Текст книги "Нерон"

Автор книги: Висенте Бласко

Соавторы: Вильгельм Валлот,Д. Коштолани,Фриц Маутнер
сообщить о нарушении

Текущая страница: 34 (всего у книги 38 страниц)

II

В то время когда Парис задремал от изнеможения, Домициан, владыка Рима, сидел на своем роскошном ложе, страдая мучительной бессонницей. Уже не раз подносил он к губам сонное питье, стоявшее на столике под тяжелым пурпурным балдахином кровати, но целебный напиток не действовал, и раздосадованный император выплеснул лекарство на львиную шкуру, лежавшую у его ног на мозаичном полу. В спальне горел одинокий светильник, скудно освещая окружающее великолепие обстановки. Глаза Домициана были задумчиво устремлены на красноватое пламя, над которым вилась легкая струйка дыма, тянувшаяся к отворенному окну. Оконная занавесь по временам шевелилась от ветра, и тогда недоверчивый взгляд императора останавливался на ней; цезарю казалось, что там притаился убийца, подстерегающий свою жертву. Но в комнате все было тихо: невольники спали в своих каморках, и глубокая тишина, царившая вокруг, нарушалась только монотонными шагами часовых и отдаленным журчанием фонтана. Из всех обитателей громадного дворца бодрствовал только обладатель этого немалого мертвого великолепия, равнодушно смотревшего со стен и потолков на мучения грозного властелина. Из небольшого отворенного окна виднелись крыши домов, блестевшие при лунном свете, а вдали над ними выступал Капитолий. Император закутался в узорный плащ, надел обувь и подошел своей тяжелой походкой к окну. Несколько минут он молча смотрел на мерцавшие звезды, на заснувший гигантский город, окутанный воздушной фиолетовой дымкой, и глаза Домициана закрылись, его дыхание сделалось ровным, как будто он наслаждался ночною прохладой, видом звездного неба и панорамой Рима в серебристом тумане.

Но вдруг резкий поток воздуха коснулся его лица; император вздрогнул, нахмурился и, отвернувшись от окна, пошел к дверям: довольно тонкие ноги и тяжеловесный корпус мешали быстроте его движений.

– Антоний! – крикнул он, заглядывая в соседнюю комнату.

В спальню прошмыгнул карлик; он остановился у дверей, зевая, почесывая курчавую голову и сердито протирая заспанные глаза. Домициан снова сел на постель и подозвал к себе уродца.

– Сон не повинуется даже властителю Рима! – заметил император слегка смягченным тоном. – Он приходит или бежит от человека по своей собственной прихоти. Сегодня я спал не более трех часов; боги не милостивы к твоему государю, Антоний, тебе следует хоть немного развлечь меня.

– Чем может угодить тебе жалкий горбун, великий государь? – спросил карлик, сворачиваясь на львиной шкуре у ног цезаря. Домициан провел рукою по его курчавым волосам, потрепал морщинистые щеки своего любимца и опять погрузился в мрачную задумчивость. Немного спустя он с грустной улыбкой сказал карлику:

– Мы с тобой пара: ты калека, а я страдаю бессонницей, то и другое происходит от нездоровья.

– Да, господин, я ношу горб, а ты корону; то и другое – безобразие, – сказал, вздыхая, Антоний. Он положил голову на колени Домициана и прибавил плаксивым тоном: – Как бы я хотел еще уснуть, мое убожество не препятствует этому!

Но император не отпускал от себя усталого карлика.

– Если скучно, то вот твой грифель, а вон – видишь? – притаилась муха, – кивнул Антоний.

Домициан, который с увлечением охотился за мухами, засмеялся и, взъерошив обеими руками волосы карлика, шутливо ответил:

– А хочешь, я вырву, ради смеха, все твои волосы поодиночке?.. Но не бойся: сегодня мне не до мух, а тем более я не стал бы мучить своего верного слугу. На кого можно так положиться, как на тебя, Антоний?

– Ого! – недоверчиво отозвался карлик.

– Не веришь? – спросил Домициан. – Разве тебе не известно, что могущественный владыка окружен обманщиками? Да, мой милый, положение государей очень грустно: мы жертвы людского вероломства.

– Итак, я твой единственный друг? – спросил карлик, решаясь поразить своего господина.

– Единственный, которому я доверяю.

– Но у тебя есть Домиция, твоя жена.

При этих словах Домициан сделал резкое движение коленями; голова карлика соскользнула и ударилась о металлический борт кровати. Прижав ладони к ушибленной щеке, Антоний принялся громко стонать, жалобно посматривая на императора. Но, едва заметив пристальный, зловещий взгляд и крепко сжатые губы цезаря, Антоний замолчал. Он отнял руки от лица и низко опустил голову. Теперь ему стало ясно, отчего владыка Рима страдал бессонницей. Этот взгляд, это невольное движение служили доказательством, что городские сплетни дошли до слуха Домициана.

Страшное сомнение в верности Домиций лишало императора сна. Злорадный карлик нашел средство отомстить своему государю за ночное беспокойство. Когда Домициан с трудом поднялся на ноги и стал прохаживаться взад и вперед медленным, неровным шагом, Антоний растянулся на ковре.

– Кто позволил тебе говорить о Домиций? – спросил император, судорожно схватив рукою занавесь над своей постелью.

Карлик захихикал.

– Говорить о Домиций? Ну, государь, тебе было бы немало хлопот, если бы ты приказал молчать о ней всем посетителям римских кабачков. Согласись сам, что тайны очень легко становятся известны всем.

Домициан, стоявший у канделябра, почти со страхом взглянул на карлика, между тем как Антоний валялся по ковру, как обезьяна, строя отвратительные гримасы.

– Известны всем? – повторил император почти беззвучным, прерывающимся голосом. – Что ты хотел этим сказать?.. Я думал…

– Видишь ли, государь, – отвечал шут, прикидываясь растроганным, – мне больно говорить о таких вещах, но я никогда не боялся высказывать правду сильному, недаром ты назвал меня истинным другом… – Карлик запнулся и, покачиваясь на ковре, неожиданно добавил: – Разве ты не говорил этого?

Домициан кивнул головой.

– Ну, – продолжал Антоний, ехидно отчеканивая каждое слово, – в таком случае я готов оказать тебе хотя горькую, но тем не менее важную услугу. Говоря откровенно, упоминать одно имя и намекать на одно постыдное дело так же опасно, как быть виновным самому. Но я знаю, что ты готов ко всему, что я не сообщу тебе ничего нового. Тебе известно так же хорошо, как и мне, как целому городу, как…

У Антония сорвался голос от радостного волнения.

– Что? – с горечью крикнул император, мучимый страшным подозрением. – Что же мне известно? – прибавил он, опомнившись и понижая голос.

Карлик подполз к его ногам, начал их гладить ладонью и спросил с таинственным видом:

– Ты знаешь танцора Париса, которому римские матроны так охотно дарят свои взгляды и улыбки? Этот плясун так строен и красив, что даже одна высокопоставленная особа охотно любуется им…

Грудь Домициана судорожно поднималась, но он сдержал волнение и с притворным равнодушием попросил шута рассказать что-нибудь о молодом актере.

– Во-первых, это тот самый артист, которому Марциал посвятил эпиграмму, известную целому городу, – сказал Антоний.

Затем последовало описание красоты Париса, причем карлик со вздохом противопоставил ей собственное безобразие, мешающее ему нравиться государыне. Любимец императора похвалил ловкость танцора, представил его приятную манеру говорить, рассказы о многочисленных любовных успехах юноши и намекнул, что ни одно женское сердце не может устоять против его очарования, когда он исполняет женские роли. Жена одного римского сановника, по слухам, разорилась в угоду Парису, другая исчахла от страстной любви, а некоторые влюбленные лишили себя жизни.

– Говорят даже, – прибавил в заключение Антоний, – что одна очень, очень важная особа заинтересована им, но не будем толковать о том, мой добрый государь; неосторожное слово как-то нечаянно сорвалось у меня с языка!

Слушая карлика, Домициан нахмурил брови и подошел к окну; в эту минуту у дверей появился караульный, который доложил императору, что Парис ожидает в атриуме.

Антоний вскрикнул от неожиданности. Артерии на лбу Домициана раздулись, лицо побагровело, однако он сохранил наружное хладнокровие и спокойно потребовал к себе центуриона Силия, распорядившись, чтобы стража стояла наготове.

Император, не говоря ни слова, так долго смотрел в упор на стоявшего перед ним в смиренной позе начальника отряда, что тому стало наконец не по себе; увидав замешательство воина, Домициан произнес:

– Могу ли я на тебя положиться?

– Я солдат Римской империи! – с гордостью отвечал Силий.

– Прекрасно, – кивнул император.

Он прошелся по спальне и, остановившись напротив центуриона, сказал несколько дрожащим голосом:

– Спрячься здесь, в соседней комнате! Если я отпущу Париса со словами: «Я доволен тобою!» – то отведи его немедленно в клетку львов, назначенных для представления в цирке, понял?

Император запнулся, но, заметив полное бесстрастие в лице Силия, прибавил, стараясь сохранить царственное величие в осанке:

– До меня дошли слухи, что этот актер бунтует народ, подстрекая римлян к восстанию.

Центурион по-прежнему молчал. Это немного смутило Домициана, и он нерешительно добавил:

– Если я скажу ему: «Берегись в другой раз возбуждать гнев твоего государя», – отведешь артиста домой.

Оставшись наедине с Антонием, Домициан неподвижно прислонился к нише окна и, слегка наклонив голову, пожирал глазами занавесь на дверях, откуда с минуты на минуту мог появиться ненавистный соперник.

Шуту страстно хотелось расспросить императора о многом, но неподвижные черты повелителя и мрачный взгляд исподлобья внушали карлику невольный страх. Однако он с любопытством ожидал прихода Париса. В глазах Антония все это походило на представление на арене цирка, когда перед зрителями появляется беззащитный заяц, который не чувствует, что к нему неслышной поступью подкрадывается тигр.

Недоверчивый, суровый Домициан после Антония, служившего ему игрушкой, дорожил еще только одним существом в целом мире. Это была его жена Домиция. Цезарь действительно любил ее. Пленившись ее красотой на представлении в цирке, Домициан отнял молодую женщину у законного мужа, Элия Ламии, и таким образом она сделалась императрицей Рима. Император ревниво оберегал Домицию от соприкосновения с внешним миром, как драгоценное произведение искусства, которое опасно подвергать действию солнца и ветра. По его мнению, жена должна была любить этот затворнический образ жизни и довольствоваться обществом своего царственного супруга. Между тем под внешним равнодушием Домиций скрывалась необузданная, пылкая натура; она не могла примириться с неволей в золотой клетке. Одинокие упражнения императора в метании диска, в гимнастике и охоте за мухами вскоре сделались для нее невыносимыми, хотя молодая женщина сначала потворствовала всем прихотям Домициана и только понемногу начала обнаруживать свое пристрастие к удовольствиям. Цезарь пошел на уступки, позволив жене изредка посещать театр. Мучимый ревностью, Домициан решился следить за любимой женщиной, бывая вместе с нею в театре: скрытный по природе, император легко угадывал чужие хитрости, и его было невозможно провести. Он тотчас заметил, что Домиция вспыхивала румянцем при появлении молодого актера. С этой минуты цезарь начал жестоко страдать.

Заслышав в галерее приближающиеся шаги, император почувствовал замешательство. Он не знал, как начать разговор с Парисом. Как далеко могут идти расспросы, не унижая царского достоинства, как отнесется к ним Парис, что он подумает о странной прихоти императора потребовать его во дворец в глухую ночь? Не было ли глупостью позвать его сюда?

Но сделанного не поправишь, и теперь Домициану предстоит унизить себя перед жалким плясуном.

Когда шаги приближающихся людей стали слышны в соседней комнате, цезарю так сильно ударила в голову кровь, что у него потемнело в глазах; а когда из-за складок дверной занавеси выступила грациозная фигура Париса, несчастный Домициан подумал, что он сам, со своим расплывшимся корпусом и плешивой головой, играет здесь роль подсудимого перед лицом обворожительного Адониса. Луч благоволения Домиций коснулся этого юноши, возвысив его и сделав неприкосновенным в глазах императора.

Парис, несмотря на свою тревогу, старался держать себя непринужденно; он принял изящную позу, осмотрелся вокруг, и так как Домициан молчал, то актер заметил, что он явился на зов государя. Его слова были сдержанны, в них не было ни гнева, ни самоуничижения. Соперник Домициана тотчас понял, что творится в душе владыки Рима; он скромно опустил голову, зардевшись, в свою очередь, ярким румянцем.

Цезарю стало ясно, что Парис щадит его, и, оскорбленный таким снисхождением, он решился показать, какая неизмеримая бездна отделяет наемного плясуна от венценосца. Домициан опустился на свое ложе и сказал, презрительно улыбаясь:

– У меня бессонница, пляши!

– Что такое, великий государь? – спросил Парис, встрепенувшись.

– Позабавь меня, мне скучно. Пляши! – грубо ответил император, между тем как шут, наблюдавший с хихиканьем эту сцену, злорадно прищелкнул пальцами, что вызвало, однако, неодобрительный взгляд со стороны Домициана.

– Танцевать? В такое время? – изумился задетый артист.

Наступило молчание. Император в раздумье смотрел себе под ноги, но потом, как будто очнувшись, устремил сверкающий взгляд на соперника.

– Почему же нет? – ледяным тоном спросил он. – Мне часто хвалили твое искусство, но я не имел еще случая полюбоваться им вблизи. Как тебе известно, я близорук и не могу хорошенько следить за театральным представлением. Может быть, мы сделаемся друзьями, если ты мне угодишь. Танцуй же! Предоставляю тебе выбрать какой угодно танец: для меня это безразлично.

Парис поднял зардевшееся лицо, и его губы сжались с выражением горечи.

– Ты шутишь, повелитель, – прошептал он тихим, сдавленным голосом, – тебе хочется посмеяться надо мною!

Домициан непринужденно расположился на подушках своего пышного ложа, как бы готовясь к ожидаемому зрелищу.

– Шучу? – возразил он, тонко улыбнувшись и наслаждаясь унижением своей жертвы. – А если бы я даже шутил, что тебе до этого? Но я не шучу! Мне хочется изучить по твоим движениям искусство нравиться женщинам. Говорят, будто бы ты сделал рогоносцами всех римских мужей. Покажи свой талант, исполни в танцах женскую роль.

Последние слова, произнесенные с особенной небрежностью, поразили Париса, как удар ножа.

Судорожно держась за спинку стула, молодой человек стоял совершенно уничтоженный, и его побледневшие губы дрожали.

– Я не стану танцевать, – произнес он глухим голосом, решительно тряхнув головою.

Домициан в изумлении вскочил с кровати и долго смотрел на смертельно бледного артиста.

– Ты не хочешь повиноваться? – спросил сквозь зубы император. Теперь он говорил тихо, без гнева, уставившись глазами в пол. Парис, готовый ко всему, неподвижно стоял, опустив голову.

После продолжительной паузы император позвал раба, которому велел поправить пламя канделябра, а сам перешел с постели в кресло. Невольник удалился. Домициан впал в задумчивость, как будто совершенно забыв о присутствии танцора. Наконец он с расстановкой произнес:

– Ты слишком горд, Парис.

Актер, успевший прийти в себя, был удивлен милостивым тоном повелителя и с облегчением вздохнул.

– Великий государь, что будет с человеком, если отнять у него самоуважение? Ведь он тогда уподобится животному!

Домициан кивнул головой. Слова артиста внушали ему невольное почтение. Император понимал, что он имеет дело не с презренным плясуном и комедиантом, но с человеком, который сознает свое достоинство и не позволит запугать себя угрозами. Это соединение почтительности и твердости понравилось Домициану-монарху.

– Я не сержусь на твой отказ, – спокойно сказал Домициан, сохраняя в лице какое-то мечтательное выражение, – не могу не сознаться, что мне нравится в тебе стойкость. Ремесло плясуна презренно, но сам ты, по-видимому, человек благородный.

После этого цезарь встал и вышел в соседнюю комнату, где прятался центурион. В голове императора созрел новый план.

– Силий! – прошептал он.

Начальник стражи тихо приблизился к императору.

– Надеюсь, что ты не проболтаешься? – не без тревоги заметил тот.

Центурион приложил руку к сердцу и хотел поклясться в своем молчании, но Домициан перебил его.

– Ступай в левый флигель дворца и прикажи разбудить Домицию, – сказал он едва слышно, наклоняясь к уху удивленного Силия. – Никаких объяснений! Императрица должна немедленно прийти ко мне.

Начальник стражи торопливо ушел, а Домициан сделал несколько шагов вслед за ним.

Между тем, пользуясь отсутствием императора, карлик Антоний старался завязать беседу с Парисом. Неожиданно выведенный из своей задумчивости, молодой актер почти со страхом взглянул на шута, который приполз к нему и начал шептать о чем-то; но юноша не слушал карлика, отвечая на его слова только рассеянным взглядом.

Когда Домициан вернулся, Антоний отошел. Цезарь, заложив за спину руки, неторопливо ходил по комнате, изредка поглядывая на Париса.

– Скажи, правда ли, что ты опасен женщинам? – вдруг спросил император, стараясь придать беззаботный тон этим словам.

«Наконец-то!» – подумал Парис.

– Я полагаю, великий государь, – возразил он с особенным ударением, – что, напротив, женщины опасны для меня…

Домициан взглянул на него вскользь и провел рукой по своему голому черепу.

– Клянусь Юпитером, твой ответ удачен! – засмеялся император. – Но скажи мне, сколько любовных интриг завязывается у тебя каждый месяц?

Парис, понявший, под прикрытием юмора, чувства императора, задумался.

– Государь, – ответил он после некоторой паузы, и в его словах почувствовалось тщеславие, – если бы я ответил каждой женщине, то у меня не хватило бы ни времени, ни сил: ведь я не божество, а слабый смертный; но, кроме того, знай, что я не только презираю женщин, но вместе с тем и боюсь их.

– Однако они все сходят по тебе с ума! – перебил император. – Почему же ты их боишься?

– О великий государь, – ответил Парис, стараясь сохранить свою непринужденность, – благоразумие часто перевешивает любовь. Артисты не герои; оружием служат нам слово, музыка, кисть, резец, но мы не привыкли носить меча, и если захотим наслаждаться любовью, то избегаем опасности, тогда как для других, более воинственных людей опасность играет роль лучшей приправы к любовным похождениям. Но художники избегают излишних беспокойств. Неужели ты полагаешь, что я решился бы подвергнуться гневу всех тех мужей, жены которых выказывают мне внимание?

– Так тебе приходится иногда отклонять лестные предложения? – спросил Домициан, пронизывая взглядом юношу.

– Я не могу любить женщину, уже любимую другим мужчиной!

Домициан слегка покраснел.

– А что ты будешь делать, если тебя полюбит чужая жена и станет добиваться твоей взаимности? – тихо, почти робко спросил Домициан, опускаясь на стул.

– Гораздо легче уклониться от любви женщины, чем от ненависти мужчины, – в раздумье ответил танцор.

В первый раз в жизни Домициан растерялся. Впервые он видел человека, говорившего так откровенно, что ему хотелось верить.

– На твоем месте я постоянно руководствовался бы этим изречением, – серьезным, но ласковым тоном заметил император. – Мне самому было бы жаль, если бы ты сделался жертвою обманутого мужа. Избегай сластолюбивых римских матрон! Наемный убийца за два динария может зарезать тебя из-за угла. Улыбка женщины оплачивается иногда ценою жизни.

Парис хорошо понял скрытый смысл этих слов.

– Но и мужья, в свою очередь, – отвечал он, – должны способствовать охранению своей чести.

– Понимаю, – пробормотал Домициан. – Значит, в Риме есть неблагоразумные супруги, которые не хотят оказать тебе поддержки в благородных стремлениях?

– Гнев отвергнутой женщины также опасен… – прошептал актер, как будто про себя, полузакрывая вздрагивающие веки.

Недоверчивая душа Домициана смягчилась, он вздохнул свободнее; тяжелый камень скатился с его сердца: ему стало ясно, что Домиция не нарушала супружеского долга ради любви к Парису. Никто не осмеливался оспаривать у императора обладания любимой женщиной, она безраздельно принадлежала только своему царственному любовнику! Человек, подозреваемый Домицианом в вероломстве, был далек от преступных замыслов. Это сознание на минуту преобразило владыку Рима. Человечество показалось ему вдруг менее ненавистным; если бы он мог найти хотя одну неподкупную душу, то охотно приблизил бы такого подданного к своему трону, чтобы замкнуться в тесном общении с преданным существом, презирая всех остальных.

Под влиянием такого благоприятного момента император подошел к юноше и взял его за руку.

– Твои слова мне нравятся. Если бы ты мог заглянуть в мое сердце, то убедился бы, что я начинаю чувствовать к тебе доверие.

Молодой человек вздрогнул, инстинктивно отнимая руку. Император с неудовольствием отошел. Актер пролепетал несколько слов благодарности, раздумывая про себя, была ли его гибель делом решенным, или он мог на этот раз поверить благосклонности человека, изумлявшего всех загадочностью своего характера.

Между тем Домициан, разгневанный, что он так поспешно высказался и что его великодушный порыв был встречен недоверием, погрузился в молчание. Ядовитые сомнения снова закрались ему в душу.

Если Парис был невиновен, то Домиция могла питать к нему преступную любовь. Для Домициана было плохим утешением, что танцор отвергал пылкое чувство царицы, страсть которой, пожалуй, еще сильнее разжигалась препятствиями. О, в таком случае владыка Рима был жалким нищим в сравнении с пленительным юношей, добровольно отталкивающим от себя то, чего напрасно жаждал несчастный Домициан!

Императрица вошла в комнату легкой поступью, с веселой улыбкой на свежем лице. Молодая женщина приблизилась к мужу, ласково прошептав ему приветствие и протягивая руку, которую тот взял после минутного колебания. Домиция держала себя со свойственным ей спокойным достоинством.

Стыдливо опустив ресницы, она с притворным замешательством подставила императору для поцелуя свой белый лоб и удивленно вскинула глаза, когда Домициан отстранил ее рукою. Только тут императрица заметила присутствие постороннего, стоявшего в тени. Едва уловимое подергивание губ обнаружило ее волнение; она узнала Париса.

Она притворно зевнула, заметив, что теперь ей было бы приятнее спать, чем любоваться пляской.

Парис также не скрывал своего неудовольствия под пристальным взглядом врага, и, когда император в нерешительности замолчал, юноша осмелился попросить, чтобы его отпустили, потому что он смертельно устал.

Император, видя, как ускользает от него роковая тайна, обратился к Домиций.

– Попытай счастья, дорогая, – сказал он непринужденным тоном. – Из-за бессонницы я позвал этого юношу, чтобы он развлек меня, но Парис отказывается танцевать; попроси его ты, может быть, он скорее исполнит твое желание.

Молодой актер закусил губы, и, когда Домиция с величественным и благосклонным видом сделала несколько шагов в его сторону, он отступил назад, бросая на императора умоляющие и недовольные взгляды. Действительно, вид Домиций, которая с притворной робостью и вкрадчивой лаской просила Париса доставить ей удовольствие своим искусством, внушал артисту такое отвращение, что оно проступило на лице.

– Оставь его, милое дитя, – сказал Домициан жене. – Я вижу, бедному юноше нужен отдых.

Затем, обратившись к Парису, Домициан позволил ему удалиться.

Когда в спальню вошли слуги, которым предстояло проводить актера, цезарь еще раз обернулся к нему и, поглядывая на дверь комнаты, где скрывался центурион, пробормотал вполголоса:

– Остерегайся навлечь на себя гнев своего государя!

Парис вышел, почтительно поклонившись.

Домициан, сидя на постели, молча слушал болтовню.

Домиций, кивая головою, когда жена передавала ему городские новости или советовала развлечься игрой в шашки и стрельбой из лука. Наконец молодая женщина со смехом указала на храпевшего Антония.

– Не ущипнуть ли его за ухо? – спросила она, улыбаясь. – Или лучше капнуть ему на нос горячей смолой из светильника?

Но недовольный Домициан отвернулся и велел ей прекратить шалости.

Утренняя заря занималась уже над городом, и ее бледный серовато-желтый отблеск заиграл на мозаике мраморного пола в спальне императора. Тогда Домиция, прервав тягостное молчание, схватила руку императора, порывисто прижала ее к груди и, прошептав: «Прощай!» – поднялась с места.

Домициан испуганно поднял глаза.

– Что ты хочешь делать? – спросил муж.

Домиция, с трудом подавляя свой гнев, торопливо закутала обнаженные плечи черным покрывалом, склонила голову и прошептала притворно-печальным тоном:

– Если я наскучила моему супругу, то не хочу надоедать ему своим присутствием.

Печальное выражение в чертах все еще любимой женщины растрогало Домициана; он пробормотал несколько слов в извинение, но императрица меланхолически покачала головой, отвернулась в сторону и воскликнула:

– Боги, чем я заслужила его недоверие!

Император вздрогнул, но вместе с тем почувствовал облегчение. Домиция первая произнесла роковое слово. Нахмурив покрасневший лоб и стараясь не смотреть ей в глаза, Домициан прошептал:

– А разве у меня нет причины сомневаться в твоей искренности?

– Сомневаться во мне?! – воскликнула женщина.

Она подняла глаза к небу, как бы призывая его в свидетели своей невиновности, а потом перевела их на мужа. Этот взгляд обезоружил его.

– Да, – продолжал он уже несравненно мягче, – разве у меня нет причины не доверять?..

Домиция колебалась, не зная, следует ли ей заплакать, или засмеяться, чтобы произвести желанное действие на влюбленного. Наконец она решилась – для большего успеха – соединить одно с другим. С видом оскорбленного достоинства императрица выпрямилась, заломила руки и стояла несколько секунд, не говоря ни слова, точно душевное волнение отняло у нее голос.

– Я давно догадывалась об этом, – начала она едва слышно, как будто пересиливая себя, – я чувствовала в цирке, что мой супруг наблюдает за мною…

Здесь голос Домиций начал заметно дрожать.

– Однако я не говорила ничего, – продолжала она, – я не смела оправдываться, из опасения, чтобы мои слова не были перетолкованы в дурную сторону…

Истерические вздохи, прервавшие речь царицы, предвещали близкие слезы.

– Так вот благодарность за то, что я покинула своего мужа, Ламию, что из любви к императору я лишилась доброго имени, навлекла на себя вечный позор! Меня подозревают в преступной любви – и к кому же?.. О, я догадываюсь обо всем!.. В любви к плясуну на публичной арене! Клевета осмеливается соединять мое имя с именем презренного актера!

Домиция зашаталась и, закрыв руками лицо, судорожно рыдая, направилась к дверям.

– Актеры, особенно танцующие, обыкновенно нравятся женщинам, – сказал Домициан, не обращая внимания на слезы.

– Это неправда! – прервала императрица, все еще отворачиваясь от мужа.

– Вот как! – произнес тот сквозь зубы. – Но танцоры народ красивый. Этого ты, конечно, не станешь отрицать?

Домиция медленно повернулась и подошла к цезарю. Ее лицо было озарено улыбкой, хотя в душе клокотала буря ненависти.

– Что значит красота в сравнении с могуществом? – прошептала женщина.

С этими словами она погладила рукою обнаженный лоб императора.

– Ты права, потому что сильный может стереть эту красоту с лица земли! – прошептал он чуть слышно.

Испуг промелькнул в глазах Домиций, но она овладела собою.

– Красота! Красота! – презрительно прошептала императрица.

Она быстро наклонилась и будто в порыве глубокого чувства горячо поцеловала голову мужа – в самую плешь. Домициан понял, что ласка жены была насмешкой, но ничего не сказал.

– Ну что тебе за охота вечно толковать об этом несчастном плясуне? – залепетала она. – Не смей больше произносить его имени! Парисом можно любоваться на сцене; его позы, прыжки искусны: он талантливый танцор. Но разве можно полюбить плясуна?

Присев на край постели, Домиция ласкала мужа. Положив голову к ней на грудь, император позволил красавице проводить крошечной ручкой по своим морщинистым щекам. Едва только Домициан с шутливой серьезностью начинал говорить о своих немолодых летах, как императрица зажимала ему поцелуями рот, говоря, что он стыдит ее, как будто она какая-нибудь греческая цветочница или плясунья.

Наконец император задремал на груди Домиций. Тогда ее губы полураскрылись, как будто она изнемогала от страдания, и на прекрасных глазах, устремленных в окно, показались слезы.

Антоний, притворяясь спящим, исподтишка внимательно следил за каждым движением Домиций.

Неожиданно император очнулся. Повернув голову к свету, он сказал небрежно-высокомерным тоном:

– Однако ты прекрасно сыграла свою роль!

– Какую роль? – тревожно переспросила Домиция.

– Неужели ты думаешь, что я поверю женскому лукавству?

– Но, милый друг… – начала Домиция.

– Прошу тебя, замолчи! – презрительно скривился император. – Ты видишь, я не сержусь; ты меня позабавила. Наконец это все равно – искренни ли твои речи, или нет. Ты прекрасна, и лицемерие в моих глазах не отнимает у тебя красоты.

Смущенная и обиженная, императрица начала оправдываться, но Домициан сердито остановил ее.

– Не раздражай меня! – с гневом воскликнул он. – Помни: я всех вас вижу насквозь.

Он запнулся, вздохнул и добавил вкрадчивым шепотом:

– Сколько в тебе женственной прелести, Домиция! Какие роскошные плечи, какой стройный стан, какое очаровательное, невинное личико! Нет, с моей стороны, было бы несправедливо оскорбить тебя недоверием, не так ли? Такому прелестному созданию поверил бы даже бог клеветы и обмана…

Отвратительный смех прервал эти слова; уничтоженная царица не знала, что сказать.

Несколько часов спустя карлик Антоний пробрался в спальню Домиций, где долго сидел, притаившись за балдахином кровати, пока не пришла царица. Услыхав ее рыдания, карлик вышел из засады. Молодая женщина лежала ничком на подушках, как будто стараясь ничего не видеть вокруг себя. Ее стройное тело вздрагивало от истерического плача. Заметив это, – карлик нарочно опрокинул небольшую скамеечку. Царица с легким криком вскочила с постели, испуганно глядя на непрошеного посетителя.

Через некоторое время Антоний вышел из спальни.

Разговор с Домицией привел его в самое приятное настроение.