355 500 произведений, 25 200 авторов.

Электронная библиотека книг » Висенте Бласко » Нерон » Текст книги (страница 29)
Нерон
  • Текст добавлен: 16 марта 2017, 01:00

Текст книги "Нерон"


Автор книги: Висенте Бласко


Соавторы: Вильгельм Валлот,Д. Коштолани,Фриц Маутнер
сообщить о нарушении

Текущая страница: 29 (всего у книги 38 страниц)

2. Храм Сераписа

После смерти императора Юлиана прошло около двадцати лет; и в провинциях, и в столицах христианство утвердилось уже прочно.

Однажды вечером, в старом университетском городе, Афинах, за прощальным ужином сидело четверо молодых людей. Перед кабачком александрийского землячества под зеленым сводом листвы болтали они за кубками красного вина о перенесенных экзаменационных заботах, о комических черточках своих учителей и о серьезности будущего. Они так заговорились, что не обращали внимания на заждавшуюся прислужницу. Самый красивый из четырех, чернокудрый полуараб Синезий из Кирены, ущипнул хорошенькую щечку девушки, когда она подавала новый кувшин. Но даже это он сделал машинально, больше по привычке; красивейший студент в Афинах был равнодушен к прекрасному полу. Он был заметно спокойнее своих товарищей. Его большие глаза сияли скорей добродушием, чем умом, а изысканная речь мало подходила к ухарскому тону остальных.

Четверо юношей собрались сегодня, так как они только что получили последнюю ученую степень. Двое были уже много лет дружны с Синезием из Кирены. Маленький, толстый, темноволосый и розовощекий, немного кривобокий Троил из Антиохии и стройный и подвижной Александр Иосифсон из Александрии сдружились с сыном ливийского патриция вследствие одинакового богатства и одинаковых склонностей. В Афинах они вели беззаботную, праздную жизнь и кроме изучения законов занимались слегка философией и филологией. У них у всех над губами пробивались темные усики.

Четвертый из них – двадцатилетний германец, несмотря на свой светлый пушок, казавшийся рядом с остальными безбородым, не совсем походил на товарищей. Но зато его они любили особенно. О нем самом знали они немного. Звался он варварским именем Вольфа и был, как казалось, низкого происхождения, хотя и богат. На друзей Вольф, не желая этого, имел громадное влияние. Другие получили хорошее разностороннее образование; Вольф, несмотря на свой дикий характер, пользовался славой ученого. Он бегло говорил не только по-гречески и латински, но и по-египетски, а также не забыл своего родного языка. Он умел петь коротенькие немецкие песенки, – воинственные призывы, распевавшиеся на северной стороне Альп, на берегу молодого Рейна.

Александр Иосифсон был иудей; род Синезиев оставался в своей трущобе верен старым греческим богам; Троил и Вольф были христиане. Троил, однако, принадлежал к разбогатевшей чиновнической фамилии, принявшей новое христианство Цезаря только внешне; сам он называл себя свободомыслящим, атеистом. Вольф глубоко верил в Иисуса Христа, но был врагом Церкви, принадлежа к одной из тех полууничтоженных сект, которых столько с течением времени распространилось среди рабов. Религиозные беседы велись только между Александром и Вольфом; Синезий разыгрывал из себя скептика, а Троил искренне смеялся над всем.

Была уже глубокая ночь, а молодым людям не хотелось расставаться. С огорчением говорили они, что должны теперь проститься с вольной студенческой жизнью. Александр Иосифсон особенно не хотел увеличить число ученых мумий – для этого отец, мать, дяди и тети слишком хорошо снабдили его средствами.

– Не важничай, пожалуйста! – воскликнул Троил, однако все согласились, что после трех лет жизни в Афинах хорошо было бы пожить такой же свободной жизнью. Но где? Константинополь и Рим каждый из них достаточно изучил во время каникулярных поездок. Раньше их привлекала Александрия, но там были родители и родственники. В маленьких университетских городках, начинавших славиться отдельными факультетами, разгуляться было негде. Карфаген был слишком благочестив. Париж – слишком грязен.

Синезий пригладил свои черные кудри и сказал тихо:

– Можно было бы остаться еще на полгода в Афинах, божественном городе муз, где все напоминает юношеству великих учителей, Платона и Аристотеля, и бессмертных поэтов, а блестящие статуи – эпоху Перикла…

– Не разглагольствуй, – прервал его Троил, – женщин поблизости нет, а на служанку этим способом не произведешь никакого впечатления. Ей ты нравишься больше, когда молчишь. Мне тоже. Знайте, что я жажду бросить как можно скорее это старое совиное гнездо. Жалко прекрасного времени! Уважаемые разбойники и домовладельцы, называющие себя афинянами, питаются окаменелой славой своего города и умерли бы с голоду у подножья Акрополя, если бы мы не имели глупости снимать их комнаты. Скажите, нашли ли мы здесь хоть одного настоящего учителя? Нас учили только тому, чему учили триста лет назад. Первый попавшийся грузчик Александрийской гавани знает мир лучше нашего.

– Да, скучны александрийские учителя, действительно, скучны!

– Против этого однообразия, – сказал Синезий, – александрийцы недавно нашли приятное лекарство. Вот уже целый семестр они обладают ученой-женщиной.

Все рассмеялись.

– Синезий хочет к Гипатии! Ему хочется повидать крестницу императора Юлиана! Этого только не хватало!

Вместо ответа Синезий вытащил из кармана письмо.

– От моего дяди. Вы знаете, он очень дружен с его высочеством наместником, он не дурак и не молод. Он советует мне ехать в Александрию… и вот: «Кроме этих выдающихся ученых в нашей Академии вот уже несколько месяцев выступает божественная Гипатия… Она прекрасна, как греческая богиня, и чиста, как христианская монахиня…»

Наступило молчание. Юноши смотрели перед собой и сделали несколько глотков.

Внезапно Троил вскочил и крикнул надменно:

– Мне кажется, что вы все влюблены в неведомую красавицу. Я не влюблен, так как любовь – бессмыслица! Но так как вы сгораете от желания увидать это чудо света, то мы едем в Александрию. Да здравствует прекрасная Гипатия – крестница бедного императора!

Но никто не обратил всерьез внимания на эти слова и грек, иудей и назарей чокнулись с полным бокалом Троила и решили с одним из ближайших кораблей отправиться в столицу Египта.

Уже через неделю представился благоприятный для переезда случай. Удобный парусный корабль отправлялся в Александрию с тяжелым грузом металла, и ветер казался попутным. Теперь, в середине июля, можно было не опасаться бурь. Таким образом, четыре друга привели в, порядок свои дела и со спокойным мужеством отправились в Александрию.

Только в течение двух первых дней Александр и Синезий страдали немного морской болезнью, а затем началось прекрасное, тихое путешествие. Судно проезжало мимо бесчисленных островов и всегда было что-нибудь новое посмотреть или рассказать.

Только на восьмой день, когда благодаря прекрасному северному ветру остались позади берега Крита, поездка стала однообразной, и молодые люди начали искать развлечений. Кроме них, на борту находились только два купца и молодой александрийский священник, с самого дня отъезда старавшийся быть около них. Он казался прекрасно осведомленным о внутренней жизни Академии, о борьбе с Серапеумом.

Корабль был еще в ста морских милях от Александрийского маяка, когда однажды, около полуночи, Вольф, не смогший заснуть в своей душной каюте, вышел на палубу, чтобы подышать свежим воздухом. Он встретился со священником, нетерпеливо шагавшим взад и вперед и, казалось, не могшим дождаться возвращения. Они обменялись коротким приветствием и несколькими безразличными замечаниями, но скоро облокотились рядом на борт и заговорили о политике и дороговизне, и, наконец, опять об Александрийской церкви.

Что бы там ни говорили о массе язычников египтян, греков и иудеев – Александрия все-таки христианский город Римской Империи. В ее окрестностях монахов больше, чем где бы то ни было на всем свете. Несмотря на это, императорское правительство равнодушно к защите христианской веры. Его высочеству наместнику время от времени, кротко или нет, приходится напоминать о том, что он христианин. Его высочество любит греческое язычество чисто эстетической, но тем не менее опасной любовью. Даже к богатым александрийским евреям он относится с симпатией. Эта равнодушная позиция правительства страны виновата в том, что Константинополь относится так консервативно к Академии, оставляет старых языческих профессоров на их кафедрах и даже назначает в учителя дочь Теона, крестницу наказанного богом Юлиана.

– Видите ли, мой друг, другие язычники довольствуются, по крайней мере, своей математикой или ботаникой. Это нехорошо, но все же может быть терпимо.

Эта же созданная адом женщина осмеливается не только преподавать греческую науку и греческую философию, но даже оспаривать святые заветы нашей веры.

А нам отдали только старый, переживший самого себя Серапеум, где сохранялась иероглифическая мудрость египтян. Она не была нам опасна, ее можно было бы уничтожить давным-давно. Пожалуй только для практики было полезно разрушить одно такое языческое гнездо.

– Так оно уничтожено? Уничтожено, как и старые гробницы? А ведь Серапеум считается красивейшим зданием на всем побережье Средиземного моря!

– Здание, быть может, стоит еще и теперь, – сказал священник. – Во всяком случае далеко не шутка уничтожить это гнездо. Серапеум настолько же храм, как и крепость. И потом вы же знаете, спокон веков среди египтян и греков он считается величайшей святыней. Даже среди христианского простонародья распространено суеверие, что благословение страны, то есть разлив Нила, связано с существованием большой статуи Сераписа.

– Так он еще цел?

– Боюсь, что в данную минуту его уже нет. Как кажется, в Константинополе заговорили решительно, и его высочество получил строгий императорский приказ сравнять с землей языческие постройки страны. Такому приказанию даже его высочество должен подчиниться. И к этому прибавлен категорический приказ использовать для разрушения храма машины, построенные Теоном, отцом Гипатии – для персидских войн своего покровителя Юлиана. Тяжелые осадные орудия только на Серапеуме можно испытать как следует. Теон и Гипатия, конечно, будут довольны.

Вольф угрюмо смотрел в темноту ночи; ярче чем по ночам на Афинском Акрополе сверкал Орион. Не простившись и не поблагодарив, оставил он священника. Но он не мог вернуться в каюту. Все снова взглядывал он на юг, где лежала Александрия и куда после долгого ученья должен был он вступить в самый разгар борьбы земли с духом.

Он оставил при себе рассказы священника и потому лучше товарищей понял то, что они увидали, когда на следующее утро вступили в новую гавань Александрии. Там, где обычно прибывающий корабль окружали сотни коричневых лодочников, – с диким гамом предлагавших свои товары и свои лодки, где обычно еще до того, как падал якорь, начиналась торговля – плоды и рыбы влетали на борт, а монеты сыпались вниз – теперь к прибывшим явился один старый ленивый перевозчик. Он сразу перевез всех на землю. Багаж они должны были оставить на судне. Так же пусты были набережные вдоль всей портовой улицы. Громадный город казался вымершим: сегодня должны были разрушать Серапеум. Перевозчика не пустила слабость. Было бы интересно посмотреть, услышать треск. Да, но стране это принесет несчастье. Нил, наверное, не поднимется в этом году, но ведь императору в Константинополе нет дела до голода в Александрии.

Перевозчик поплыл в своей лодочке обратно, чтобы перевезти ящики и сундуки, и друзья вместе со священником стояли одни на пристани. Казалось, что на бесконечной портовой улице царит праздничный отдых. Налево, где улица превращалась в площадь, виднелись рядом обе враждебные резиденции, недалеко от воды – собор, а глубже к городу – Академия. Но ни один молящийся не входил в церковь, ни один ученик – в школу. Только на отдаленной береговой улице, ведшей мимо собора ко дворцу наместника, замечалась жизнь. Вдали перед дворцом стояли, выстроившись, солдаты.

Внезапно новоприбывшие уловили над легким шумом волн отдаленный звук, похожий на начало урагана, и, не говоря ни слова, они зашагали по хорошо знакомым улицам ближайшим путем к Серапеуму. Они вышли из нового греческого квартала и, миновав несколько уличек египетского квартала, пораженные бедностью и грязью этих несчастных глинобитных хижин, вдруг после резкого поворота очутились на колоссальной площади Серапеума, от которого их отделяла пятидесятикратная человеческая стена. Посредине пространства на небольшой возвышенности все еще возвышался почти неповрежденный храм, хранивший статую могучего божества и тысячелетние сокровища иероглифической мудрости.

Сквозь колоссальные колонны можно было видеть могучую внутреннюю постройку, служившую жильем, библиотекой и школой египетским жрецам. Двери были сорваны, и под колоннами лежали груды книг. Также впереди, где стоял отдельный колоссальный храм святого бога Сераписа, святыня не осталась нетронутой. Стены остались в целости, и только острый глаз Вольфа различал тонкую трещину, прорезавшую стену святилища.

Когда друзья достигли площади, священник отделился от них. Молодые люди узнали сейчас же, что значила эта воцарившаяся тишина и чего ждали: два часа тому назад солдаты наместника, несмотря на его отсутствие, начали правильную осаду пустого Серапеума.

Гнев Сераписа должен был сейчас разразиться! Гранитный таран колоссальной стенобитной машины после трех ужасных ударов даже не покачнул колонны. Были отправлены гонцы к наместнику и к Теону, строителю стенобитни.

Толпа ждала.

– Я здесь у себя дома, – сказал Вольф и показал пальцем на башнеподобную стену черного здания на углу переулка, ведшего от Серапеума к кладбищу египетского квартала.

– Там? – удивился Александр, – в заколдованном доме? Там ведь живет старый вояка!

– Мой отец.

Друзьям не осталось времени для удивления. Тем же путем, каким пришли они, медленно приближалась странная процессия. Сперва несколько священников и воинов, за ними старый, сгорбленный седовласый Теон, а рядом, заботливо его поддерживая, но гордо выпрямившись, шла стройная молодая женщина. Друзья увидали только белое шерстяное платье, темное покрывало, бледные щеки и пару громадных глаз, но это, очевидно, была Гипатия, с именем которой приехали они из Афин За Теоном и его дочерью теснилось более ста юношей, в которых по их однотонным, широким, черным шапочкам можно было узнать учащихся.

Над площадью поднялся гул: строитель пришел, а наместник отказался явиться. С тысячью приветственных или гневных возгласов толпа раздвинулась перед пришедшими. Совсем близко от друзей прошла Гипатия. Ее удивительные черные глаза, не отрываясь, смотрели на отца, которому она что-то тихо говорила. Она не видела ничего, но друзья разглядели ее, и Вольф так сжал плечо Троила, что тот застонал, а Александр сказал не проронившему ни слова Синезию:

– Ни звука, молчи!

Друзья присоединились к студентам, отделявшим Гипатию от толпы, и медленно продвигались недалеко от нее. Без слов, с одинаковым чувством в душе: хорошо, что мы здесь!

Шагов через пятьдесят им пришлось остановиться. Густая цепь солдат пропустила только офицеров, священников и Теона. Остальные должны были остаться. Подняв руки, Гипатия еще раз подошла к отцу.

– Не делай этого, не делай этого!

– Я должен! – ответил Теон. – Таков приказ из Константинополя. И потом они говорят, что полуторалоктевые никуда не годятся. Мои машины! Они плохо установлены. Они были рассчитаны против стен Ниневии, которые на три четверти локтя толще этих. Так вот я посмотрю…

– Не делай этого!

Теон повернулся, чтобы идти.

Тогда Гипатия отбросила свое покрывало, простерла руки к офицерам и крикнула так громко, что народ должен был услыхать ее:

– Заклинаю вас, не делайте этого! Дайте мне возможность поговорить с императором. Величие эллинства сияет с высоты этих колонн! Вы должны были бы охранять ее, охранять во имя императора! Вспомните об императоре Юлиане!..

Как зачарованные, слушали окружающие вдохновенную женщину. Но издали, со всех сторон поднималась нетерпеливые крики:

– Теон!

Внезапно Теон отделился от своей дочери и направился на возвышенность к одной из средних колонн, где был установлен гигантский таран.

Он стоял наверху под сотней тысяч любопытных глаз и спокойно, как в аудитории, объяснял нескольким офицерам секрет орудия. Вольф угадал, что были упущены две подробности. Гранитный таран был плохо направлен: он должен был бить в самую середину колонны. Главное же, таран поставили так, как следовало для большого расстояния, здесь на меньшем пространстве надо было укоротить некоторые канаты и поднять два рычага. Вольф видел, что теперь эти изменения по приказу офицера были выполнены. Никто не слыхал, что говорилось наверху. Все видели только, как Теон сам подошел к орудийной прислуге, приказал еще немного укоротить канат и показал затем, какой рычаг следовало опустить, чтобы привести орудие в действие. Трижды должен был человек у рычага повторить нужное движение. Потом Теон со всей доступной его дряхлым ногам быстротой подошел к колонне и показал пальцем место, куда гранитный блок должен был ударить своим тупым концом. Улыбаясь в уверенности своего знания, стоял старик, что-то говорил, и вдруг это случилось. Сам ли Теон по своей рассеянности дал приказ или смущенный солдат самовольно нажал рычаг, или, наконец (как в следующее воскресенье рассказывали во всех церквах) в дело вмешался слетевший с неба розовый ангел, этого так никто и не узнал. Солдат вскрикнул, машина заскрипела, и почти в ту же секунду ударился гранитный блок в колонну. Теон еще улыбался, и с громовым треском совершилось разрушение. Сперва упала намеченная колонна и могучие каменные стропила, которые она поддерживала на огромной высоте; затем повалилась соседняя, увлекая за собой половину крыши и еще кусок третьей. Толпа, затаив дыхание от напряжения, продолжала ждать, и тогда снова, из глубины непроницаемого облака пыли, раздался новый громовый удар. Храм рухнул.

Мгновение было тихо; потом люди закричали еще громче, чем грохотали строения.

Конечно, не все зрители были испуганы. Некоторые затянули победный псалом. Тысячью голосов зазвучал он, заглушенный криками ужаса тех, кто узнал, что профессор был убит, а много солдат ранено. Но под пением и воплями поднимался над площадью стотысячный крик:

– Серапис покарает теперь свою страну голодом.

– Хлеба! Император должен дать нам хлеба! Долой священников! Долой наместника! Да здравствует наместник! Долой императора! Да здравствует Гипатия! Слушайтесь Гипатию! Где Гипатия?

Гипатия упала без чувств, когда она перестала видеть своего отца. Вольф подхватил ее и начал командовать студентами, как будто был их начальником.

– За мной, в заколдованный дом. Клином сквозь толпу. Топчите всякого, кто не посторонится. А кто будет сопротивляться – нож. Мы понесем ее. Вы двое и я.

И клинообразная кучка студентов с бесчувственной женщиной в середине, как корабль в людском море, спокойно и безостановочно достигла заколдованного дома.

Там на пороге стоял старый солдат. С добродушной насмешкой смотрел он на шествие студентов, на дочь Теона и несших ее юношей. Внезапно он узнал Вольфа.

– Ули! – воскликнул он и, не желая выказывать своих чувств перед посторонними, сжал кулаки. На нем все еще было что-то вроде военной формы. Рукава были засучены, а когда он сжал кулаки, мускулы напряглись, как у кузнеца.

– В добрый час…

– Будь он проклят этот час! – крикнул Вольф.

– Несите бедняжку внутрь. Синезий, ты знаешь толк в медицине, дай служанке необходимые указания. Ты, Александр, приведешь доктора. Я останусь здесь и не впущу никого!

И молча Вольф встал рядом с отцом.

Отсюда тоже можно было ясно видеть Серапеум.

Как ни был слаб ветер, облако пыли стало рассеиваться. Около гигантского тарана началось движение. Студенты внимательно изучали его, а солдаты медленно подвигали на низких колесах к четвертой колонне. Раненых унесли. Гора обломков, образованная упавшими колоннами, была ужасна, но за ней открылось нечто чудесное. Справа и слева стены святилища разрушились, но как раз позади свергнутых колонн, среди осколков блестела сквозь осевшую пыль серебряная статуя божества. Протяжный крик поднялся над толпой. Серапис сотворил чудо, чтобы спасти страну и свое изображение!

Не говоря ни слова, отец Вольфа вошел в дом и скоро вернулся с топором в руке. Медленно пошел он к храму среди боязливо расступавшегося народа. Его седые волосы и широкие плечи возвышались над толпой. Не поклонившись, прошел он мимо кивнувшего ему архиепископа, поднялся на возвышенность и достиг разрушенного святилища. Как по ровным ступеням, поднялся он по обломкам до груди статуи. Потом прикинул расстояние и поднял топор. Толпа рванулась, намереваясь помешать разрушению. Солдаты едва могли сохранить свои ряды, в двух местах завязывалась свалка…

Трижды поднимал старый воин топор, трижды, подобно жрецу, взмахивал он им над серебряной бычьей головой божества, наконец, с грохотом опустил лезвие, и в ответ раздался ужасный крик народа. Серебряная оболочка лопнула, обнажив черное дерево. Снова опустил он топор, и еще раз. Тогда статуя раздалась, и испуганно раздалось со всех сторон:-Дьявол! Дьявол! – черная крыса выбежала из середины статуи. Толпа кинулась к третьему пункту цепи солдат, и началась кровавая схватка.

Несколько времени стоял еще старый солдат на своем мраморном пьедестале, нанося удар за ударом идолу. Он вернулся в свое жилище, сжимая в руках топор.

Вечером этого дня во всех церквах сообщалось известие сигнального аппарата большой пирамиды, что Нил поднялся до шестидесяти локтей. Христианский Бог оказался хорошим Богом, дававшим хлеб так же, как Серапис. Александрийский народ ликовал перед дворам архиепископа.


    Ваша оценка произведения:

Популярные книги за неделю