Текст книги "Из собрания детективов «Радуги». Том 2"

Автор книги: Вилли Корсари

Соавторы: Франко Лучентини,Карло Фруттеро
сообщить о нарушении

Текущая страница: 28 (всего у книги 34 страниц)

– Всего лишь книга. Она купила ее в «Балуне».

Убийца Гарроне, мужчина или женщина, заранее захватил с собой трубу или молоток, но в последний момент передумал и проломил архитектору голову каменным фаллосом. Должно быть, и в случае с пестиком произошло нечто похожее, размышлял Сантамария.

– Странная история с этим колокольчиком, – сказал Де Пальма. – Что она тебе об этом рассказывала?

– До колокольчика мы с ней еще не добрались, но сама история не кажется мне такой уж странной.

– Может, эта Анна Карла клептоманка?

– Нет, она захватила его по рассеянности, думала о другом и нечаянно…

– О чем? Должно быть, она изрядно нервничала, если даже не заметила, что стянула колокольчик.

– Послушай, будь она убийцей, она бы не рассказала тебе о пестике.

– Почему же? Ведь она предполагала, что мы все равно доберемся до лотка, с которого украли пестик. Больше того, не исключено, что она прихватила колокольчик специально, чтобы потом мы ее же благодарили за помощь. Ведь это она навела нас на след. Ты сам знаешь, к каким сложным уловкам порой прибегают преступники.

– Да, но… – пробормотал Сантамария.

Верно, многие крупные и мелкие преступники прибегают к столь тонким уловкам, что сами запутываются в хитросплетении своих планов. В точности как дети или безумцы. Но только не Анна Карла, нет, нет!

– Ну хорошо, разберемся, – заключил он.

– Тогда я займусь профессором и американкой, а ты потом допросишь Массимо Кампи. Если в те последние десять минут они были вместе с этим Кампи, нам придется пересмотреть все наши выкладки.

Они вновь вышли в коридор. Де Пальма обхватил голову руками и стал быстро расхаживать взад и вперед. Внезапно он остановился.

– Да, мы разузнали кое-что о трамвайном билете, – сказал он, повернувшись к Сантамарии лицом.

Кроме окровавленного пестика, двух спичек, раздавленного окурка сигареты, ржавого болта и жевательной резинки, эксперты нашли возле трупа трамвайный билет, отпечатанный в Турине. Но билет был темно-зеленого цвета, в то время как муниципальное трамвайное управление на всех линиях с некоторых пор ввело билеты других цветов.

– Нам пришлось-таки повоевать с трамвайным управлением, прежде чем оно согласилось проверить все старые серии субботних билетов. Зато теперь мы знаем, что билет был взят в трамвае двенадцатой линии.

– Куда ведет двенадцатая трамвайная линия?

– Ровным счетом никуда, ее закрыли. Но прежде она вела на кладбище. Билет был выпущен в тысяча девятьсот пятьдесят третьем году, – ответил Де Пальма.

6

Билет вполне мог выпасть из старой книги, мелькнуло у Сантамарии, к примеру из «Практического руководства» (издание тысяча девятьсот тридцать пятого года), которое Анна Карла как раз листала, дожидаясь его возвращения, а сейчас засовывала в сумочку. Может, она и купила-то это руководство, чтобы он растрогался? Тонкий ход!

Не произнеся ни слова, Скалья вышел. Он всегда плохо играл роль «случайно сюда попавшего». Как, впрочем, и все остальные роли.

– Хотите предупредить мужа? – предложил Сантамария Анне Карле.

– Сама не знаю. Я предпочла бы зря его не волновать. А что вы посоветуете?

– Давайте подождем немного, ситуация может проясниться уже к вечеру.

– Собственно, я даже не знаю, где его искать. У него было назначено на сегодня деловое свидание.

Последние слова она произнесла, выдержав долгую паузу.

Не хотела ли она таким, прямо скажем, подлым образом напомнить ему о несостоявшемся свидании на проспекте Бельджо? Сантамария стиснул челюсти.

– Вы рассказали мужу историю с письмом, с ритуальным убийством, с фаллосом?

– О да! Все рассказала. Его это позабавило. – Она помолчала и добавила: – Но боюсь, что мы все слишком далеко зашли в своих забавах.

Сантамария подумал, что тут она явно права.

– И еще знаете, что мне пришло в голову? – продолжала она. – Ведь преступник, кем бы он ни был, решившись на убийство в столь людном месте, сильно рисковал. Неужели он не мог выбрать места попустыннее, чем «Балун»?!

– А зачем? Ведь там, где полно людей, никто ничего не видит. Лучшего места, чтобы остаться незамеченным, не придумаешь. Вот он и остался незамеченным. Из пяти-шести человек, которые там были, никто ничего не видел и не слышал.

– Значит, вы считаете, если убийца – Массимо, то он преднамеренно привел Ривьеру в «Балун»?

– Вполне может быть.

– Но допустим, убийца – я! Как я могла заранее знать, что встречу Ривьеру в «Балуне»?

Сантамария покачал головой. Ему не хотелось ни в чем разуверять Анну Карлу, и его покоробило, что вопросы задает она, а не он.

– Вы могли узнать это от синьора Кампи, от самого Ривьеры или от другого, неизвестного мне человека.

– Да, но я вчера вечером не говорила с… – Она помедлила и с улыбкой заключила: – Очевидно, вам моих заверений недостаточно.

– Вы правы.

– Так вы мне не верите?

– А как вы считаете, должен я вам верить на слово?

– Простите, но мне трудно в подобном положении смотреть на все как бы со стороны, – подавленно ответила она.

В каком положении? Человека, причастного к убийству? Или же в том сложном положении, в котором очутились они оба? Сантамарии теперь повсюду мерещились подвохи, а он знал, что подозрительный полицейский – плохой полицейский.

– Это, собственно, не имеет особого значения, – примирительно сказал он. – Любой мог узнать, что утром Ривьера отправился в «Балун».

– Каким образом?

– Выходя из дома, он оставил записку синьору Кампи, в которой уточнял, в каком именно месте и в какое время он должны встретиться. Эту записку мы нашли засунутой в дверную щель, когда приехали к Ривьере домой.

– Но тогда!… – воскликнула Анна Карла. Она выпрямилась, щеки у нее порозовели, в глазах вновь появился радостный блеск. – Тогда все меняется, возникает тьма гипотез.

– Например?

– Сама не знаю, но выходит, что преступление мог совершить любой человек и по любой причине. Мотив убийства из-за ревности Массимо… или моей становится лишь одним из многих.

Сверкающие, красивые глаза подсказывали ему, что начинать надо именно «с другого мотива» – порыться в бумагах убитого, поискать письмо влюбленного официанта, просроченный вексель, фотографию, присланную с целью шантажа. Это позволило бы понять, какая пропасть разделяла жалкого служащего-гомосексуалиста и «людей из высшего света».

– Да, а потому возникает и следующая гипотеза… – сказал Сантамария. – Как я вам уже говорил…

Она вся словно сжалась.

– Гарроне?

– Вот именно. Предположим, что Ривьера узнал или выяснил что-либо об убийстве Гарроне. Ну, к примеру, какую-то мелкую деталь, которой он не придал никакого значения. Он вполне мог рассказать об этом вчера или сегодня утром в «Балуне» убийце архитектора. А убийца здраво или не очень здраво, но рассудил, что по этой детали полиции будет нетрудно до него добраться, если у Ривьеры будет время рассказать о ней другим.

– Особенно если против предполагаемого убийцы уже есть одна небольшая улика, – без тени улыбки заметила Анна Карла. – Например, письмо.

Минуту спустя молчание стало невыносимым для обоих. Сантамарии начало казаться, что он попал в мутный водоворот, который сейчас унесет его вместе со столом и стулом.

– Бедный Массимо, – сказала наконец Анна Карла. И добавила: – И я тоже.

– Но ведь это лишь одна из множества гипотез. И потом не забывайте: сегодня утром, кроме вас и Массимо, в «Балуне» были американка и профессор – у них тоже нет алиби. Неизвестно, где они были в решающие минуты. Да и ваш друг из Ивреа также пока не имеет алиби.

Анна Карла пожала плечами.

– Кто будет допрашивать Массимо, вы или ваш коллега? – спросила она.

– Конечно, я.

– Убийство как высокое искусство, – прошептала Анна Карла, глядя в окно. – Кажется, это было тысячу лет назад.

У Сантамарии, напротив, воспоминания об их встрече на залитой солнцем террасе виллы Кампи были совсем свежи. Он не мог заставить себя поверить в виновность Анны Карлы. Внутренне он был убежден, что она стала жертвой трагического стечения обстоятельств.

– Как воспринял случившееся синьор Кампи?

– Мы обменялись с ним всего несколькими словами. По-моему, он потрясен и подавлен.

А может быть, всего лишь напуган? И сейчас прикидывает, какие у него шансы выйти сухим из воды, подумал Сантамария.

– Я постараюсь его успокоить. А пока попрошу вас… – Сантамария поднялся, – повторить старшине Лопрести ваш рассказ для занесения в протокол. Конечно, не все, а лишь то, что связано с утренней поездкой вашей и ваших друзей, где и в какие часы вы находились. Наши методы, – добавил он со вздохом, – увы, весьма однообразны и скучны.

– Я в полном вашем распоряжении, – грустно и насмешливо ответила Анна Карла, также вставая со стула.

7

Землемер Баукьеро старательно привязал собаку к перилам балкона.

– Если я ее оставлю в квартире, она начнет царапать дверь и обдерет весь лак, – объяснил он полицейскому, не теряя надежды, что тот разрешит ему не ехать.

Но полицейский промолчал. Он вел себя совсем не так, как позавчера. В тот раз он посадил их обоих в машину и даже погладил собаку.

– Она не привыкла оставаться одна, – выпрямившись, сказал Баукьеро и наклонился к собаке. – А ты, глупая, веди себя прилично. Я скоро вернусь.

Собака сначала недоверчиво взглянула на хозяина, а потом бросилась к нему. Кожаный поводок, к которому Баукьеро привязал еще и толстую веревку, натянулся до предела, но выдержал, не порвался. Собака встала на задние лапы и с воем опрокинулась навзничь.

– Идемте, – сказал Баукьеро.

Когда он закрыл дверь на ключ, собака залаяла.

– Ей раньше не приходилось оставаться одной, вот она и не привыкла, – объяснял Баукьеро.

Полицейский снова промолчал. Они спустились по лестнице, и уже возле парадного Баукьеро услышал отчаянный лай, который разносился по всему двору.

На виа Мадзини их ждала машина. Полицейский посадил его сзади, рядом с невысоким волосатым человеком, которого Баукьеро прежде не видел. Впереди, рядом с шофером, сидел следователь, который допрашивал его на следующее утро после убийства Гарроне.

– О, добрый день! Как поживаете? – дружелюбно сказал Баукьеро.

– Добрый день, – хмуро ответил следователь.

Даже руки не протянул. Их всех словно подменили. Машина тронулась. Ребятишки-южане, поблескивая черными любопытными глазенками, молча смотрели вслед.

8

– Мне нужен переводчик, – сказал Сантамарии Де Пальма, выйдя из кабинета.

– Что, сам не справляешься?

– Я понимаю ровно половину из того, что он говорит. Печально – годы потрачены зря, – ответил Де Пальма.

– Это верно, – сказал Сантамария.

Вот уже несколько лет Де Пальма в свободные часы изучал по пластинкам английский.

– Едва начинаешь говорить с этими американистами на какую-нибудь важную тему, как выясняется, что они все произносят по-особому. А что, в отделе по делам иностранцев никого нет?

Де Пальма чрезвычайно изумился:

– В отделе по делам иностранцев? Зачем они мне?

– Прости, разве ты сам не сказал, что тебе нужен кто-либо знающий английский?

– Английский я и сам знаю. А вот пьемонтский диалект так и не освоил. А ведь уже столько лет живу в Турине.

– С кем же у тебя теперь сложности?

– С этим профессором, – мрачно ответил Де Пальма. – Он говорит то по-английски, то по-пьемонтски. Вероятно, психологи объяснили бы это тем, что под влиянием шока уважаемый профессор вспомнил язык детства. Пожалуйста, зайди на минутку и послушай сам.

У американиста Бонетто были железные нервы. После всех семестров, которые он провел в Америке, в этом кипящем котле, многие страшные вещи не производили на него ни малейшего впечатления: он привык к атмосфере насилия, притерпелся к ней. Он был лично знаком с девушкой – непосредственной свидетельницей убийства Мартина Лютера Кинга, ежедневно в баре питался бок о бок с негром, которого впоследствии ФБР арестовало за хранение взрывчатых веществ. Наконец, он сам нюхал гарь подожженных машин и слезоточивые газы. Однажды вечером в Нью-Йорке он сел в метро спустя полчаса после того, как в одном из вагонов той же линии двое пуэрториканцев поранили друг друга ножами. Не говоря уже о таксисте из Филадельфии, который никак не мог прийти в себя после того, как на него неделю назад напал один наркоман. Эти суровые испытания сделали Бонетто холодным и невозмутимым, «cool», как с восхищением сказал его друг Джеф, когда Бонетто предложил ему прогуляться по Гарлему в ночь расовых беспорядков. Правда, от прогулки их потом отговорили полицейские, оцепившие квартал. Они, кстати сказать, очень похожи на своих итальянских коллег. И те и другие нервозны и чрезмерно возбудимы. А оказавшись в сложной ситуации, буквально теряют голову. Да, итальянские фараоны тоже совсем не cool. Задают ему дурацкие вопросы, настойчиво допытываются, где он был утром. Их тупость приводила Бонетто в тихое бешенство. И все это как раз в тот самый день, когда в его жизнь вошла Шейла – высокая, белокурая, розовощекая, величественная Шейла. О'кэй, о'кэй, он им в сотый раз повторит, что не знал убитого, впервые увидел его сегодня утром и беседовал с ним всего несколько минут. О чем? Да о свежей речной воде, черт побери.

– Профессор вчера читал лекцию на эту тему, а на лекции, кажется, был Ривьера, – объяснил первый болван в полицейской форме второму болвану в полицейской форме.

– А-а, – воскликнул второй болван, и по его лицу было видно, что он ничего не понял. – Ну и какое на вас Ривьера произвел впечатление?

Да никакого, ровно никакого, этот тип совершенно nondescript [20]20
  He поддающийся описанию ( англ.).


[Закрыть]. Да к тому же, когда рядом была Шейла, разве мог на него произвести впечатление этот зануда! В довершение всего пришлось объяснять этим двум фараонам, что такое nondescript; они ровным счетом ничего не понимают – нули, абсолютные нули! Потом они снова принялись допытываться, что он делал в решающие пять или десять минут, где был и с кем, почему он вернулся в кафе и что означает на диалекте «чапапуэр».

– Что же еще, как не эту штуку? – сказал американист Бонетто, взяв со стула шапочку капеллана.

Он щелкнул пальцем по куполообразной шапочке, чтобы показать, насколько метко название «чапапуэр».

– Чапа, – перевел он, – означает «catch» – хватать, ловить. Пуэр – пыль, dust. Пылеуловитель, сложное слово.

– Любопытная реликвия, – сказал второй сор. – А когда вы вернулись за ней в кафе, вы никого больше не встретили по дороге?

Да что это, допрос с пристрастием? Неужели они не понимают, что имеют дело не с наемным убийцей из «Коза Ностр а», а с уважаемым профессором Феличе Бонетто?

– Нет, никого. I'm absolutely certain [21]21
  Я в этом абсолютно уверен ( англ.).


[Закрыть].

Пусть эти два доморощенных детектива только попробуют задержать его как material witness – важного свидетеля. Они требуют showdown – откровенного признания. Что ж, он готов позабавиться над ними. Всколыхнется вся Америка, разумеется наиболее уважаемые люди Америки, которые прекрасно его знают. Письмо протеста в «Нью-Йорк тайме» вряд ли доставит большое удовольствие этим двум макакам. Письмо подпишут Сол Беллоу, Ноам Хомски, Джоан Баэз, доктор Спок, священник Абернети, его друзья и друзья его друзей – человек сто в общей сложности. А в Европе письмо подпишут Сартр и Симона де Бовуар и в знак солидарности Моравиа, Пазолини, Марпиоли… Нет, Марпиоли, после того, что произошло между ними, не подпишет.

Сердце у американиста Бонетто радостно забилось.

– Итак, – сказал он, стараясь не выдать своего волнения и остаться вполне cool, – могу я быть свободным или же должен считать себя задержанным?

Двое cops недоуменно переглядывались, а он, затаив дыхание, в упор смотрел на них. Его ждало удивительное приключение! Незаконный арест, заключение в сырой, зловонной камере. Сведения об этом просочатся на волю, и волна возмущения захлестнет Новый и Старый Свет. Комитет «В защиту Бонетто», крики демонстрантов, заполонивших площади, «Свободу Бонетто!»… О, какой день, какой прекрасный день! Ну разве это не дар судьбы: сначала чудесная встреча с Шейлой (она, конечно, организует митинг у тюрьмы «Нуове»), а теперь, теперь!…

– Нет, профессор, – ответил один из фараонов, – мы вызвали вас сюда только для дачи показаний.

– Необходимых для следствия?

– Да. Но это вопрос нескольких…

– Иными словами, если бы я сейчас захотел уйти, то не смог бы?

– Мы попросили бы вас остаться на время. Но едва будет составлен протокол…

– Короче говоря, вы меня не отпускаете?

– Так где вы находились в момент…

– О'кэй, о'кэй, не отпускайте, – сказал американист Бонетто, и глаза его вновь радостно блеснули. Он зримо представил себе, как Марпиоли, совершив харакири, от зависти съедает собственную печень.

– Похоже, он не слишком травмирован происшедшим, – сказал Сантамария Де Пальме, как только они вышли из кабинета. – Я бы сказал, вид у него скорее довольный.

– А ты не думаешь, что это нарочно? – предположил Де Пальма.

– Что ж, если он не хочет давать показаний, от которых нельзя было бы отпереться, то это способ не хуже любого другого.

– Лучше любого другого. К тому же я не уверен, что он не прикидывается дурачком – в случае чего эксперты признают его умственно неполноценным. Учти, он был знаком с Гарроне.

– Надо проверить, есть ли у него алиби во вторник вечером.

– Проверю, – сказал Де Пальма. – Но пока дам ему немного поостыть, а сам займусь американкой. Будем надеяться, что тем временем нервный шок пройдет, иначе толкового протокола не составить.

– Должно быть, это у него осталось со школьной скамьи, с экзаменов, – предположил Сантамария.

– Экзаменационный невроз. Со мной тоже бывало нечто подобное, – заметил Де Пальма. – Так синьором Кампи ты сам займешься?

– Увы, да. Пренеприятный экзамен, – со вздохом сказал Сантамария.

9

– Незачем меня поддерживать, – сказал землемер Баукьеро. – Я не боюсь мертвецов. Когда я увидел убитого Гарроне, я был один и в обморок не упал.

Полицейский нехотя отпустил его руку, санитар морга откинул простыню.

– Нет, я его не знаю, – сказал Баукьеро, внимательно оглядев мертвеца. Он обошел труп с другой стороны и снова посмотрел на восковое лицо. – Нет, ни разу не видел. Его что, убили?

10

С левой, согнутой в локте руки у Кампи свисал плащ из тонкой, светлой, прорезиненной ткани. Подойдя к Сантамарии, Массимо взглянул в окно и сказал:

– Сейчас, я вижу, светит солнце. А утром, если помните, небо хмурилось.

Лицо у него было усталое, осунувшееся, но на быстроте реакции усталость явно не отразилась. Одной-единственной фразой он заставил Сантамарию гадать, что же за ней кроется, где тут подвох?

Сантамария снова и снова пытался понять, кто перед ним – дьявольски хитрый, расчетливый игрок, неисправимый комедиант или дружелюбный, ироничный туринец, немного сноб.

– Да, погода для июня необычная, – ответил он, твердо решив вести допрос, а не беседу. – Дайте плащ мне.

Он протянул руку.

– О, не беспокойтесь! Я его брошу на стул.

– Нет, я хотел бы на него взглянуть, если не возражаете, – сказал Сантамария.

Кампи отдал ему плащ. На лице у него появилась горестная улыбка, точь-в-точь как у Анны Карлы во время его официальной беседы с ней. Что это? Согласованная заранее тактика? Условности высшего круга?

– Знаете, это из-за пестика от ступки, – сказал Сантамария, разворачивая плащ и делая вид, будто его изучает.

– Понимаю, я мог спрятать пестик в кармане.

Сантамария не поддался на эту печаль и безысходность в голосе.

– А что здесь?

– Перчатки. Можете взять их. Кстати, если вы хотите произвести в моем доме обыск…

– Пока еще до этого не дошло, – сказал Сантамария.

– В любом случае вы там ничего не найдете. – Правда, сказал он это без всякого вызова. – Я сам Лелло не писал, а несколько открыток и записок, которые за три года получил от него, выбросил. Стараюсь избавляться от лишних бумаг.

– Вы знаете, что Ривьера оставил вам в дверях записку?

– Да, он мне об этом говорил. Ему показалось, что мы недостаточно точно условились. Он имел обыкновение все усложнять.

– Итак, вы решили съездить вместе в «Балун»?

– Разумеется… Еще в четверг вечером. Лелло хотел поискать там что-нибудь любопытное для моего дома в Монферрато.

– Который еще не обставлен?

– Почти что обставлен. Но Лелло питал слабость к безделушкам «Балуна». Он часто ездил туда один, иногда с коллегами.

– А вы?

– Я не ездил.

Сантамария вспомнил, что еще в четверг Кампи как бы вскользь дал ему понять, что он в «Балуне» прежде ни разу не бывал. Значит, предложение наведаться в «Балун» могло исходить только от Ривьеры.

– После четверга и до сегодняшнего утра вы больше не виделись?

– Нет, – ответил Кампи. – Я вернулся из Монферрато усталый и сразу лег спать. Сегодня утром Лелло сказал, что звонил мне вчера, чтобы окончательно договориться о встрече. Но я по давней своей привычке отключил телефон.

– Вы не могли перепутать место и время встречи?

– Мы условились встретиться примерно в полдень, в кафе. Мне казалось, что все абсолютно ясно. Но Лелло был человек педантичный и беспокойный. И у него, надо признать, были на то основания – ведь я довольно рассеянный… Он решил, что мы неверно поняли друг друга, и оставил мне записку, на тот случай, если я по забывчивости заеду сначала за ним. Он всегда беспричинно сам себе усложнял жизнь.

– А он не мог позвонить вам сегодня утром?

– Он вышел рано и, видимо, не хотел меня будить.

– Понятно, – сказал Сантамария.

Он и в самом деле понимал, как мудро ведет себя Массимо, и восхищался его стратегическим талантом. Из слов Массимо становилось очевидно: привязанность не была взаимной и все страхи, сомнения, боль испытывал только Ривьера. Он же, Массимо, лишь терпеливо сносил это обожание, докучливые записки, упреки. И настолько от всего этого уставал, что часто даже отключал телефон. («Преступление на почве страсти? Смешно говорить о страсти с моей стороны, комиссар, после трех лет знакомства!»)

– Вы знакомы с Ривьерой три года?

– Да, примерно так.

– И часто вы виделись?

– Почти каждый день. Во всяком случае, перезванивались очень часто. Нередко мы вместе проводили уикенд, а иногда во время отпуска уезжали путешествовать.

– Вы давали Ривьере деньги?

Кампи не возмутила грубость вопроса.

– Нет, я лишь порой делал ему подарки и покупал билеты на самолет. Лелло дорожил своей независимостью. – Он слегка улыбнулся. – В этом смысле он был ярым феминистом.

Сантамария никогда об этом не задумывался, но сейчас он вдруг понял, что проблема главенства существует, очевидно, и между гомосексуалистами. И он спросил себя, сколько же понадобится лет, чтобы гомосексуалисты, выступающие в роли женщин, создали движение в защиту эмансипации. Похоже, Ривьера был в этом смысле провозвестником новых времен в своих особых отношениях с Кампи.

– Какие у вас были отношения с Ривьерой? Я хочу сказать, в общем и в целом. Вы не ссорились, ну и тому подобное?

Массимо снова слегка улыбнулся.

– Мы, как говорится, жили в мире и согласии. Каждый считался с интересами другого, хотя иногда мы и…

– Вы и?…

– Лелло был моложе меня, более эмоционален, восторжен, и порой мое… равнодушие к общественным событиям его сердило и даже огорчало. К тому же он служил, вращался… в ином кругу, и это тоже, как вы понимаете…

Сантамария теперь четко уяснил линию Кампи: жалкий служащий, который отчаянно цеплялся за плейбоя со сложнейшим характером. Этот редкий образчик джентльмена и аристократа по рождению, высокообразованный и не чуждый скепсиса, смертельно устал от случайного приключения. («Убийство на почве страсти? Ну что вы, комиссар, в таком случае скорей уж Лелло должен был меня убить».)

– Ривьера был ревнив?

Раз уж синьору Кампи так хочется направить допрос в это русло, почему бы ему не подыграть.

И Кампи, не задумываясь, ответил:

– Да, он был ревнив. Но не в узком смысле слова. К примеру, он ревновал меня к Анне Карле из-за нашей с ней дружбы. Он не представлял себе, что у меня может появиться желание одному провести неделю в Венеции или принять приглашение поехать в Шотландию.

– Значит, он был назойлив, – подсказал Сантамария.

– Нет, вы не подумайте, что бедняга Лелло создавал мне невыносимую жизнь, – тут же оговорился Кампи. – Порой он устраивал мне сцены ревности, но без этого, наверно, не бывает.

Кампи сдался быстро, раньше, чем Сантамария, сообразив, что иначе «выплывет» другой мотив преступления. Не страсть, а отчаяние, презрение к самому себе и к Лелло, ненависть к нему. Возможно, Массимо убил Ривьеру не из ревности и страсти, а потому, что не видел другого пути избавиться от него.

– Вы были… верны Ривьере?

– Да, – ответил Массимо, подозрительно поглядев на него. – Не собираюсь читать вам, комиссар, лекцию о гомосексуалистах, но не хотел бы, чтобы в нас видели любителей сплошных любовных оргий. Многие из нас обвенчались бы в церкви, если б могли. В некоторых странах, насколько я знаю, это уже разрешено.

– Но вы бы, наверное, не стали венчаться?

– Конечно, нет. Однако же многочисленные и одновременные связи, как вы сами наверняка знаете, обычно ведут к большим неприятностям.

– А Ривьера тоже был вам верен? – спросил Сантамария, внезапно вспомнив, что должен еще до вечера позвонить Иоле в Новару.

– О да! Время от времени мне, правда, приходилось устраивать ему сцену ревности, чтобы сделать бедняге приятное. Но повода он мне не давал ни малейшего.

Кампи бросил последнюю горсть земли на могилу гипотезы об убийстве из ревности. Ничего не скажешь, он превосходно подготовился.

Да, но почему он так поспешно «похоронил» гипотезу о преступлении на почве страсти? – подумал Сантамария. Он уже мысленно сформулировал единственно возможный ответ, как вдруг Кампи спутал ему все карты.

– Вот и сегодня утром, когда Лелло вытащил на свет этого инженера Костаманью… – мягко заметил он.

– Кого?

– Инженера Костаманью. Он был… моим предшественником.

– И сегодня утром Лелло вновь заговорил с вами об этом Костаманье?

– Да. Сказал, что тот снова дал о себе знать.

– Когда?

– Вчера вечером.

Сантамария даже не пытался скрыть изумления.

– Вчера вечером?

– Да, и сегодня утром в «Балуне».

Сантамария почувствовал, что терпению его приходит конец.

– Синьор Кампи, вы отдаете себе отчет…

Массимо Кампи протестующе поднял руку:

– Прекрасно отдаю себе отчет. Я все хорошенько обдумал и пришел к выводу, что это очередная фантазия Лелло.

– Предоставьте судить об этом мне, синьор Кампи. И сегодня утром вы сами видели этого Костаманью?

– Нет, и Лелло тоже его не видел. По крайней мере пока мы были вместе. Он сказал, что видел машину Костаманьи, синий «фиат-124». Тот поставил ее у Арсенала. Лелло был крайне возбужден, но я не принял его слова всерьез. Нет, Лелло ничего не выдумывал, но, надо прямо сказать, он был слишком впечатлительный. Знаете, когда человек вобьет себе в голову, что его преследуют, то ему за каждым углом чудится подозрительная тень.

– И все же почему он вбил себе в голову, будто его преследуют?

– Да из-за другой истории, еще более нелепой, которая якобы случилась с ним вчера вечером… Впрочем, я слушал Лелло, что называется, вполуха.

– Синьор Кампи, не будете ли вы столь любезны пересказать всю эту историю мне? – сказал Сантамария.

– Но к чему впутывать в неприятности другого человека, который наверняка непричастен к происшедшему, только потому, что…

– Синьор Кампи, расскажите мне об этом инженере. Все! – приказал Сантамария.

Массимо Кампи кивнул с таким видом, словно уступает детскому капризу.

11

– Подозрительно ловко он подсунул тебе эту историю с инженером, – сказал Де Пальма. – Либо этот твой Кампи недоумок, либо прохвост.

Сантамария залпом осушил бутылочку кока-колы. Ему хотелось верить, что Кампи ни то ни другое, а просто человек, растерявшийся от чудовищности событий.

– Надо понять и его, – сказал Сантамария. – Сам-то он плюет на всякие разговоры, но вообще гомосексуалисты боятся разоблачения. Тот же Костаманья, возможно, рискует потерять место либо разрушить семью, если эта история выплывет наружу, и Кампи отлично это понимает.

– Да, но мы-то от кого это узнали?! От синьора Кампи. Если ему было действительно жаль Костаманью, он мог промолчать. Нет, Кампи выдумал всю эту историю, потому что у него вода подступила к горлу, и он надеется свалить вину на таинственного Костаманью.

Сантамария с ним не согласился.

– Кампи совсем неглуп. Для чего ему выдумывать неправдоподобный факт, который мы можем проверить буквально за полчаса?

– Когда человек в крайней опасности, он с отчаянья прибегает к любым средствам. Представь себе, что у Коста-маньи нет алиби.

– Но и в этом случае убийцей вполне мог быть Кампи. Больше того, если Костаманья подтвердит, что он вновь сошелся с Ривьерой, мотив убийства из ревности со стороны Кампи становится еще более убедительным.

– А пока что Кампи удалось замутить воду. Нет, уж поверь мне, этот твой Кампи изрядный прохвост.

Да, конечно, он прохвост, подумал Сантамария. Но как объяснить Де Пальме, что, с другой стороны, Массимо не совсем прохвост?

– Ну как там наша американка? Бунтует? Требует вызвать консула? – спросил он, чтобы переменить тему разговора.

– Нет, она нашла во всем этом привлекательную сторону: колоритное приключение под солнцем Италии. Однако алиби на интересующие нас десять минут у нее нет. И она была одна в момент совершения убийства. К тому же она блондинка, рост – метр восемьдесят, и, как сама показала, у нее уже было двое мужей.

– При чем тут мужья?

– Знаю, ни при чем. Но если бы вдруг убийцей оказалась она, а?

– Если бы!…

Сантамария вспомнил, что все началось со спора, как правильно произносить слово «Бостон», и что американка невольно стала виновницей неприятностей, которые лавиной обрушились на него.

– «Бостон», – пробурчал он. – Как будто не могла приехать ну там из… Лас-Вегаса?!

Немного спустя вернулся Мальяно.

– Какой приятный сюрприз, – сказал он, увидев их в своем кабинете. – Располагайтесь как дома.

– Ну что, изловил его? – спросил Де Пальма.

– Да, и ты оказался прав. Незнакомец, который приезжал к нему вчера утром на желтом «фиате-500», был именно Ривьера. Наш Дзаваттаро опознал его в морге.

– О боже! – воскликнул Де Пальма, посмотрев на Сантамарию. – Снова начинается история с камнями. Не Дзаваттаро ли и пестик сфабриковал?

– Покажем ему этот пестик. Дзаваттаро тут?

– Да, – ответил Мальяно. – Я его пока оставил в приемной.

– Послушайте, да это же не каменщик, а самый настоящий оружейник! – воскликнул Де Пальма. Он обхватил голову руками. – Что у него, черт побери, делал Ривьера? Хотел заказать себе памятник? – Он вскочил. – Пошли к этому подонку. Надо ему немного промыть мозги.

– Уже сделано, – сказал Мальяно. – Память ему подсказывает, что Ривьера приезжал, чтобы расспросить его о землемере Баукьеро.

12

– Костаманья? – сказала консьержка с виа Джакомо Медичи. – Да, он здесь живет, но сейчас его нет. Вам он зачем нужен?