Текст книги "Исток"

Автор книги: Владимир Зима

сообщить о нарушении

Текущая страница: 30 (всего у книги 34 страниц)

У Халки стояла усиленная стража, с подозрением оглядывавшая всякого прохожего, и за воротами на всей территории Большого Дворца можно было заметить следы всеобщей растерянности, нездоровое оживление, никак не свойственное мирному летнему вечеру, когда следовало бы наслаждаться покоем и безмятежностью, благоуханием цветов и дорогих благовоний...

Гонец проводил Феофилакта к одному из входов, а там его уже дожидался особый придворный, который помог спешиться и провёл самой короткой дорогой в зал уединённых совещаний синклита.

За совершенно пустым столом сидели высшие руководители империи – сухощавый эпарх Никита, чрезмерно усталый местоблюститель патриаршего престола Фотий и весьма удручённый чем-то дородный патрикий Дамиан.

От самой двери Феофилакт поклонился высшим сановникам – достаточно низко, чтобы продемонстрировать своё почтение, однако же и достаточно непринуждённо, дабы не быть предвзято обвинённым в заискивании и угодничестве.

   – Садись, Феофилакт, – нетерпеливо пригласил Никита, указывая отставному протоспафарию на позолоченное кресло. – Мы решили пригласить тебя для совета, ибо никто в Городе не может быть осведомлён в интересующем нас деле лучше тебя.

   – Весьма польщён и тронут столь высокой оценкой своих скромных познаний и буду рад оказать вам любую услугу, – покорно склоняя голову, ответил Феофилакт.

   – Садись, и приступим к делу! – поторопил патрикий Дамиан, нервно перебирая янтарные чётки.

Сохраняя достоинство, Феофилакт обошёл стол и занял предложенное ему кресло.

   – Феофилакт, они уже в Босфоре!.. – неожиданно выкрикнул Фотий. – Их можно ждать у стен Города с минуты на минуту!.. Что нам делать? Чего от них следует ожидать?! О, горе, горе всем нам...

Из сбивчивых выкриков непомерно разволновавшегося первосвященника Феофилакт ничего не понял, а потому обратил свой взор к эпарху.

   – Положение весьма серьёзное, – подтвердил Никита. – Это я заявляю не для того, чтобы запугать тебя, Феофилакт, но чтобы и ты проникся ответственностью момента.

   – Но что, собственно, происходит?

   – Как донесли наблюдатели, в Босфор несколько часов назад вошла несметная флотилия варварских кораблей, – озабоченно принялся докладывать убелённый сединами прославленный флотоводец Никита и бессильно сжал высохшие кулаки, словно сожалея о том безвозвратно ушедшем времени, когда он был молод и отважен, занимал пост друнгария флота и командовал морскими сражениями, а теперь вынужден сидеть во Дворце и с тревогой прислушиваться к вестям, доносящимся с берегов Босфора.

   – Это тавроскифы! – вновь выкрикнул Фотий. – Варвары!..

Как ни странно, отставной протоспафарий не испытал удивления, выслушав известие о нашествии крупных сил тавроскифов. Более того, он даже почувствовал, как с души его свалился тяжкий камень сомнений. По крайней мере, теперь он смог убедиться, что чутьё опытного государственного мужа не изменило ему и на сей раз, сбылись все тревожные предчувствия.

   – Феофилакт, расскажи нам всё, что ты знаешь о повадках и наклонностях этих дикарей! – взмолился Фотий. – И нельзя ли каким-либо образом отвлечь тавроскифов от Города?

   – Каким именно образом? – горестно усмехнулся Феофилакт, прощая первосвященнику абсолютное непонимание военной стороны дела.

   – Ну, я не знаю!.. – в отчаянии вздымая руки, воскликнул Фотий. – Может быть, следует попытаться подкупить их главарей или перессорить их между собою?

   – Полагаю, сейчас об этом говорить не следует, – собираясь с мыслями, ответил Феофилакт. – Делать это следовало много раньше.

   – Умеют ли эти тавроскифы брать приступом городские стены? – озабоченно поинтересовался Никита.

   – Как свидетельствуют факты, перед натиском этих варваров не смогли устоять стены Сурожа, Херсонеса, Амастриды, Фессалоники и многих других городов. Вполне вероятно, что они могут решиться на штурм стен Города. Безрассудства у них достаточно. Хотя стенобойных орудий, насколько мне известно, у них быть не должно, – деловито сказал Феофилакт.

   – Способны ли эти варвары вести переговоры? Соблюдают ли они мирные договоры? – спросил важный патрикий Дамиан своим тонким голосом скопца.

   – В нашем случае следовало бы вести речь о том, что скорее Ромейская империя может быть обвинена в уклонении от исполнения условий мирного договора, – холодно заметил Феофилакт.

   – Что ты имеешь в виду? – спросил Фотий.

   – Варвары не получали обещанной руги в течение шести лет. А когда они потребовали то, что им принадлежало по договору, на форуме у цистерны Аспара агентами эпарха были убиты два тавроскифа, а посольство, по сути, изгнано из Города...

   – Кто мог позволить такое? – гневно вопросил патрикий Дамиан.

   – Не только позволил, но и прямо приказал кесарь Варда, – спокойно ответил Феофилакт и поднял глаза на Никиту Орифу.

Эпарх огорчённо помотал головой, припомнив, как в спровоцированном побоище на рынке его люди несколько перестарались...

   – Глупости совершает Варда, а отвечать предстоит всей империи!.. – пропел патрикий Дамиан тоном, не предвещающим ничего хорошего для кесаря.

Пользуясь своим положением императорского постельничего, патрикий Дамиан обладал огромной властью и мог причинить любому царедворцу немало огорчений, нашептав его величеству любые наветы, любые подозрения.

Феофилакт почувствовал себя отмщённым. Теперь можно было приниматься за решение главных проблем.

   – Сколько кораблей направляются к Городу? – спросил он эпарха.

   – Сведения противоречивы. Одни говорят – около двухсот, другие наблюдали не менее четырёхсот, – ответил эпарх Никита, озабоченно морщась и словно бы досадуя на неточность своих соглядатаев. – Сколько воинов они могут нести на себе?

   – От десяти до двадцати тысяч, – озабоченно сказал Феофилакт и заметил, как вытянулось и обречённо застыло лицо патриарха Фотия. – А не поступало ли сведений о сухопутном передвижении войска варваров? Обычно часть тавроскифского войска идёт морем, а другая часть – берегом...

   – Такими сведениями мы пока не располагаем, – ответил Никита. – Вполне вероятно, что дороги в столицу перерезаны варварами.

   – Скажи, Феофилакт, чего можно ждать от этих варваров в самом худшем случае? – совладев с отчаянием, спросил Фотий.

   – Боюсь, что последствия нашествия могут оказаться куда более печальными, нежели самый худший прогноз, – скорбно заметил Никита.

   – И ты, протоспафарий Феофилакт, полагаешь то же самое? – упавшим голосом спросил патрикий Дамиан.

   – Я уже давно не протоспафарий, – усмехнулся Феофилакт.

   – Если ты пожелаешь возвратиться на службу, можешь подать прошение немедленно и будешь тотчас же произведён в патрикии, – твёрдо пообещал Фотий.

   – Я готов подать прошение сей же час. Когда столице государства угрожает опасность...

   – Что нам всем теперь делать, Феофилакт? – спросил Фотий.

   – Это будет зависеть от того, сколько людей эпарх сможет выставить на городские стены, чтобы оборонять их от варваров, – сказал Феофилакт.

   – Город остался без воинов... – вздохнул эпарх.

   – Гонец к императору отправлен?

   – Как только стало известно о нашествии, – подтвердил Никита. – Через два дня его величество будет знать о нашей беде, а ещё дня через четыре можно рассчитывать на подход первых легионов...

   – Следовательно, Городу необходимо держаться только до подхода войска, – повеселевшим голосом заключил Феофилакт. – Квинт Марций, римский легат, во время войны с македонским царём Персеем, стремясь выиграть время, чтобы привести в готовность своё войско, затеял с противником переговоры...

   – Прекрасная идея! – оживился и Фотий. – Нам следует тотчас же отправить посланников к предводителю варваров.

Феофилакт озабоченно покрутил головой, не решаясь возразить первосвященнику, но и не высказывая одобрения его словам.

   – А чем там дело кончилось у Квинта Марция? – поинтересовался эпарх.

   – Клинт Марций сумел заключить перемирие всего лишь на несколько дней, но и этого времени оказалось достаточно для того, чтобы собрать силы и завертеть приготовления к битве. Затем произошло решающее сражение, в котором обманутый царь Персей оказался разбит наголову!..

   – Немедленно отправляйся на встречу с предводителем этих варваров, – обрадованно сказал Фотий. – Чего тебе не хватает для ведения переговоров? Проси, и ты получишь всё.

   – Весьма польщён оказываемым мне доверием, однако мне на переговоры с тавроскифами следует отправляться не прежде, чем они приблизятся к Городу и организуют правильную осаду.

   – Но почему? – воскликнул Фотий. – Для чего увеличивать опасность?.. Не лучше ли будет упредить намерения варваров и попытаться остановить их на подходах к Городу?

   – Остановить? – горько усмехнулся Феофилакт. – Боюсь, что это уже не в силах сделать даже их предводитель... Мы не знаем, сколько их и от какого они племени. Мы не знаем, кто ими предводительствует. Мы не знаем их намерений... Это дикие люди, и меня пленят или даже убьют прежде, нежели я смогу добраться до их вождя... Нет, я убеждён, что поспешность в подобных делах скорее вредна, чем полезна.

   – Феофилакт прав, – после продолжительного раздумья заключил Никита. – Пусть эти варвары станут лагерем у стен города. Мы сможем разобраться в обстановке, увидеть их силы, их намерения, местонахождение предводителей...

   – Если человек хорошо вооружён, он не обнажает свой меч без необходимости... Если же вооружение слабое, он станет размахивать дротиком, издалека угрожать копьём... – сказал Феофилакт.

   – Ты хочешь сказать, что тавроскифы слабы? – с надеждой в голосе спросил Фотий.

   – Похоже на то... Иначе для чего им нужно было поднимать такой шум?..

   – Намерения их ужасны, – жалобно вымолвил Фотий. – Неужели нельзя никаким образом остановить их ещё на подступах к Городу? Зачем подвергаться такому риску?

Эпарх, паракимомен и Феофилакт обменялись понимающими взглядами: разве можно объяснить этому книжнику и философу, никогда не бывавшему в сражениях, весьма далёкому от понимания стратегии и тактики, как следует поступать в том или ином случае?.. И отдаёт ли себе отчёт святейший отец, что являет собою наступающая орда тавроскифов?..

   – Полагаю, нам следовало бы обсудить исполнение самых неотложных мер, – деловито сказал Феофилакт.

Быть может, именно разумное и рассудительное спокойствие Феофилакта помогло правящему триумвирату справиться с некоторым замешательством, и высшие сановники приступили к делу.

Уже через четверть часа из Большого Дворца во все регеоны Города поскакали гонцы с приказами.

Феофилакт охотно участвовал в выработке решений по укреплению городских стен, распределению немногочисленного городского войска по важнейшим направлениям обороны, и именно Феофилакту принадлежала мысль извлечь из хранилищ сифоны с жидким огнём и установить их на городских стенах вдоль берега Золотого Рога, чтобы не подпускать корабли неприятеля, чтобы отпугивать дикарей. Там, где это возможно, побеждать следует хитростью, а не силой.

Главная проблема, с которой столкнулись правящие царедворцы столицы, – отсутствие воинов.

   – Следовало бы выставить на стены всех молодых мужчин, а не только способных держать в руках оружие. Пусть варвары думают, что у нас неисчислимое воинство, – сказал Дамиан.

   – Где же их взять, этих молодых мужчин? – горестно вздохнул Никита. – Нынешние молодые мужчины гораздо более озабочены умением сносно играть в кости, нежели умением сносно обращаться с мечом.

   – Сколько воинов ты сможешь поставить на стены?

   – Не более двух тысяч... Кроме ночных стражников, двух сотен тюремных сторожей и рыночных стражников, у меня нет больше никого, – доложил эпарх. – Разве можно было уводить из столицы все войска?!

Так всегда бывает, что ошибки совершают одни люди, а расплачиваться за них приходится совсем другим...

* * *

Совещание затянулось до глубокой ночи, и лишь после того, как были отданы все необходимые распоряжения, решено было разойтись по домам до рассвета.

Феофилакт отказался от вооружённой охраны и отправился домой в одиночестве. Блаженное одиночество – единственное блаженство.

Хотелось обдумать наедине перемены, происшедшие за эти несколько часов, попытаться предугадать поведение тавроскифов, прикинуть, с какими предложениями следует выходить на переговоры с дикарями.

Холёный караковый жеребец легко нёс задумавшегося Феофилакта по опустевшим в полуночный час улицам столицы. Где-то вдалеке лаяли сторожевые псы, из переулка доносился монотонный стук колотушки ночного сторожа, где-то вдалеке нестройно пели – видимо, в каком-то храме шла всенощная.

Ещё никто ничего не знал.

В Городе продолжала идти своим чередом обычная ночная жизнь – монахи молились, грабители раздевали прохожих, сторожа охраняли чужое добро, а муниципальные стражники уговаривали кабатчиков прекращать работу и закрывать свои заведения. В эту пору выходили на промысел и предлагали мужчинам за умеренную плату свои греховные прелести городские гетеры из тех, кто постарше и пострашнее и чьи измызганные порочные лица лишь в непроглядной тьме ещё можно было принять за человеческие.

Никто из этих обывателей не ведал, какие опасности подступают к стенам Города, все стремились насытиться ночными пороками.

Вдруг какой-то человек вынырнул из темноты, ухватился за стремя и жалобным голосом обратился к Феофилакту:

   – Помилуйте великодушно!..

Рука Феофилакта, наполовину выхватившая меч из ножен, расслабилась, меч с маслянистым шелестом скользнул на место.

   – Милостивый государь, укажите дорогу заблудшему путнику!

Язык ночного незнакомца слегка заплетался, и поначалу Феофилакт хотел дать шпоры коню, однако, прислушавшись к выговору мужчины, уловил фракийский акцент и решил пожалеть его.

   – Куда ты ищешь дорогу?

   – В гостиницу «Три свечи», куда же ещё?.. Я ведь не настолько обеднел, чтобы ночевать под забором.

Феофилакт догадался, что полночный прохожий прибыл в столицу с челобитной или по судебному делу и после удачно разрешившейся тяжбы попал в кабак, а теперь боится идти по тёмной улице, опасается не за кошелёк, а за саму жизнь.

   – Ладно уж, пошли, – смилостивился Феофилакт, посылая жеребца неспешным шагом вперёд.

   – Я вижу, ты человек благородный и знатный, и я желаю откровенно сказать тебе, что во всём треклятом Константинополе подобных тебе отыщется весьма немного, – говорил полуночный попутчик, крепко держась за стремя.

Слушая подгулявшего провинциала, Феофилакт сдержанно улыбался.

   – Вот ты, как я вижу, вельможа весьма высокого ранга и, может быть, приближен к самому василевсу, и вот ты скажи мне, скажи откровенно, много ли отыщется в Константинополе чиновников, совершенно бескорыстно и искренне пекущихся о благе народа?.. У кого здесь вообще сохранилась хоть малая капля святой христианской заботы об общем благе?.. Да ведь вы тут забыли все заповеди! Даже те, у кого сохранилось понятие о справедливости, забыли о своём долге перед народом! Перед людьми меньшими, перед сирыми и убогими!.. Господь любил людей, а нынче чиновники любят только себя, все озабочены только собственным благополучием, все стремятся дорваться до государственной казны, чтобы хапать из неё... Все вы тут, в столице, ведёте праздную жизнь, паразитируете на жирном теле империи!.. За что вам даются все блага жизни? А разве мы не люди? Ведь вся наша беда состоит лишь в том, что мы живём не в столице, а на границе с проклятыми болгарами, которые грабят наши земли не хуже арабов...

   – Ну, будет, будет тебе!.. – оборвал незнакомца Феофилакт. – Ступай в переулок, вон там, видишь, где светится окно, и помещается твоя гостиница.

   – Благодарю тебя, благодетель! Век буду Бога молить за тебя и твоих деток!..

Феофилакт усмехнулся и пришпорил коня.

Родившийся и выросший в Константинополе, Феофилакт нежно любил этот город, считал его самым лучшим не только в империи, но и в целом мире.

Александрия в Египте и Антиохия в Сирии, Эдесса на Евфрате и Двин в Армении – все эти древние города покорно склонили головы перед величием нынешней мировой столицы.

Все пути мира вели в этот город, утвердившийся на семи холмах на Босфоре.

Из неведомых стран Востока поступали в Город шёлк-сырец и драгоценные пряности. Из Египта шло зерно. Из глубин чёрной Африки – слоновая кость и золото. Упитанный скот пригоняли из Малой Азии. А рыбу свозили в бухту Золотой Рог и из понта Эвксинского, и из Пропонтиды, и со всего Средиземноморья.

Слава о несметных сокровищах Константинополя далеко разлетелась по свету, и эта слава не даёт покоя жадным дикарям.

Однако алчных варваров всегда укрощала империя, и нынешних грабителей ожидает весьма строгий урок.

Несомненно, некое тайное знамение было и в том, что именно этому городу, Новому Риму, была передана слава столицы великой империи, дарована власть над полумиром.

Протоспафарий увидел, что проезжает по улице, на которой жила Анастасия.

Массивные кованые ворота были заперты, за стенами царила тишина.

«Пожалуй, стоит разбудить Анастасию, – решил Феофилакт, останавливая коня. – Сейчас я смогу предупредить её о грядущих бедствиях и предложить свою защиту...» И протоспафарий смело ударил кулаком по створке ворот.

* * *

На главной улице столицы, между форумом Константина и Августеоном, среди хлебных рядов и лавок аргиропратов, располагавшихся в уютных портиках, высилось массивное угрюмое каменное здание, известное каждому жителю столицы, – в этом сером доме с колоннами помещалось главное ведомство городского эпарха.

По достоинству своему эпарх столицы был одним из самых высокопоставленных чиновников империи и занимал в светской иерархии второе место, уступая лишь великому логофету.

Как отличительный знак своей должности эпарх обязан был носить разноцветную обувь – для одной ноги чёрную, для другой – красную, и никому больше во всей Ромейской империи не позволялось обуваться по такому образцу.

По делам службы эпарх должен был разъезжать по столице на особой колеснице, запряжённой лошадьми белой масти, и именно с этой колесницы он должен был оглашать народу важнейшие указы императора, а также свои установления.

Утром восемнадцатого июня 860 года эпарх Никита Орифа выехал из своей резиденции и сразу же принуждён был остановить лошадей, поскольку путь ему заградила толпа разгневанных горожан.

   – Почему не открыты городские ворота?

   – Рыбаки помрут с голоду, если их не выпустят на промысел.

   – Что будет с нами со всеми?

   – Эпарх, что нам грозит?!

Со скорбной понимающей улыбкой Никита Орифа вначале молча выслушал голос народа, затем сказал:

   – Сограждане! Перед лицом выпавших на нашу долю испытаний прошу всех соблюдать спокойствие.

Толпа, поволновавшись некоторое время, затихла. Именно на это и рассчитывал эпарх, демонстрируя абсолютное спокойствие. Лицезрение человека, уверенно пользующегося властью, всегда приводит толпу в покорное состояние.

Всё же нашёлся некто, на кого не подействовали властные чары эпарха.

   – Как нам сохранять спокойствие, если у городских цистерн происходят драки из-за каждого ведра воды?

Никита Орифа поискал глазами в толпе этого оратора.

   – И почему хлебопёки стали продавать такие маленькие хлебцы, что ими невозможно насытиться и ребёнку?!

Эту тираду произнёс мужчина в видавшей лучшие виды судейской хламиде, похожий на рыночного стряпчего, составляющего прошения и челобитные для простолюдинов. С оппонентами подобного рода следовало действовать тоньше, и потому эпарх сказал с нескрываемой печалью:

   – Я не ожидал этого от наших хлебопёков. Им будет нынче же отдан строгий приказ выпекать хлебы точно такого же размера, как и вчерашние... А для усмирения драк у цистерн, я полагаю, следовало бы создать отряды милиции из числа достойных граждан. Ты мог бы возглавить один из отрядов?

   – А чем будут заниматься муниципальные стражники?

   – Муниципальные стражники мобилизованы для несения караульной службы на стенах Города! – жёстко поставил крикуна на место Никита. – Полчища ненасытных варваров приблизились к Городу! И вы, вместо того чтобы здесь надрывать глотки, брались бы лучше за оружие да выходили на защиту родных очагов! На стены, мужчины!.. Опасность угрожает нам и с моря и с берега!.. К оружию!

Однако, вместо того чтобы с патриотическими возгласами устремиться к арсеналам, толпа на глазах стала редеть, и вскоре перед колесницей расчистился путь.

Нахлёстывая четвёрку лошадей, Никита погнал колесницу к Большому Дворцу.

В Константинополе проживало более полумиллиона человек, но эпарх не мог бы поручиться за то, что хотя бы один из сотни жителей будет стойко сражаться с варварами.

Разумеется, во всех регеонах огромного города уже собирались отряды чрезвычайного ополчения, к императорскому дворцу Дафны ещё с ночи начали собираться вооружённые отряды городской милиции, набранной из состоятельных ремесленников и торговцев.

В довершение всех бед эпарха, в Константинополе, кроме внешних врагов, существовало немало и внутренних. В столице было много, пожалуй, даже слишком много рабов, ведущих своё происхождение из разных мест, в том числе и принадлежавших к славянским племенам.

Вблизи наступающих на город тавроскифов эти рабы становились особенно опасными, они могли немало навредить обороне внешних стен, могли под покровом темноты напасть на стражу, стоящую у важнейших ворот, могли...

Да мало ли бед могли натворить рабы?!

По городу уже разъезжали глашатаи, оповещали горожан о необходимости надёжно обезопасить всех рабов, закрыть их в домашних тюрьмах и складах, в погребах и кладовых.

Агентам эпарха следовало превентивно арестовать всех подозреваемых в сношениях с еретиками-павликианами, а таковых набиралось несколько сотен.

Необходимо было, также без промедления переправить на азиатский берег Босфора людей, знающих потайные входы в Город, для встречи императора и обеспечения высочайшей безопасности.

Предстояло эпарху завершить немало и других дел, намеченных минувшей ночью.

Колесница мчалась по настороженной, притихшей главной улице. И эпарх столицы видел эту улицу словно бы внове.

Непривычными, до боли беззащитными показались Никите дома и площади, портики и колонны, сооружённые в честь славных монархов, правивших сотни лет тому назад.

Константинополь!.. Царственный град!..

Никита любил этот город, и нашествие дикарей лишь заставило заново прочувствовать всю глубину его любви к этому необозримому мегаполису, оплоту христианской цивилизации, к самому родному уголку во всей вселенной...

Ах, Константинополь, город славы Господней, богатый и кичливый, роскошный и трудолюбивый, изнеженный и воинственный, разноязыкий и единый...

Рядом с богатыми дворцами теснились трущобы, благоухающие сады и цветники соседствовали с гниющими отбросами рыночных площадей, залитые щедрым солнцем площади переходили в узкие, не ведающие света Божьего проулки. На берегу знаменитой бухты Золотой Рог смешивались тонкие ароматы мироваров и едкая вонь кожевенных мастерских, вырабатывавших лучшие в мире сафьян и пергамен.

Со всей земли, из Европы и Азии, Индии и Африки стекались в Константинополь лучшие мастера и умнейшие философы, здесь жили потомки славных и знатных фамилий, берущих своё начало в Великой Римской империи, и важные царедворцы, умелые зодчие и мудрые священнослужители.

Однако Никите было ведомо и то, что ни один город на земле не мог соперничать с Константинополем по числу нищих и увечных, воров и проституток, юродивых и бродяг, грабителей и мошенников, взяточников и клятвопреступников, лжесвидетелей и лихоимцев.

Пришла беда неведомая, но жители Города даже под угрозой смерти от варварских мечей не спешат занять места на стенах. Слабые плачут и молятся, богатые надеются откупиться, неимущие рассчитывают поживиться при дележе чужой добычи.

Большую часть чрезвычайного ополчения Константинополя на случай войны составляли крестьяне – жители стомильной зоны вокруг столицы. Власть эпарха распространялась на всю эту зону, и Никита сам инспектировал стратиотские формирования, следил за тем, чтобы стратиоты, приписанные к городскому ополчению, регулярно совершенствовались в ратном искусстве, чтобы у них было исправное вооружение, чтобы их боевые кони были крепкими и здоровыми.

И именно тогда, когда ополчение должно было сыграть свою роль в защите Города, оно оказалось отрезанным от столицы. Известие о нашествии варваров застало архонтов врасплох, ни один из отрядов ополчения не успел войти в столицу до того, как все ворота оказались закрытыми.

Лишь в эти тревожные часы понял эпарх, что все клятвы верности отечеству, даваемые в мирное время, обесцениваются в годину испытаний. Сейчас Городу нужны люди, готовые без лишних клятв и заверений взяться за мечи, готовые сражаться на городских стенах до последней капли крови, – но где же они, эти люди?..

Эпарху они были неведомы.

В чести пребывали другие – лгуны и льстецы, лизоблюды и угодники без чести и совести.

Прозрение всегда приходит, но всегда запаздывает.