Текст книги "Из собрания детективов «Радуги». Том 2"

Автор книги: Вилли Корсари

Соавторы: Франко Лучентини,Карло Фруттеро
сообщить о нарушении

Текущая страница: 9 (всего у книги 34 страниц)

Гарроне откашлялся, посмотрел по сторонам, сплюнул и не спеша направился к пьяцца Карло Альберто.

6

– И один жетон, – сказала Анна Карла. – Спасибо.

В кафе было полно мух и мужчин, игравших на бильярде. Они прервали игру, но продолжали шуметь и при этом следили, как она идет к телефону, набирает номер, ждет, когда позовут Витторио. Она повернулась и, нахмурив брови, приложила палец к губам – замолчите же.

– Витторио?…

В наступившей тишине стало слышно, как тот отозвался:

– А, это ты, привет!

Потеряв к разговору всякий интерес, мужчины снова склонились над бильярдным столом.

– Ну как у тебя все прошло?

– Что? А-а, неплохо, неплохо. Они вели себя вполне благопристойно. Но вечером мне, увы, не вырваться. А ты где? Дома?

– Нет, я…

– Ах да, я ведь звонил недавно, тебя не было. Бенито сказал, что ты ничего не передавала.

– Я торопилась. И потом, поручишь что-нибудь этим двоим или не поручишь – толку все равно никакого. Надо наконец решиться…

– Да-да, конечно… Так вот, вечером я ужинаю с этими картофельниками. Надеюсь все же вернуться не очень поздно. К счастью, мы будем в городе, на худой конец свезу их в горы.

– Это не так уж плохо.

– Еще бы! Знаешь, где они хотели… Минутку, прости, пожалуйста… Благодарю вас, положите вон туда… Ну так вот, знаешь, где они хотели ужинать?… В Альбе!

– О боже! Кто им подал такую идею?

– Откуда мне знать? Видно, обмениваются там у себя впечатлениями. Эти обо всем наслышаны. Словом, могло быть и хуже, я бы целую неделю потом в постели провалялся. Но ты сама-то где? Ты, кажется, куда-то торопилась…

– Да… Вообще-то особо срочных дел у меня нет. Просто я торопилась… – Она посмотрела на мужчин у бильярда. Играли они сосредоточенно, стараясь не слишком шуметь, чтобы не мешать ей. Настоящие джентльмены. -…Я торопилась просто потому, что меня гнало беспокойство. Ночью я плохо спала и поэтому прилегла часа на два днем, а ты знаешь, что значит для меня спать днем.

– Тогда надо принять саридон. Почему ты даже саридон не хочешь принять? Вот я…

– Да-да, ты прав. Но я уже чувствую себя прекрасно и просто хотела узнать, как твои дела. Ну пока, желаю тебе успеха.

– Будем надеяться на лучшее. Главное – не есть закусок. Чао. Чао, дорогая.

– Чао.

Она повесила трубку и благодарно улыбнулась игрокам. Затем вышла на маленькую пыльную площадь.

Солнце еще стояло высоко в небе, воздух был горячий, будто в разгаре лета. И все же, подойдя к машине, она вынула свитерок и положила его поверх сумки. Потом направилась по узкой улице к реке.

7

– Не давите его, генерал, я сама, – сказала младшая Пьовано.

Быстрая, подвижная, несмотря на свой возраст, она бросилась за опрыскивателем, который занимал на старинной этажерке постоянное место между эритрейским кинжалом и фотографией герцога д'Аоста с дарственной надписью. Она настигла таракана, когда тот уже подполз к пианино, и дважды обдала его мощной струей, прежде чем тот скрылся под инструментом.

– Ты в него попала, Клотильда, попала? – плаксиво спросила Пьовано-старшая. Из-за слабого зрения она не могла следить за операцией «Таракан».

– Попала снайперски, – ответил за младшую сестру генерал. – Но он все-таки сумел удрать.

– Они умирают потом в щелях стен, – пояснила Клотильда.

Она снова села на потертую софу рядом с сестрой и протянула адвокату Арлорио поднос с последним уцелевшим печеньем.

– Благодарю вас, графиня. Я ужасный лакомка и потому не в силах отказаться. Уж очень вкусны.

– И безропотно дают себя съесть, не правда ли, синьор Гарроне?

Архитектор Гарроне даже глазом не моргнул. В каждом доме – свое фирменное блюдо. У сестер Пьовано таким блюдом было печенье из селения Ченталло. Его пекла и каждый месяц неизменно приносила им бывшая служанка. Полчаса назад, увидев горку печенья на подносе, он с удовлетворением отметил про себя, что предстоящая встреча не отбила у него, старого гурмана, аппетит. За разговором штук десять он умял. Хороший признак. Архитектор держался спокойно, раскованно – словом, оставался на высоте положения, и колкие намеки Пьовано-младшей его даже забавляли. Он великодушно и понимающе ей улыбнулся.

Сестры происходили из знатной семьи со славными традициями, но, увы, страшно невезучей. Во всех битвах, проигранных итальянской армией, начиная от Новары и кончая Эль-Аламейном, принимал участие кто-нибудь из семейства Пьовано. У сестер была многочисленная родня, еще более знатная, и небольшой круг старых друзей, частых гостей в доме, играющих, вернее, сыгравших определенную роль в жизни города. С годами сестры обеднели, и обстановка их дома выглядела теперь довольно убого.

Гарроне взглянул на старинные, восемнадцатого века, светло-зеленые часы с позолотой: двадцать минут седьмого. Странно, почему сестры их не продают? Миллион лир чистыми он им гарантирует в любой момент. Потом перевел взгляд на потертые шелковые обои, а затем на уже изрядно потрепанные портьеры, правда из натурального персидского флера, и на дверные украшения работы Оливеро. Вдруг в который уже раз отчаянно задрожал потолок от бешеного топота наверху, и кусок штукатурки, отвалившись, упал на стол и разлетелся на несколько осколков.

– Ни секунды не посидят спокойно, – пожаловалась Пьовано-старшая.

– Так всегда бывает, когда сдаешь квартиру южанам, – заметил Гарроне. – Впускаешь приличную супружескую пару без детей, а три месяца спустя их уже над твоей головой целых четырнадцать.

Сам он квартиру не сдавал. На виа Пейрон, где он жил с сестрой и матерью, южане пока не проникли, и потому район был еще относительно тихий. Что же до его мастерской (комната без удобств, первый этаж обветшалого дома на виа Мадзини), то и там такой проблемы не возникло. Пусть хоть двадцать восемь южан над головой пляшут – его это ничуть не волнует. Но сестрам Пьовано доставляло удовольствие, когда ругали южан.

– Да, надо признать, народ они своеобразный, – сказал он.

– Мы все итальянцы, – сухо сказал генерал. – На Изонцо они погибали рядом с нами.

Адвокат Арлорио примирительно кашлянул.

– У них были крупные юристы, превосходные правоведы. Но когда они приезжают к нам на север… – Он сокрушенно покачал головой. – Говорят, все дело в питании, в протеине. Они не привыкли к мясу.

– Хотела бы я знать, к чему они привыкли, – простонала Пьовано-старшая, подняв свои белесые глаза к облупившемуся потолку.

– Про мужчин не знаю, – заметил Гарроне. Он на миг заколебался, взвешивая все «за» и «против»: адвокат не в счет, генерал тихо выживает из ума, Пьовано-младшая последнее время и так настроена к нему враждебно, зато старшей это наверняка понравится. – А вот женщины… – он выдержал многозначительную паузу, – привыкли к хренку.

После минутного молчания что-то забулькало в морщинистом горле Пьовано-старшей. И вдруг она засмеялась неудержимым счастливым смехом, как в молодости.

8

А главное, с горечью подумала Анна Карла, перепрыгнув через распиленный пополам ствол тополя, причина-то нелепая, просто абсурдная.

В Нью-Йорке она была всего дважды: первый раз как туристка, второй – на свадьбе у брата. А вот в Бостоне ни разу не была и не собиралась туда ехать. Кажется, он стоит на берегу моря (но к северу или к югу от Нью-Йорка?), и там в восемнадцатом веке несколько патриотов вроде наших карбонариев за чашкой чая решили начать против англичан войну за независимость. Ничего другого о Бостоне она не помнила. У Генри Джеймса (читать его – все равно что тащить в гору велосипед) есть роман под названием «Бостонцы», но она его не читала.

Кажется, в прошлом бостонцы почему-то считались пуританами и снобами. Но теперь это, скорее всего, типичный американский город, где полно негров и небоскребов, а на окраинах – сплошь небольшие виллы с садом и двухбоксовым гаражом. И вот из-за какого-то безликого, чужого города, который она не видела и почти наверняка никогда не увидит, ей приходится сейчас как неприкаянной тащиться вдоль берега По.

– Ба-астн, – старательно произнесла она вполголоса, – Ба-астн.

Нелепо, смешно. А между тем (об этом даже в Библии говорится) одно-единственное слово порой может иметь решающее значение, тому примером Гарибальди, Камбронн…

Она пошла вдоль плотины: справа текла мелкая серая река, на берегу неподвижно, как часовые, сидели рыбаки, слева простирался большой луг с кучами мусора, будто бежавшими навстречу черным мачтам высоковольтной линии. Пейзаж был предельно убогий: одинокая засыхающая акация да ржавая банка из-под сардин на заросшей сорной травой тропинке. Анна Карла была довольна собой – уже то, что она случайно, совершенно случайно, избрала для своих раздумий такое унылое место, было победой над тягостной опекой Массимо, над его дурацкими запретами. Идеальный пейзаж для любительского фильма, с насмешкой сказал бы Массимо. Или – что еще хуже – для рекламного экологического ролика. А где же ей, собственно, гулять? По набережной Сены? Вздор! На Ривьере? Этого еще не хватало! Горе мне с этим Массимо! Анна Карла не заблуждалась на его счет: несчастный утопист, который со своим болезненным стремлением к естественности стал рабом самых диких предрассудков. Его можно только пожалеть. Одержимый какой-то, настоящий маньяк. Безумец, опасный для самого себя и для других. У нее, слава богу, достало характера, чтобы избавиться от тягостной зависимости. А он, увы, в тупике и выбраться уже не сумеет.

В порыве сострадания она даже признала, что в частном вопросе о Бостоне Массимо, возможно, и прав. До совершенства ей далеко, да она к нему и не стремится. Но оказаться в одной компании с этим непристойным Гарроне – на такое ни одна женщина не пойдет. Тут Массимо ошибся, и самым непростительным образом.

Она остановилась и посмотрела на деревья и холмы на другом берегу реки, позолоченные последними лучами солнца. Настоящая идиллия! Но воспоминание о Гарроне вновь расстроило ее, пробудило досаду, копившуюся со вчерашнего вечера. Все вокруг виделось ей уже в ином свете. Из горы мусора зорким встревоженным взглядом она выхватила странные слипшиеся лоскуты, в овраге – тень, склонившуюся над остовом сгоревшей машины, подозрительные силуэты за грудами ящиков. Здесь не встретишь ни одного ребенка, с содроганием подумала Анна Карла. Да и у рыбаков на том берегу какой-то зловещий вид. Она накинула свитерок на плечи. От воды поднимался сырой туман, а на небе повисла желтоватая холодная туча, похожая на огромный колпак.

В таких опасных местах в одиночку не гуляют. Она повернула назад, стараясь, однако, не бежать, а идти спокойно, чтобы не почувствовать себя полной дурой.

9

– Я Гарроне никакого приглашения не посылал, я даже не знаю его адреса, – угрюмо сказал синьор Воллеро. – Но раз уж он пришел, не мог же я выгнать его с полицией. Здесь галерея старинного искусства, а не ночной клуб, – сказал он, сделав акцент на слове «старинного».

Он обвел взглядом группу своих собеседников, стоявших вместе с ним возле картины «Похищение Европы», потом заглянул в два других зала, где последние из приглашенных (все до одного люди уважаемые и светские) негромко обменивались впечатлениями.

– Не преувеличивайте, – сказал искусствовед. – Мне Гарроне, в общем-то, симпатичен. Он меня забавляет.

– К тому же он вовсе не дурак, – добавил американист Бонетто. – Для человека, который никогда не покидал Турина, у него довольно широкий кругозор. В прошлом году, когда я представлял в театре «Ты» калифорнийскую группу «Пластичность и лимфа»… – тут он сделал эффектную паузу, но все промолчали (известное дело: галерею Воллеро посещают самые косные, самые консервативные туринцы), -…так вот, после спектакля мы пошли ужинать. Гарроне сидел рядом со мной и, надо сказать, задавал мне дельные, остроумные вопросы, чувствовалось, что спектакль его всерьез заинтересовал.

– Не сомневаюсь, – сказал синьор Воллеро.

Сам он имел весьма смутное представление о театре «Ты» и калифорнийских группах, но ему одного названия было достаточно, чтобы связать их с революцией, порнографией и с современным искусством в целом. А современного искусства Воллеро не одобрял, как гражданин и, ясное дело, как продавец картин славной старой эпохи. Он взглянул на выставленную в последнем зале «Леду с лебедем». И снова вскипел при воспоминании о гнусных замечаниях, которые сделал Гарроне по поводу этого творения конца шестнадцатого века. Да к тому же в присутствии двух превосходных клиентов, совсем было решившихся купить картину. Воллеро повернулся к инженеру Пьяченце и его супруге (первую скрипку в семье играла именно она) и со снисходительно-извиняющейся улыбкой сказал:

– Обычно я имею дело только с истинными знатоками искусства, однако у некоторых людей есть особый дар осквернять все.

– Не волнуйтесь, дорогой Воллеро. Картину мы все равно купим, – засмеялась синьора Пьяченца, натягивая перчатку, и лукаво добавила: – Ну уж и вы скиньте миллиончик. Все-таки Гарроне в известной мере прав. Художественная ценность картины не вызывает сомнений, и все же здесь есть свое «но». В музее – одно дело, а в не слишком большой квартире – другое, вы же понимаете… Тем более что в комнате, где я собираюсь ее повесить…

– Ну, о цене мы всегда договоримся, – с напускной веселостью сказал синьор Воллеро, а про себя подумал: все этот Гарроне, скотина проклятая. – Не знаю, не знаю, – с воинственным видом обратился он к искусствоведу и американисту Бонетто, – в живописи Гарроне не разбирается, как архитектор он, по общему мнению, ноль, а уж человек, откровенно говоря, он и вовсе отвратительный.

– Да, приятным его не назовешь, – согласился инженер Пьяченца.

– Разумеется! – заторопился искусствовед, который вовсе не желал вступать в спор с инженером, известным своими связями с фирмой «Фиат». – Я только сказал, что Гарроне симпатичен мне в известной мере. Ведь, так или иначе, он любопытный тип.

– Да, но чем он занимается? – осведомилась синьора Пьяченца.

– Ничем, насколько мне известно, – ответил Воллеро, пожав плечами. – Прихлебатель, паразит.

– Он предок нынешних студентов архитектуры, – усмехнулся инженер Пьяченца.

Да, истэблишмент не знает жалости, одно слово – и ты человек конченый, подумал Бонетто.

– Однако, если рассуждать серьезно, – решительно возразил он, – Гарроне – образец новой культуры, человек мыслящий и одаренный, он просто не нашел своего места в жизни и способа вмешаться…

– А по-моему, он все время вмешивается куда не следует! – воскликнул Воллеро.

– Допустим. Но он ищет свое «я». В Америке это феномен весьма распространенный и…

– Вот пусть там себя и поищет, – парировал Воллеро.

– Вы слишком суровы, – сказал искусствовед. – Гарроне – безобидный, слабохарактерный бездельник с душой артиста. У меня лично он вызывает жалость. Этот тип людей вымирает…

– Ну уж нет, – возразил Воллеро. – Такие люди плодятся как муравьи.

10

– Тик-так, – твердила Франческа.

– Ча-сы, – назидательно повторила бонна, ударив указательным пальцем по ручным часам. – Мо-о-онтр. У-ур.

– Довольно, Жанин, – сказала Анна Карла, которой сегодня педагогическое рвение очкастой швейцарки особенно действовало на нервы. – И вообще Франческу пора укладывать. Она совсем засыпает. Правда, детка?

– Нет, – сказала Франческа. Но потом, когда Анна Карла поцеловала ее на прощание, она спокойно позволила бонне взять себя на руки и унести.

– Тик-так, – крикнула она матери уже с порога с улыбкой заговорщицы.

– Тик-так, – со смехом отозвалась Анна Карла.

Да, я никудышная воспитательница и несправедливая хозяйка, покаянно думала она. Обидела бедную Жанин, хотя она очень старательная и прекрасно справляется со своей работой. А вот с теми двумя наглецами притворяюсь, будто ничего не вижу и не слышу. Но с другой стороны, сколько сил я потратила три месяца назад, чтобы их найти!… Она принялась обдумывать план действий. Снова взять старую Сезу – на кухне она и одна управится – и окончательно завладеть Эмилио, личным шофером мужа, которого Витторио и прежде «одалживал» ей в экстренных случаях. Эмилио очень расторопен, и вид у него внушительный, а вот шофер он, надо сказать, неважный. Словом, если агентство «Цанко» подыщет ей скромную приходящую горничную…

Дальше Анна Карла в своих прожектах не пошла: мыслями она уже была далеко от агентства «Цанко», когда оглушительный грохот, словно в пристанционном баре, возвестил о том, что Бенито начал накрывать на стол. Сколько же они вдвоем тарелок и стаканов умудряются разбить за день!…

Анна Карла стремительно поднялась и направилась в столовую.

– Не надо, сегодня я тоже не буду обедать дома, – мрачно сказала она.

И пошла переодеваться. Но не успела сделать и трех шагов по коридору, как до нее отчетливо донеслись слова Марии:

– Могла бы и раньше сказать.

Анна Карла резко повернулась, словно получила долгожданный сигнал. Она была совершенно спокойна, приободренная мыслью, что терзаться бесполезно: все проблемы решаются сами собой, по воле случая и обстоятельств. Сцена, которую Анна Карла рисовала себе в воображении уже целых два месяца, вышла на редкость лаконичной.

– Считайте себя уволенными с завтрашнего дня. Деньги, недоплаченные за полмесяца вперед, вам будут выданы на той неделе. – Она нарочно обращалась к Бенито, так как знала, что командует в семье Мария. – Позвоните мне, Бенито, в понедельник или во вторник, договорились? Если потребуется рекомендация, можете сослаться на меня.

– Скажите на милость! – пробурчала Мария. – Уж не думаете ли вы, что нам нужны ваши рекомендации?!

Анна Карла никак на это не отреагировала. Инцидент исчерпан, теперь все это пройденный этап, о котором можно забыть. Стоит разрубить узел, и сразу понимаешь, что это, в сущности, нетрудно сделать. Переодевшись у себя в комнате, Анна Карла старательно накрасилась. Она еще не знала, где будет обедать, сидеть одной в ресторане не слишком заманчивая перспектива, в Турине ей почти не случалось так обедать. Впрочем, город наверняка сам ей подскажет, как блистательно завершить этот полный душевных переживаний, смелых планов и зрелых решений день.

11

Инженер Фонтана, технический директор двух предприятий акционерного общества «Дозио» (намечалось строительство третьего, возле Неаполя, но при теперешней неблагоприятной конъюнктуре это так и осталось проектом), перехватил взгляд своего президента и главы административного совета, который сидел на террасе загородного ресторана за длиннющим столом. Это был взгляд мученика.

Бедняга Витторио был намертво зажат двумя гигантами викингами, которые, сняв пиджаки и засучив рукава, ловко орудовали вилками и безостановочно жевали. Руки у них были большие и розовые, цвета лососины.

Витторио еще со времен их совместной учебы в колледже Сан-Джузеппе проявлял склонность к ипохондрии, подумал инженер фонтана. Но, надо признать, эти банкеты со скандинавами на кого хочешь нагонят страх. Там, среди лесов, где полным-полно птиц, где не валяются обрывки газет и стаканчики из-под мороженого, скандинавы, безусловно, являют собой образец цивилизации. Во всяком случае, «Стампа» (любимая газета инженера Фонтаны) неутомимо это повторяла. Но по какой-то таинственной причине из числа этих честных налогоплательщиков, врагов социального неравенства и приверженцев экономического планирования, этих достойных всяческого подражания северян, с их монархами, которые ездят в свой дворец на велосипедах, с их женщинами редкой красоты и отменного здоровья, закалявшими зимой дух и тело на итальянских курортах Варацце и Чезенатико, инженеру Фонтане встречались в Турине лишь кутилы типа сегодняшних.

На террасе царил неописуемый хаос. Хорошо еще, что трем шведским дамам не вздумалось остаться в купальных костюмах. На блюде призывно дымились пельмени, а бутылки с «кампари» и «пунт мес» все не пустели, отчетливо выделяясь на фоне уже выпитых бутылок «дольчетто» и «барберы». Ужин длился уже минут сорок, но пирующие по-прежнему с аппетитом поглощали закуски. Между стульями, словно корабли во льдах, были зажаты четыре тележки, откуда официанты то и дело извлекали жареный перец, запеченных линей, кильки в красном и зеленом соусе, фаршированные рисом помидоры и тыквы, яичницу по-деревенски, свиную колбасу.

У инженера Фонтаны желудок мог камни переварить, его, как человека аккуратного, смущал только бедлам, а вот за Витторио он беспокоился. После трудного, суматошного дня этот разгул гастрономических страстей грозил Витторио катастрофой, приступом печени, что было бы катастрофой и для акционерного общества. На завтра и послезавтра намечалось несколько пренеприятных встреч, требовавших присутствия Витторио…

Фонтана снова повернулся, чтобы подбодрить президента дружеской улыбкой. Но улыбка тут же погасла: Витторио исчез.

Вначале Фонтана решил, что его прикрыли могучие соседи, сидевшие вплотную друг к другу. Он приподнялся и увидел, что стул Витторио отодвинут в сторону и пуст, Фонтана окинул взглядом весь зал, ища Витторио, но безуспешно. Тогда, даже не извинившись перед своими соседями, которые, впрочем, не обращали на него ни малейшего внимания, инженер покинул шумный пир, поднялся по ступенькам и постучал в дверь туалета.

– Витторио?

Никакого ответа. Он нажал на ручку – в туалете никого не было.

Наверно, ему стало плохо, и он ускользнул в сад, чтобы облегчить свои муки, с тревогой подумал Фонтана.

Он поспешно вернулся на террасу и стал спускаться по деревянной лестнице, которая вела в сад и на стоянку машин. Но на третьей ступеньке остановился, прищурился, и на губах его появилась снисходительная улыбка: в темноте он различил чью-то тень, украдкой пробирающуюся среди других машин к «опелю». Мотор слабо заурчал, и президент акционерного общества обратился в бегство.

12

Через открытые окна гостиной донесся стук захлопываемой дверцы, заскрипел гравий, и такси, увозящее Массимо, промчалось по аллее перед виллой.

– Снова удрал, – с горечью сказала синьора Кампи. – И куда он так торопится? Никогда ничего не скажет!

– А тебе будто и невдомек! – процедил синьор Кампи сквозь зубы.

С виду это напоминает разговор родителей, обеспокоенных тем, что сын пошел по плохому пути. Так бы всякий подумал, улыбнулась про себя синьора Кампи. Между тем все было совсем иначе: муж раскуривал очередную вонючую сигару, и потому голос его звучал хрипло и мрачно. Сама она всегда огорчалась внезапному исчезновению Массимо, но не из материнской ревности – просто Массимо был, пожалуй, самым интересным и остроумным собеседником и говорить с ним доставляло ей ни с чем не сравнимое удовольствие, особенно в те редкие вечера, когда в доме не было гостей.

– Надо бы пригласить его провести несколько дней с нами, – вздохнув, сказала синьора Кампи.

– Кого?

– Массимо.

Синьор Кампи стал смеяться, сначала тихо, а потом все громче и неудержимее. И понятно, поперхнулся дымом. Он встал со слезами на глазах и, задыхаясь от кашля, выдавил из себя:

– Можно подумать, что наш сын живет… в Японии.

Синьора Кампи пожала своими элегантными плечами.

– При чем здесь это? Разве нельзя пригласить сына в гости только потому, что он живет в десяти минутах езды отсюда?

– До чего вы похожи друг на друга, – не переставая смеяться, сказал ее муж. – Подобная идея могла прийти только вам двоим.

– Да, но ты видишь его каждый день, а я нет.

– Не каждый, – уточнил синьор Кампи, на сей раз действительно помрачнев.

– Он молод, – сказала синьора Кампи, взяв из стопки журнал мод. – Умен. У него все впереди.

Она открыла наугад страницу журнала, на которой рекламировались искусственные драгоценности, довольно дорогие, уже вышедшие из моды. Ее муж, держась рукой за спинку кресла, смотрел, как кольцо дыма поднималось к потолку.

– Не успеешь оглянуться, и молодость пролетит, – произнес он, когда кольцо почти совсем растаяло.

– Тем более пусть веселится, пока весело.

– А он веселится? Я в этом не уверен. Не мешало бы его самого спросить.

Синьора Кампи про себя признала, что за последние несколько недель Массимо сильно изменился. Вот и сегодня всегдашнее его остроумие куда-то улетучилось, он казался каким-то рассеянным, даже озабоченным.

– Не знаю, – сказала она. – Но причин для беспокойства не вижу. Массимо всегда отличался благоразумием.

– Не спорю, не спорю. Но по-моему…

Синьор Кампи умолк. В наступившей тишине послышался скрип тормозов машины, которая сбавила скорость у ворот, прежде чем помчаться по склону в город. Нелепо и скучно обсуждать дела и планы единственного сына, подумала синьора Кампи, бросив модный журнал на столик. Ведь он уже взрослый, давно живет отдельно и в состоянии сам о себе позаботиться. А все началось с банальной, необдуманной фразы, которая вырвалась у нее случайно! Хотя, возможно, в жизни ничто не бывает случайным, как утверждает тетушка Марго.

13

Двести семьдесят лир.

С момента открытия ресторанчика на углу виа Мария Виттория и Боджино еще не случалось, чтобы архитектор Гарроне оставлял столь крупные чаевые. Но полторы тысячи лир лежали на столе рядом со счетом на тысячу двести тридцать лир.

– Верно, получил наследство, – сказала официантка родом из Альтопашо своей напарнице родом из Колле-ди-Валь-д'Эльса.

– Да ну, просто торопился. Вот увидишь, завтра он их у тебя назад потребует!

– Или что-нибудь взамен. За двести семьдесят лир он и не на такое способен.

Хозяйка ресторана сурово их оборвала:

– Что за дурацкие разговоры!

Архитектор Гарроне заглядывал к ним нечасто и был предельно скуп, но все-таки клиент.

– А какие он со мной ведет разговоры, вы не слыхали? – парировала Альтопашо, задетая за живое.

– Сегодня ты, похоже, подала ему надежду, – усмехнулась Валь-д'Эльса. – Он прыгал от счастья, как обезьяна.

– Я тут ни при чем. Он вообще сегодня веселый был. А в прошлый раз я чуть было не разбила вот эту вазу о его башку. Представляете, вертит в руках банан и допытывается, какой у моего жениха…

– Насчет банана он и у меня спрашивал… – Валь-д'Эльса залилась смехом.

– Девочки, постыдились бы, – снова вмешалась хозяйка остерии.

Но тут подал голос низкорослый темноволосый молодой человек, который обычно торчал в ресторане до закрытия в надежде, что Альтопашо позволит ему проводить ее домой.

– Будь я женихом синьорины, – мрачно сказал он, – я бы этому вонючке вправил мозги…

14

Архитектор Гарроне вынул из кармана пачку «Муратти амбассадор» и положил ее на столик из черного пластика, рядом с двумя бокалами и бутылкой «реми мартин». Потом отошел на шаг и сразу увидел, что все выглядит неестественно, слишком «подготовленным».

Тогда он снял прозрачную обертку, вынул из пачки три сигареты и сунул их в карман пиджака. Непочатая пачка могла навести на мысль, что «Муратти» он купил специально, а вообще-то курит (так оно, кстати, и было) дешевые «Национали» с фильтром.

Рукавом Гарроне стер пыль с двух горбатых кресел, носком мокасин расправил коврик и зажег настольную лампу, которую сделал сам из средневекового копья, купленного у старьевщика, – вместо абажура он приладил пергаментный шар с разноцветными полосами в датском стиле; благодаря этой счастливой находке свет в комнате стал матовым, мягким. В довершение всего Гарроне потушил верхний свет – лампочку без абажура (надо бы достать еще один пергаментный шар, но эти бумажные безделушки стоят уйму денег) – и огляделся вокруг. Пожалуй, так будет неплохо.

Кушетка в углу утопала в полутьме, так же как и занавеска, скрывавшая раковину. Зеленый свет на столе придавал комнате вид кабинета в офисе, что, впрочем, не портило впечатления. На том же столе стоял ритуальный каменный фаллос. Это вносит элемент экзотики и свидетельствует о смелости, но отнюдь не о распущенности хозяина, подумал Гарроне и удовлетворенно улыбнулся. Сразу видно, что хотя у мастерской и скромный вид, но ее владелец – человек светский и, главное, высокоинтеллектуальный.

Вот только в стенном шкафу надо, пожалуй, навести порядок. На полках валяются книги, пожелтевшие журналы по архитектуре, рулоны старых чертежей, а рядом – самые разнообразные и невероятные вещи: спиртовка, выщербленный чайник, немытые чашки, военная скатка, пустые пыльные бутылки, мотки шпагата, полотенца и тряпки, старые номера журналов, которые еще несколько лет назад воспринимались как порнография, и другие издания, не имеющие к архитектуре никакого отношения. Общую картину свалки завершали сломанный вентилятор, надорванный пакетик ваты, поношенные туфли и даже деревянная рейка с крючками для ключей, сохранившаяся еще с той поры, когда в комнате жил швейцар.

Гарроне обогнул стол и подошел к стенному шкафу, прикидывая, можно ли тут навести хоть относительный порядок. Но потом отказался от этой идеи и лишь переложил туфли на нижнюю полку да наклонил настольную лампу, чтобы свет падал на каменный фаллос.

Ровно десять. Он закрыл узкое, из тонкого стекла окно с решеткой, подошел к двери и снял крючок, заменявший ему задвижку. Пересек полутемный коридор, чтобы проверить, открыт ли подъезд. Он был, разумеется, открыт: никто из жильцов до самой ночи и не думал запирать входную дверь.

На миг Гарроне заколебался: не лучше ли подождать здесь, покуривая «Муратти», но все же нетерпение взяло верх над расчетом. Он вышел на улицу и посмотрел налево, в направлении По, и направо, в сторону площади Консерватории и пивной «Мадзини».

На площади было довольно оживленно, хотя из-за ремонтных работ ее и перегородили. А вот тротуары на левой стороне были безлюдны. Лишь у бара на углу виа Каландра стояла группка молодых людей. Чуть погодя один из них сел на мотоцикл и с грохотом умчался. Прошло еще несколько минут; из боковой улочки выскочило такси; остановилась проехавшая мимо его дома машина, и оттуда вылез человек с чемоданом. Четверть одиннадцатого.

Гарроне вернулся к себе, снова накинул крючок, злобно пнул ногой загнувшийся угол коврика и с мрачным видом уселся на стул. Ждать, вечно приходится ждать… Он закурил «Муратти», глубоко затянулся, но не испытал никакого удовольствия: с годами он так привык к «Национали», что уже не воспринимал вкус дорогого табака. Мысль об этом подействовала на него угнетающе, он вдруг понял, что мечта его не сбудется. Неважно, что после назначенного срока не прошло и получаса – у человека могут быть причины и для большего опоздания. Архитектору Гарроне показалось сейчас нереальным, совершенно невыполнимым само предприятие. Он вдруг ощутил себя опустошенным, жалким, как лопнувший воздушный шарик. Он посмотрел на свои голубые носки, которые должны были по идее прикрывать убожество поношенных мокасин, и на потертые брюки с чересчур безукоризненной стрелкой. Потом стал яростно крутить пуговицу на вороте рубахи, всегда небрежно расстегнутом, как у юноши. Почему-то ему вспомнилось, как он мальчишкой, в родительском доме на виа Пейрон, сделав уроки, подолгу стоял у раскрытого окна, следя за полетом ласточек.