Текст книги "Нерон"

Автор книги: Висенте Бласко

Соавторы: Вильгельм Валлот,Д. Коштолани,Фриц Маутнер
сообщить о нарушении

Текущая страница: 23 (всего у книги 38 страниц)

Асбитэ выпрямила свой прекрасный стан, точно под ударом плети. Ее большие глаза сверкали гневом.

– Я ухожу, Ганнибал. Начинает рассветать. Приготовь все к наступлению, а я… меня ты увидишь, когда твои войска дадут сигнал.

Она удалилась, опираясь на свое копье и идя среди рядов палаток, сопровождаемая черной лошадью, которая нюхала следы ее шагов, как любящее животное.

Наступил день. Гасли костры и вокруг последних огней виднелись люди, которые подымались с земли, расправляя свои онемевшие члены и скидывая куски тканей, которые прикрывали их. Ржали лошади, которых солдаты отвязывали, чтобы повести их к реке на водопой и почистить.

Со всех дорог съезжались в лагерь большие повозки, нагруженные провиантом и фуражом, и скрип их осей смешивался с песнями солдат, которые, проснувшись бодрыми, вспоминали далекую отчизну и распевали на родном языке.

Царил хаос голосов и криков; каждая народность занимала особое место и одна нация приветствовала другую радостными окриками.

Над лагерем подымался пар от голого и потного тела и от странных пряностей, которые готовились в котелках; раздавался стук больших колотушек плотников, составляющих осадные орудия, которые через несколько часов должны были метать дротики и камни. Некоторые всадники, с развевающимся плащом мчались на сильных лошадях через лагерь к городу, осматривая стены Сагунта, обагренные первыми лучами солнца, на которых начинали шевелиться осажденные.

Ганнибал с непокрытой головой также глядел на город, сидя вне лагеря на обломке стены, последнем остатке виллы, разрушенной осаждающими.

Он решил начать атаку сейчас же, как только его армия окончит свои утренние приготовления. Африканские отряды с пиками строились перед лагерем. Они должны были атаковать тот пункт города, который граничил своей стеной с ровной и опустошенной местностью, позволявшей беспрепятственно приблизиться к основанию стены. В других местах лагеря двигалась кельтиберская пехота с длинными лестницами, чтобы сразу произвести нападение с различных сторон. Приближались военные машины: стрелометы и тараны, раскачивающиеся на своих цепях. Осадные башни, легкие с плетеными тростниковыми стенами, подвигались на колесах, увенчанные щитами осаждающих, которые притаились за ними, чтобы метать дротики.

Ганнибал быстро направился к своей палатке, проходя мимо воинов, которые чистили своих лошадей и оружие, уверенные, что им не придется до последней минуты принимать участие в атаке.

Военачальник легко вооружился: одел короткий панцирь из бронзовой чешуи, прикрыл голову шлемом, взял щит. Выходя из палатки, он встретился с Марваалом и своим братом Магоном, состоящих в резервах и остающихся в лагере.

– Ты оставляешь ноги открытыми? – спросил брат. – Не прикроешь их ничем?

– Нет, – ответил отважно вождь. – Мы идем в атаку, и, чтобы лазить по щебню, ноги должны быть легки. Копья, как всегда, не коснутся меня.

Выходя из лагеря, он увидел среди палаток царицу амазонок, которая следила за ним грустными глазами. Но встретившись с Ганнибалом взглядом, Асбитэ отвернулась от него и ушла прочь.

Зазвучали трубы и весь лагерь зашевелился.

Приближались щиты-мантелеты, настоящие деревянные стены. Под прикрытием этой движущейся обороны спешно шли африканские отряды с пиками, а с другой стороны равнины бежали кельтиберы, таща свои лестницы.

Стены в минуту покрылись осажденными. Из амбразур показались сильные руки, опускающие дротики, метающие камни, изгибались в дугу луки, испуская резкий свист.

Ганнибал, чтобы воодушевить атакующих, ехал позади с африканцами, смеясь над метательными снарядами, которые ударялись о дерево мантелетов. В продолжение нескольких ночей, пробираясь тайком и под опасностью попасть в плен, он достигал подножия этой стены, которая покрывала часть долины, являясь самым сильным укреплением города. Основание ее было сделано из камней, соединенных глиной. Военачальник, убежденный, что по лестнице слишком трудно взобраться на стену, хотел пробить в фундаменте брешь, низвергнув красноватую стену прежде, чем ее разрушит его армия.

Достигнув ее, африканцы вышли из-под защиты мантелетов и кинулись с ожесточением на каменную прегражу. Нагие, темные, подымающие и опускающие свои мускулистые руки, в конце которых блестело железо кирок, они казались адскими духами, присланными богами Карфагена, чтобы разрушить город. Ожесточенные и упорные в своей задаче разрушения, они работали, нечувствительные к ударам, которые сыпались на них сверху.

Осажденные, раздосадованные такой дерзостью, не обращали внимание на балеарских пращников и стрелков, которые издали метали камни и пускали стрелы в амбразуры и, подавшись всем телом вперед, они бросали в африканцев копья и бруски, которые, вертикально падая, не щадили своих жертв. Африканцы падали с расшибленными головами или распластанными спинами; руки и ноги ломались, точно трости, под тяжестью брусков, и многие осаждающие оставались на месте с животом, пригвожденным к земле копьем, которое пронзало поясницу. Среди трепещущих тел, размозженного мяса, крови, которые смешивались с глиной стен, появлялись новые осаждающие, которые вырывали из рук умирающих кирки и принимались за разрушительную работу стены, колотя по ней с такой яростью, точно она представляла собою стоящего перед ними врага; африканцы, кельтиберы, галлы, люди всех племен и рас смешивались, посылая проклятие каждый на своем родном языке, с пеною у рта от бешенства, чувствуя, как каждую секунду за их спинами смерть косила свои жертвы. Стоял гул воплей и стонов, вызываемых падающими камнями и фалариками, которые воспламеняли одежду и вонзались в голое тело, обжигая людей, которые, извиваясь от боли, бежали к реке, точно живые факелы.

Но вот дрогнула одна стенная глыба! Вот она выкатилась из своего основания! Самое важное было вырвать первый камень, за ним пойдут уж и другие. Осаждающие испустили крик дикой радости; они слышали голос Ганнибала, который воодушевлял их; но прежде, чем они успели поднять голову, чтобы передохнуть на момент, как среди них поднялся ужасающий рев. Полил дождь, но это были адски жгучие капли, которые въедались в тело бесчисленными искрами. Наверху среди амбразур пылал костер. Это купцы расплавляли крупные слитки серебра, выливая расплавленный металл, как дождь смерти, на тех, которые дерзали разрушить стены города.

Осаждающие отступили, заревев от ярости, и стали укрываться за ментелетами. Ганнибал поднял свой меч, желая своими ударами заставить их вернуться к работе. Но тщетно. Напрасно старался он убедить их, говоря о победе и необходимости разрушить стену. Его солдаты отступали, глядя со страхом на военачальника, который казался неуязвимым, плача от жестокой боли, причиняемой ожогами. Некоторые валялись по земле с губами, покрытыми пеною, извиваясь от муки.

Внезапно город точно лопнул, выкинув на далекое расстояние всех своих обитателей. Вдали виднелись бегущие кельтиберы, побросавшие свои лестницы. Город выступил целой массой против осаждающих. Ворота были малы, чтобы пропустить многочисленное войско, которое теснилось в них, разливаясь потом, точно поток, который бежит, сжатый горами, а затем свободно разливается по долине. Многие, охваченные нетерпением, спускались с амбразур по веревке, чтобы скорее напасть на врага.

В минуту пространство между стенами и лагерем оказалось покрытым сагунтцами, которые наступали, и осаждающими, которые бежали. Ганнибал почувствовал себя подхваченным бегством своих солдат. Горели мантелеты и многочисленная толпа женщин и детей, держа в руках факелы, окружала осадные башни, зажигая их тростниковые стены.

Сагунтцы, образовав плотную массу, приближались, наступая на осаждающих, которые в беспорядке бежали. Перед этой движущейся массой пик и рук, поднятых с широкими мечами, виднелись лишь убегающие люди, которые кидали оружие и падали, настигаемые дротиками и копьями.

Гигант Тэрон одиноко шествовал, точно он один представлял собою фалангу войска. Львиная шкура и его огромная фигура привлекали взоры всех; его дубина подымалась и опускалась, преследуя группы беглецов и производя значительные опустошения в их рядах.

– Это Геркулес! – кричали с суеверным ужасом осаждающие. – Бог Сагунта, который идет против нас.

И присутствие гиганта усиливало бегство более, чем удары, наносимые сагунтцами.

Ганнибал хотел приблизиться к фронту, но напрасно он кричал, размахивая своим мечом. Он был стиснут потоком бегства, его толкали его собственные солдаты, охваченные заразой ужаса; ему топтали ноги и ударялись головами о его плечи, и ему стоило больших усилий, чтобы не быть сваленным и растоптанным. Еще минута и осажденные, уничтожив все осадные орудия, вступили бы в лагерь.

Военачальник слал проклятие и угрозы своему брату и Марваалу, которые не поспешили на помощь с резервами, чтобы сдержать поток бегства. Он видел, что из лагеря торопливо выступали отряды, но пешие и в беспорядке, порождаемом необычайностью событий, причем многие из них на ходу закрепляли ремни своих кирас, многие смешивались с другими народностями и шли без полководцев, которые напрасно трубили в рога, призывая войска к порядку.

Сагунтцы в слепом стремлении к победе, возмутились этим подкреплением и при первом же столкновении почти откинули его. Ганнибал, которому удалось собрать группу самых отважных солдат, стал лицом к сагунтцам.

– Ко мне! Ко мне! – кричал он тем, которые двигались из лагеря и среди всеобщего беспорядка не знали, куда направляться.

Но его крики привлекли также внимание и врагов. Тэрон, точно руководимый своим богом, направился против Ганнибала, и вскоре его дубина стала опускаться на щиты карфагенян. Он поражал врагов с холодной отвагой, ломая стволом их копья, снося раны, наносимые их мечами, которые, казалось, притуплялись о его могучие мускулы, и истекая по каплям кровью под своей львиной шкурой, дикий и великолепный, как божество. Каждый взмах сучковатого ствола, клал к его ногам одного из врагов.

Вторично осаждающие стали отступать пред натиском сагунтцев. Ганнибал снова увидел себя захваченным своими, испуганными яростью гиганта, который казался неуязвимым, но нечто неожиданное изменило ход сражения.

Дрогнула земля под топотом безудержной скачки, походящей на раскаты грома, и, пригнувшись к гривам своих лошадей, с развевающимися волосами, падающими волнами из-под шлемов, с обвившимися вокруг обнаженных ног белыми туниками, амазонки Асбитэ кинулись на врагов с быстротой урагана. Они кричали, размахивая своими копьями, призывая друг друга, чтобы напасть на неприятеля более сплоченной группой, и враг стал отступать, испуганный этими женщинами, которых впервые видел вблизи и которые обладали при своей грации удивительной силой.

Ганнибал через головы окружающих его увидел промелькнувшую, словно сверкающий луч, Асбитэ. Она мчалась одна. Солнечный свет, падая на ее шлем, окружал ее золотым сиянием. Ее инстинкт любящей женщины подсказал ей, где находился Ганнибал, окруженный врагами, и она скакала, чтобы прийти к нему на помощь.

То, что произошло вслед затем, было так мгновенно, что Ганнибал еле мог заметить это среди поднятой нападением пыли.

Амазонка, с опущенным копьем, направилась галопом к жрецу Геркулеса, который под отливом этого беспорядочного сражения телом к телу остался один на значительном освободившемся пространстве.

– О-о-о-о!.. – кричала Асбитэ, возбуждая лошадь своим воинственным возгласом.

И, сжав носами, бедра животного, она приподнялась на его спине, чтобы лучше нанести удар гиганту.

Лошадь, испугавшись ужасной головы льва на макушке колосса, заржав, стала на дыбы, и в то самое мгновение на ее глаза опустилась громадная дубина, произведшая такой же треск, как если бы разбилась крепкая амфора.

Лошадь свалилась на задние ноги, с красной головой, из которой текла на глаза кровь, а амазонка, скинутая с ее спины, упала на колени на расстоянии нескольких шагов, прикрываясь щитом. Если бы она могла сопротивляться хоть минуту, она была бы спасена. Ганнибал, забытый своими, которые волновались замешательством сражения, побежал ей на помощь. Из лагеря выступили большие группы всадников, чтобы поддержать храбрых амазонок, и масса осажденных стала в беспорядке отступать к городу.

Асбитэ вскочила на ноги и сделала шаг вперед, подняв копье, чтобы поразить им гиганта, но в то же мгновение громадная дубина с размаху двух могучих рук, упала на нее, точно обрушившаяся стена. Жалобно зазвенел разломавшийся бронзовый щит, распался на куски золотой шлем, и Асбитэ опустилась на землю с окровавленной туникой.

Тэрон остался неподвижным, опираясь на свою дубину, не замечая того, что происходило вокруг него, как бы раскаиваясь.

– Ко мне Тэрон! Защищайся, мясник Геркулеса!.. Убей меня, если сможешь: я – Ганнибал!

Жрец обернулся и увидел воина, который, прикрыв лицо щитом и с мечом в руке, приближался, с удивительной ловкостью описывая круги вокруг него, точно тигр, который нападает на слона и, обхаживая его, намечает слабое место добычи, чтобы захватить ее. Сражение кончилось: сагунтцы отступили к городу. Осаждающие всадники оттесняли врага к стенам, оставляя обоих сражающихся одних в этой части поля битвы. Несколько солдат медленно приближались, чтобы приостановиться на некотором расстоянии, проникнутые ужасом, который внушал им гигант.

Тэрон не изменил себе, заметив, что он остался один. Ганнибал! Это был Ганнибал, этот воин, который шел совершенно одиноким сражаться с ним!.. Эта странная встреча, на глазах всего города, собравшегося на стенах, казалось, была подготовлена его богом. Он должен освободить Сагунт от его главного врага!.. Геркулес предназначил ему эту славу, и, самодовольно улыбаясь, он поднял свою дубину, идя прямо против африканца.

Последний же увертывался от него, отступая, отпрыгивая в сторону с кошачьей ловкостью, избегая столкновения до тех пор, пока, наконец, жрец, утомившись и желая покончить борьбу прежде, чем прибудут новые воины, укрепился на своих ногах колосса и пустил дубину в Ганнибала. Громадный ствол рассек воздух и Ганнибал, видя, что он летит на него, отскочил в сторону. Однако дерево задело его щит, производя резкий шум, и упало в отдалении, подняв облако пыли. Африканец от силы удара согнул колени, но сейчас же выпрямился и, отбросив сломанный щит, побежал с поднятым мечом на Тэрона.

Жрец Геркулеса, видя себя обезоруженным, испытал слабость, почувствовал страх, полагая, что он находится в присутствии высшего существа, против которого его мощь бессильна, и, повернулся спиною к Ганнибалу, со Стен его призывали крики, видя, что он находится в отчаянии. Некоторые вооружились луком, чтобы удержать своими стрелами Ганнибала, но не решались пускать их из боязни ранить Тэрона. Сагунтцы дышали отчаянием, видя, что их Геркулес убегает, преследуемый каким-то воином, который с остервенением гнался за ним, стремясь отрезать ему путь, чтобы не дать добежать до города.

Гигант, тяжелый и мускулистый, с трудом бежал по полю битвы, покрытому трупами и доспехами сражения. На один из щитов он споткнулся, колени его подогнулись, но он поднялся, хотя остался совершенно нагим. Шкура льва упала с его плеч.

Преследующий настигал его. Он почувствовал вдруг на своих плечах холод железа, вонзающегося среди мускулов, и, не желая умереть преследуемым, точно раб, на глазах всего города, он быстро повернулся, протянув свои могучие руки, походящие на колонны, чтобы задушить в них врага.

Но прежде, чем эти обе тяжелые глыбы успели обхватить неприятеля, размозжив его, Ганнибал вонзил свой меч несколько раз в бок колосса, и Тэрон повалился, прижав руки к ранам, из которых струилась кровь темно-красного цвета.

Он взглянул на Ганнибала без гнева, с детским выражением страдания, и затем остановил свои глаза, затуманенные смертью, на высотах Акрополя, в кровлях которого отражалось солнце.

Его громадная голова, упав на землю, подняла облако пыли. Ганнибал наклонился над ней и своим мечом стал отсекать шею, нанеся много ударов прежде чем голова отделилась от сухих, точно веревки, жил и крепких мускулов, о которые, казалось, притуплялось железо.

Туча стрел начала вонзаться в землю вокруг Ганнибала.

Военачальник снял шлем, освободив крупные завитки своих волос; схватил голову Тэрона за окровавленную гриву и жестом победителя, поставив ногу на тело жреца, показал ее тем, которые покрывали стены Сагунта.

Он был великолепен с мечом в правой руке и простирая левую руку, которая держала голову гиганта. Глаза его метали молнии гордости и холодного гнева, сверкая как металлические диски, которые спускались с его ушей.

Осажденные узнали его и крик удивления и ярости пробежал вдоль стены.

– Ганнибал!.. Это Ганнибал!..

Еще несколько секунд он продолжал стоять неподвижный, словно статуя победы, презрительно улыбаясь врагам, не обращая внимания на тучу метательных снарядов, которые жужжали вокруг него, но вдруг он выпустил голову Тэрона и упал на колени, выронив свой меч.

Стрелок Мопсо в конце концов попал ему в ногу стрелой.

Всё видели со стен, как Ганнибал, движением мучительной ярости, быстро вырвал стрелу изломав ее в куски, и откинул на далекое расстояние. Что было затем, сагунтцы уже не видели. Большая часть армии осаждающих прибежала к нему, чтобы прикрыть военачальника, и его пращники и стрелки стали пускать камни и стрелы в стены города.

Актеон, утомленный сражением, следил, спрятавшись за одной из амбразур, за тем, что происходило вокруг Ганнибала, не обращая внимания на метательные снаряды пращников, которые, разъяренные тем, что военачальник ранен, пускали град камней в стены.

Он видел, как удалялся Ганнибал, поддерживаемый двумя карфагенянами в золоченой броне и охраняемый многочисленной толпой.

Неожиданно вождь оттолкнул тех, которые его поддерживали, и, болезненно хромая, приблизился к трупу, белому и окровавленному, который словно бесформенный лоскут выделялся на красноватой почве. Он наклонился к нему и окружающие его нумидийцы увидели жестокого Ганнибала плачущим в первый и в последний раз. Прикоснувшись губами к разбитой голове амазонки Асбитэ, он поцеловал это любимое лицо, вокруг расплющенных и окровавленных черт которого начинало летать множество трупных мух.

VII. Стены Сагунта

Рана Ганнибала принесла городу несколько дней покоя. Осаждающие оставались в своем лагере бездеятельными, глядя на Сагунт издали. Выходили по утрам лишь пращники, чтобы поупражнять свои руки, метая камни в стену; за исключением этого и стрел, которыми им отвечали со стороны города, не было других враждебных сношений между осаждающими и осажденными.

Взводы кавалерии объезжали, опустошая, поля, и огромное скопище жестоких народов заканчивало свою работу разрушения, разграбляя виллы и сельские дома. Уничтожались группы деревьев; каждый день рубились новые стволы, чтобы доставлять дрова лагерю, и на открытых пространствах уж не виднелись черепицы крыш и башен. Только закопченные и обугленные развалины выступали здесь и там среди покинутых селений. Мозаика полевых цветов во многих местах являлась единственным покровом какой-нибудь изящной виллы, разрушенной до основания грабителями.

Осажденные видели, что армия Ганнибала быстро увеличивается. Каждый день прибывали новые народы. Казалось, вся Иберия, привлекаемая обаянием Ганнибала, шла расположиться лагерем вокруг Сагунта, распаленная известностью его богатств. Люди прибывали пешком и верхом, грязные, свирепые, покрытые шкурами или ковылем, со щитом в форме половинной луны и с коротким мечом о двух остриях, жаждущие сражаться и везущие с собою великолепные подарки для африканца, слава которого ослепляла их.

Сагунтцы, которые вели торговлю с внутренними народами, узнавали со стен города вновь прибывающих. Они приезжали издалека; среди них были такие, которым приходилось ехать более месяца, чтобы достигнуть Сагунта; виднелись лузитанты, с атлетической фигурой, о жестокости которых рассказывали ужасные вещи; аусторийцы, которые изготовляли железо, и мрачные васконы, языка которых не могли изучить другие народы. И, смешиваясь с ними, прибывали новые народы Бетики, которые запоздали прийти на призыв карфагенян; проворные существа с оливковой кожей, со спадающими на плечи волосами, одетые в короткие белые юбки с широкой пурпуровой бахромой, держащие в руке большие круглые щиты, которые служили им подпорой при переходе потоков. Лагерь, который вначале расположился вдоль реки, в конце концов занял всю равнину, образовав группы палаток и шалашей, теряющихся из вида. Это был настоящий город, более обширный, чем Сагунт, который все приближался и приближался к последнему, как бы стремясь поглотить его стены.

На следующий день после победного выступления сагунтцев, последние заметили большое движение во вражеском стане. Это были погребальные почести, воздаваемые царице амазонок. Сагунтцы видели, как труп Асбитэ, высоко поднятый на щитах, был пронесен женщинами-воинами, затем посреди лагеря поднялся столб дыма от огромного костра, который поглощал ее останки.

Осажденные угадывали настроение врагов. Ганнибал не покидал своего ложа, и армия казалась подавленной страданием героя. Кудесники, находившиеся в лагере, входили и выходили из палатки, исследуя рану, и затем отправлялись в ближайшие горы искать таинственных трав, чтобы изготовлять чудодейственные пластыри.

В Сагунте более отважные поговаривали о том, чтобы сделать наступление, воспользоваться этим моментом уныния, чтобы напасть на врага, обратив его в бегство. Но вражеский стан был настороже: брат Ганнибала с главными полководцами следили, чтобы не быть застигнутыми врасплох. Армия находилась за земляной насыпью лагеря, точно в укрепленном городе, и пользовалась своим бездействием, чтобы сооружать новые работы, могущие защищать от нападения.

К тому же город также находился в унынии вследствие смерти жреца Геркулеса. Сагунтцы не могли объяснить себе, как африканский вождь нанес смерть гиганту Тэрону на глазах всего Сагунта, и более суеверные видели в этом божественное указание: предостережение, что бог, охраняющий город, начинает покидать его.

Все оставались, как и вначале, при непоколебимом решении защищаться, но исчезло шумное оживление первых дней осады. Сагунтцам казалось, что они чуют несчастье вокруг себя и все увеличивающаяся численность врага угнетала их. Каждое утро они видели возрастающим вражеский стан. Когда же, наконец, перестанут прибывать союзники Ганнибала?

Веселый греческий город богатой торговли и пышных празднеств Панафиней имел вид города осажденной черни. Многочисленный деревенский люд, укрывшийся в городе, заполнил улицы и площади, распространяя смрад стада, огромного и жалкого. В храмах у подножия колонн лежали больные, испускающие стоны; наверху в Акрополе, дымился день и ночь костер, сжигающий трупы тех, которые умирали на стенах или же кончались на улицах, являясь жертвами странных болезней, развивающихся вследствие большого скопления людей.

Провизии еще было в изобилии, но она уже не была свежа, и богачи, предвидя в будущем дни оскудения, знали, что тогда они с барышом продадут все, что имеют. В бедных кварталах убивали лошадей и вьючных животных, жаря их мясо на огне, разложенном среди улиц, для раздачи пищи поселянам, которые были лишены крова.

Как со стен, так и с Акрополя все смотрели с нетерпением на море. Когда же прибудет помощь из Рима? Что делали послы, отправленные Сагунтом к великой республике?..

Нетерпение часто заставляло весь город впадать в самообман. По утрам караульные, помещенные в Акрополе на башне Геркулеса, неистово ударяли в кимвалы, заметя на горизонте несколько парусов. На вершину горы сбегалась многочисленная толпа, следя жадным взглядом за движением белых и красных парусов на лазуревой поверхности залива Сукроненсэ. Это они!., Римляне!.. Это передовые корабли вспомогательного флота, который направляется в порт!.. Но через несколько часов досадного, полного надежды ожидания наступало разочарование при виде, что это торговые корабли Марселя или Ампурии, которые проходили вдали, или же неприятельские триремы, которые брат Ганнибала, Гасдрубал, вел из Нового Карфагена с съестными припасами для армии.

Каждое такое разочарование увеличивало печаль сагунтцев. Враг все возрастал, а союзники не едут. Город должен погибнуть. У защитников вспыхивал лишь энтузиазм, когда они встречали на стенах старика Мопсо, который, выступив со своей стрелой против Ганнибала, стал героем города, и при виде отважного Актеона, который своими шутками афинянина, веселого и неустрашимого перед опасностью, сообщал им новый подъем духа.

Сонника также появлялась среди них в местах сражения. Она обходила стены, когда свистели стрелы, и бедняки горожане дивились мужеству могущественной гречанки, презиравшей удары врагов.

Любовь к Актеону и ненависть к осаждающим побуждали ее быть храброй. Она была ожесточена против карфагенян. Однажды вечером с высоты Акрополя она увидела, как подымались языки пламени с крыши ее виллы, как низвергали красную башню голубятни, как рубились прекрасные рощицы, окружавшие ее дом, оставляя все превращенным в груду мусора и обугленных обломков, и ее охватило желание отомстить не за потерянные богатства, а за разрушение таинственного убежища ее любви и роскошного жилища, полного воспоминаний. Помимо того, она чувствовала себя нервной и невыносимо раздраженной этой новой жизнью в осажденном городе, где она должна была питаться простым мясом, спать в комнате своего склада, среди богатств, беспорядочно сваленных во время бегства, почти смешиваться со своими рабынями и быть лишенной ванны, так как в городе имелась лишь вода цистерн и городское начальство раздавало ее с большой расчетливостью, предвидя ее близкое оскудение. Эта жизнь лишений раздражала ее, побуждая отличаться своей воинственной отважностью. Она видалась со своим возлюбленным по вечерам, так как, являясь душой обороны, Актеон постоянно находился то на стенах, руководя работами по их восстановлению, то подымаясь с Мопсо в Акрополь, чтобы сообща исследовать расположение неприятеля. Он хотел воспользоваться перерывом, происшедшим вследствие раны Ганнибала, чтобы, поставить город в лучшие условия обороны. Сонника в это время обходила стены, беседуя с молодежью, обещая богатые вознаграждения тем, которые отличатся.

Опасность сделала людей более добрыми. Богатые купцы толкались бок-о-бок с рабами, натягивая лук за амбразурами; многие могущественные гречанки разрывали свои льняные туники, чтобы перевязать раны наемникам, а богачка Сонника говорила рабыням, чтобы они образовали отряд, подобный отряду амазонок, сопровождающих Ганнибала.

Перерыв длился всего лишь двадцать дней. Среди затишья лагеря беспрерывно стучали колотушки плотников, и осажденные видели, как мало-по-малу воздвигалась большая деревянная башня, много выше городской стены, с различными помостами.

Ганнибал чувствовал себя окрепшим и хотел возобновить осаду. Желая, чтобы враги видели его до того, он оставил свою палатку, несмотря на то, что рана еще не закрылась, и, сев на коня, выехал из лагеря в сопровождении своих полководцев, чтобы промчаться вдоль стен.

Сагунт почувствовал себя ослепленным, глядя на него. Он сверкал, точно огненный жар, с ореолом своих черных волос. Солнце заливало его сиянием, которое ослепляло, как сияние божества. Одет он был в броню и шлем, привезенные ему в подарок и сделанные из чистого золота. Вождь любил более бронзовую оковку, которая лучше выдерживала сражение, но его проезд вокруг Сагунта равнялся воскресению и он желал, чтобы осажденные видели его ослепительно блестящим и воинственным, как бог.

С выздоровлением Ганнибала снова началась осада более сильная, чем ранее. Сагунтцы с первого же момента поняли, что осаждающие воспользовались перерывом, чтобы увеличить силу своего нападения. Они приблизили с большими усилиями громадную деревянную башню, которая была вновь выстроена. На ней было сделано несколько помостов, на которых стояли стрелки, пускающие стрелы сквозь отверстия, сделанные в дереве. Самая верхняя площадка настолько возвышалась над городской стеной, что ее катапульта свободно кидала в амбразуры большие камни, сеющие смерть среди осажденных.

Было немыслимо продолжать оборону, когда стены стали открытыми. Башня была помещена возле того места, которое Ганнибал считал самым слабым. На стены беспрерывно сыпались дротики и камни, и в то время, как защитники укрывались за амбразурами, будучи не в состоянии обороняться, внизу у основания, под защитой башни, работали тараны, ударяя в стену и постепенно разрушая ее, причем африканцы, которые пережили первую неудачную попытку, теперь с большей уверенностью долбили щебень, мало-по-малу открывая брешь.

Сагунтцы, бледные от ярости и бессилья, тщетно волновались, чтобы помешать этому разрушению. Осадная башня, подталкиваемая людьми, которые скрывались за ней, передвигалась по ровному пространству с одного места на другое, сея смерть и иногда приближаясь настолько близко, что осажденные могли слышать голоса воинов, метающих стрелы. А в то же время внизу, у основания стен, продолжалась медлительная и упорная работа, грозящая им разрушением.

Тщетно воевали осажденные против башни. Камни с глухим шумом отлетали от ее бревенчатых стен, не причиняя ей вреда. Она казалась наполненной стрелами, движущейся, точно чудовищный слон, нечувствительный к ранам, и напрасно пускались в нее фаларики, рассекающие пространство своей гривой из дыма и искр: они не обжигали мокрой кожи, которой была обтянута высшая часть башни.

Стрелок Мопсо был единственным, который, умудрялся наносить ущерб карфагенянам. С натянутым луком, он на мгновение выдвигал из-за амбразуры голову и пускал свою стрелу в отверстие башни. Взяв в руки лук, он старался подражать своему отцу. Он выдвигался из-за амбразур почти всем туловищем, и, когда направленная им стрела попадала в башню, смеялся, стоя совершенно на виду, незащищенным, и оскорбляя осаждающих своим хохотом задорного удальства.

Но один камень башенной катапульты пролетел, свистя, и попал ему в голову, нанеся смертельный удар. Кровь забрызгала близстоящих, а юноша, свалившись, соскользнув между амбразур, упал со стены. Стрелы его колчана рассыпались вокруг трупа со звоном железа.

– Мопсо! Мопсо! – крикнул Актеон, желая удержать стрелка.

Но старик стал посреди стены, совершенно не защищенный, со стеклянным взглядом, дрожащей седой бородой.

Три раза пытался он натянуть свой лук, чтобы пустить стрелу в помост башни, где находилась катапульта, но, несмотря на все усилия, не мог овладеть своим оружием. Страдание, отчаяние и гнев от сознания, что он не может покончить одним ударом со всеми врагами, лишали его сил.