Текст книги "Исток"

Автор книги: Владимир Зима

сообщить о нарушении

Текущая страница: 17 (всего у книги 34 страниц)

   – А ведь многие люди в тайниках своих душ лелеют пожелания не только ссылки, но и самой смерти для своих ближних... Никто не смеет признаться в этих помыслах, но ведь лелеют!

   – Не может быть! – воскликнул Василий. – Нет, не может такого быть, – повторил он уже тише.

   – Бывает, что самый сострадательный к кому-либо человек становится и самым жестоким по отношению к тем же людям...

* * *

На следующий день Феофилакт попросил архиепископа послать инока в прибрежную пещеру за новокрещёным тавроскифом Косьмой.

Спустя час запыхавшийся и раскрасневшийся от быстрого бега монастырский гонец вернулся ни с чем:

   – Владыка, он не желает идти!..

   – Гордыня взыграла или варварское упрямство не позволяет ему явиться сюда? – заволновался архиепископ, беспомощно разводя руками перед столичным протоспафарием.

   – В таком случае я сам отправлюсь к подвижнику. Его подвиг заслуживает того. Велите седлать лошадей. Да пошлите кого-нибудь дорогу указать.

Феофилакт приготовился встретить высушенного постом и аскезой фанатика с горящими глазами, а на деле инок Косьма оказался могучим мужиком, с крепкими руками и басом, которому позавидовал бы даже диакон собора Святой Софии.

   – Владыка Василий поведал нам о твоём духовном подвиге, – вкрадчиво начал Феофилакт, опускаясь рядом с Косьмой на жёсткую высохшую траву. – Нести свет разума своим соотечественникам – что может быть возвышеннее этой благородной идеи?! Однако для переложения Святого Благовествования на язык тавроскифов мало одного желания... Полагаю, тебе следовало бы отправиться с нами в столицу, и там, в одном из богатых монастырей, под руководством опытного наставника, ты мог бы...

   – Я справлюсь сам, – без раздумий, как о деле давно решённом, сказал Косьма. Поначалу было трудно, а сейчас уже, с Божьей помощью, дело пошло на лад.

   – Я прежде не знал, что у тавроскифов есть свои письмена.

   – Всегда были.

   – Они похожи на греческие?

   – Немного.

   – Друг мой, я вижу, ты насторожен, однако можешь поверить, что все мы желаем только успеха твоим делам... Всякому народу, всякому племени на его пути важно встретить дружественный народ – более развитый, дабы перенять у него негасимый божественный свет Истины, дабы пронести его дальше и в свой черёд передать другому народу... Греки развили всё лучшее, что было создано в Египте и Вавилоне, римляне продвинулись ещё дальше по этому пути, и когда Господь счёл народ подготовленным, именно в пределах Священной Римской империи суждено было вочеловечиться Спасителю... В последние века главенство перешло из Рима в Константинополь. По замышлению Господню, Святое Благовествование распространяется всё дальше на север и на восток... Настал черёд принести светоч христианской идеи в дикие тавроскифские степи. Выбор Божий пал на тебя, Косьма, а мы все обязаны споспешествовать тебе в твоём деле... Можешь требовать от нас любой помощи!

   – Мне от людей ничего не требуется.

   – Что ж, тебе виднее... – легко поднимаясь с земли и отряхивая приставшие к плащу травинки, сказал Феофилакт. – Да благословит Господь твои труды!..

Косьма размашисто перекрестился и полез в свою пещеру, более похожую на земляную нору.

Василий тихо сказал ему вослед:

   – Быть может, через много веков его соплеменники причислят этого Косьму к лику святых.

   – Не исключаю сего, – задумчиво подтвердил Феофилакт. – Но лишь в том случае, если его племя сумеет выжить... Существует странная закономерность в истории: всякое цивилизованное государство рано или поздно бывает побеждаемо более диким народом... Стоит варварам едва-едва приобщиться к цивилизации, как на них нападают ещё более дикие племена, и – побеждают...

   – Неужели в том заключается Промысл Господень?

   – Этого не дано знать никому. Но мы должны делать выводы из истории. Мы должны противопоставить варварам и силу и ум! Именно этим я и занимаюсь по долгу службы, – улыбнулся Феофилакт.

   – Но всё же любопытно: почему дикари побеждают?

   – Просто потому, что их больше!.. Одной только силой с ними не справиться. Побеждать варваров следует не мечом, а божественным Словом! Православие имеет своей целью укрощение дурных страстей и стабилизацию общества. Церковь – единственное земное учреждение, способное объединить разноплеменных людей во имя единой цели, во имя вечного спасения... Если бы таких тавроскифов, как инок Косьма, была хотя бы сотня, отпала бы нужда содержать многие легионы отборнейших воинов... К тому же у нас невелик выбор союзников, а империю со всех сторон теснят арабы... Только за то время, что я себя помню, халиф распространил свою власть на безмерную территорию – от загадочного Афганистана на востоке до Геркулесовых столбов на западе... Полагаю, что в борьбе с халифом все средства хороши... Лучше всего бороться с арабами не самим, а натравить на халифа кого-нибудь... Каган хазарский, располагаясь вблизи пределов халифа, остерегается вступать с ним в войну, ибо арабы однажды уже изгоняли его из его владений, и подобное может повториться... Следовательно, империи остаётся искать союзников к северу от хазар. Кто там располагается? Кочевые племена печенегов, венгров и тавроскифы... Уразумел?

ЧАСТЬ ТРЕТЬЯ

ГЛАВА ОДИННАДЦАТАЯ

Опустошённое тело волхва лежало в промозглой темноте земляной норы на куче прошлогодних дубовых листьев, а душа его была далеко.

Вырвавшись из оков цепкой плоти, невесомая и восхищенная душа успела в краткие ликующие мгновения облететь все три мира, посетить богов земных, небесных и подземных, осмыслить прошедшее и прозреть грядущее, соединиться со множеством родственных душ, парящих между небом и землёй, увидеть отрешённый свет и испытать полнейшее блаженство.

Затем душа была низринута с божественных вершин, грубо и стремительно повержена в прах бытия, окунулась в медленно текущее людское время.

Лёгким облачком Ярун завис под шершавым сводом пещеры, стараясь отдалить неотвратимый горький мкг, когда нужно будет вновь ввергать воспарившую душу в грязное тело, валяющееся на прелых листьях, дожидающееся своей души, как дожидается возвращения беспечной птицы змея, свернувшаяся клубком в оставленном на время ещё тёплом гнезде, и нет иного пути, как только туда, во мрак, на служение роду своему.

Волхв покорно влез в собственное тело, брезгливо ощутил, будто внове, все его болячки и ноющие переломы, смиренно принял его неимоверную тяжесть, готовясь нести этот груз ещё целое лето, до следующей весны, до следующего полёта...

В отверстие пещеры просунулся молодой вещун, мягко коснулся холодными перстами обнажённого плеча Ярука и замер, услыхав недовольное ворчание.

Выждав несколько томительных мгновений, молодой вещун осмелился сказать:

   – Пора...

   – Знаю... – откликнулся Ярун. – Готовься... Сегодня ты подашь мне белый нож.

После исчезновения юныша Ярун ещё некоторое время лежал пластом, с омерзением ощущая давящие узы плоти, сочувствуя своей трепетной душе, припоминая всё то, что привиделось в божественном озарении: был звон мечей, плеск воды, дым пожарищ, вкус горячей крови на устах, женский вопль. запах хлеба, слепящий свет и торжество победы...

Что могли означать эти пульсирующие видения?

Что возвестили боги?..

Смутно, слишком смутно различалось грядущее лето. Потребуются обильные жертвы, чтобы обитатели небес стали милостивы.

Снаружи послышался тревожный рокот священных барабанов.

Пора!..

Ярун выбрался из пещеры, полной грудью вдохнул морозный воздух и почувствовал, как упруго забилась каждая жилочка, откликаясь на зов барабанов.

В ночном небе мчались куда-то ненастные тучи, но в воздухе не кружилась ни одна снежинка.

Значит, боги желают, чтобы нынче Живой Огонь родился без помех.

Так и будет.

Ярун поднял голову, огляделся. Вся киевская земля была укрыта мраком. Уже целые сутки во всех домах, во всех очагах и овинах потушены все огни. Остыли железодельные домницы и гончарные печи, потухли угли в кузнечных горнах, темнота воцарилась далее здесь, на Лысой горе, у священного капища, где во всякое иное время молодые волхвы следят за тем, чтобы восемь костров горели ровно и ярко, освещая изваяние Рода.

Скоро, скоро уже возвратится на землю свет...

А пока волхв Ярун прислушивался к темноте.

Издалека до него докатывались волны человеческого ропота, складывавшегося из покорных женских вздохов и детских всхлипов, нетерпеливых отроческих воздыханий и кряхтения мудрых стариков. Все люди стольного града Киева пришли к священному капищу, чтобы участвовать в рождении Живого Огня.

Во тьме Ярун не мог различить никого, но знал, что людей пришло много и стоят они все сейчас у подножия Лысой горы, переминаются с ноги на ногу, дышат на зябнущие персты, а глаза то и дело устремляются на вершину, где в назначенный срок по мановению руки волхва будет сотворён Живой Огонь, но где пока тихо, темно, воет ветер, молодые волхвы и кудесники завершают приготовления к великому деянию.

Где-то за краем земли уже начало свой путь божественное светило, всполошённо прокричали вторые петухи.

Вскоре звёзды расположились на небосклоне особым порядком, и настала пора вершить священнодействие.

Барабаны умолкли.

Ведуны заняли свои места у огнища.

И вот наконец наступил тот волнующий миг, когда небо посветлело, когда дружно и радостно прокричали третьи петухи.

Над Лысой горой поплыла тихая мелодия пастушьей свирели. Медленно алело морозное небо, к голосу пастушьей дудки присоединились гудки и гусли, трубы и рожки, враз ударили бубны и барабаны, зазвенели бубенчики, затрещали трещотки...

Ярун направился к возвышению из дикого камня, где были сложены сухие поленья, где пряно пахло сосновой смолой, где покорно дожидался своей участи обречённый холоп.

Пока Ярун выглядывал на небе благоприятное расположение звёзд, ведуны времени зря не теряли и в положенный срок дали пленнику дурманящее питьё, так что теперь он уже никуда не порывался бежать.

Волхвы взялись за волосяные канаты, и толстое дубовое веретено пришло в движение.

Всё неистовее звенели бубны и грохотали барабаны, навзрыд кричали свирели и рожки, певуче стонали трубы, надрывались гудки и гусли.

Затаив дыхание, наблюдали славяне, как волхвы заставляют вращаться дубовое веретено. Скрипело и повизгивало сухое дерево огнища, и уже готово было оно подарить племени Живой Огонь, но – лишь после совершения главного...

Когда от острия дубового веретена, воткнутого в липовую колоду, потянуло тонким запахом жжёного дерева, Ярун приблизился к обеспамятевшему холопу и застыл, отведя назад руку.

Молодой вещун вложил в эту руку увесистый белый нож.

Холоп улыбался растерянно и жалко, уставив на Яруна немигающие глаза.

Много раз на своём веку Ярун заглядывал в отрешённые, опустошённые глаза обречённых смерти. Умом понимал Ярун, что перед ним не человек, но лишь малая часть отработанного веками действа, а сердце порой говорило иное, и рука, сжимавшая литую серебряную рукоятку, наливалась предательской слабостью.

У Яруна не было выбора.

И когда над зубчатой кромкой далёкого леса показался крошечный краешек светила, Ярун неуловимо быстрым движением рассёк грудь холопа, с усилием вырвал сердце и дымящейся кровью обильно оросил вращающееся веретено огнища.

Радостно взревела обнадеженная толпа.

Волхв вполголоса стал напевать священный гимн, но скоро сорвался в привычный крик, стараясь докричаться до всех богов, таких могучих, таких далёких, таких кровожадных, таких равнодушных.

И боги услышали неистовый гимн волхва.

От огнища потянулась вверх сильная струйка дыма, сверкнула искорка...

Ярун опустился на колени, стал подкладывать под остриё сухой мох и травинки. И когда показался первый, ещё робкий и ненадёжный язычок священного пламени, волхв Ярун протянул ему тонкую узкую полоску бересты, прошептал последнее заклинание:

– Батюшко ты, Князь Огонь, всем ты князьям князь, всем ты огням огонь!.. Будь ты кроток, будь ты милостив! Как ты жарок и пылок, как ты жжёшь и палишь в чистом поле травы и муравы, чащи и трущобы, у сырого дуба подземельные коренья, тако, батюшко Князь Огонь, жги и спали с нас всякие скорби и печали, страхи и переполохи!..

И заплясал новорождённый жаркий Огонь на нежно-розовой бересте, мигом скрутил её в трубку, запузырил, обуглил, перекинулся на сухую лучинку, а там уже запылала и поднесённая смоляная головня, от которой занялся первый костёр, посолонь загорелись и прочие семь поленниц, старательно сложенных молодыми волхвами, потянулись к небесным богам восемь светлых дымов, возвещая о празднике рождения Нового Лета...

Тут и смерды уразумели, что великое дело свершилось, и вся толпа пришла в движение, люди стали карабкаться вверх по заснеженным склонам, давя и отталкивая друг друга, спеша прикоснуться к священному пламени.

Боги милостивы к полянам, и за это поляне станут приносить им обильные жертвы, всласть напоят кровью уста Рода.

Послышался топот копыт, полетели гонцы в княжеский терем, на Гору, понесли факелы с Живым Огнём. Теперь на нём станут печь блины, жарить свиней, варить пиво... Скоро смерды забудут про то, какой ценой достался соплеменникам этот огонь, только волхвы сохранят эту память...

* * *

То ли от грубой тавроскифской пищи, то ли от резкой перемены участи прицепилась к Елене какая-то хворь, от которой не помогали ни молитвы, ни целебные травы.

Аскольд приводил в терем заросших до самых глаз волосами страховидных тавроскифских целителей. Они приходили не иначе как в сумерках, щупали своими лапищами девичье тело, оглядывали Елену равнодушно, словно дубовое полено.

Затем все эти знахари где-то варили дурно пахнущее зелье, которое ничуть не помогало.

Свет белый стал не мил Елене, она похудела, подурнела и часто плакала, опасаясь, что князь Аскольд прогонит её со своего двора.

А потом Феофания привела какую-то бабку, которая и объявила Елене, что она просто-напросто беременна.

Елена не знала, как отнесётся к этой новости князь Аскольд.

От словоохотливого пасынка Гордяты Феофания вызнала, что великий князь Дир, отец Аскольда, не одобряет скоропалительную женитьбу сына, да ещё на гречанке. Оттого-то и живёт Аскольд не в Киеве, а в своей загородной резиденции – в Вышгороде.

– Пожалуй, нам пора ехать... – наклоняясь к Елене, сказал Аскольд. – Мне нужно быть в Киеве, когда вернусь – не ведаю.

Елена испугалась, что Аскольд уедет, так и не узнав самой важной новости, и отчаянно выпалила:

   – Я ношу под сердцем ребёнка...

   – Добро, – спокойно откликнулся Аскольд. – Будет у меня сын.

   – Я боюсь...

   – Чего? – удивился Аскольд.

   – Он зачат в грехе, – прошептала Елена. – Без венчания...

   – Наши боги не дадут в обиду ни тебя, ни моего сына... Я волхвам накажу, чтобы принесли щедрые жертвы богам!

   – Неужели он останется некрещёным, наш первенец? – ужаснулась Елена. – Неужели мы обречём его на страдания?!

   – Ничего не бойся! Ты находишься на русской земле, тут правят наши боги...

* * *

Медленно поднималось багровое утреннее светило.

Мимоходом пригрело мохнатую еловую лапу, покрытую коркой серого ноздреватого снега.

С еловой лапы сорвалась на землю крохотная искристая капля.

Пока проходила через сугроб, присоединились к ней новые талые капли, так что до земли дотянулась уже тоненькая струйка прозрачной воды.

И вот уже с лёгким журчанием побежал под сугробом озорной ручеёк, устремился к лесной речушке.

Всё выше вставало солнце, пригревало озябшую землю. Почернел на речке лёд, зазмеился проталинами и трещинами.

И когда растопило солнце снег на полдневных склонах холмов и оврагов, вдруг забурлила, заволновалась река, теснимая зимним ледовым панцирем, пожелала освободиться из жёстких пут, и соединилась талая верховая вода с подводными родниками, так что уже никакие возвратные морозы не смогли бы удержать её в неволе.

И однажды под вечер не выдержала река напора талых вод, вздыбила льды.

Льды пошли как-то разом, словно только и дожидались заветного сигнала, – понеслись по стремнине обломки, беспорядочно кружась, сталкиваясь друг с другом, вздымаясь из воды, вновь погружаясь чуть ли не до самого дна. Неслись по реке льдины, хранившие на себе санные следы и копёнки прошлогоднего сена, обречённо застыл на крохотном обломке изнемогающий от страха одинокий волчонок, жалобно скулил, не надеясь на спасение...

* * *

По весне, едва вскроются реки, от всех славянских племён приходили в Киев светлые князья на совет к великому кагану Диру.

Многолюдным и шумным был Киев в пору весеннего снема, когда собирались в Детинце радимичи и древляне, поляне и северы, уличи и дреговичи.

Теснились на Почайне лодьи, готовые выступить в дальний поход.

Ворота Детинца не затворялись ни днём, ни вечером, и всякий, кто желал, мог во всякое время прийти на пир.

Прямо посреди княжеского двора жарили и парили, варили и коптили да тут же и подавали на столы всякую снедь.

Вышибались донца у бочонков с мёдом и пивом, пили и гуляли славяне, прославляя щедрость своего правителя.

Без меры веселились ратники, ожидая решения старшей дружины – кого идти воевать нынче?

А старшие дружинники Дира – князья светлые и бояре родовые, старцы градские и воеводы – тысяцкие да полутысяцкие собирались в главном тереме, в просторной Золотой Палате.

За окнами шумел и гудел пир горой, заливались гусляры и песельники, а здесь стояла чинная тишина.

Много было съедено и выпито, о многом переговорено и пересужено.

Как умел, рассудил Дир все споры и взаимные обиды соратников, щедро одарил каждого – кого челядью, кого золотом, кому шубу пожаловал со своего плеча, кому поднёс чару заморского вина.

Как обычно, в конце весеннего снема, после всех распрей и пересудов, надлежало решить, куда обратить свои взоры, в какие земли направить дружину.

– Истомились ратники, разленились, – жаловался Радомир. – Не ровен час, вовсе отвыкнут от брани, не захотят променять тёплую повалушу на поле ратное, для чего тогда будет нужна такая дружина?

   – Может, на вятичей сходить? – нерешительно предложил радимичский князь Добронег. – Мои люди ходили туда и сказывали, что зачастили к ним гости Гостомысловы... Не столько торгуют, сколько высматривают... Не оказалось бы так, что придёт туда однажды Гостомысл, обложит вятичей данью...

   – Да что с тех вятичей взять?! – загремел густым басом на всю Золотую Палату воевода Радомир. – Сядем в лодьи да и пустимся на полдень!.. Повоюем Корсунь али дальше – вдоль берега моря пройдём, вот и озолотимся... Обещался император платить каждое лето того ради, чтобы мы в его земли не хаживали, а слова своего не держит. Три лета дружина киевская в ту сторону и не глядела, а какая нам за то плата вышла? Шиш без масла!.. Доколе терпеть нам от греков? – оглаживая пышную бороду и горделиво поглядывая на сотрапезников, вопрошал Радомир.

   – Верно, воевода!..

   – В лодьи!..

   – На греков!

Увидел Дир, что заблестели глаза воевод и бояр, пришлись им по нраву речи Радомира.

Лишь рассудительный не по летам Добронег усомнился:

   – Достанет ли силы?

   – Прежде доставало – и нынче не сробеем! – хвастливо прокричал Радомир. – Чтобы и детям своим заказали обманывать нас. Уж коли обещался платить – плати!..

   – Радимичам хочется поближе добычу найти, вот и зовёт Добронег на вятичей...

   – Может, оно верней будет, на вятичей-то? – подал голос дрегович Олдама.

   – А может, на Волгу сходить? Булгарские города бога-а-тые, а товару всякого – хоть лопатой греби...

   – Эка, хватил! Далече булгары те... Прошлый раз переяславская дружина ходила, почти вся в брынских лесах легла.

   – А отчего? Оттого, что ближним путём пошли! А нужно было – там, где коням корма много, в обход, по степям, вдоль Дона... Или – верховьями Волги, от кривичей...

Напоминание о недавнем поражении меньшей дружины резануло по сердцу Дира, и он громко позвал:

   – Ларника сюда!..

Стихли голоса за столом, каждому стало ясно, что Дир принял решение.

Великий каган обвёл глазами сотрапезников и принялся неспешно объяснять:

   – Настало время, братья, напомнить молодому императору про то, что не выплачена обещанная нам руга за три лета... Для сего, полагаю, следует нам отправить в Царьград посольство.

Гриди внесли в Золотую Палату сундучок с принадлежностями для письма, следом приплёлся подслеповатый ларник, сел поближе к свету, разложил на коленях кусок гладко выскобленной телячьей кожи, обмакнул лебяжье перо в настойку чернильных орешков и приготовился записывать всё, что скажет Дир.

   – Брату моему, императору Михаилу шлю свой поклон и пожелание всяческого благополучия...

Продиктовав эти слова, Дир задумался.

Притихла старшая дружина в ожидании, кого Дир назовёт своими послами.

   – Нет, не так! Начинай сызнова.

Ларник беспрекословно убрал в сундучок испорченный лист пергамена, вытащил новый кусок лощёной телячьей кожи, выжидательно поглядел на переменчивого правителя.

   – Готов? Ну, так пиши же: «Я, Дир, великий каган руссов...»

По губам Дира скользнула едкая усмешка, когда на миг представил он себе вытянутые лица царьградских вельмож при прочтении такого послания. Титулование это Дир принял недавно и был им вполне доволен. Носитель верховной власти на Руси принял наименование, заимствованное из чужого языка, – каган.

Диковато звучит, да ведь для народа всегда нужно нечто священное и малопонятное. Лучше, если взято из чужих краёв, дальнее всегда пользуется большим почтением, нежели своё, доморощенное...

Зашушукались между собой старцы градские, удовлетворённо крякнул лихой воевода Радомир – круто, ох круто забирал Дир!..

Прежде никто и никогда не позволял себе в обращении к императору ставить на первое место своё имя, да ещё титуловаться званием, равным императорскому.

   – Как бы не осерчал на нас Михаил... – отводя глаза в сторону, едва слышно промолвил вяловатый Добронег.

   – Что нам с того? – оборвал его Радомир. – Разве достанет у него силы пойти на нас?

   – Сам не пойдёт, но может наслать степняков... Золота у него много, подкупит, кого ни пожелает.

«Не много теперь отыщется охотников ехать в Царьград при таком послании», – подумал Дир. Однако продолжил диктовать:

   – Брату моему любезному, императору Михаилу шлю привет... Не медли с присылкой обещанной твоим отцом Феофилом руги за все лета, дабы царил между нашими народами крепкий мир, дабы было благополучие у всех подданных...

Ларник, старательно высунув кончик языка, выводил угловатые буквицы, затем свиток передали Диру.

Он взял в руки лебяжье перо, щепотью сложил пальцы и вывел коряво четыре буквы – ДИРЪ.

Послание было по всем правилам свёрнуто, скреплено золотой печатью, упаковано в деревянный ларец.

Многоопытный ларник, не дожидаясь особого повеления, достал из своего сундучка ещё один кусок телячьей кожи, принялся наскоро строчить верительную грамоту. Написал несколько строк и остановил перо, дожидаясь, кого назовёт Дир, чьи имена вписывать...

Но этого пока не знал и сам Дир.

Озабоченно оглядывал Дир своих соратников. Буянить да бражничать, кичиться награбленным добром да угонять из соседних земель скот и челядь – этими доблестями и исчерпывались достоинства многих нынешних сотрапезников. А кто из них не сробеет в Большом Дворце?

Задача любого правителя заключается в том, чтобы различать, кто из подданных полезен, а кто вреден. Приближать первых и отдалять последних... Но чаще всего именно тут и случаются трагические ошибки: приближают вредных, но льстивых и отдаляют полезных, но прямодушных...

Ошибиться в выборе нельзя. Когда князь более не может отличать хороших людей от дурных, его государство обречено на гибель.

Хитроумные греки, понаторевшие в переговорах, сразу распознают, что за люди приехали, и примут должные меры: слабого – запугают, жадного – подкупят, кичливого – улестят, сладострастного – ублажат, властолюбцу коварно посулят содействие в его устремлениях сесть на великий киевский стол...

   – Послами пойдут: Радомир...

Оглядывая собравшихся, Дир задержал взгляд на Добронеге и уже хотел было назвать его имя, но в самый последний миг посетила его простая догадка: нельзя посылать против хитрых такого же!..

Перемудрят его греки! Справиться с хитростями сможет лишь человек прямодушный. Вот такого и следует поставить во главе посольства.

– А возглавит посольство светлый князь Аскольд! Довольно ему отсиживаться в Вышгороде, на женской половине терема, пускай послужит за морем...

Зашумели, задвигались князья и бояре, кое-кто вздохнул с облегчением – пронесло...

* * *

Разбуженный среди ночи постельничим великого кагана Дира, немногословным боярином Туром, князь Аскольд не сразу понял, чего от него добиваются.

   – Просыпайся, князь, кличет тебя Дир!..

   – Угу, – отозвался Аскольд. – Сейчас, уже поднимаюсь...

Ополоснул лицо студёной водой, хлебнул квасу и кликнул холопов, чтобы помогли ему одеться да обуться.

Боярин Тур провёл Аскольда укромным коридором прямо в опочивальню Дира.

   – Позвал я тебя потолковать, – устало вздохнул Дир, указывая Аскольду на лавку. – Садись, в ногах правды нет.

   – Постою, ноги молодые.

   – Садись, разговор у нас долгий будет, – прокряхтел Дир. – Ты и сам понимаешь, что дело тебе доверяется важное и что именно от тебя будет весьма многое зависеть там, в Царьграде.

   – Радомир старше меня почти вдвое... Он тебе двоюродным братом приходится. Почему бы ему не возглавить посольство?

   – Радомир хорош в драке или на охоте... В Царьграде воли ему не давай, не то он таких дров наломает... Вовек нам всем не расхлебать...

Аскольд утёр рукавом бархатного кафтана вспотевший лоб и опустился на лавку, приготовляясь слушать.

   – Там, в Царьграде, ты будешь представлять не меня, но все племена и народы наши... Соображай, какова твоя ноша... Делай, что сам посчитаешь необходимым, к словам Радомира не больно прислушивайся. И ещё ты это...

Забудь, чего давеча воеводы болтали! Нету у нас такой дружины, чтобы империи угрожать. А у них такое войско есть... Они во многом сильнее нас. И богаче. Но достоинство земли нашей не роняй. Перед императором по земле не пластайся, однако и кланяться в пояс не чинись. У них так заведено, чтобы кланяться при каждом случае... Главное – не за милостыней, не за подачкой ты пришёл к императору, но за обещанным!.. Сами греки так говорят: «Договоры должны соблюдаться!» Вот и пускай соблюдают.

   – Ясно, – коротко кивнул Аскольд.

   – Это хорошо, что ясно, – улыбнулся Дир. – Как говорится, умному послу невелик сказ, а за дураком сам следом иди... Греки не ожидают, что кто-то может потребовать от них долг. Верность данным обещаниям могут требовать сильные от слабых. Они и должны принять тебя за представителя сильного народа. Уразумел?

   – Сделаю всё, как велишь.

   – Главное там – не спешить без нужды, трижды подумать, прежде чем всякое слово молвить... Ну, не мне тебя учить уму-разуму. А теперь ступай. На рассвете простимся.

   – Отец... Елене скоро придёт пора родить...

   – Про то не печалься. Завтра же прикажу, чтобы её из Вышгорода в Киев привезли.

* * *

На Лысой горе перед лицом славянских богов послы принесли священные клятвы на оружии, после чего Аскольд и Радомир получили из рук Дира золотые нашейные гривны.

Дир в последний раз оглядел своих избранников – Радомир залихватски покручивал усы, красуясь перед народом богатой броней и оружием. Аскольд оставался внешне строг и спокоен. Таким и должен быть настоящий посол – хоть внутри он может и до смерти испугаться, и безумно обрадоваться, однако облик его должен хранить невозмутимость.

Напоследок обнял Дир Аскольда, поцеловал троекратно, по-отечески благословил.

В облаке лёгкой пыли ускакали послы вниз, а Дир долго ещё глядел с кручи им вслед.

С вершины Лысой горы было хорошо видно, как на Почайне стали перестраиваться, вытягиваясь в цепочку, лодьи посольского каравана, как заполоскались разноцветные стяги, поднятые на древках копий над каждой лодьёй, как вспенили днепровскую воду сотни дубовых весел...

Уходил посольский караван в трудный путь.

Много опасностей предстояло ему преодолеть.

Дир и сам не раз отправлялся походом в земли, прилежащие к Руси – то ли к булгарам, то ли к грекам, то ли за море Хвалисское...

Всякий такой поход оставлял лихие отметины и в памяти и на теле. Ни одно путешествие не обходилось без лютых стычек с воинственными иноплеменниками. Иной раз нападёт на караван малая ватага степных разбойников, а иной раз и целая тьма жадных дикарей пожелает обогатиться славянскими мехами и челядью.

К нападениям на торговые караваны на Руси уж привыкли. Сам Дир воспринимал сражения как неизбежную данность – ведь все желают сытно есть и одеваться богато, а ежели своего не имеют, пытаются отнять у слабейшего. Казна слабого принадлежит сильному. Умел нажить добро, умей и оборонить его – вот и вся премудрость.

Любое государственное дело имеет в своём основании пот и кровь множества людей. Между племенами, как и между отдельными людьми, всегда будут трения и раздоры.

Больного зверя приручить легче, нежели крепкого и здорового. Враждебное племя следует прежде ослабить и только затем покорять.

Важно уметь отличать главное от несущественного, провидеть грядущее, мириться с временными лишениями ради обретения крупных преимуществ в последующие лета.

Не сразу человек сознает себя человеком, не вдруг признает себя членом рода и племени. Не сразу и люди из разных племён сознают себя единым народом, обретают единую судьбу. На то требуется много времени, сил и совместных жертв.

Воюют под одним стягом, говорят на одном языке, одеваются одинаково, приносят жертвы одним божествам – только так укрепляется единение между славянами.

Накрепко связать людей может общее дело или угроза извне.

Чтобы княжеству быть сильным, ему надо быть как вода.

Нет препятствий – она течёт.

Плотина перед ней – вода останавливается.

Прорвётся плотина – снова потечёт.

В четырёхугольном сосуде она четырёхугольна, в круглом – кругла.

Оттого, что она так уступчива, вода нужнее всего и сильнее всего.

Щедрый и сильный, протекает Днепр по русской земле, но Диру подвластно лишь среднее течение великой славянской реки.

Верховьями владеют смоленские кривичи, известные своим непостоянством – нынче они в союзе со словенами Гостомысла, завтра могут войти в союз с вятичами, а послезавтра и вовсе подадутся под руку полоцкого Милорада.

В непролазных кривичских лесах сам леший ногу сломит, не опасаются смоляне соседей, вот и выбирают себе друзей, как им заблагорассудится, а даней и податей не платят никому – ни урманам, как до недавнего времени платили славгородцы, ни хазарам, как Дир и его союзники.

Вздохнул Дир задумчиво, перевёл взгляд туда, куда ушли лодьи, где открывалась степная бескрайняя равнина.