Текст книги "Нерон"

Автор книги: Висенте Бласко

Соавторы: Вильгельм Валлот,Д. Коштолани,Фриц Маутнер
сообщить о нарушении

Текущая страница: 37 (всего у книги 38 страниц)

VI

В левом флигеле дворца, на половине императрицы, находилась роскошно убранная комната для купания, с мраморными стенами. Полированный мозаичный пол, отражая пурпурную ткань портьеры, казался ярко-красным. Держа наготове платок из мягкой шерстяной материи, черная невольница прислушивалась, ожидая приказаний госпожи, плававшей в мраморном бассейне.

– Готово, – раздался оттуда тихий голос.

Рабыня торопливо развернула платок и побежала в купальню, где послышался шумный всплеск воды. Через несколько минут ковровая ткань, отгораживавшая бассейн, была откинута, и комната наполнилась ароматическим голубоватым паром из горячей ванны, так что украшения стен блестели теперь как будто сквозь легкую дымку.

Домиция, закутанная в пурпурное шерстяное покрывало, приказала служанкам перенести себя к туалетному столу. Здесь посреди различных золотых украшений лежала римская газета. Пока одна из невольниц прочитывала новости дня, другая одевала супругу цезаря, что при капризном характере императрицы было нелегкой задачей. Впрочем, Домиция оставалась безмолвной, выражая свои приказания одним взглядом и жестами. Если рабыня обнаруживала неловкость или не могла немедленно отгадать немого требования повелительницы, та нетерпеливо хмурила темные брови и только в крайнем случае наказывала виновную легким ударом по руке.

Непринужденная поза молодой женщины была проникнута спокойным достоинством. Полулежа в мягком кресле, Домиция то лениво зевала с видом пресыщения, то следила глазами за полетом мух, кружившихся над туалетным столом, или, как будто собираясь задремать, окидывала равнодушным взглядом окружающее великолепие. А между тем холодная надменность императрицы, ее уверенные, рассчитанные движения имели свойство оскорблять подвластных ей людей гораздо глубже, чем сделали бы это вспышки гнева.

Наконец она вырвала дощечки из рук читающей невольницы, отыскала в них одну рубрику и велела продолжать чтение с указанного места. Служанка повиновалась. В избранном Домицией отделе газеты был помещен отчет об игре Париса в Помпейском театре. Царица приказала перечитать это известие вторично, не выдавая своих чувств. Щеки красавицы только слегка покрылись румянцем, когда рабыня читала описание танца, исполненного Парисом. В газете говорилось о триумфе любимца римлян, сумевшего на тот раз привести в восторг даже людей строгой нравственности, которые до сих пор относились с пренебрежением к его таланту.

Пока невольница прикалывала ей волосы серебряными шпильками, служанка вошла в комнату и, несмотря на поданный Домицией знак, не решалась заговорить. В эту минуту царица осматривала в зеркале свою прическу, потом слегка подрумянила себе щеки и подвела черной краской глаза. Замешательство рабыни ускользнуло от ее внимания; между тем молодая девушка оглядывалась с беспомощным видом по сторонам.

Наконец Домиция выглянула из-за ручного зеркала и, повысив голос, спросила:

– Ну, что же?

Взволнованная невольница отвечала, что в атриуме дожидается Парис. Яркий румянец вспыхнул на прекрасном лице императрицы и сменился мертвенною бледностью. Она встала с кресел, отдала несколько сбивчивых приказаний, потом опять села на прежнее место, но вдруг решила перейти на кушетку, стоявшую у окна.

Здесь красавица расположилась в ленивой позе, вытянув ноги и закинув за голову белую обнаженную руку, на которую падали длинные локоны. Домиция велела как можно красивее расположить складки своей одежды.

Полузакрыв глаза с напускной наивностью молоденькой девушки, императрица хотела изобразить на своем лице чарующую улыбку. Но она противоречила смущению, охватившему Домицию, и вышла натянутою.

Такая странная встреча неприятно поразила Париса; однако замешательство императрицы обезоружило юношу. Если супруга цезаря терялась в его присутствии, значит, он мог вполне рассчитывать на свое могущество. Домиция с трудом произнесла несколько слов в ответ на почтительное приветствие гостя. Молодой человек, в свою очередь, не без волнения приблизился к опасной женщине, но через минуту совершенно овладел собою. Желая дать возможность императрице прийти в себя, он с находчивостью актера непринужденно раскланялся и отошел в сторону, как будто любуясь статуей у противоположной стены. Однако оба они не могли тотчас же начать спокойный разговор, делая вид, что посещение Париса было чем-то самым обыкновенным. Домиция по-прежнему нервно ощипывала золотую бахрому кушетки, напрасно стараясь собраться с мыслями и подавить волновавшие ее чувства.

Парис нерешительно стоял перед молодою императрицей, пока служанка не догадалась подвинуть ему стул.

Домиция сделала рабыне знак выйти из уборной, приподняла голову и, с рассчитанной грацией, свесила руку почти до самого пола.

– Я давно ожидала, что ты придешь ко мне, – улыбнулась она. – Тебе известно мое расположение, так что было нелюбезно откладывать это посещение.

Парис залюбовался красивой манерой Домиций складывать губы при разговоре. Хотя он невольно сравнивал эту заученную мимику с простотой Лидии, но красота императрицы подействовала на него…

– Прости меня, – отвечал юноша с легким поклоном, – я должен сознаться, что твое поведение внушало мне недоверие.

Эти слова поразили Домицию, но она овладела собою, стараясь не показать, как глубоко задета она словами Париса. Она отвела в сторону отуманенные глаза, потом повернулась к гостю и кивнула, стараясь улыбнуться:

– Я благодарна за откровенность! Высокопоставленным людям редко приходится слышать правду, да еще высказанную таким дружеским, доброжелательным тоном. Мне приятно слышать, что мое обращение тебе не нравится… Но тем не менее я желаю, чтобы ты находил меня привлекательной, – прибавила императрица, причем ее губы складывались то в веселую, то в грустную усмешку. – Что же мне сделать для достижения этой цели, как исправиться от своих недостатков?

– Благороднейшая Домиция, – ответил Парис несколько заискивающим тоном, из опасения оскорбить своенравную женщину, – умоляю тебя, не испытывай на слабом смертном обаятельной силы твоих чар!

– О, значит, ты признаешь за мною эти чары? – весело спросила императрица. – Так вот почему я внушала тебе недоверие!

– Если бы твой супруг не был императором, клянусь всеми богами… – пробормотал юноша.

– Ну, что же тогда? – настаивала царица с грацией балованного ребенка…

– Я… я решился бы… овладеть тобою! – запинаясь, произнес молодой актер.

Императрица выразительно взглянула на него и подала ему руку, которую Парис не догадался поднести к губам; занятый своими мыслями, он не исполнил этого долга вежливости и торопливо сказал:

– Позволь мне объяснить причину моего прихода, государыня!

Но Домиция не говорила ни слова. Сперва она хотела загладить лаской и улыбкой его бестактность; но потом ей вздумалось прикинуться оскорбленной, чтобы задеть Париса за живое, и при этом пустить в ход весь арсенал опытной кокетки.

Быстро обдумав план дальнейших действий, императрица молча кивнула головой, крепко сжимая дрожащие от волнения губы.

– Я буду счастлива, – кивнула она, – если ты доставишь мне случай оказать тебе услугу.

Парису таки стоило больших усилий заговорить о Лидии. Увлечение рабыней казалось ему нелепостью среди роскоши цезарского дворца, в присутствии блестящей супруги Домициана. Несчастный актер потерял свою обычную смелость; он говорил, запинаясь и ежеминутно ожидая, что императрица прервет его смехом.

Но этого не случилось. Домиция сверх ожидания похвалила выбор Париса, захлопала в ладоши и, по-видимому, заинтересовалась отношениями влюбленных.

– У тебя доброе сердце, – сказала она юноше взволнованным тоном, – и я беру твою малютку под свое покровительство.

– Благороднейшая Домиция! – пробормотал танцор. – Ты пристыдила меня своим великодушием.

– Мужчины привыкли думать о нас гораздо хуже, чем мы того заслуживаем, – засмеялась царица. – Неужели ты воображал, что я способна приревновать тебя к рабыне? Зачем мне скрывать свои чувства? Ты, наверное, давно отгадал истину… Да… я люблю тебя, Парис, – прибавила Домиция, окинув артиста спокойным, величавым взглядом. – Я люблю тебя, но разве это помешает мне радоваться твоему счастью? Ты увлекся хорошенькой невольницей – в добрый час! Доставив тебе возможность обладать любимым существом, я найду путь к твоему сердцу.

– Но беда в том, что хозяин требует за девушку баснословно высокую плату: восемьдесят пять тысяч сестерций!

Домиция засмеялась.

– Что ж за беда! Ну, а если у меня не найдется требуемых денег?

– Завтра последний срок! – ответил Парис упавшим голосом.

– Так… – в раздумье произнесла Домиция. – Восемьдесят пять тысяч сестерций – не безделица; мой супруг не допускает расточительности… иногда я нуждаюсь даже в необходимом…

Парис грустно вздохнул.

– Но из любви к тебе я заплачу эти деньги, – прибавила царица.

Домиция напомнила ему, что им необходимо быть осторожными. Она посоветовала танцору отправиться на гастроли в Байю, куда обещала приехать и сама со своим двором для того, чтобы привлечь публику на представления. Хорошие сборы в этом городе могли поставить юношу вне подозрений, откуда у него взялись деньги на покупку рабыни. В противном случае доносчики Домициана проведали бы истину, что грозило гибелью не только Парису, но и самой императрице.

– Я возьму твою возлюбленную в мои служанки, – сказала Домиция. – Тогда мой ревнивый супруг убедится, что ты приходишь сюда не ради меня, предпочитая отвергнутой императрице молоденькую рабыню! – прибавила она с усмешкой.

После того как Парис ушел, Домиция, глубоко задумавшись, осталась в комнате, оттягивая по возможности обычный утренний визит на половину Домициана.

Императрица лежала на кушетке, закрыв глаза и обмахиваясь листом египетской пальмы. Юноша не смог противиться ее красоте. Сознавая свою силу, Домиция предвкушала победу и упивалась сознанием могущества. Парис пока не любил ее, но Домиция знала, что скоро настанет минута, когда кумир всех римских женщин упадет к ее ногам, готовый заплатить жизнью за миг блаженства. Гордая императрица не знала ревности. Она не могла смотреть на Лидию как на соперницу и даже хотела торопить сближение молодых людей, рассчитывая, что бедная греческая рабыня скоро наскучит пресыщенному юноше.

Время подвигалось к полудню. Домиция пошла к императору. Цезарь сидел в своем рабочем кабинете и забавлялся стрельбой. Против него стоял, прижавшись к стене, мальчик, держа кверху руку с растопыренными пальцами. Ребенок был смертельно бледен; его глаза каждый раз расширялись от ужаса, когда стрела, сорвавшись с тетивы, летела через комнату, наполняя воздух зловещим свистом и вонзаясь в стену между пальцами. Молодой невольник натягивал лук, укреплял стрелу и подавал оружие императору, который сидел на кресле, кутаясь в широкую одежду, прихлебывая из кубка вино и слушая доклады полицейского префекта, читавшего их громким, гнусавым голосом.

Вошедшая Домиция тотчас приказала невольнику вывести мальчика из кабинета. Домициан захохотал. Императрица стала рассказывать, что Парис до безумия влюбился в одну из ее служанок.

Доносчики как раз сообщили ему недавно о том же, так что Домициан поверил жене. Защита влюбленной парочки Домицией рассмешила его. Он потрепал императрицу по плечу, наставительно заметив, что низкое всегда стремится к низкому и что ей не следовало ожидать от публичного плясуна мудрости Сократа и добродетелей Катона.

Когда они остались вдвоем, Домиция порывисто подошла к императору, подняла глаза, полные слез, и потом склонилась на грудь цезаря, искусно притворяясь растроганной. Домициан крепко обнял жену, поверив искренности ее раскаяния, и запечатлел долгий поцелуй на нежном лбу красавицы.

VII

В северной части Рима, недалеко от городских укреплений, лежали сады Домиций. Сюда, в одну из уединенных вил, императрица велела поместить возлюбленную Париса.

Молоденькая гречанка дрожала от страха, когда четверо эфиопов понесли ее ночью, в закрытых носилках, по темным аллеям, с плотной шпалерой ползучих растений по сторонам. Она тревожно прислушивалась к мерным шагам невольников в ночной тишине. Осторожно откинув занавеску, Лидия решилась выглянуть из паланкина. Красноватый блеск факелов, освещая гигантские стволы деревьев, производил фантастическую игру теней, пугавшую воображение.

Наконец шествие остановилось у портала маленького мраморного дворца, обсаженного кипарисами и залитого фосфорическим сиянием месяца. Пожилая домоправительница помогла девушке выйти на крыльцо. Она приветливо улыбнулась и сказала, что ужин давно готов. Лидия пробормотала в ответ несколько невнятных слов; она рассчитывала увидеть здесь Париса, но тот не встретил ее ни у входа, ни в широкой прихожей. Достигнув атриума, гречанка с изумлением осмотрелась вокруг. Затем домоправительница показала ей спальню с раззолоченной кроватью и множеством предметов роскоши; оттуда обе женщины вступили в столовую и прошли целый ряд комнат, где скульптура, мозаика и золото придавали волшебную прелесть этому уединенному жилищу. Молодая девушка оробела.

– Это дом танцора Париса? – спросила она, окончательно растерявшись.

Ирась, домоправительница, улыбнулась и рассказала, чей это дворец.

Лидия боязливо осмотрелась по сторонам, и сияние позолоты, сверкавшей при свете лампы, представилось ей как бы внушительным отблеском царственного величия. Мысли путались в ее голове. Лидия неожиданно почувствовала себя такой одинокой среди окружающей пышности, точно морские волны выбросили ее на необитаемый остров. Мечты о счастье с Парисом разлетелись, как дым. Ошеломленная всем происшедшим, молодая рабыня не отдавала себе отчета, что с нею делается, автоматически покоряясь чужой воле. Ее переодели, подали ужин; она ничему больше не удивлялась и молчала, пугливо озираясь на незнакомые места и незнакомых людей. Наконец девушку оставили одну в столовой. Лидия едва притронулась к принесенной пище; тоска одиночества и страх сжимали ей горло. Лучи маленькой лампы, освещавшей комнату, уныло отражались в полированном мраморе стен и позолоте карнизов; тяжелый пурпурный занавес на дверях, казалось, отделял гречанку от живого мира или скрывал за собою что-то мрачное, таинственное… Она не смела оглянуться назад, не смела пройтись по блестящей, как зеркало, мозаике пола. Все это было похоже на лихорадочный бред, от которого хотелось поскорее очнуться. Балкон, выходивший в сад, был отворен, и легкий ветерок приносил оттуда ночную прохладу, колебля пламя светильника и спущенную портьеру. Между вершинами пиний сквозило звездное небо. Девушка зевнула от усталости и, нервно вздрагивая, плотнее закуталась в свою богатую одежду. Что, если Парис позабыл о ней?

В страхе Лидия наклонила голову над столом, заткнув уши и зажмурив глаза. Лидия то пристально смотрела на огонь до того, что у нее слипались веки, то пробуждалась от дремоты, пугаясь шороха в соседней комнате, и нервно зевала, впадая в задумчивость. Усталость взяла свое, и девушка крепко заснула. Через два часа, открыв глаза, она с недоумением посмотрела на сидевшего рядом юношу и, еще не успев стряхнуть с себя дремоты, разгоряченная сном и заплаканная, бросилась к нему на шею. Это был Парис. Взгляды Париса говорили яснее слов. Полусонная и счастливая, ошеломленная резким переходом от одиночества к радости свидания, она не могла сопротивляться.

Утром они проснулись в спальне. Лицо девушки горело румянцем смущения, однако на нем не было и следа печали. Она ласкала черные локоны Париса. Лидия поцеловала его покрасневшие веки, не замечая, как Парису хотелось уклониться от этой ласки.

Когда она обняла его, юноша заставил себя ответить ей, но прежнее чувство между ними исчезло.

– Что с тобою? – спросила гречанка.

Парис поднял голову, заставил себя улыбнуться, однако нежность Лидии утратила для него свою цену. Он почти не смотрел на Лидию, говорил отрывисто.

Наконец юноша вышел из дворца. Сев в экипаж, он спрятался за спущенный верх, который защищал его от солнечных лучей. Невыносимая тяжесть давила грудь Париса.

Лидия неподвижно стояла у входа виллы. Эта картина печали преследовала Париса.

Когда экипаж миновал городские укрепления, ему захотелось вернуться в объятия девушки. Он сам не понимал, что с ним делается. «Зачем я погубил ее?» – упрекал себя Парис.

Золотистые сумерки спускались на землю. Юноша проезжал по Аппиевой дороге с ее гробницами, издали доносился шум исполинского города; впереди, между ветвей кипарисов, сквозила потухающая вечерняя заря.

Парис почувствовал усталость. Лошади быстро бежали по дороге мимо обросших кустарниками мраморных памятников, которые плотно теснились один к другому, напоминая собою торжественное, триумфальное шествие смерти.

VIII

В Байе, роскошном приморском городке, куда приезжало на купанье множество богатой публики, Парис достиг еще более громкого успеха, чем в Риме.

Однако всеобщее поклонение и восторженные овации только усилили его тоску. Мужчины и женщины наперерыв осыпали его знаками внимания, зазывали к себе, и молодой артист платил любезностью за любезность, втайне потешалась над знатными покровителями. В его душе постепенно созревала ненависть к людям. Чем глубже всматривался он в человеческие поступки, тем сильнее убеждался, что везде главным рычагом является жажда наслаждений и себялюбие.

На другой день после своего приезда в Байю Парис узнал о прибытии императрицы. Неясное предчувствие подсказало ему, что эта женщина недаром явилась сюда.

Сначала актер старался не встречаться с нею, но было невозможно избегнуть случайных столкновений в театре или на прогулке, тем более что публика, собравшаяся в Байе, следила за каждым шагом приезжего артиста.

Таким образом, они встретились однажды близ Авернского озера.

Императрица приказала остановить носилки и первая подошла к танцору, протягивая ему в знак приветствия обе руки.

Свита Домиций осталась немного позади, а сама она пошла с Парисом по лесной дорожке к озеру.

Вдруг Домиция остановилась в тени густых деревьев, откуда их никто не мог увидеть, и, краснея, взглянула в лицо юноши.

– Парис, – прошептала она, робко оглядываясь на свою свиту, – знаешь ли ты, зачем я так поспешно выехала из Рима?

Молодой человек вздрогнул и отвернулся, стараясь скрыть волнение.

– Сюда идут, – сказал он.

Императрица замолчала, и они оба двинулись дальше. Лицо Домиций краснело и бледнело. Юноша украдкой посматривал на нее. Его приятно волновало, что царственная красавица добивается любви бедного актера.

Достигнув озера, императрица приказала разостлать ковры у прибрежного тростника и села на землю вместе с юношей, пока невольники разносили присутствующим напитки и кушанья.

– Говорят, что великий Вергилий почерпал вдохновение в окрестностях Аверна, – сказала Домиция, любуясь гладью озера.

С кубком в руке, разгоряченный вином, Парис принялся декламировать стихотворение греческого поэта Мосха. Императрица, вдохновившись, перебила его и докончила отрывок. Актер с восторгом прислушивался к голосу Домиций, удивляясь его гибкости. В мимике женщины так живо отражалось содержание стихов, что Парис смотрел на нее с нескрываемым изумлением. Губы красавицы вздрагивали; глаза отуманились слезами, когда она говорила о смерти Адониса. Дойдя до заключительной строфы, императрица была не в силах продолжать: волнение отняло голос.

– Из тебя могла бы выйти превосходная актриса, – сказал изумленный Парис.

– Приходилось ли тебе вести такие беседы с Лидией? – неожиданно спросила императрица.

Парис ничего не ответил; ему стало грустно. Привлекательные стороны характера молодой гречанки вдруг потеряли в его глазах прелесть; теперь он видел в ней только женщину с ребяческой душою и наивным, ограниченным умом. Не странно ли, что ему, человеку утонченно-образованному, могла она понравиться? Блестящая Домиция совершенно затмевала ее. Парис уже готов был объяснить простоту своей возлюбленной тупоумием, сдержанность – узостью понятий, а ее добродетель нагоняла на него тоску.

Императрица повторила свой вопрос и принялась подшучивать над увлечением Париса.

На обратном пути Парис был молчалив и рассеян.

Хорошо понимая причину его задумчивости, Домиция пустила в ход все свое остроумие, и ей удалось занять артиста. Разговор пошел о неудачной попытке Париса выступить перед публикой в роли Эдипа. Искусно перемешивая похвалы с порицаниями, Домиция сумела вывести юношу из апатии и даже воскресить в нем веру в свое дарование.

Парис почувствовал себя иным человеком, выслушивая мнение императрицы. Он шел рядом с ее носилками, так что их беседа не прерывалась всю дорогу. Супруга цезаря посоветовала Парису не оставлять занятий декламацией, чтобы постепенно готовиться к поприщу трагического актера. Этим она задела его слабую струну. Услышав, что ему не следует терять надежды, голова у Париса пошла кругом.

Вернувшись к себе, Парис не мог заснуть. Разгоряченное воображение рисовало ему будущность то самыми привлекательными, то мрачными красками. Парис попеременно переходил от восторга к отчаянию; сознавая свою слабохарактерность и непостоянство, он боялся и неуспеха в драматической роли, и увлечения опасной женщиной, которая одинаково могла вознести своего любимца на высоту и погубить его.

На следующий день Париса пригласили на императорский корабль для морской прогулки.

Воздух был необыкновенно прозрачен; берега ярко зеленели. Стоило Парису отвернуться от прекрасной панорамы берега, глазам представлялась увешанная гирляндами роз палуба корабля. На возвышении под балдахином лежала на пурпурных подушках Домиция, в костюме Венеры, окруженная мальчиками, изображавшими амуров, которые обмахивали повелительницу опахалами. Из каюты доносилось тихое пение.

Парис незаметно пробрался на переднюю часть корабля, где носовой парус скрывал его от взглядов. Здесь он облокотился о перила борта и вдруг почувствовал себя одиноким среди всеобщего веселья. В звуках песни Парису слышались жалобы покинутой Лидии; он стал укорять себя в эгоизме. Пение все глубже затрагивало Париса, и наконец, охваченный необъяснимой тревогой, он разразился слезами, припав головой к сложенным на перилах рукам. Рыдая, молодой человек неожиданно почувствовал чье-то теплое дыхание на своей щеке.

– Парис! – прошептал над ним взволнованный, нетвердый голос.

Актер поднял голову. Возле него стояла императрица.

– Ты плакал, – прошептала Домиция после короткой паузы.

Парис отрицательно покачал головой, грустно улыбаясь и по-прежнему повернувшись к морю. Домиция сделалась задумчивой.

– Я не могу понять, что происходит со мною! – сказал он наконец, оборачиваясь к царице.

– Зато я прекрасно понимаю! – прошептала она, наклоняясь к нему все ближе.

И, прежде чем Парис успел опомниться, Домиция прибавила, еще сильнее понизив голос:

– Ах, бедный! У тебя лицо влажно от слез.

Поцелуй коснулся его щеки, и рука обвилась вокруг шеи Париса…