Текст книги "Нерон"

Автор книги: Висенте Бласко

Соавторы: Вильгельм Валлот,Д. Коштолани,Фриц Маутнер
сообщить о нарушении

Текущая страница: 36 (всего у книги 38 страниц)

Он посетил еще троих друзей. Все они были известные римские богачи, но один сказал, что он принял за правило никогда не давать денег в долг и охотнее подарит нуждающемуся сотню сестерций, чем одолжит взаймы тысячу, другой выдавал ссуды только под верное обеспечение, третий хотя обещал помочь, но едва Парис вышел из дома, как его догнал невольник с извинениями от имени хозяина, который крайне сожалел, что принужден взять обратно данное слово.

Униженный и расстроенный, Парис вернулся вечером домой. Он стал тревожно ходить из комнаты в комнату.

«Так вот что значит дружба, вот что значит покровительство!» – шептал он.

– Она должна быть моею! – громко произнес он.

Несмотря на сгустившиеся сумерки, Парис набросил на плечи тогу, чтобы выйти. Он был лихорадочно возбужден. Однако, выйдя за ворота, он не решался повернуть в узкие городские улицы. Неприятный шум, долетавший со стороны города, был ему невыносим. Перед глазами мелькали еще среди уличной давки хитрые лица жрецов, плутовские физиономии торговцев, нарумяненные щеки гетер, самодовольные мины юных франтов, и огорченный юноша с отвращением отвернулся от Марсова поля, от красовавшихся издали терм Нерона и пошел по направлению к так называемому «Садовому Холму», где раскинулись зеленые рощи фруктовых деревьев.

Юноша медленно подвигался по фламинийской дороге, опустив голову на грудь. Он неторопливо шагал вперед, пока довольно резкий порыв ветра не вывел его из задумчивости. По обеим сторонам дороги белели памятники, выступая на темном фоне кипарисов; из-за их мрачных силуэтов тускло просвечивала вечерняя заря. Ночной ветер заставлял иногда вздрагивать вершины деревьев, и таинственный шорох ветвей, осенявших пышные мавзолеи, действительно мог подействовать удручающим образом и на менее впечатлительного человека, чем Парис. Юноша опустился на каменную скамейку близ одного из памятников и стал смотреть на пустынную местность, прорезанную вдали грандиозным изгибом водопровода, который казался отсюда окаменевшей погребальной процессией. До Париса долетал глухой ропот Тибра; ветер усиливался; кипарисы громче перешептывались между собой; в их листве раздавались как-будто печальные вздохи. В этих замирающих звуках чудились всплески волн подземной реки; они точно манили измученного человека отрешиться от всего земного и успокоить свой бренный прах в тиши уединенного кладбища. Парису пришло в голову; не лучше ли предоставить Лидию ее судьбе.

«Любовь! Что такое любовь?» – думалось ему. Он испытал ее и теперь считает пустою шуткой богов. Ни одна женщина не сумела привязать его к себе надолго, и кто из представителей жалкого человечества способен вообще внушить благородную привязанность? Бедняжка Лидия! Конечно, она так беззащитна и притом не обладает никакими дарованиями, которые могли бы упрочить за нею лучшее будущее. Если она не достанется Парису, то, пожалуй, примирится со своей долей, привыкнет к тому, кто ее приобретет. Если даже Лидия не переживет горя, много ли она потеряет, удалившись из этого мира в тихое царство теней? Ее можно сравнить с нераспустившейся розой, растоптанной на пиру ногами гостей. Жениться на ней Парису было неприлично, он мог только отпустить девушку на свободу.

Невеселые размышления были прерваны отголосками смеха. Танцор вздрогнул и стал прислушиваться. Вскоре до него донеслись жалобные, хриплые крики. Вблизи мавзолея Августа показался красноватый свет факелов, мелькавший между деревьями. Парис пошел по направлению к роще. Крик становился слышнее. При блеске огней между деревьями двигались человеческие тени. Актер, подстрекаемый одним любопытством, подошел еще ближе и увидел группу молодых людей, обступивших какое-то уродливое маленькое существо, которое отчаянно билось, пронзительно визжа. Невольники стояли вокруг, держа в руках факелы, издававшие ежеминутный треск; молодые повесы хохотали; карлик в ребяческом гневе цеплялся за стволы деревьев и ветви кустарников, отбиваясь ногами от нападающих, которые старались повалить его на разостланный плащ, и, вероятно, собираясь подкидывать, как эластичный мячик.

Неизвестно, чем кончилась бы жестокая потеха, но появление постороннего лица смутило праздную молодежь. Когда же подошедший незнакомец оказался знаменитым танцором Парисом, проказники присмирели. Молодой человек подошел сначала к лежавшему на траве калеке, потом окинул презрительным взглядом его мучителей и с упреком покачал головой. Пристыженные повесы повернулись к своим невольникам и, скрывая под принужденным смехом неприятное замешательство, удалились, как толпа провинившихся школьников.

Перепуганный карлик робко поднял голову, не решаясь верить своей безопасности. В эту минуту Парис увидел его лицо и чуть не вскрикнул от изумления: перед ним был Антоний, любимец императора. Карлик вскочил на ноги с проворством кошки. Зорко оглядевшись вокруг, он сжал кулаки, сердито грозя своим удалявшимся врагам и посылая им вслед проклятия.

– Вот что значит исполнять женские прихоти и потворствовать женским капризам! – пробормотал в заключение горбун и обратился к Парису с нахмуренным лицом: – Благодарю, что выручил.

– Эти мошенники хотели заставить меня прыгать, как кузнечика, и, наверно, вытрясли бы из меня душу, не так ли? – прибавил он, размахивая несоразмерно длинными руками.

Актер не мог видеть карлика из-за наступившей темноты. Зловещий голос безобразного существа нагонял на юношу неопределенный страх. Танцор хотел молча удалиться, но странный собеседник удержал его.

– Постой! Куда ты? Подожди немного, я охотно побеседую с тобою.

Парис холодно заметил, что теперь уже ночь, и советовал Антонию поскорее уйти из глухого места, чтобы не подвергнуться новой неприятности. Стараясь незаметно уйти от горбуна, молодой человек ускорил шаги, но тотчас ударился головой о древесный сук. Взяв немного в сторону, он увидел звездное небо между верхушками пиний. Яркие лучи месяца упали на курчавую голову уродца, одетого в красное суконное платье, и осветили его недобрую улыбку.

– Ну, не сердись на меня! – воскликнул он со смехом, догоняя Париса. – Я не хотел тебя обидеть! Благодарю за твое заступничество, но знай, что это из-за тебя попал я в эту беду.

– Что такое? – сердито вскричал актер, отталкивая от себя Антония, уцепившегося за его руку.

– Перестань сердиться; ты, конечно, догадываешься, кто послал меня? Да, да, ей хотелось в точности узнать, как тебе спалось в эту ночь, чем ты был занят, даже о чем думал. Она не пожалеет никаких денег, лишь бы проведать твои тайны. Ну, что же ты скажешь? Разве это не любовь, и может ли подобное чувство остаться без ответа?

Парису захотелось ударить негодяя, но минутная вспышка гнева сменилась безотчетным страхом.

«Эта женщина! Опять эта женщина! – подумал он, чувствуя, как у него стынет кровь. – Что ей от меня нужно?»

Вспоминая приторные любезности Домиций и ее заискивающие улыбки, ее неподвижное лицо, юноша чувствовал тошноту, как будто на него повеяло запахом тления от надгробного памятника.

– Дай мне посмотреть на тебя хорошенько! – продолжал между тем, нисколько не смущаясь, горбун, – когда ты выйдешь из тени на свет, мне, вероятно, удастся прочитать в безупречных линиях твоего лица красноречивый ответ на мои речи. Как обрадуется императрица, когда я принесу ей радостную весточку!

Парис бросился в кусты, желая скрыться от назойливого уродца. Между тем проворный Антоний не отставал от него, по-прежнему болтая о Домиций, говоря о том, как она неутешна, как ее перестали занимать и зрелища в цирке, и драгоценные уборы. По его словам, огорченная царица, желая обуздать свою страсть, принялась изучать философию Аристотеля, забросив поэзию, где слишком много говорится о любви.

Парис делал вид, что ничего не слышит, повторяя только по временам: «Ступай своей дорогой! Отстань от меня». Наконец карлик, выбившись из сил, отстал от быстро идущего юноши.

Уже в воротах своего дома Парис решил: а почему не воспользоваться расположением Домиций, чтобы, пользуясь ее щедростью, устроить свободу Лидии? Так думал Парис, медленно продвигаясь по широкой дорожке сада, усыпанной песком и обсаженной пиниями. И хотя он старался предварительно взвесить этот безумный план, но заманчивая мысль мало-помалу порабощала его волю. Юноша прошел через атриум в свою спальню, как лунатик, не отдавая отчета в своих действиях; потом сел у кровати и, медленно раздеваясь, поднял глаза к звездному небу, видневшемуся в отверстии крыши. Так сидел он несколько времени, пока голос Рифуса не вывел его из задумчивости. Парис хорошо сознавал, как сильно он рискует: искать сближения с Домицией было все равно, что положить голову в львиную пасть. Но именно эта опасность начинала привлекать его; молодой человек нередко жаждал новизны, потому что его расслабленные нервы требовали сильных ощущений. Юноше хотелось борьбы с препятствиями, которая могла бы возбудить в нем энергию, нарушив скучное однообразие жизни; кроме того, в настоящем случае было задето и самолюбие Париса, которому было бы неприятно оказаться несостоятельным в глазах работорговца. Ловкая Домиция могла искусно скрыть свою неверность от мужа. Императрица имела право покровительствовать юноше как артисту и, награждая его мелкими подарками, прибавить к ним один крупный.

V

Места для зрителей в Помпейском театре наполнялись с каждой минутой, в публике слышался сдержанный шепот ожидания; искусные руки театральных рабочих приводили в порядок занавесь; другие подвигали кулисы; распорядитель расставлял хор певцов, ожидавших только условного сигнала, чтобы начать свое величественное пение, показавшись из глубины сцены.

Сегодня Парису предстояло в первый раз вступить на подмостки не в качестве танцора, а в великолепной роли Эдипа. Немудрено, что не особенно большой театр Помпея с самого полудня наполнился любопытными; зрители доходили чуть не до драки из-за мест, и хозяину театра стоило величайшего труда водворить порядок и тишину. Герой спектакля прибыл сюда еще за час до начала представления и находился в своей уборной, вправо от сцены, где он то поправлял на себе костюм, то просматривал роль. Тревога Париса возрастала все сильнее. Сегодняшнее испытание должно было решить, может ли он исполнять серьезные трагические роли на сцене, или обречен оставаться на всю жизнь плясуном и шутом, потешающим праздную толпу. Молодого актера трясла лихорадка. Он делал и говорил несообразные вещи, что вывело наконец из терпения слугу, который пристегивал Парису котурн. Юноша был недоволен каждою мелочью; по его словам, ремни были затянуты то слишком туго, то слабо. Маски, нравившиеся ему несколько дней назад, теперь никуда не годились. У одной из них была чересчур плачевная мина, у другой – плохая борода, отверстие для рта то слишком широко, то узко. Той же строгой критике подверглись и великолепное царское одеяние для роли Эдипа, и скипетр.

Наконец в комнату вошел, под предлогом отыскать какие-то косметики, пожилой трагик по имени Мнестор. Он бросился на стул и насмешливо сказал Парису:

– Ну, любезный друг, если тебя сегодня освищут, то поверь мне, твой костюм будет здесь ни при чем.

Застегивая на плечах царскую мантию, молодой человек закусил губы и промолчал. Он был уверен, что в Мнесторе говорит зависть, так как этот актер играл обыкновенно роль Эдипа, уступив теперь Парису. Мало-помалу в уборную пришло еще несколько актеров и актрис. Некоторые из них не говорили ни слова, но другие поддразнивали юношу, смеясь над его затеей представлять Эдипа. Но Парису было некогда предаваться малодушию. Звонкие литавры загудели в здании театра, созывая действующих лиц на сцену. Молодой человек встрепенулся при сигнале; у него подкашивались ноги, по спине пробегал леденящий холод. Готовясь выйти на подмостки, он волновался, как боец, которому предстоит сразиться с диким зверем на кровавой арене цирка.

Встретив за кулисами Мнестора, танцор шепнул ему на ухо: «Исполни роль Эдипа вместо меня!»

Удивленный актер только пожал плечами.

– Римский народ ожидает тебя, – возразил он. – Публика стала бы требовать твоего появления, заставив меня с позором удалиться со сцены, если бы я ре; шился играть.

Молодому человеку оставалось покориться. Как он упорно добивался позволения участвовать в трагедии! Каких усилий стоило это Парису! О нем докладывали самому императору, и только благодаря приказу Домициана юноше дали роль Эдипа в Помпейском театре. Если он провалится, то неудача наделает много шума. Вся его карьера поставлена теперь на карту, потому что Парис едва ли решится танцевать перед публикой, после того как будет освистан в качестве трагика. Римляне – народ насмешливый!

После второго сигнала молодой человек занял место на сцене. Он стоял у ворот царского дворца, перед коленопреклоненными просителями. Волнение юного актера было так сильно, что он облокотился на свой скипетр из боязни упасть. Занавес отдернули. Парис увидел перед собою бесконечные ряды зрителей: целое море голов. Приходилось начинать монолог. Голос едва повиновался неопытному новичку и звучал так странно, точно чужой. Парису мерещилось, будто другие действующие лица движутся, как в тумане; их головы расплывались и вертелись перед его глазами; лица строили гримасы, стараясь сбить его с толку. Чем дальше подвигалась игра, тем страннее звучала в ушах молодого человека собственная речь; он испытывал даже нелепое желание нарочно говорить вздор, точной злой демон подстрекал его к диким затеям. Мало-помалу публика начала роптать и волноваться. Тогда мужество окончательно изменило танцору. Он едва держался на ногах и, с грехом пополам дотянув свой монолог до того места, где следует петь хору, быстро удалился за кулисы, чтобы не быть свидетелем поднимавшейся в театре бури. Парис однако решил постоять за себя. При виде насмешливых улыбок своих товарищей ему вздумалось обратить в триумф свое поражение с помощью искусно рассчитанного театрального эффекта.

– Я покажу вам, кому более всего рукоплещет народ! – крикнул он, задыхаясь.

Как только хор кончил пение, танцор торопливо отстегнул маску и царскую мантию, швырнул прочь котурн и выскочил на сцену. Состроив публике комическую гримасу, он подбросил маску на воздух и как будто в пьяном азарте сорвал с себя царское одеяние, пускаясь в то же время в отчаянную пляску, исполненную им с увлекательною, лихорадочною живостью. Сначала публика была поражена гримасами и превращениями почтенного фиванского царя, но потом приняла все представление за остроумно придуманный фарс и разразилась громом рукоплесканий, неприятно поразивших Мнестора и прочих актеров.

Парис же импровизировал мимическую пародию на Эдипа, чтобы побесить своих соперников. Народ смеялся. Хоть этот успех внушал танцору глубокое презрение и к самому себе, и к грубым вкусам публики, но все-таки юноша докончил танец и в заключение с комизмом представил слепого царя, идущего неверными шагами, отыскивая ощупью дорогу. Публика не переставала рукоплескать своему любимцу, и восторженные крики долго не умолкали. Во избежание лишних оваций со стороны своих почитателей молодой человек поспешил набросить плащ и исчез под покровом наступавших сумерек.

Вернувшись домой, он остался в саду, в полумраке искусственного грота, окруженного дикой растительностью. Парис не хотел видеть матери, желая остаться наедине со своими тяжелыми мыслями, с горьким сознанием постыдной неудачи… Глумление над Софоклом легло тяжким укором на совесть. Какова его жизнь? Чем он занят? Созданием карикатур на гениальных людей.

Юноша не услышал приближавшихся шагов. Наконец он заметил сквозь свет плюща белую фигуру у входа, которая, по-видимому, стояла здесь уже давно, неподвижная, как мраморное изваяние. Когда Парис поднял голову, фигура вздрогнула, порхнула в грот, и молодой человек почувствовал прикосновение нежных рук, обнимавших его, но вместе с тем робко удерживавших в отдалении.

– Ты плачешь? – спросил взволнованный голос женщины. – Что с тобой? Но говори потише: он близко и может нас подслушать.

И женщина потихоньку рассмеялась невинным, радостным смехом.

Это была Лидия. Волна горячей любви прихлынула к сердцу Париса, заживляя свежие раны; он вдруг почувствовал себя свободным от тяжелого внутреннего гнета и с облегчением вздохнул.

– Ну, скажи мне, наконец, о чем ты плакал? – умоляла Лидия. – Говори поскорее! Фабий сейчас застанет нас здесь; он послал меня вперед, чтобы…

– Оставим это, – ответил молодой человек.

– Нет, я должна знать всю правду! – настойчиво возразила девушка.

С тех пор, как Парис обещал выкупить ее, молодая гречанка сильно переменилась. Чувствуя себя под охраной покровителя, надеясь на скорое освобождение из рабства, она стала держать себя более уверенно, проявляя временами даже маленькие капризы. Видя, что Парис медлит высказаться, Лидия нетерпеливо требовала ответа, причем в ее голосе слышалась ласковая настойчивость. Но ее просьбы не привели ни к чему. Тогда девушка на минуту задумалась и вслед за тем стала рассказывать, что она сегодня также была в Помпейском театре, вместе со всеми восхищалась Парисом и аплодировала ему. Она порицала юношу за то, что он прервал представление Эдипа; ей так хотелось досмотреть трагедию до конца! Ах, что за великолепные костюмы, и потом этот чудный танец! Лидия была в восхищении, но ей непонятно, как может любимец римской публики горевать и плакать после такого успеха. Рядом с девушкой, в местах для зрителей, сидел колбасник, отколотивший себе ладони, а какая-то старушка отправилась домой раньше окончания спектакля, так как, по ее словам, она боялась задохнуться от смеха.

Парис с неудовольствием отвернулся. Но Лидия повернула к себе лицо юноши и, заметив слезы у него на глазах, нежно спросила, что с ним, и действительно ли он решился… – голос девушки изменился – купить ее.

Она с трудом вымолвила ужасное слово; девушке вдруг показалось почему-то неловко сидеть с Парисом вдвоем в голубоватом сумраке грота; сознание зависимости начинало инстинктивно тревожить и тяготить молодую гречанку. Лидия на минуту опечалилась и выглянула в сад, ожидая ответа. Потом она опять торопливо обернулась к нему.

– Почему ты сегодня так молчалив и задумчив?.. Мне хотелось бы плакать с тобою! Расскажи обо всем, и ты увидишь, как я сумею утешить тебя!

Парис отрицательно покачал головой.

– Если бы ты знал, как мне тяжело! – прошептала Лидия, прижимаясь к молодому человеку и разглаживая рукой складки его тоги.

– Ты все равно не поймешь моего горя, – ответил он, неожиданно целуя гречанку в полуоткрытые губы.

Сначала она побледнела, потом с удивлением взглянула на Париса, отступила назад и сказала с серьезностью, подняв кверху указательный палец:

– О, этого делать нельзя!

– Как! Почему же? – с улыбкой спросил Парис.

– Не знаю, почему, но нельзя! – отвечала Лидия решительным тоном.

– Но как же так? – возразил Парис, подходя к ней, – я полагал, что ты меня любишь…

Девушка задумчиво кивнула головой, потупилась и, прислонясь спиной к стене грота, сорвала цветок с ползучего растения, обвивавшего вход.

– Ну, что же ты не отвечаешь? – спросил Парису любуясь девушкой в ореоле лунных лучей.

Она молчала. Наконец, подняв глаза, Лидия прижалась к плечу Париса.

– Ты не то, что другие! Тебе это позволяется… – прошептала девушка.

– Что же позволяется, Лидия? – тоже тихо спросил юноша замирающим голосом.

Она еще крепче прижалась к нему:

– То, что ты сделал сейчас.

Она так сильно держала его за плечи, плотно прижимаясь щекой к его груди, что Парису никак не удавалось приподнять голову девушки. Эта игра продолжалась до прихода Фабия. Когда торговец невольниками подошел ко входу в грот, Парис попросил Лидию остаться там, а сам вышел к ее хозяину.

После только что пережитых минут Парису было неприятно перейти к беседе с Фабием.

– Если я не получу от тебя денег завтра вечером, – сказал Фабий, – то мне придется уступить девушку другому покупателю, я не намерен дожидаться. Подумай сам, ведь содержание Лидии обходится мне недешево. Разве ее не надо поить и кормить каждый день? Теперь мне даже нельзя по-настоящему продать девчонку дешевле восьмидесяти шести тысяч сестерций.

– Ты получишь от меня больше, – встревоженно ответил Парис.

– Но откуда же ты достанешь столько денег? – недоверчиво спросил Фабий.

– Это уж мое дело!

– Извини, и мое также!

– Довольно! – вскричал Парис. – Я не должен называть тебе, от кого я надеюсь получить нужную сумму. Все это должно остаться в тайне… Но завтра ты получишь деньги сполна.

– А-а! – возразил торговец. – Так вот что! Тут кроется тайна… Гм!.. Может быть, может быть!.. Признайся откровенно, господин, ты, наверное, рассчитываешь на одну из своих любовниц? Недурно придумано, – Фабий подмигнул и усмехнулся.

К счастью, молодой человек не слыхал этих слов. Прощальный взгляд, брошенный Лидией в его сторону, отнял у него голос. И опять в сердце Париса заныла печаль и заговорило раскаяние, заглушая все прочие чувства.