Текст книги "Из собрания детективов «Радуги». Том 2"

Автор книги: Вилли Корсари

Соавторы: Франко Лучентини,Карло Фруттеро
сообщить о нарушении

Текущая страница: 32 (всего у книги 34 страниц)

– Не думаю, не тот человек. Я приеду минуты через две, жди.

Когда он прибыл в префектуру (оставив в машине, которая должна была отвезти его домой, вспотевшего от жары, а может, и от сильнейших переживаний Пеллегрини), Никозия еще не звонил.

– Что там у тебя в руках? – спросил Де Пальма.

– Разве не видишь?

Де Пальма с полминуты разглядывал два свернутых в трубку проекта, а потом хмуро сказал:

– С завтрашнего дня я займусь продажей стирального порошка.

– Утешься, – сказал Сантамария. – Все было не так очевидно, как кажется сейчас.

Он протянул Де Пальме проекты и стал ему объяснять, чт о, по его мнению, предшествовало убийству на виа Мадзини, как было совершено убийство и что произошло после него. И по мере того как выстраивались в ряд слова и факты, Сантамария убеждался, что, в общем-то, все события последних бурных дней вмещаются в несколько фраз, коротких и примитивных, как отчет в трех экземплярах, который рано или поздно займет свое место в пыльном архиве. Придерживаться фактов – вот суть его работы, его служебный долг. Люди ждут от тебя одного: ты обязан разобраться в сложном переплетении фактов, отыскать ту спичку, которой подожгли лес, и тот камень, который вызвал горный обвал. Подлинная задача полиции заключается в том, чтобы граждане прониклись убеждением, что в этом страшном, непонятном мире можно вопреки всему доверять «фактам». Вот только ты сам по окончании расследования, доказав справедливость своих подозрений, чувствуешь себя опустошенным и понимаешь, что гордиться особенно нечем. Допустим, ты собрал факты, много фактов. Прекрасно, браво. Но ты-то сам в глубине души знаешь, что факты сами по себе ничего не объясняют, их нужно тщательно обдумать, связать воедино. Каждый раз по-иному.

– Что с тобой? Ты недоволен, что все уже кончилось? – спросил Де Пальма.

– Еще ничего не кончилось, – ответил Сантамария.

– Верно. Первым делом я бы послал туда Лопрести проверить, не сбежали ли они. У этих людей какое-то особое чутье на опасность.

Нет у них особого чутья на опасность, подумал Сантамария. Просто они испытывают постоянное беспокойство, страх, и потому их с неодолимой силой тянет куда-нибудь удрать, скрыться.

– Надо будет проверить насчет «фиата-124», – сказал он вслух.

– Но преступники вполне могли взять машину напрокат.

– Все-таки скажи Лопрести, чтобы он проследил за машиной. А ты тем временем…

Зазвонил телефон, это был Никозия.

– Я у синьора Реджиса, профессор. Мы вас ждем.

Значит, ему удалось удержать этого Реджиса мирным путем. Тем лучше. Сантамария свернул в трубку оба проекта и разрешение и направился к двери.

– Ну а ты пока проверь, зарегистрирована ли машина официально.

– Хорошо. И надо бы поставить в известность прокурора.

– Да, нам понадобятся понятые.

– Кстати, ты помнишь, где мы нашли машину Ривьеры? – спросил Де Пальма, провожая его по коридору до выхода.

– В «Балуне»?

– Возле «Балуна», почти совсем рядом с комиссариатом на виа Борго Дора. И мне пришло в голову, что если Ривьера сразу заметил «фиат-124», то, очевидно, владелец поставил его где-то неподалеку.

– И что же?

– Не мешает проверить, не заметила ли чего-либо подозрительного тамошняя полиция и не обратила ли она внимание на эту машину.

– Да, хорошая идея. Я тебе позвоню, как только разделаюсь с Реджисом.

Подойдя к лестнице, Сантамария вдруг остановился и неожиданно вернулся в свой кабинет. Открыл ящик письменного стола, вынул из папки с документами найденный на месте второго преступления трамвайный билет и аккуратно положил его к себе в бумажник.

– Зачем он тебе? – спросил Де Пальма. – Думаешь, он имеет какое-то отношение к делу?

– Никогда нельзя знать заранее, – с улыбкой ответил Сантамария. – Лучше на всякий случай все иметь под рукой.

И торопливо зашагал к выходу.

Никозия совсем неплохо поработал. Лицо у него, как всегда, было страдальчески хмурым, точно ему между бровями вонзили гвоздь. Но это имело свои преимущества в тех случаях, когда Никозии доводилось играть роль торгового эксперта, инспектора страхового бюро, непреклонного служащего воображаемых компаний или ассоциаций. Реджис огорчился, когда увидел, что Никозия поднялся.

– А вы с нами не побудете?

– Ну теперь, когда пришел профессор… – сказал Никозия с таким видом, точно его ждали в десяти других местах, и сам закрыл за собой дверь.

Реджис вежливо и в то же время с достоинством улыбнулся Сантамарии.

– Прошу, пройдемте в гостиную, – сказал он и провел Сантамарию в комнатку с тремя голубыми стенами и одной красной. В центре красной стены висела репродукция с картины Мане «Завтрак на траве». Сантамария сел в предложенное ему кресло возле столика с толстым квадратным стеклом, под которым хозяин хранил крылья бабочек, пожелтевшие листья и небольшую картинку – нагая танцовщица с разметавшимися по плечам черными волосами в момент прыжка. – Не хотите ли вермута, профессор?

– Нет, благодарю вас.

– Ваш… сотрудник в общих чертах изложил мне суть проблемы. Вы решили спасти уцелевшую зелень, и я целиком поддерживаю вашу инициативу. Так я и сказал вашему помощнику. У меня нет детей, я не женат, но, поверьте, я прекрасно понимаю всю сложность этой параллели «город – природа». – Он тихонько засмеялся. – Я всегда об этом твердил друзьям, еще до того, как… Разрешите, я приведу вам пример? – Он подошел к окну и показал Сантамарии на гигантский параллелепипед, который высился как раз напротив. – Не знаю, где вы живете…

– В старом центре, – ответил Сантамария.

– А! – воскликнул Реджис. – У вас там, должно быть, свои трудности. Но в моем квартале жить стало просто невыносимо. Нельзя допустить, чтобы эти чудовищные, похожие на казармы дома не позволяли людям жить красиво и гармонично, в здоровой атмосфере. Вы сами убедились, это уже не улица, а туннель, нора. Так нет же – все им мало! Строят новые и новые дома-чудища, не считаясь ни с кем и ни с чем. Взгляните еще раз на эту постыдную картину. – Он вертел головой во все стороны, ибо его проклятия были обращены к нуворишам целого квартала, поселившимся в этих гигантских уродах. Высунув голову в окно, Сантамария заметил слева, совсем рядом, крохотную терраску в форме трапеции, встроенную в фасадную выемку. На терраске с трудом умещались складной стул и плетеный столик.

– Это ваша терраска?

– Да, я ее выкроил из спальни, которая прежде была гостиной. Но я предпочел, так сказать, поменять их местами. Знаете, я пытаюсь, хоть изредка, наслаждаться солнцем. Пока его окончательно не закрыли от меня новые дома.

– Можно посмотреть?

– О, пожалуйста.

Они прошли в полутемную спальню.

– Простите за беспорядок, – сказал Реджис, показывая на незастеленную кровать и поднимая двумя руками металлические жалюзи.

И здесь стены и потолок были разного цвета, и по шероховатостям можно было понять, что их красил валиком сам Реджис. Справа и слева от двери-окна, выходившего на терраску, висели узкие оранжевые полки, заваленные кипами журналов, книгами, пластинками. Сантамария отметил, что проигрывателя в спальне не было (не было его и в гостиной) и что на нижней полке ночного столика лежит большой бинокль.

– Вот, взгляните, – сказал Реджис, выйдя на терраску, – мы на десятом этаже. Три года назад, когда я сюда переселился, я еще видел горы, тополя, даже коров, которые паслись вдали. А теперь?! Куда ни глянь, всюду бетон, бетон, бетон! Кое-кто называет это людскими ульями, оскорбляя тем самым пчел! Ведь пчелы, вылетев из улья, могут хоть сесть на цветы, отдохнуть, собрать пыльцу. А здесь, в радиусе двух-трех километров, ни травинки, ни маргаритки не осталось… Квартал, – он набрал полную грудь воздуха, – нуждается в зелени, в таком уголке, где дети, старики, молодежь, влюбленные могли бы снова обрести единение с природой, кувыркаться в траве, играть в мяч и даже укрыться вдвоем за кустами… – Он снисходительно улыбнулся покровительственной улыбкой доброго дядюшки, и эта улыбка не скрадывала, а лишь подчеркивала его уродство. На вид ему можно было дать лет сорок. Острый подбородок, толстые синие губы, удивительно высокий лоб и одновременно узкая, приплюснутая головка с шишкой на затылке. Когда он умолкал, его рот оставался полуоткрытым, что придавало Реджису сходство с пеликаном.

По виду он один из тех людей, которые с самого рождения обречены на безвестность и годны лишь на то, чтобы фигурировать в статистических отчетах о числе заболевших во время очередной эпидемии гриппа, о росте потребления, о незначительных переменах в числе голосов, поданных за ту или иную партию. Между тем на совести этого человека двое убитых, и он с полным правом может фигурировать в статистике об усилении преступности.

– Без лишней скромности должен вам сказать, что городское строительство – сфера, в которой я лучше всего разбираюсь, – продолжал Реджис. – Ведь вам, конечно, известно, какую должность я занимаю в коммунальном управлении. Но не вернуться ли нам, профессор, в гостиную? Там нам будет удобнее вместе обсудить ваш план битвы. – Он показал на свернутые в трубку листы ватмана.

– А почему бы нам не остаться здесь? – предложил Сантамария, войдя в спальню и оглядываясь вокруг. – Вполне можно было бы расстелить листы, скажем, на ковре.

Реджис смущенно засмеялся:

– Да, но я не знаю, насколько…

Но затем по достоинству оценил нелюбовь гостя к формальностям и условностям – верно, к бою надо готовиться на выдвинутом вперед командном пункте.

– Хорошо, поработаем тут. Подождите, я только уберу постель. – Он поправил простыни и подушку и накрыл кровать легким цветным покрывалом. – Все. Приступаем к работе! – энергично сказал он.

Они сели на кровать, которая жалобно заскрипела, и Реджис потянулся к рулону.

– Итак, в каком положении дело? Очевидно, это предварительный план. А может, он уже пригоден для представления?

– Планов – два, – сказал Сантамария. – Подождите секунду. – Он выдернул проект Гарроне, вложенный в проект Трессо и Кампаны.

– Прекрасно, прекрасно. Всегда лучше иметь альтернативный план, – сказал Реджис, взяв в руки лист ватмана. Развернул его, поднес к глазам и… смертельно побледнел. Он довольно долго просидел неподвижно, казалось, даже перестал дышать, а потом с шумом выдохнул: – Что это значит? Что за неуместная шутка?

– Это значит, что я – полицейский комиссар и что вы попали в крайне скверное положение, синьор Реджис, – произнес Сантамария.

Реджис внезапно вскочил, уронив лист на коврик.

– Покажите ваши документы, – с неожиданной резкостью выпалил он. Сантамария протянул ему удостоверение. Реджис внимательно его изучил, а затем вернул комиссару. – Это верх наглости! – вне себя от гнева воскликнул он. – Недостойный цивилизованной страны способ втереться в доверие! Я как…

– Успокойтесь, синьор Реджис, – перебил его Сантамария. – Лучше подумайте, какие вас ждут неприятности.

– Какие еще неприятности, какие?! Мне нечего бояться, и если вы думаете…

– Синьор Реджис, что вы скажете насчет второго проекта? И насчет разрешения с вашей подписью?

Реджис молча взял разрешение и снова тяжело задышал.

– Кто вам его дал? – наконец прохрипел он.

– Я провел весь день вместе с профессором Пеллегрини в вашем бюро.

Реджис выпучил глаза.

– Пеллегрини… Пеллегрини…

Сантамария догадался, что между двумя отделами идет скрытая борьба, с подсиживанием, протекцией, обидами и страхом потерять место. И он не замедлил этим воспользоваться.

– Профессор Пеллегрини весьма озабочен этим… нарушением служебных установлений, – сказал он. – И крайне недоволен. Но… он еще не решил, какие принять меры. Он в известной мере полагается на мое окончательное суждение, ясно вам, синьор Реджис?… Он знает, что была допущена ничем не оправданная задержка с ответом. Знает также, что здесь, возможно, не обошлось без коррупции, сговора, но кое-что еще остается непонятным. – Он наклонился и взял бинокль. – Он еще ничего не знаето ваших приватныхразвлечениях…

Реджис молниеносно выхватил у него бинокль из рук.

– То, что вы называете моими приватнымиразвлечениями… – завопил он. Тут голос у него прервался… – То, что вы называете, называете… – прохрипел он.

Он еще сильнее побледнел и вдруг свалился на постель. Пальцы его, словно лапы умирающего паука, судорожно сжимали бинокль, потом разжались. Сантамария с полминуты сидел неподвижно, ожидая, когда пройдет этот мнимый обморок или сердечный приступ. Но потом со вздохом поднялся, подложил Реджису под голову подушку и пошел поискать ликера или минеральной воды. Когда он вернулся, то увидел, что Реджис лежит, приоткрыв глаза, и стонет.

– Паола… – звал он слабым голосом. – Паола.

Сантамария приподнял его и, поддерживая за плечи, заставил выпить немного вина. Реджис сдавленно закашлялся, забрызгав вином свою рубашку и брюки Сантамарии.

– Ну как? Прошло?

Реджис посмотрел на него своими выпуклыми, рыбьими глазами.

– Что случилось? Я попал в аварию? – еле слышно прохрипел он.

– Вы просто потеряли на миг сознание, синьор Реджис. Мы у вас дома.

Реджис все вспомнил, и глаза его мгновенно наполнились слезами.

– Комиссар, – простонал он. – Комиссар. – Точно таким же умоляющим голосом он минуту назад звал неведомую Паолу.

– Мужайтесь, синьор Реджис, мужайтесь. Расскажите мне все, и вам сразу станет лучше…

– Комиссар, моя жизнь…

– Знаю, знаю, – поспешно сказал Сантамария, который по опыту знал, что признания после обморока и слез непременно включают в себя длиннейшие воспоминания детства. Но Реджис схватил его за рукав и приподнялся.

– Моя жизнь – вечный поиск красоты. Вы меня понимаете? Только красоты, и ничего более. Красоты во всех ее формах и проявлениях.

Он снова рухнул на постель, обессилев после провозглашения своего кредо. Сантамария сомневался, позволить ли ему и дальше изливать душу или сразу перейти к сути дела. В конце концов он выбрал компромиссный путь.

– Гарроне разделял… ваши идеи? Был вашим другом?

– Единственным… – не открывая глаз, прошептал Реджис. – Единственный человек, которого я мог назвать своим истинным другом… Вы не представляете… не можете себе представить.

Сантамария отлично себе это представлял. Он знал, что все маньяки, люди, сбившиеся с пути, извращенцы уверены, что только они одни знают, как нередко тяжела, гнусна и трагична жизнь, сколько в ней постыдного и мрачного. Именно это вечное смакование своего страдания вызывает у нормальных людей отвращение к ним. Они будто присвоили себе монополию на боль и горе. Каждый из них воображает себя распятым Христом. Даже в области вымышленных и подлинных страданий конкуренция стала беспощадной. Близится время невероятных катаклизмов, подумал Сантамария.

– Гарроне приходил к вам сюда? – спросил он, взяв бинокль (сделано в Японии).

– Нечасто, но приходил.

– У вас были бдения на террасе?

Реджис засмеялся мерзким смехом человека с извращенными привычками, который уже не стесняется собеседника.

– Да, несколько раз. Тушили свет и из нашей маленькой обсерватории… – Он показал рукой на окна здания напротив. – Летом кое-кто забывает опустить жалюзи и задернуть шторы… – Он сел на кровати, взял с ночного столика пустой конверт и стал им обмахиваться. – Мне уже лучше, – объявил он. – Это было… было, признаюсь вам, как удар в голову. Увы, и я говорю вам это как человеку, а не как полицейскому, до сих пор против нас, ночных бродяг и гомосексуалистов, существует сильнейшее предубеждение.

Сейчас последует «научное» объяснение со ссылками на Фрейда и Де Кинси и с примерами из древней и новой истории.

Сантамария встал и подошел к терраске.

Его коллеге Раппе из отдела Полиции нравов после нечастых облав, когда задержанных, продержав ночь в камере, отпускали, даже не прочитав для проформы нотации, легко жаловаться, что у них руки связаны и нужны новые, куда более суровые законы. А для него самого, часто беседующего с этим «городским дном» с глазу на глаз, все обстоит куда сложнее и неприятнее. Из одного лишь неудержимого желания уберечься от поноса словно бы проштампованных жалобных фраз и жалких слов оправданий, бесконечных недомолвок, нудного изложения невероятных «передовых» идей он бы разрешил всем Реджисам мира очень многое. Ну хотя бы открытое совокупление в автобусе, оргию в детском саду, коллективный стриптиз на площади Сан Карло, скотоложество в парке Микелотти с зебрами и тапирами из зоосада.

– Вы занесены в списки?

– В какие списки? – не понял Реджис.

– Вас когда-нибудь задерживала Полиция нравов?

Реджис напряг все мускулы лица, пытаясь подавить приступ смеха (с чего ему вдруг стало так весело?!), но в конце концов не выдержал и расхохотался, оглушительно громко.

– Не обижайтесь, – захлебываясь, сказал он, – не обижайтесь, но ваши облавы… – Он выпустил из рук конверт, который, словно планер, подлетел и упал у ног Сантамарии, протянул руку, взял со столика стакан воды и отхлебнул глоток. – Простите, комиссар, но если бы вы знали… Я раз пять или шесть попадал в большие облавы, которые вы называете «очистительной операцией». И уж не обессудьте, но ее избежал бы даже паралитик! Для нас это стало приятным спортивным состязанием. Где вы только находите этих ваших загонщиков? В институте слепых?

А ведь он прав, подумал Сантамария, вспомнив об облаве, в которой принимал участие. Он наклонился и поднял конверт с двумя датскими марками, адресованный синьору О. Реджису.

– Нет, совсем не вы вызываете у нас страх, – внезапно помрачнев, сказал Реджис.

– Вы собираете марки, синьор Реджис?

– Э-э, есть у меня маленькая коллекция. При моем жалованье я не могу себе позволить большего. Хотите посмотреть? – Не дожидаясь ответа, он соскочил с кровати и подошел к одной из полок. Выбрал один из толстых альбомов в синем переплете под кожу, открыл его и протянул Сантамарии. – Подводная серия… одна из наиболее удачных с эстетической точки зрения. Я ее заказал в Германии, как раз когда произошла ревальвация марки. – Он не колеблясь извлек с полки второй альбом. – Но и серия «Великие побоища» в техническом отношении стоит на таком уровне, о котором мы в Италии можем пока только мечтать. – Он показал на прозрачные карманчики, в которые вместе с марками были вставлены несколько цветных порнографических фотографий. – Но в марках этой серии элемент садизма, честно говоря, слишком велик… – Он закрыл альбом. – Что поделаешь, это всего лишь суррогат. Гарроне всегда мне это говорил. Но только я с моими суррогатами еще цел и невредим, сумел вовремя спастись…

– От чего?

– От этих джунглей…

Он возбужденно и цинично усмехнулся, и Сантамария отчетливо представил себе, как тот ночью прячется в кустах городского парка или же в усыпанной гнилыми листьями яме на холмах.

– Вы по другую сторону баррикад, комиссар, и не знаете, что это такое. Мы живем в страшном мире, в страшном мире, комиссар!… – Он провел рукой по лицу, по отвислым губам. – Тебя могут забить насмерть ногами, проломить голову камнем, всадить в спину нож… Без всякой на то причины, без какой бы то ни было вины. Просто кому-то захотелось позабавиться либо ты попался ему под руку в неудачный момент… Но теперь со всем этим покончено. Эта глава моей жизни закрыта. – Он аккуратно поставил на место оба альбома. – Я довольствуюсь моими суррогатами, и ничего – живу.

– Гарроне тоже интересовался этими… сериями? Вы с ним на этой почве и познакомились?

– О нет! Мы с ним познакомились… на поле боя, если так можно выразиться.

– А-а, значит, и Гарроне был?…

– Нет, Гарроне не был подлинным ночным бродягой. В нем не было… дьявольского начала. Он был, так сказать, сочувствующим, хорошим попутчиком. Но у него было определенное стремление, которое, впрочем, в подсознании есть у всех людей. – Он с вызовом посмотрел на Сантамарию, но тот, зная, что такие типы, как Реджис, всегда готовы вступить в спор за свои «идеалы», предпочел ему не возражать.

– Значит, Гарроне был сочувствующим? – сказал он.

– Гарроне был человеком жадным до всего нового, «экспериментатором», как он сам себя называл. И не боялся риска. Больше того, опасность его возбуждала. И в конце концов, как все прирожденные игроки, он рискнул слишком крупно, перешел допустимую границу…

О какой игре говорит Реджис? Что ему в точности известно? С такими людьми никогда не поймешь, что они скрывают от других, а что от самих себя. Они живут в мире внезапных взрывов ярости, умолчаний, экзальтации, падений и безумия.

– Но Гарроне проявлял к нам не просто любопытство, – продолжал Реджис. – Он нас понимал, мы были для него не париями, не отвратительными насекомыми, а людьми… Он нас называл «ангелами ночи». Он был поэт, идеалист и, как все поэты, поплатился жизнью…

Реджис говорил искренне, с полной уверенностью в своей честности. Эта завидная уверенность позволяет карманным ворам и домашним хозяйкам, лавочникам и министрам, знаменитым певцам и профессорам университетов прятать на чердаке памяти все совершенные ими крупные и мелкие бесчестные поступки и забывать о них легко и скоро, подумал Сантамария.

– Ну, а сколько этот поэт собирался заплатить вам, синьор Реджис?

– Что вы хотите этим сказать?

Сантамария поднял с пола проект Трессо и Кампаны и лист с разрешением на его осуществление.

– Я спросил, сколько он вам дал или пообещал, чтобы вы задержали этот проект.

Реджис посмотрел на него с горестным изумлением.

– Я думал, вы более возвышенный человек, комиссар. Но вижу, что ошибся и что вы тоже…

– Послушайте, Реджис, вы совершили серьезный должностной проступок. В течение года вы без всяких на то оснований задерживали проект Трессо и Кампаны. Это преступление, и оно может обернуться для вас несколькими годами тюрьмы. Мы с профессором Пеллегрини считаем, что вы пошли на это служебное преступление, чтобы ваш друг Гарроне смог навязать свой проект. – Сантамария повысил голос: – Что вам пообещал Гарроне в обмен?

Реджис сокрушенно покачал головой.

– Нет, на таком языке я не могу с вами разговаривать.

– Откуда Гарроне знал о существовании проекта Трессо и Кампаны? Вы ему об этом сказали?

– Да нет же, нет! – с упреком, точно он говорит с неразумным ребенком, сказал Реджис. – Однажды Гарроне зашел ко мне на службу и увидел этот проект, мне его только что принесли для визирования. Гарроне сразу загорелся желанием ознакомиться с ним. Он мне объяснил, что всегда, всю жизнь мечтал воплотить свои идеи в подобном грандиозном проекте…

– Больше он вам ничего не сказал?

– Ну, у него, знаете ли, были свои давние счеты с Трессо и Кампаной. Этот Трессо учился с ним вместе в университете, а потом, когда их интересы столкнулись, обошелся с моим другом довольно жестоко. Вот Гарроне и захотелось вставить ему палку в колеса. По-моему, это вполне простительная человеческая слабость.

– И палкой были вы?

– Я помог другу, – с достоинством ответил Реджис.

– Вы помогли ему также скопировать чужой проект.

– Скопировать, скопировать!… Не будем клеветать на того, кто уже не в состоянии себя защитить. Гарроне значительно улучшил чужой проект, внес в него существенные, я бы даже сказал, гениальные изменения. Я вам это могу показать прямо на проекте. Ведь я тоже участвовал в создании окончательного варианта. И работали мы, если хотите знать, здесь, в моем доме.

– Гарроне надеялся, что его вариант будет принят?

– Да, у него были на это большие надежды. Переговоры с клиентом уже подходили к концу.

– Вы принимали участие в переговорах?

– Нет, Гарроне не хотел меня, так сказать, компрометировать. К тому же практическая сторона дела меня не касалась, да и не интересовала. Сделки меня никогда не привлекали.

– Вы ограничивались тем, что не давали разрешения на проект Трессо и Кампаны?

– Я ограничивался тем, что помогал другу.

Против этой брони преданности и благородных чувств лучшим оружием была вульгарность. Сантамария громко прищелкнул большим и средним пальцами.

– Бесплатно?

Реджис помрачнел.

– В любом случае я не взял бы ни лиры. Я порядочный человек.

– Так сколько же вам пообещал Гарроне, половину?

Наступила долгая пауза: истина, грубая, прозаичная, без прикрас, с трудом, но пробивала себе дорогу. Реджис угрюмо уставился в пол.

– Один-единственный раз, в самом начале, – пробормотал он, – Гарроне намекнул на мою долю награды, как он ее назвал. – Он поднял голову. – Но я сразу же оборвал его. Поверьте, я всегда презирал деньги.

– Однако вы знали, что речь идет о десятках миллионов лир?

Реджис мучительно, с тоской во взоре сжимал кулаки.

– Знали?

– Да… знал, Гарроне все время мне об этом говорил. Для него это стало прямо-таки идеей-фикс… Но, – добавил он с улыбкой, – я все-таки не верил.

– Тому, что речь шла о такой большой сумме?

– Нет, тому, что эти деньги, много там или мало, до такой степени нужны были Гарроне. О, не поймите меня превратно! Он бы их истратил в одну минуту, купил бы себе модные костюмы – он очень заботился о своей внешности, – отправился бы путешествовать, о чем давно мечтал. И все же я понял, что не это было для него главным. Для него важнее всего была возможность взять реванш у жизни, а не деньги сами по себе. Конечно, эти миллионы ему бы не помешали, они даже были ему необходимы. Но прежде всего он хотел вознаградить себя за унижения, которым его подвергали все: неискренние друзья, коллеги, эта свинья, его сестра…

Факты, нужно придерживаться только фактов, в растерянности подумал Сантамария. Реджис, он в этом теперь не сомневался, не был обычным чиновником-взяточником, договорившимся с Гарроне о дележе добычи. И из его не слишком связных объяснений Гарроне представал в более ясном свете, чем из рассказов, которые он слышал об архитекторе прежде. «Непристойный Гарроне», «золотой телефон», промелькнуло у него в голове.

– Резинку, – резко приказал он.

Реджис воспринял это как прямую угрозу и даже как приговор.

– Что вы сказали? – пролепетал он. – А! Да… да… – Он наклонился, отыскал на коврике у кровати резинку, поднял ее. – Вот она… разрешите… мне… дайте я сделаю… я привык.

Он свернул в трубку проект Трессо и Кампаны и разрешение, скрепил их резинкой. И пока он этим занимался, Сантамария смотрел на него и думал, что ночной бродяга вдруг вновь превратился в незаметного служащего, вечно склоненного над бумагами, обитателя подотдела 37/А. Его гордость человека, не понятого обществом и не подвластного законам, испарилась, в комнату вползла тень всемогущего Пеллегрини, и Реджис сдался на его милость. Реджис бережно положил свернутый в трубку проект на кровать.

– Если позволите… – сказал он, показав на винные пятна на своей рубашке. Он открыл трехстворчатый шкаф, также покрашенный в желтый цвет, и вынул из ящика чистую рубашку. Затем торопливо снял грязную рубаху и надел новую. Потом вынул пиджак в клетку, галстук, и Сантамария внезапно понял, что он покорно готовился последовать за ним в префектуру, а затем отправиться в тюрьму. Собирался так же методично, как каждое утро собирался на службу. Факты, держаться фактов, снова подумал Сантамария. Расследование велось по двум убийствам. О втором убийстве Реджис явно не знал вообще и не подозревал об истинных причинах первого. Он не сомневался, что Гарроне, этот «прирожденный игрок», «экспериментатор», был убит одним из безжалостных ночных бродяг. Что же касается коррупции, то говорить о ней в данном случае, вероятно, не приходится. Да, проект пролежал целый год без движения в одном из отделов. Но сколько документов и проектов в Италии застревает в бюрократических дебрях, и виновные, если только их находят, остаются безнаказанными. Реджис помог Гарроне из жалости, из «солидарности» с таким же нищим паразитом. Скорее всего, Гарроне спас его во время «битвы» или облавы… Но сделал это Реджис не ради миллионов. Миллионы Гарроне взял бы себе.

Реджис повернулся к нему лицом: он был готов к «мукам» – застегнул на все пуговицы пиджак, надел галстук.

– Ах да! – воскликнул он.

Взял свернутый в трубку проект Трессо и Кампаны и протянул его Сантамарии. Тот сердито отмахнулся.

– Оставьте его себе. Завтра сами отнесете на службу, – пробурчал он. Это был оправдательный приговор, и Реджис его слова так и воспринял.

– Я не должен… идти с вами?

– Нет.

– Вы меня не… не арестуете?

– Нет.

– Значит, я могу… считать себя непричастным?

– Не знаю, можно ли считать вас полностью непричастным к этой грязной истории. Но для нас к делу об убийстве вы… никакого отношения не имеете. А сейчас мы расследуем именно это дело.

– Господин комиссар, – выдохнул из себя Реджис, – господин комиссар, я не верю в бога, но если есть кто-то на небесах, то он…

– Послушайте, могу я попросить вас об одном одолжении, Реджис? – оборвал его Сантамария. Реджис уже собрался ответить, что ради господина комиссара он готов пойти в огонь и в воду, но Сантамария его опередил: – Мне нужна старая газета.

– Старая? – вскричал Реджис. – Но у меня есть сегодняшняя! Я вам…

– Да нет же, послушайте…

Но Реджис уже кинулся на террасу и мгновенно вернулся с последним выпуском «Стампы».

– Я ее уже прочитал. Возьмите, возьмите, доставьте мне такую радость!

– Мне хватит одной страницы.

– Ну что вы, берите всю, прошу вас!

Сантамария взял газетный лист и завернул в него проект Гарроне – этот проект ему еще понадобится.

– Где у вас телефон?

На лице Реджиса отразилось отчаянье, оттого что он не может предоставить в распоряжение господина комиссара сразу десять телефонов.

– В коридоре, идемте, я вам покажу, – заискивающим голосом сказал он.

Сантамария позвонил Де Пальме и сказал ему, что в основном их предположения подтвердились.

– А как ты поступишь с этим Реджисом?

– Никак… Он, в сущности, не ведал, что творил. Узнали что-нибудь насчет машины?

– Да, все совпадает: синий «фиат-124».

Кроме того, в комиссариате на виа Борго Дора, где никто, правда, не заметил подозрительной машины, один из агентов вспомнил, что каждую субботу утром агенты ближнего отделения транспортной полиции обходили все машины, оставленные возле «Балуна» в тех местах, где стоянка запрещена, и наклеивали извещение о штрафе. Не мешало бы с ними потолковать. Идея оказалась плодотворной. И синий «фиат-124» не избежал штрафа, копия квитанции – у Де Пальмы в кармане.

– Отлично, – сказал Сантамария, – значит, увидимся в условленном месте.

– Договорились.

Реджис, который на время разговора почтительно удалился в гостиную, услышав, что Сантамария повесил трубку, проскользнул в коридор.

– Господин комиссар, – сказал он, судорожно размахивая руками, – я хочу, чтобы вы знали… для меня этот день… эта встреча… хотел бы вам выразить… но не нахожу слов…

Вся прелесть людской неблагодарности заключается в том, что они этих слов даже и не ищут, подумал Сантамария, спускаясь в лифте.

По реке, хотя уже было час дня, еще плыло много лодок, в которых почему-то совсем неритмично гребли солдаты, получившие увольнительную, и юнцы в рубашках, небрежно бросившие свои пиджаки на сиденье.