Текст книги "Исток"

Автор книги: Владимир Зима

сообщить о нарушении

Текущая страница: 26 (всего у книги 34 страниц)

ГЛАВА ШЕСТНАДЦАТАЯ

С той самой минуты, когда Георгий был зачислен в свиту императора в должности личного секретаря и историографа, у него не осталось времени на праздные беседы с городскими риторами и философами, каждый день был расписан с утра до вечера и вся жизнь превратилась в нескончаемый шумный и красочный круговорот пиров, гуляний, торжественных приёмов, смотров войск, ристаний, молебнов, утренних церемониальных одеваний и докладов, паломничеств ко всяким святым местам, участия в народных процессиях, посещения монастырей, раздач милостыни и ночных оргий, нередко начинавшихся на одном берегу Босфора, а заканчивавшихся на другом, азиатском, на одной из загородных императорских вилл.

В один из жарких летних дней была устроена большая охота.

Весёлая компания молодых охотников выехала за ворота загородной усадьбы задолго до рассвета, но в тот день всё складывалось несуразно – замешкавшиеся доезжачие и сокольничие долго не могли отыскать в чаще приручённых ланей и серн, а когда наконец отыскали, не сразу смогли выгнать пугливых зверушек туда, где их поджидали высокородные охотники, а все гнали мимо, мимо...

Богато снаряженные всадники с немалым шумом и вульгарным гиканьем носились без толку по пригородным лугам и перелескам. Кони мчались не разбирая дороги, напрямик – через возделанные сады и ухоженные виноградники, через ореховые и масличные рощи, через нивы и пашни, чьи владельцы лишь кланялись до земли да испуганно крестились, глядя вослед удалой ватаге.

И только когда солнце уже поднялось почти в зенит, когда все помышляли о том, чтобы поскорее вернуться в Город, загонщики наконец-то смогли выгнать небольшое стадо насмерть запуганных ланей прямо на охотников, и уж тогда-то запели в чаще тугие луки, засвистели в воздухе оперённые стрелы.

Волею судеб Георгий оказался неподалёку от стратора Василия и смог воочию убедиться, что не зря этого македонянина все величают счастливчиком – у недавнего циркового возничего была на диво твёрдая рука, меткий глаз и тот особый, присущий лишь настоящим охотникам медлительный задор, при котором стрелок до последней возможности сдерживает туго натянутую тетиву, в то время как все окружающие наперебой подсказывают ему: «Стреляй! Стреляй!» – но в этом-то промедлении и заключался точный расчёт, и выпущенная стрела без промаха разила отмеченную глазом быструю лань.

В свите его величества новый стратор появился почти случайно – вскоре после приснопамятного пира на вилле у Евдокии Ингерины стратиг фемы Вукелларий подарил императору коня, которого никто не брался объездить.

Злые языки всезнающих придворных сплетников утверждали, будто посоветовала стратигу совершить этот дар сама Евдокия. Она же вошла в сговор с комитом Феофилом, и уже сам комит порекомендовал императору призвать для укрощения подаренного жеребца некоего македонянина, недавнего победителя ристаний.

А далее всё произошло словно по мановению волшебной палочки: македонянин укротил жеребца и немедленно получил придворную должность стратора.

И теперь с утра Василий гарцует на удалом коне вблизи его величества, а по ночам стратора привечает Евдокия Интерина. Что и говорить – действительно счастливчик!..

Через парадные Харисийские ворота компания высокородных охотников, словно ураган, ворвалась в Город.

День был торговый, улицы и форумы столицы были заполнены людьми.

При появлении императорской свиты горожане поспешно опускались на землю, распластываясь перед монархом, а чтобы кто-то ненароком не забыл совершить проскинезу, впереди скакали закованные в блестящие стальные доспехи бесстрашные ратники личной гвардии его величества, и этериарх Андрей щедро раздавал направо и налево удары плетей, не разбирая, кто оказался перед ним – знатный чиновник или сирый простолюдин.

В последнее время эпарх столицы, престарелый флотоводец Никита Орифа настоял на том, чтобы даже на краткие прогулки по окрестностям столицы император выезжал в сопровождении не менее дюжины вооружённых до зубов телохранителей. Обстановка в столице вновь была неспокойной.

Некий Гивон явился из Диррихия в Константинополь и стал будоражить народ, выдавая себя за якобы законного наследника престола – за старшего сына императрицы Феодоры.

По сведениям тайной полиции, городская чернь охотно поддалась на щедрые посулы соискателя престола, бурно приветствовала самозванца на столичных форумах, а однажды даже была совершена противозаконная попытка прилюдно надеть на ноги смутьяна пурпурные сандалии.

При том, что каждому секретному осведомителю была обещана значительная награда за поимку наглого самозванца, все усилия тайного сыска были тщетными, изловить Гивона никак не удавалось.

Уже пошли разговоры о том, что в столице христианской империи у этого зловредного смутьяна расплодилось немало сообщников и что будто бы за пределами городских стен их насчитывалось до пяти тысяч. Прошёл слух, будто сам опальный патриарх Игнатий признал справедливыми притязания этого нечестивца на престол.

Втайне от императора с каждым из его высокородных друзей, в том числе и с Георгием, побеседовал высокопоставленный чин из ведомства городского эпарха и предупредил, чтобы во время всякого выезда за пределы Большого Дворца спутники монарха были готовы защитить его величество от возможной опасности.

Георгий полагал, что всякий придворный, мечтая отличиться в глазах повелителя империи, вероятно, готов был молить Господа, чтобы тот послал богомерзкого смутьяна Гивона именно в его руки, но случай представился тому, кто и не помышлял о придворной карьере.

Император Михаил, притомлённый довольно бестолковой охотой, с самым безучастным видом ехал по главной улице Города, едва поглядывая сверху на спины своих подданных, которых будто серпом косило при его приближении, и Георгию казалось, будто на лице монарха уже запечатлелось предвкушение тёплой ароматной ванны, ожидание неги, создаваемой заботливыми руками слепого евнуха-массажиста...

Император со свитой въехал на форум Тавра, и до Большого Дворца уже оставалось рукой подать, как вдруг перед процессией выросла немалая толпа возбуждённых простолюдинов.

Телохранители его величества, увлёкшись показной заботой об оказании народом монарху долженствующих почестей, проскакали слишком далеко вперёд, оторвались от императора и его молодых спутников, и, когда чернь запрудила улицу, охранники не сразу смогли вернуться к монарху, потому что простолюдины нахально повисали на поводьях лошадей, цеплялись за стремена, пытались даже стащить кое-кого из гвардейцев на землю.

– Эй ты, недоносок! – громогласно прокричал какой-то нахал, одетый в темно-красный бархатный плащ. – Я к тебе обращаюсь, младший брат Михаил! Доколе ты, вероломный, будешь незаконно занимать моё место на троне?!

Лошадь под императором беспокойно вертелась, а сам Михаил краснел от бессильного гнева и страха и не знал, что отвечать дерзкому лгуну и смутьяну, окружённому плотной толпой наглых приспешников.

Телохранители его величества безуспешно пытались пробиться сквозь густую толпу, а Гивон – в том, что это был именно он, подлый самозванец, теперь уже ни у кого не оставалось сомнения! – продолжал выкрикивать самые обидные слова, возвышаясь над толпой, поскольку стоял на порожней бочке из-под вина.

Несмотря на наставления, преподанные секретным чиновником из ведомства эпарха, Георгий растерялся и не знал, что ему делать. Он был не одинок в своей растерянности. Опасаясь за свои жизни, и все прочие спутники молодого императора, даже вооружённые мечами и охотничьими луками, не решались противоречить взбунтовавшейся черни.

И только один человек из всей свиты не испугался распоясавшейся толпы – новый императорский стратор решительно поднял своего вороного жеребца на дыбы и повёл его на отпрянувшую толпу, спокойно топча копытами наглых бунтовщиков.

Чернь в испуге расступилась, а Василий подскакал к глумящемуся над монархом Гивону, одним ударом тяжёлого кулака оглушил дерзкого смутьяна, бросил его поперёк седла перед собой и погнал жеребца к Большому Дворцу.

К тому времени и телохранители справились с замешательством, стали размахивать плетьми направо и налево, принялись хватать наиболее рьяных приспешников Гивона, а его величество устремился за Василием, за ними поскакали прочие участники охоты, так что в самое непродолжительное время все оказались в полной безопасности за Медными вратами Большого Дворца, а на форум Тавра была послана когорта отборных гвардейцев.

* * *

Параграф первый Военного закона гласил: «...те, кто осмеливаются устраивать политическое сообщество, объединение, или заговор, или восстание против своего архонта под каким бы то ни было предлогом, подлежат отсечению головы, особенно вожаки и зачинщики объединения или восстания...»

Поскольку все доказательства бунта были налицо, судебное разбирательство не отняло много времени, и уже через три дня кесарь Варда от имени его величества огласил приговор, по которому Гивона вкупе с его ближайшими сторонниками предали позорной казни: всех их сожгли живьём в бронзовой печи на форуме Тавра, в назидание многочисленной черни, сбежавшейся на казнь и радующейся всякому зрелищу, но наблюдать за чужими мучениями предпочитающей со стороны.

Заботясь и о том, чтобы злостный мятежник из чрева огненной печи не посмел прилюдно поносить богохранимого императора, кесарь Варда приказал прежде сожжения вырвать у Гивона его гнусный язык.

В тот самый час, когда самозванец Гивон завершал свои справедливые мучения на форуме Тавра, император Михаил подписал высочайший рескрипт о пожаловании Василию титула протостратора.

С этой минуты только македонянину предоставлялась высокая честь подавать его величеству золочёное стремя.

Георгию высочайше было предписано заносить на скрижали истории важнейшие деяния императора, и начал свои записки новый историограф с того, что описал недолгий и бесславный бунт черни под предводительством самозванца Гивона.

Завершая первую главу, Георгий почёл своим долгом отметить, что скоротечный мятеж Гивона тем не менее сослужил нежданную службу и принёс немало пользы коренным интересам богохранимой Ромейской империи, ибо вскоре после злополучного происшествия на форуме Тавра император Михаил не пожелал проводить дни в развлечениях и празднествах, но, вдохновляемый Богом, решил со всею важностью лично заняться рассмотрением всех государственных дел.

Отныне каждое утро его величества начиналось отнюдь не с похмелья, не с пустых развлечений или любовных игрищ, но с церемонного одевания, ритуального выхода и выслушивания подробных докладов о положении дел в стране и в мире.

Прежде доклады принимал кесарь Варда, а теперь он лишь низко кланялся его величеству и пропускал к трону высших сановников, сообщавших важнейшие новости, поступившие в столицу в течение предшествовавшего дня из всех провинций империи.

Георгий стремился быть объективным и точным в своих оценках, дабы потомки могли составить истинное представление о царствующем монархе: «Теперь следует поведать относительно державных забот государя. Тотчас же были направлены дружественные грамоты ко всем высоким должностным лицам и императорским стратигам ромеев, а также повелителям народов Запада и Востока, и все воодушевлённо прославляли самодержца с пожеланиями счастья и надеждами на благосклонность и приносили изъявления в своей дружбе и мире. Михаил ещё молод, крепок телом, с русыми волосами, прекрасными глазами, с продолговатым носом, с розовым цветом лица, очень красив и приятен в беседе, стройный станом, как кипарис, спокойный и приветливый, так что этим человеком восхищались и удивлялись все. И всё общество разделяло с ним радость, поскольку правление его благополучно. И в Город обильно доставлялись и хлеб и продовольствие».

* * *

...Ив течение всего этого времени жизнь приносила всё новые и новые изменения, преображая всё существующее, создавая новое и в круговращении вечно движущегося вихря всё видоизменяя...

* * *

Восседая на троне, Михаил был задумчив и строг, ибо обстановка на дальних восточных окраинах Ромейской империи оставалась тревожной и была чревата самыми непредсказуемыми последствиями: из фемы Харсиан поступило донесение о том, что мятежные богоотступники-павликиане значительно активизировались и перешли в наступление, поддержанное арабами. Еретикам удалось захватить несколько небольших городов, изгнать из храмов и монастырей православных священнослужителей, а из государственных складов они смогли изъять все запасы провианта и фуража.

   – Павликиане убивают сборщиков налогов, а также всех иных представителей законной власти, – монотонно докладывал патрикий Смбат, время от времени сверяясь со свитком, который он держал перед глазами. – Как стало доподлинно известно, оружие еретикам-павликианам доставляет мелитинский эмир, и нетрудно представить, в каком направлении станут развиваться события в ближайшее время, если не предпринять самых решительных мер...

Михаил поднял руку, останавливая плавно льющуюся речь патрикия.

   – Положение, создавшееся в Малой Азии, нам известно, – задумчиво произнёс Михаил, оглядывая своих придворных, толпившихся в некотором отдалении от тронного возвышения. – И мы не можем уразуметь – что происходит?! Несмотря на все меры, предпринимавшиеся в течение довольно длительного времени, территория, коей владеют павликиане, отнюдь не сокращается, но даже, напротив, увеличивается!.. Если дело и далее будет идти подобным образом, Карвей сможет в ближайшие годы выйти к Босфору, как он и обещал своим нечестивым сообщникам неоднократно... Почему этому негодяю до сих пор не отрубили руки?! – неожиданно вскричал Михаил, обращая красное от гнева лицо к Варде, угрюмо сидевшему в кресле кесаря по правую руку от царского трона.

   – Ваше величество... – испуганно вымолвил Варда, бледнея и трепеща. – На протяжении всего последнего времени продолжается подготовка к решительному походу... После Самосаты мы не можем позволить себе неудачи. Легионы, расквартированные за Босфором, будут полностью готовы к началу мая... Никак не ранее.

Напоминание о бегстве из-под Самосаты подействовало на Михаила отрезвляюще.

   – Значит, выступим в конце мая, – постепенно успокаиваясь, сказал монарх и обратил свой взор к доместику схол Востока Петроне Каматиру: – Что делается у нас на юге?

Петрона важно выступил на шаг вперёд и стал подробно докладывать диспозицию противостоящих войск и флотов, стараясь не усугублять ситуацию и по возможности подчёркивать то обстоятельство, что в военных действиях с арабами наблюдалось длительное замирение.

   – Что ж, возможно, нам не следует до поры обострять обстановку на Сицилии, – согласился Михаил. – Довольно и других забот...

Михаилу бросилось в глаза то, на что он прежде не обращал внимания: докладывая обстановку, Петрона то и дело поглядывал на кесаря Варду, словно бы советовался со старшим братом, так ли ему говорить... Михаил вдруг явственно увидел, что перед ним стоит весьма сплочённая армянская семья – предводительствует всеми, разумеется, сам кесарь Варда, с ним во всём соглашается его брат Петрона, зять Варды патрикий Смбат поддакивает им, а неподалёку от старших располагаются сын Варды – Антигон, а также сын Петроны – Мариан...

И как только Михаил прежде не замечал сего обстоятельства?

   – Полагаю, что следует ввести в правило, дабы на утренних докладах присутствовали высшие сановники от всех логофисий, – недовольно произнёс Михаил. – Мы желаем знать всё, а не только военные сводки.

Кесарь Варда согласно кивнул.

Затем вперёд выступил столичный эпарх Никита Орифа. Уловив настроение монарха, опытный царедворец был краток и не прибегал к обычной витиеватости – перечислив основные события, эпарх доложил о том, что в последнее время стали наблюдаться перебои с поставками хлеба в Константинополь.

   – Логофета геника сюда!.. – гневно стискивая кулаки, повелел Михаил.

За логофетом был послан гонец, и пока разжиревший чиновник не явился пред очи монарха, никто не смел пошевелиться.

   – Доложи нам о поставках зерна в столицу! – потребовал Михаил.

Логофет геника, изрядно робея, развернул перед собой узкий свиток и принялся сбивчиво читать подробные сведения о сборе податей и исполнении важнейших повинностей всеми фемами. Самая большая недоимка по сбору зерна оказалась в ближайшей к столице феме Опсикий.

   – В чём тут дело? – спросил Михаил.

   – В нашу канцелярию только за последние дни поступило несколько жалоб и ходатайств из Опсикия от податного сословия... Комит фемы их притесняет и обогащается, взыскивая одни и те же подати по нескольку раз, – радуясь возможности переложить монарший гнев на чужую голову, сообщил логофет геника.

   – О случаях необоснованных притеснений податного сословия неоднократно доносили и мои люди, – с прискорбием подтвердил эпарх столицы.

При этих словах Никита Орифа старался не встречаться взглядом с кесарем Вардой, озабоченно ерзавшим в своём кресле.

В этом зале каждому было известно, что комита фемы Опсикий в своё время назначил сам кесарь Варда и взял с него за предоставление должности соответствующую мзду. Что же до обращений податных людей из фемы Опсикий в императорскую канцелярию, то все эти челобитные оседали в департаменте почт, у логофета дрома, а имена жалобщиков немедленно становились известны комиту фемы, расправлявшемуся с каждым по своему усмотрению, к вящему укреплению своего положения и устрашению податного сословия.

   – Потому-то неудивительно, что в Опсикии во множестве стали плодиться бунтовщики! – воскликнул Михаил. – Однако теперь мы имеем намерение решительно покончить с этим.

Кликнув писца, император принялся диктовать ему высочайший указ:

   – Божьей милостью мы, император Ромейский, и прочая, и прочая, и прочая... Если от нашего внимания не ускользают и самые незначительные дела, то тем больше внимания мы должны уделять вопросам, имеющим государственное значение, и не оставлять их без должного рассмотрения и упорядочения...

Повернувшись к кесарю Варде, Михаил неожиданно для всех приказал:

   – Встать!..

Не на шутку испугавшись, кесарь Варда порывисто вскочил с кресла и тут же бросился на колени, выражая покорность перед лицом подлинного правителя христианской империи.

   – И запомните всё, что отныне никому не позволяется сидеть в присутствии императора! – строго добавил Михаил, небрежным жестом ладони позволяя кесарю Варде подняться на ноги. – Итак, принимая во внимание, что в настоящее время казённые сборы в феме Опсикий оказались в таком запущенном состоянии, что здесь положительно не имели представления о состоянии этого дела в государстве, мы удивлялись беспорядочному ведению казённых сборов хлеба в феме Опсикий, пока Господь не благоволил представить это дело нашему ведению...

Произнося текст указа, Михаил исподволь разглядывал окружавших его сановников. Кесарь Варда стоял, по-бычьи опустив крупную голову, отчего на его бритом подбородке образовалось множество жирных складок. Кесарь тяжко сопел и намеренно избегал встречных взглядов свидетелей его унижения.

Единственный человек в империи, которому позволялось сидеть в присутствии монарха, отныне и навеки лишился своей привилегии и должен был стоять навытяжку, наравне со всеми прочими придворными... Легко ли было самовлюблённому и властному кесарю пережить подобное низвержение с вершин власти? Не станет ли он теперь злоумышлять против законного монарха?

Михаил ещё раз оглядел Варду – нет, пожалуй, кесарь не осмелится выступить против. Заметно оробели и его многочисленные родственники, зато оживился престарелый Никита Орифа и несколько прочих членов синклита подняли головы. Пожалуй, кесарю придётся смириться с уменьшением своей власти из опасения вовсе лишиться всего.

Упираясь спиной в золочёную спинку трона, Михаил стал более уверенно диктовать высочайший указ:

   – Доставка хлеба из фемы Опсикий в столицу совсем приостановилась, плательщики утверждают, что с них всё положенное по закону истребовано, а деревенские старосты, обыватели и сборщики налогов, в особенности сам комит Опсикия, так запутали это дело, что никому из кураторов оно не могло быть известным, оставаясь выгодным лишь для всех, непосредственно к нему прикосновенных...

Долго сидеть в неподвижности было мучительно, Михаил сошёл со своего возвышения, принялся мерить шагами огромный Хрисотриклиний, продолжая на ходу диктовать. Пурпурная мантия с тихим шуршанием волочилась по полу, Михаил то и дело поддёргивал её, чтобы не запутаться в складках и не упасть ненароком, дав пищу для толков и пересудов придворным.

   – Итак, убеждённые в том, что нам никогда не удалось бы осветить и надлежащим образом поставить это дело, если бы мы оставили его не выделенным из других дел, мы решили...

* * *

От животного страха, охватившего его, кесарь Варда втянул голову в плечи, насколько позволил отложившийся на мощной шее слой жира, и стоял навытяжку, словно истукан, а в висках его гулко стучала тяжёлая кровь и по спине, между лопаток тонкой струйкой стекал холодный липкий пот.

Больно и тревожно было слышать кесарю Варде, как с каждой следующей фразой крепнет голос Михаила, и это могло означать только то, что на глазах у всего двора валилось в пропасть могущество всесильного кесаря, рушилось здание, возводимое с тщанием и немалыми муками на протяжении многих десятков лет, на радость всем злопыхателям уплывало из рук Варды кормило власти.

Ещё вчера Михаил, не глядя, подписывал любые документы, подготовленные кесарем, и при этом ещё досадовал на то, что его отвлекают от развлечений, а нынче он всерьёз увлёкся разбором текущих дел и словно забыл о дворцовом распорядке...

Между тем императору давно уже полагалось отправляться к заутрене, затем завтракать, а он всё диктует и диктует свою новеллу, упиваясь обретённым величием и не задумываясь над его мнимостью.

   – Стратига фемы Опсикий от должности немедленно отстранить, арестовать и, завернув в бычью шкуру, доставить в столицу, где он по прошествии некоторого времени будет судим лично нами... На всё его имущество наложить арест, дабы не случилось недостачи, если оно по решению суда будет надлежать конфискации в пользу казны...

Даже престарелый эпарх Никита, служивший верой и правдой ещё Феофилу, видавший всякие виды и немало претерпевший за время придворной службы, и тот невольно поёжился и судорожно вздохнул.

Кесарь Варда с тоской подумал о том, что, пожалуй, напрасно он поспешил совершить казнь Гивона – вполне возможно, что с самозванцем удалось бы поладить, простолюдины его поддержали, чернь носила бы его на руках и верила бы каждому слову, а Гивон не смог бы сделать и шага без совета с Вардой и Феодорой, так что управление государством осталось бы в руках кесаря... Кесарь не сомневался, что из Гивона со временем получился бы вполне пристойный монарх. И кто бы стал разбираться, сын он Феодоры или не сын?.. Если бы вдовствующей императрице удалось посулить избавление от монашеского облачения, она бы самого черта признала своим сыном и удостоверила законность его возведения на престол. Да, к сожалению, поспешил кесарь сжечь Гивона, явно поспешил...

Остановившись рядом с секретарём, император едва дождался, пока тот допишет последние слова, почти вырвал у него из пальцев тростниковое перо и жирно, разбрызгивая пурпурные чернила по всему листу, поставил размашистый росчерк.

Постепенно остывая, император ещё немного походил по Хрисотриклинию, вновь забрался на трон и уже вполне деловито отдал распоряжение логофету Смбату:

   – Проследи лично, чтобы эту новеллу отправили в Опсикий без промедления!

   – Будет исполнено тотчас же, ваше величество! – покорно склонил голову Смбат.

   – Комита в бычьей шкуре провезти по главным улицам, с глашатаем от эпарха, дабы все простолюдины узрели, как мы радеем о надлежащем снабжении нашей столицы хлебом.

   – Замечательно задумано, ваше величество! – восхищённо произнёс Смбат и льстиво улыбнулся, сверкая чёрными миндалевидными глазами.

Тем временем писец посыпал пергамен мелким речным песком, впитавшим в себя остатки чернил, упаковал новеллу в изящный ларец, запечатал его императорской печатью и вручил в руки Смбату, принявшему ларец с выражением величайшего почтения.

Кесаря Варду покоробила перемена в одном из ближайших сторонников, и он готов был плюнуть в лживые глаза логофета, если бы не надеялся на поддержку зятя в ближайшем будущем.

– Отныне мы станем судить провинившихся провинциальных архонтов по всей строгости наших законов! – торжественно провозгласил Михаил. – Полагаю, что было бы весьма полезно пригласить во Дворец высших судебных чиновников и юристов, дабы они могли не только засвидетельствовать законность и справедливость вынесенных приговоров, но также уразуметь, как самим им надлежит разбирать дела подобного рода впредь. Сегодня к обеду пусть явится патриарх Фотий. Он весьма сведущ в юриспруденции. Полагаю, настало время обсудить с ним некоторые вопросы упорядочения судопроизводства.

Придворные, обступившие трон, внимали каждому слову молодого монарха, словно некоему откровению, но кесарь был уверен, что за показным вниманием скрывались иронические усмешки – подумать только, вчерашний пьянчужка возомнил себя государственным мужем, принялся издавать указы и даже, о Боже, стал поговаривать об исправлении судопроизводства!

Он не ведает, что необоснованные перемены расшатывают все устои общества ничуть не меньше, чем мятежи! Ещё Цицерон заметил, что государства терпят много вреда от деяний молодых правителей и восстанавливаемы бывают усилиями мудрых старцев.

Страшно подумать, что может случиться с империей, если не утихомирить Михаила в его неразумном рвении!..

Не поднимая головы, кесарь Варда исподволь оглядел сановников – понаторевший в придворных интригах логофет геника лихорадочно что-то обдумывал, морща от напряжения жирный лоб. Антигон покорно опустил очи долу. Петрона вполне спокоен или делает вид, что проблемы исправления судопроизводства к нему касательства не имеют. А престарелый эпарх выглядит весьма довольным и даже позволяет себе улыбаться краешками тонких посиневших губ...

Над кем это он насмехается? Не надо мной ли? – с гневом подумал кесарь, бессильно сжимая тяжёлые кулаки... Но нельзя давать волю страху.

Когда человек попадает в затруднительное положение, первое, в чём он нуждается, – в осознании реальных масштабов постигшего его бедствия, и уже в зависимости от этого можно приступать к поиску выхода из сложившейся ситуации, к определению возможной платы за избавление от беды... У страха глаза велики, немудрено и просчитаться, переплатить...

* * *

У эпарха столицы Никиты Орифы в то утро возникло предчувствие значительных перемен, и это предчувствие оправдалось уже на первом приёме у его величества.

Перемены оказались довольно приятными – кесарь Варда низвергнут с вершин власти, отныне он стал всего лишь одним из членов синклита, не выше иных, не старше эпарха.

Заме-ча-тель-но!.. – ликовала душа Никиты.

Безусловно, следовало ожидать, что в первое время молодой монарх попытается самолично вникать во всякое дело, дабы утвердить себя в мысли о самодержавном правлении, – он начнёт издавать указы, назначать своих приближённых на все ключевые посты, а прежде назначенных станет смещать и даже карать.

Всякий новый правитель с этого начинает, всякий считает себя умнее своего предшественника и надеется сделать больше для блага отечества.

Искусство управлять государством есть умение провидеть отдалённые последствия своих действий, что особенно трудно, когда дело приходится иметь со столь ненадёжным материалом, как люди – вздорные и себялюбивые, непоследовательные и тщеславные... Умный правитель должен ставить их в такие условия, чтобы у них не оставалось иного выхода, кроме предначертанного.

Толпа, даже высокопоставленная, предоставленная самой себе, несёт в себе опасность самоуничтожения. Ради их же спокойствия следует поддерживать установленный прежде порядок.

Вскоре после первых перестановок молодому монарху придётся смириться с тем, что ноша, принятая на его плечи, окажется непосильной, и тогда у членов синклита появится реальная возможность влиять на политику империи, а не быть исполнителями партии хора в трагедии, которую вздумал сочинять и единолично исполнять кесарь Варда.

Благодарение Господу, но с этого дня не один только Варда станет вершить судьбами государства, и не только ему будут перепадать и триумфы, и прочие блага.

Что же до исправления судопроизводства и прочих решительных перемен, то молодому монарху подобные занятия пойдут только на пользу. Через самое непродолжительное время Михаил и сам убедится, что трогать систему, складывавшуюся на протяжении целых столетий, попросту опасно! Если он не глупец, он сделает должные выводы. Если же выводы сделаны не будут, Михаила ожидает незавидная участь.

Нынче же вечером, когда соберутся собеседники, они непременно начнут обсуждать утренний приём, и нужно будет к такому случаю рассказать исторический анекдот: «Харонд, законодатель греческих колоний в Сицилии и Калабрии, живший за семь веков до Рождества Христова, постановил, чтобы всякий, предлагающий какое-либо изменение существующего закона, выходил на агору с верёвкой на шее. И если его предложение об изменении закона не получало единодушного одобрения, неудавшегося ниспровергателя закона следовало немедленно вздёрнуть на ближайшем суку...»

Занятно, а решился ли бы молодой монарх изменять существующее судопроизводство, если бы его понуждали ежеутренне выходить в Хрисотриклиний с шёлковой верёвкой на шее?..

Впрочем, что за чушь порой лезет в голову? – малодушно подумал престарелый эпарх и, придав своему лицу весьма серьёзный вид, стал внимательно вслушиваться в те слова, которые диктовал император своему личному секретарю Георгию.

– Бог, создавший распорядок всему сущему на земле и сплотивший всё благоустройством, начертавший перстом своим на скрижалях Закон, провозгласил совершенно ясно, чтобы род человеческий, им благоустроенный, не пытался обижать безнаказанно друг друга, чтобы более сильный не наносил бы ущерба более слабому, но чтобы деяния каждого расценивались справедливой мерой...

Господи, да кто же укажет нам эту самую меру? – вздохнул про себя эпарх Никита, не поднимая подслеповатых глаз от мозаичного пола и изображая на лице сосредоточенное внимание.

У каждого смертного – свои представления о справедливости, и что хорошо и полезно для одного, покажется и нелепым и даже обидным другому. Так уж устроены люди, что не могут никак обойтись без попрания прав другого. И вся справедливость заключается лишь в том, чтобы властвовал человек более сильный.