тебе показать новое платье... Не правда ли, оно стоит четырёх номисм?

   – Боже мой!.. Ты решила разорить меня!.. Я не могу больше так жить!..

Слушая гневные слова Автонома, Бьёрн уже другими глазами поглядел на молодую кокетку и подумал, что опасения аргиропрата не лишены оснований – по виду Илария принадлежала к тем женщинам, которые ставят греховные удовольствия много выше семейной чести.

Неожиданно аргиропрат повернулся к Бьёрну и напустился на него:

   – А ты, дубина, чего уставился?! Убирай прилавок и сам убирайся! На сегодня твоя служба закончена...

* * *

«...Когда ты уходишь, в душе у тебя остаются её слова, одежды, взгляды, походка, стройность, ловкость, обнажённое тело, и ты уходишь, получив множество ран. Не отсюда ли беспорядки в доме? Не отсюда ли погибель целомудрия? Не отсюда ли расторжение браков? Не отсюда ли брани и ссоры? Не отсюда ли бессмысленные неприятности? Когда ты, занятый и пленённый ею, приходишь домой, то и жена тебе кажется менее приятною, и дети – более надоедливыми, и слуги – несносными, и дом – отвратительным, и обычные заботы – тягостными, и всякий приходящий – неприятным и несносным. Причина же этого в том, что ты возвращаешься домой не один, но приводишь с собой блудницу, входящую не явно и открыто – что было бы более сносно, потому что жена скоро выгнала бы её, – но сидящую в твоей душе и сознании и воспламеняющую душу вавилонским и даже более сильным огнём...»

Иоанн Златоуст

* * *

С тех пор, выполняя повеление хозяина, Бьёрн незадолго до полудня заносил прилавок в подвал и с готовностью покидал свой пост, отправляясь либо в харчевню хромого Симеона, либо в тенистые портики у ипподрома, где во всякое время находилось достаточно и болтунов, и досужих любителей послушать столичных риторов.

Переходя от одного кружка собеседников к другому, Бьёрн узнавал городские новости, слухи и сплетни, выслушивал малоправдоподобные, но увлекательные рассказы о заморских чудесах и диковинах, а также откровенные сказки, которые их сочинители не без успеха выдавали за истинные происшествия, которые, как правило, случались настолько далеко, что никто никогда там не бывал, и невозможно было проверить, было ли на самом деле такое, что корова принесла двух козлят, одного белого, а другого рыжей масти, а из грозовой тучи на землю целый день напролёт сыпалась крупная живая рыба...

Скоро у Бьёрна повсюду появились знакомые, которые радостно приветствовали его:

   – Здравствуй, варанг.

Иной раз к Бьёрну обращались с просьбой стать третейским судьёй в важном споре:

   – Ты только послушай, что рассказывает известный враль Агапит!.. Он уверяет, что бывают такие камни, которые могут любить.

   – Что любить? – деловито уточнял Бьёрн.

   – Например, те или иные звёзды... Ну, можно ли верить в подобную чушь?! Для того чтобы любить, существо должно обладать душой. Разве может быть душа у камня?

   – Не знаю, как там насчёт души, – уклончиво отвечал Бьёрн, завладевая вниманием слушателей, – только у моего отца был такой камень.

   – Что ты говоришь?

   – Да... С виду невзрачный, чуть рыжеватый. Но этот камень всегда поворачивался одним и тем же боком к одной и той же звезде – к известному каждому мореходу Посоху, вокруг которого всегда обращается Большой Лось.

   – Ты, варанг, вероятно, имеешь в виду Полярную звезду и Большую Медведицу? Мы не знаем второй неподвижной звезды, кроме Полярной.

   – Называйте её как хотите, только тот камень всегда, при любой погоде, стремился повернуться к Посоху одним боком... Отец клал его в миске с водой на кусок дерева, и камень поворачивался, увлекая с собой и кусок дерева.

   – Ну вот, видите, – облегчённо вздыхал Агапит, – уж если варанг Биорн подтверждает, так оно и есть на самом деле... Слушай, варанг, не отобедать ли нам сейчас у хромого Симеона?

И, подхватив Бьёрна под руку, довольный Агапит зашагал ко всем известной харчевне.

Спустившись в подвальчик, Бьёрн вместе с Агапитом направился в угол.

Похоже, что мужчина, сидевший от всех на отшибе, устроился там надолго – перед ним уже выстроилась целая вереница порожних глиняных кружек, а хромой Симеон поставил на стол ещё две полные, причём водрузил их с таким грохотом, что даже видавшие виды завсегдатаи харчевни вздрогнули.

   – Не любит меня Симеон, – пьяно улыбаясь, пожаловался Агапиту и Бьёрну мужчина. – То ли дешёвого вина ему жалко... Никто нас не любит, хотя все боятся. А мы, позволю себе заметить, приносим большую пользу, и без нас честным людям жилось бы гораздо хуже.

Лишь тогда Бьёрн догадался, что судьба свела его с мелким чиновником из ведомства городского эпарха, а проще говоря – с соглядатаем.

По закону, действовавшему в столице империи, корчмари обязаны были поить вином секретных осведомителей бесплатно, но никто не мог заставить относиться к доносчикам с уважением, оттого-то и швырял хромой Симеон кружки с вином, оттого-то и делал презрительную гримасу, выражая своё отношение к соглядатаю.

   – А про тебя я всё знаю, – сказал соглядатай Бьёрну. – Я знаю всё-ё-ё...

   – Что с того? – усмехнулся Бьёрн. – Занять моё место ты не сможешь, хиловат ты, дружочек, грабитель тебя в два счета...

   – У меня не менее важная служба, – оттопыривая нижнюю губу, ответил доносчик. – Ты охраняешь сокровища всего лишь одного аргиропрата, а мы охраняем спокойствие всей империи!..

Придвигая к Бьёрну одну из своих кружек, доносчик негромко поинтересовался:

   – Отчего бы нам с тобой, раз уж мы занимаемся одним делом, не стать друзьями?.. Меня кличут Елеазаром, а тебя, я знаю, прозывают Биорном...

   – У меня нет нужды в твоей дружбе, – довольно грубо сказал Бьёрн, надеясь таким ответом избавиться от назойливого собеседника.

Однако Елеазар не только не обиделся, но даже напротив, с доверительной улыбкой склонился к Бьёрну, негромко спросил:

   – А ты не желал бы легко и просто при удобном случае заработать несколько монет?

   – Мне хватает моего жалованья.

   – Э-э-э, да ты вовсе не прост, варанг Биорн! Ты редчайший экземпляр человеческой породы, ведь обычно жалованья не хватает всем и каждому. Но ты даже не поинтересовался, какова могла быть служба, за которую ты получил бы некоторую толику серебра. А служба вовсе не обременительна. Тебе не пришлось бы даже пальцем пошевелить. Просто время от времени, встречаясь тут, у Симеона, ты бы мне сообщал, как и чем торгует твой хозяин. Предшественник твой состоял у меня на жалованье и делился со мной всем, что знал, довольно охотно.

   – Что тебя может заинтересовать в делах Автонома? Он же самый обычный златокузнец.

   – Э-э... Аргиропраты в империи находятся на особом счету. Они осуществляют торговые сделки с драгоценностями. Тебе никогда не доводилось видеть, чтобы золото или серебро поступало к Автоному в виде лома?

   – Это как?

   – Например, блюдо смято и сдавлено... Или, к примеру, чаша распилена пополам.

   – Для чего? – удивился Бьёрн.

   – Э-э... Мало ли для какой такой надобности, – загадочно закатывая глаза к потолку, протянул Елеазар. – А припомни, Биорн, не бывало ли такого, чтобы золото или серебро приносила и предлагала аргиропрату купить особа женского пола?

   – Не припоминаю.

   – А не случалось ли тебе видеть, чтобы какая-либо из особ женского пола предлагала для продажи драгоценные каменья?

Бьёрн отрицательно помотал головой, задумчиво хмыкнул и принялся молча хлебать свою чечевичную похлёбку, круто приправленную перцем и пережаренным луком.

Чиновник эпарха с важным видом потягивал вино, самодовольно поглядывая на всех посетителей харчевни.

После некоторого раздумья Бьёрн спросил:

   – Я что-то не пойму тебя, Елеазар... Разве женщинам запрещается покупать украшения? Для кого же тогда аргиропрат их делает?

   – Покупать не запрещается. Запрещается продавать!.. Эпарх Константинополя, выражая опасение, что изделия из золота и серебра, драгоценные каменья и жемчуг могут быть тайно и без уплаты полагающихся пошлин вывезены за пределы империи, запретил женщинам совершать подобные сделки. Женщина ведь, как известно, существо более низкое и греховное... Теперь уразумел?

   – Нет, – обескураженно глядя на Елеазара, признался Бьёрн. – Я не слышал о том, что из империи запрещено вывозить разные побрякушки. Всякие чужеземцы у нас по пять раз на дню покупают украшения, в том числе и золотые, и с драгоценными каменьями, и только ради того, чтобы у себя выгодно перепродать... Неужели это запрещается законом?

   – Всё не так просто, Биорн... Всё законно, если совершается надлежащим образом... Никому не возбраняется покупать драгоценности. Не запрещается и вывозить их из империи... Однако совершать подобные сделки должны только опытные лица – как, например, твой Автоном. И он платит в казну положенную пошлину. А неопытный продавец – то ли женщина, то ли несмышлёный отрок – может золотой товар уступить по дешёвке и тем причинить убыток казне.

   – A-а... – успокоенно протянул Бьёрн, вновь принимаясь за похлёбку. – Ты радеешь о государственной казне, а я-то думал...

   – Правильно думал, – оглядываясь по сторонам, чтобы удостовериться, не подслушивает ли кто-нибудь их беседу, сказал Елеазар. – Ибо бывают столь ужасные преступления, что волосы дыбом встают при одном лишь упоминании о них...

   – Какие преступления? – настороженно уточнил Агапит, толкая Бьёрна под столом ногой и многозначительно кивая соглядатаю.

   – Такие, такие... – Елеазар поставил кружку с вином на стол и поспешно перекрестился. – Такие, в каких бывает замешан князь тьмы.

   – Ну да?! – нарочито недоверчиво усмехнулся Агапит.

   – Я могу поведать тебе одну историю, – многозначительно сказал Елеазар, словно обиженный подобным отношением собеседника.

Агапит ещё раз толкнул ногой Бьёрна, предупреждая, что с Елеазаром следует держать ухо востро.

   – Это была ужасающая история, – во весь голос, привлекая внимание всех слушателей, произнёс Елеазар. – Эй, Симеон!.. Принеси нам ещё по кружке вина!

Хозяин харчевни с видимым неудовольствием исполнил приказание Елеазара и с грохотом водрузил на стол три глиняные кружки.

   – Присядь, Симеон, ибо сейчас я расскажу страшную историю. Просто волосы дыбом поднимаются, – сказал Елеазар, отпивая глоток вина и вытирая рукавом мокрый рот. – Как известно, тайное всегда становится явным... И сейчас все вы услышите, как некий злоумышленник, из числа весьма небезызвестных людей в Городе, был всё-таки выведен на чистую воду и уличён в том, что душу свою он низверг в бездну колдовства...

К столику подошли ещё несколько человек из числа постоянных клиентов хромого Симеона.

   – Да, злоумышленник был полностью изобличён, хотя он был и знатен и богат и даже получил образование не где-нибудь, а в Магнавре...

   – А может, в этом и было всё дело?! – ожесточённо ударяя костлявой ладонью по дубовой столешнице, выкрикнул мрачный монах. – Уж сколько раз все мы становились свидетелями того, что на посулы Сатаны чаще всего кидаются богатеи!.. Они кичатся своим богатством, они учат своих детей в Магнавре, а я вам так скажу: человеку истинно благому там делать нечего!

   – Верно, брат, – согласился с монахом Елеазар, – только ты пока помолчи, не перебивай, а то опять я собьюсь с мысли...

   – Рассказывай, рассказывай!.. – послышались крики из разных углов харчевни.

   – Так вот, братья, главное – способ, каким уличён был этот злодей в своём изуверском учении!.. – польщённый всеобщей заинтересованностью, продолжил Елеазар. – И я сейчас расскажу вам о нём, потому что он действительно таков, что заслуживает и внимания и удивления...

Вновь отхлебнув глоток из глиняной кружки, Елеазар многозначительно поднял к потолку указующий перст.

   – У вышеупомянутого зловредного колдуна, представьте себе, была серебряная чаша, в которую он собирал потоки разной крови, когда вступал в общение с отверженными силами... Потом случилось так, что этот колдун стал испытывать нужду в деньгах. И он отнёс эту свою чашу на Аргиропратий, где и продал одному из уважаемых златокузнецов, имя которого я называть поостерегусь до времени. Этот аргиропрат выставил серебряную чашу перед своей мастерской, как это обычно делается. И Промыслом Господним именно к этому аргиропрату был приведён епископ города Гераклеи... Он увидел выставленную на продажу чашу и с удовольствием приобрёл.

Вокруг столика Елеазара собралась изрядная толпа, люди стали заглядывать в харчевню с улицы и заходить, присоединяясь к заворожённым слушателям.

Хромой Симеон живо поднялся и стал обносить всех вином, не забывая получать плату с каждого, а Елеазару, Агапиту и Бьёрну предложил перебраться за более удобный столик посередине харчевни, где Елеазару было удобнее говорить.

Прихватив свои кружки с вином, они перебрались за чистый столик в середине харчевни, и Елеазар продолжил рассказ:

   – Так вот, епископ Гераклеи вскоре уехал из нашего Города туда, где находился его епископский престол... Разумеется, он увёз с собой и эту серебряную чашу... Как всем известно, в Гераклее и поныне хранятся нетленные мощи святой великомученицы Гликерии... И мощи эти непрерывно источают знаменитое нерукотворное благоухающее миро... Так вот, этот нерукотворный дар Божий изливался до той поры в какую-то невзрачную медную чашу. Из почтения к святой великомученице Гликерии епископ решил переменить сосуды: он удалил простой медный сосуд от святейшего церковнослужения, а вместо него поставил для восприятия боготочимого мира серебряную чашу... Но с этого мгновения... – голос Елеазара задрожал от волнения, – прекратился поток чудесного мира, и скрылся источник благодати...

Елеазар на некоторое время умолк, вытирая выступившие слёзы. Хромой Симеон вновь принялся обносить посетителей вином.

Под низкими каменными сводами харчевни установилась мёртвая тишина, слышалось лишь натужное дыхание десятков людей, заворожённых страшным рассказом Елеазара.

   – Да!.. Не проявляла уже святая великомученица Гликерия своих чудесных сил, удержала свою благодать, отняла свои дары!.. Решила великомученица Гликерия из отвращения к сему серебряному сосуду не источать больше миро... Поскольку это продолжалось много дней, в Гераклее стало всем известно об этом несчастье. Всё это повергло епископа в великое горе. Печалился он о свершившемся, оплакивал прекращение чудес, призывал вновь благодать... Разумеется, епископ не считал себя в этом виноватым, он старался найти причину и не мог снести постигшего его позора. Это обстоятельство привело его в совершеннейшее уныние, сама жизнь ему стала не в жизнь, после того как церковь лишилась такого чуда... Из-за прекращения боготочимой благодати были установлены посты и моления, пущены в ход слёзы и причитания, призваны на помощь стенания, все прихожане занялись ночными бдениями. И вот, когда Бог столь чудесно отвратился от этого сосуда несчастья и в своей справедливости сжалился над их неведением, тогда во сне явилось епископу Гераклеи видение, показавшее ему ужасную нечисть, заключавшуюся в серебряной чаше. Тотчас же священнослужитель велел тайно вынести из храма купленную им чашу и вернуть в святилище медную. Он вновь поручил святыню этой благословенной старой чаше, как деве непорочной и не запятнанной никаким отвратительным колдовством... И действительно, тотчас же возобновились чудеса, и вновь стало истекать миро, стала изливаться благодать, слёзы и печаль прекратились, не стало места унынию, пятно нечестия было смыто, и вновь осенился город Гераклея прежней славой – ведь Господь готов проявлять свою жалость, если к нему обращаются с благочестивой мольбой...

   – Истинны слова твои! – воскликнул мрачный монах, вскочил на ноги и трижды перекрестился.

Дождавшись, пока неистовый монах вновь сядет на лавку, Елеазар продолжил:

   – И вот епископ, скоро возвратившись в Константинополь, пришёл на Аргиропратий и разузнал от продавшего ему чашу аргиропрата, у кого он купил её... Явившись к святейшему патриарху Игнатию, епископ доложил ему обо всём случившемся с самого начала. Разумеется, патриарх пришёл в ужас, тотчас же отправился во дворец и передал слово в слово всё то, что поведал ему епископ гераклейский, великому логофету Феоктисту, а тот без промедления сообщил эту ужасающую весть вдовствующей императрице Феодоре... Как вы знаете, Феодора без одобрения относилась к смертным приговорам, даже по отношению к тем, кто оказывался виновным... Но в данном случае патриарх Игнатий настаивал, стремясь в своих возражениях действовать согласно с евангельским учением, и требовал отпавших от веры истинной отправить на костёр... В разговоре с императрицей патриарх Игнатий уместно привёл цитату из поучений апостола Павла, которая гласила: «Ибо невозможно однажды просвещённых и вкусивших дара небесного, и соделавшихся причастниками Духа Святого, и вкусивших благого глагола Божия и сил будущего века, и отпавших опять обновлять покаянием, когда они снова распинают в себе Сына Божьего и ругаются ему. Земля, пившая многократно сходящий на неё дождь и произращающая злак, полезный тем, для которых и возделывается, получает благословение от Бога; а производящая тернии и волчцы – негодна и близка к проклятию, конец которого – сожжение...» Поколебалось мнение императрицы, и с этими словами патриарх Игнатий одержал в споре верх.

   – К вящей славе Господней! – проникновенно и радостно прокричал мрачный монах.

Елеазар торжествующе оглядел своих слушателей и закончил рассказ деловитой скороговоркой, как бы выражая незначительность человеческих действий по сравнению с делами божественными:

   – На следующий день собрался суд, колдуны были подвергнуты допросу и тут же уличены в злонамеренных сношениях с врагами рода человеческого... Опровергнуть представленные епископом Гераклеи улики было невозможно! Вскоре преступников настигло неотвратимое возмездие: сам колдун был посажен на крепкий столб, вершина которого была расколота пополам. В эту щель была вложена его шея, и он задохнулся, окончив так преступную жизнь свою. Но до того, как закончить земное греховное существование, он видел, как была отсечена голова его сына.

   – И воздастся всякому по делам его! – выкрикнул монах, упорно препятствовавший Елеазару одному наслаждаться почтительным вниманием слушателей.

   – Теперь ты понимаешь, Биорн, сколь важно внимательно наблюдать за всеми, кто продаёт свои вещи из золота или серебра, – вполголоса сказал Елеазар, наклоняясь к Бьёрну. – Ты будешь иногда рассказывать мне о такого рода сделках?

   – Обещать ничего не могу, но... Там видно будет, – сказал Бьёрн, а про себя подумал, что греческие боги довольно-таки нерешительны в своих действиях. Настоящий бог прекратил бы злокозненную деятельность тайного преступника гораздо раньше.

Но вслух ничего не сказал.