Текст книги "Из собрания детективов «Радуги». Том 2"

Автор книги: Вилли Корсари

Соавторы: Франко Лучентини,Карло Фруттеро
сообщить о нарушении

Текущая страница: 10 (всего у книги 34 страниц)

Да, жизнь проходит, с тоской подумал он.

Стук в дверь был такой тихий, что, вскочив со стула, Гарроне на секунду застыл, не поверив. Ведь он не слышал шагов в парадном. Он решительно подошел к двери и осторожно ее открыл. Он все еще боялся, что его ждет очередное разочарование. Руки дрожали, и в полутьме он не сразу различил человека, которого так нетерпеливо ждал. Но потом лицо его, испещренное мелкими морщинами, расцвело в улыбке.

II
Цветок, подумала Анна Карла…
(Среда, утро)

1

Цветок, подумала Анна Карла, проснувшись.

Кажется, ей снились цветочки: фиалки, маргаритки. И еще маленький велосипед. Осталось ощущение беззаботности, легкости от каких-то незначительных радостей: брызг фонтанчика, щебетания птичек. И мотива веселой песенки. Еще что? Ах да, ей пригрезился женский монастырь на холме.

Она взглянула на часы, протянула руку к кнопке и позвонила. Лишь увидев, что завтрак ей принесла Жанин, она вспомнила.

– Они уже убрались?

– Да, синьора. Сегодня рано утром. Синьор Витторио сам с ними расплатился. Он просил вам передать, что вскоре пришлет Эмилио. Если хотите, я ему помогу. Я могла бы делать покупки, пока гуляю с девочкой.

– Спасибо, Жанин, вы моя спасительница.

Жанин просто ангел. Конечно, и у нее есть свои недостатки, но в трудную минуту она вдруг обнаруживает поразительную энергию. А Витторио? Он тоже ангел. Вчера вечером она, вернувшись домой, увидела, что он бледен как полотно. Обед с этими шведами или датчанами, бог их разберет, совершенно его доконал. Но когда она перед сном вместо ободряющих слов сообщила ему о своем решении уволить прислугу, у Витторио достало мужества улыбнуться.

– И хорошо сделала. Вся эта история стала настоящим кошмаром.

Между тем кошмаром двое наглых слуг были лишь для нее. Витторио домашним проблемам вообще не придавал значения.

Кофе был отличный, тосты превосходно поджарены. Жанин даже помнила, что сахарному песку она предпочитает кусковой сахар. Анна Карла отодвинула поднос, взяла с ночного столика нераспечатанную пачку «Муратти», положила пепельницу на простыню и почувствовала себя как на курорте.

Ne pas trafner au lit [3]3
  Не залеживаться в постели (франц.).


[Закрыть]. Иными словами, спи хоть до полудня, но, уж если проснулся, вставай сразу, не то тебя одолеют мрачные мысли. Это было одним из главных правил сестер-монахинь, у которых она проводила летний отдых. Ерунда! Дело не в том, когда ты проснулся, а в каком настроении. А она сегодня проснулась необыкновенно бодрой.

Анна Карла посмотрела на штору среднего окна, сквозь которую упрямо пробивалось солнце. Жанин по ошибке подняла не то жалюзи, подумала она без всякой досады. Но, потушив в хрустальной пепельнице докуренную до самого фильтра сигарету, нахмурилась. Внимание ее привлек желтый сноп света на обитом розовым бархатом диване в глубине комнаты. Пожалуй, сестры-монахини правы.

2

В районном комиссариате полиции все шло своим чередом.

– Хорошо, оставьте его мне, – сказал дежурный полицейский, прочитав заявление на гербовой бумаге. Взял карандаш и зачеркнул какое-то слово в первой фразе.

– Что это вы там вычеркнули? – подозрительно спросила толстуха.

– Не беспокойтесь, я ничего не изменил.

Но она по-прежнему смотрела на него мрачно и недоверчиво. Агент Руффо покорно протянул ей лист.

– Видите? Все как было.

– «Здесь проживающая». Совершенно верно, – сердито сказала женщина. – Почему же вы зачеркнули «здесь»?

– Понимаете, вы написали: «Нижеподписавшаяся Бертолоне Тереза…» – терпеливо принялся он объяснять.

– Я и есть Бертолоне Тереза, – с вызовом сказала толстуха.

– Да нет, вот тут дальше: «…Бертолоне Тереза, родившаяся в Вилланова-д'Асти, третьего, одиннадцатого месяца, тысяча девятьсот двадцать восьмого года…»

– А где же я, по-вашему, родилась?

– Дайте мне договорить! – возмутился Руффо. – Родившаяся в Вилланова-д'Асти такого-то и такого-то и «здесь проживающая в Турине на виа Боджино, сорок восемь»! «Здесь»-то зачем? Это же ошибка. Ясно вам?!

Тереза Бертолоне смотрела на него, разинув рот. Потом повернулась к супружеской паре, сидевшей в уголке, словно призывая их в свидетели неслыханного нарушения ее прав. Положила бумагу перед агентом Руффо и ткнула указательным пальцем в зачеркнутое слово.

– В Вилланова я всегда так писала, и никто из карабинеров не возражал. Чем же я вам не угодила?

Руффо начал терять терпение. Он только вычеркнул одно лишнее слово в заявлении посетительницы, а та уже обвиняет его в злоупотреблении властью в противовес неизменной корректности господ карабинеров. Он порылся среди бумаг и печатей, отыскал резинку и старательно восстановил зачеркнутое слово.

– Раз вы так настаиваете, синьора, пожалуйста. И всего вам наилучшего, – с холодной вежливостью сказал он вслед посетительнице, которая даже не попрощалась. Руффо покачал головой, опустил глаза. Супружеская пара, сидевшая в углу, снова стала переругиваться. Полицейский агент Руффо посмотрел на них.

– Ах да, – вспомнил он, – вы все еще ждете.

– Больше часа, – возмутилась Мария. – Чего нас тут держат? Когда же мы сможем уйти?

– Не знаю. Это не от меня зависит, – извиняющимся тоном ответил Руффо. – Вы очевидцы случившегося, свидетели? – спросил он, указав на газету, которой Бенито нервно постукивал по колену.

– Сколько можно повторять?… Мы больше ничего не знаем! – воскликнула Мария. – Пришли по доброй воле и принесли письмо. Никто нас не заставлял. Почему же нас не отпускают домой?

– По-вашему, письмо связано с фактом убийства?

– Да. Из-за этого мы его и принесли. Но мы ведь не…

– Стало быть, вы свидетели, – заключил агент Руффо грустным голосом, словно выражал супругам соболезнование.

– Вот видишь? Говорил я тебе, не встревай ты в это дело, – процедил Бенито сквозь зубы. Снова завязалась перебранка.

Полицейский пожал плечами. В восемь утра, когда он заступил на службу, в комиссариате шла обычная, повседневная работа; правда, сотрудники оперативной группы так и остались здесь с ночи: очевидно, им удобнее вызывать свидетелей сюда. Его коллега – ночной дежурный – рассказал ему, что допрашивали в основном жильцов дома и жителей квартала.

А эти двое пришли позже. Похоже, письмо, которое они отдали в руки полиции, сочли важным. Поэтому и запросили Главное управление, отпускать этих двоих или пока задержать.

Не считая первого неточного сообщения в утренней газете, это было, пожалуй, все, что агент Руффо знал о преступлении на виа Мадзини.

3

В районном комиссариате пенсионер Баукьеро пробыл до трех часов ночи. Рано утром его снова вызвали, и комиссар оперативной группы Де Пальма заставил его повторить весь рассказ от начала до конца. Это был уже третий следователь, допрашивавший Баукьеро. Но Баукьеро никуда не торопился. Он только немного беспокоился за собаку, которую оставил одну дома.

– У меня сеттер, – пояснил он.

– Так вы охотник, господин землемер? – поинтересовался Де Пальма.

– Был, – печально ответил Баукьеро.

Увы, времена охоты канули в прошлое. Бог мой, сколько воды утекло с тех пор, как меня в последний раз называли моим законным титулом – господин землемер, – подумал он с чувством признательности к полицейскому комиссару. Во всех магазинах квартала, за исключением колбасной «Бальбо», его теперь называли просто синьор Баукьеро. А соседи по дому – все люди новые – вообще не знали его имени.

– Значит, – продолжал Де Пальма, – когда вы примерно в одиннадцать вечера вышли с собакой из дому, дверь парадного была не заперта…

– Ее всегда оставляют открытой. Да и я, признаться, теперь уже не запираю…

– Но вы не заметили случайно, была ли приоткрыта дверь квартиры Гарроне? Понимаете, это очень важная деталь.

– Понимаю, – сказал синьор Баукьеро, – если она была открыта, значит, все уже случилось. Если же нет…

– Вот-вот.

– Увы, не помню. Не обратил на это внимания.

– Хорошо. Вернемся к вашей прогулке. Вы дошли до набережной По?

– Совершенно верно, до набережной.

– Постояли там минут десять-пятнадцать, пока собака не набегалась, и вернулись тем же путем.

– Да. Но, пройдя виа Сан-Массимо, я сразу же встретил…

– Минутку, – прервал его Де Пальма. – Попытайтесь вспомнить все, что вы заметили, прежде чем увидели человека, о котором нам рассказывали.

– Несколько машин, – сосредоточившись, сказал Баукьеро. – Там вверху, у консерватории, идут ремонтные работы, и потому машин мало. Но я на них почти не обращал внимания. Я следил за собакой. Ведь она то и дело выскакивает на проезжую часть, и боюсь, как бы она однажды не угодила…

– Будем надеяться, что этого не случится, – подбодрил его Де Пальма. – А кроме машин?

– Ничего… Впрочем, возле бара на виа Каландра стояли молодые парни, человек пять. – Он задумался, подбирая подходящее слово. – Ну этих, южан.

– Пульезцев, – уточнил глава комиссариата.

– Их мы уже допрашивали, – вмешался вице-комиссар оперативной группы Мальяно. – Ничего интересного они не рассказали.

– Ах да, вспомнил: еще я встретил…

– Кого же?

– Пожилую женщину и еще одну женщину, похоже, ее дочь, с ребенком на руках. Ребенок плакал и… Однако не думаю, что это вас может заинтересовать.

– Увы, – кивнул Де Пальма. – И больше вы никого не видели, кроме той блондинки, которая выходила из вашего парадного?

Баукьеро снова задумался.

– Нет. Больше никого. Но послушайте, – обратился он к вице-комиссару Мальяно, – разве я утверждал, что она вышла именно из моего парадного?

– Да, и повторили это дважды, – с оттенком раздражения подтвердил Мальяно. – Теперь вы в этом сомневаетесь?

– Нет. То есть… Скорее всего, так, но дело в том…

– Но ведь вы раньше так показали.

– Погоди, Мальяно, пусть синьор Баукьеро все доскажет до конца, – прервал коллегу Де Пальма и полистал протокол первого допроса. -…Итак, вы, переходя через виа Сан-Массимо, взглянули на дом и увидели…

– В том-то и дело, что, переходя виа Сан-Массимо, я не смотрел на свой дом. Я смотрел на дорогу, – извиняющимся тоном сказал синьор Баукьеро. – Сами понимаете, собака, она…

– Разумеется, понимаю, – подтвердил Де Пальма.

– На дом я посмотрел чуть раньше, до того, как ступил на мостовую, и тогда на тротуаре никого не было. А когда взглянул снова, то увидел ту женщину, которая, вероятно, вышла из моего парадного и шла мне навстречу. Но точно ли она вышла из моего парадного, я сказать не могу. Не знаю, ясно ли я объяснил…

– Вполне. Когда вы ее увидели, на каком расстоянии она была от парадного?

– В нескольких шагах от него. А так как следующее парадное находится далеко, то я и решил, что она вышла из моего. Но как я уже говорил, своими глазами я не видел…

– Она наверняка вышла оттуда, – прервал его Мальяно.

– Какое расстояние от вашего парадного до следующего? – спросил Де Пальма.

– Ну, метров пятьдесят. Между ними находится институт «Капассо» с выходом на виа дей Милле.

Де Пальма на минуту задумался.

– Это важная подробность. Благодарю вас, – дружелюбно сказал он землемеру. Затем, обращаясь к остальным, добавил: – Конечно, таинственная блондинка вышла из парадного синьора Баукьеро. Не с неба же она спустилась. – Тут он радушно улыбнулся пенсионеру.

Синьор Баукьеро в ответ тоже улыбнулся.

– Если только она не перешла до этого через дорогу, – мягко сказал он.

Все растерянно замолчали. Мальяно демонстративно развернул газету, чтобы прочесть статью об убийстве. Ему было неприятно, что именно он в разговоре с журналистом подчеркивал важность того факта, что Баукьеро увидел подозрительную блондинку.

«Труп архитектора был обнаружен пенсионером, жильцом того же дома, неким Баскьеро, – (фамилию землемера переврали, как всегда бывает в газетах), – который возвращался домой вместе со своей собакой. Фаскьеро заметил свет, проникающий через неплотно прикрытую дверь квартиры архитектора, а умный пес надавил лапами на ручку двери, и тогда перед его хозяином предстала ужасающая картина. Архитектор Гарроне с проломленным черепом лежал под письменным столом. Настольная лампа была опрокинута. Орудие убийства (оно может послужить серьезной уликой, но полиция отказалась сообщить о нем какие-либо подробности) валялось на полу рядом с убитым. По некоторым данным, архитектор Гарроне был убит ударом сзади, когда стоял лицом к книжному шкафу. В целом все вещи остались на своих местах, и, по предварительным данным, ничего похищено не было. Откупоренная бутылка коньяку и две недопитые рюмки дают повод предполагать, что Гарроне был знаком с убийцей или, во всяком случае, принял его, ничего не подозревая. Пока еще трудно сказать, в каком направлении будет вестись расследование, – добавлял хроникер в наскоро написанной заметке рубрики «В последний час». – Однако газете стало известно, что полиция придает огромное значение показаниям некоего Панке-ро, который за несколько минут до обнаружения трупа заметил необыкновенно красивую, элегантную блондинку, которая вышла из подъезда его дома».

Слава богу, отметил про себя Мальяно, что хроникер из-за нехватки места (а может, потому что приберег эту подробность для вечернего выпуска) не упомянул о трубе и предпочел окончить статейку завлекательной выдумкой. На самом деле замеченная Баукьеро блондинка не была ни особенно красивой, ни элегантной, но держала в руке кусок трубы то ли из железа, то ли из свинца – такие трубы проститутки с холмов и лесов Ступиниджи всегда носят с собой для защиты или нападения.

4

Анна Карла решила: Массимо она прощает… И на сегодня хватит с нее проблем. Пусть этот день будет для нее прекрасным, как цветок.

Она рывком застегнула молнию на коротеньком воздушном платье, села за туалетный столик и посмотрелась в зеркало. Волосы чуть растрепались, но вид вполне приличный. К парикмахеру она пойдет завтра. Впрочем, Джанни Тассо, пренебрегая собственными интересами, сказал ей как-то, что легкий беспорядок в прическе ей даже к лицу – «как ореол». Джанни, без сомнения, человек незаменимый, хотя ласковые имена, которые он дает своим клиенткам, просто тошнотворны. Однажды он назвал «сокровищем» даже эту мегеру Табуссо. Но так и быть, простим и ее!

Кто еще нуждается в прощении? К своему изумлению, она обнаружила, что практически все в чем-нибудь да виноваты и надо простить всех, начиная от самых близких ей людей до случайных знакомых. Временами каждый из них вызывает у нее неприязнь. Даже дядюшка Эммануэле… Хотя нет, кто угодно, только не он. И не его секретарь, всегда такой милый, обходительный. Все же остальные иногда бывают просто невыносимо глупыми (к примеру, ее подруги, в особенности Бона), или бестактными (ее неунывающий поклонник Федерико), убогими (американист Бонетто), тошнотворно сентиментальными (снова Федерико и его подруга Джованна), либо равнодушными и крайне занятыми, как раз когда… (Витторио), либо наглыми, заносчивыми.

Она рассмеялась. Массимо она уже простила. Письма ему так и не написала. Но объясниться с ним необходимо, и – тут она поднялась – немедленно!

5

Вице-префект полиции Пикко говорил с людьми тремя разными голосами. Вежливым и твердым, с некоторой аффектацией он, как представитель власти, беседовал об обычных служебных делах, властным и грозным голосом представителя власти – при расследовании уголовных преступлений и, наконец, неуверенным и мягким – опять же в качестве представителя власти, – когда в преступлении был замешан кто-нибудь из влиятельных горожан. В этих случаях помимо его воли в голосе звучала робость.

– Вы понимаете, все это нелепо. Совершеннейшая нелепица, – сказал он голосом третьего вида, когда комиссар полиции Сантамария прочел вслух несколько строк, написанных на голубой бумаге. – Сами посудите, в каком щекотливом положении мы окажемся, если Де Пальма не нападет на след истинного убийцы и не представит конкретных доказательств. Нет-нет, оставьте его у себя, – торопливо добавил он, отводя руку Сантамарии, который собрался было вернуть ему письмо. Затем он поднял трубку. – Так я скажу Де Пальме, что этим несущественным, второстепенным аспектом расследования займетесь вы. – Голос его звучал просительно. Немного помедлив, он уже совсем с другой, решительной интонацией произнес: – Сейчас узнаем, может, они тем временем обнаружили еще что-нибудь важное. Алло! – прорычал он в трубку. – Как дела, Де Пальма?

Комиссар Де Пальма без обиняков ответил, что следствие застыло на мертвой точке. Он, как и подобает в подобных случаях, горестно вздохнул и пообещал принять меры, не уточнив, какие именно.

– Увы, пока ничего конкретного… Проверяем сразу несколько гипотез. Да нет. убитый вовсе не был известным архитектором, а перебивался случайными заработками. Насколько нам известно, и мастерская-то служила ему лишь для весьма сомнительных свиданий… Я лично думаю, что основные поиски следует вести в среде гомосексуалистов и проституток… Что до письма, которое уволенные синьорой Дозио слуги принесли явно из мести, то упоминание о Гарроне в нем наводит на размышления. Нет-нет, я тоже думаю, что пока не стоит… Дело очень тонкое… Да, по-моему, комиссар Сантамария – самый подходящий человек… Мы же, как вы увидите из нашего отчета, сосредоточим свои усилия главным образом… Что вы сказали?

– Я сказал, что это недурно – сосредоточить усилия, – ледяным тоном повторил вице-префект Пикко, – но еще лучше – добиться быстрых результатов. – И положил трубку.

Де Пальма тоже нажал на рычаг, машинально повертел в руке карандаш и провел ладонью по аккуратно зачесанным волосам.

– Так-то вот, друзья мои, – сказал он, обведя присутствующих суровым взглядом.

– Остается блондинка, – неуверенно произнес Мальяно.

Де Пальма с сомнением пожал плечами.

– Пустая трата времени. Да, кстати, – он повернулся к главе комиссариата, – тех двоих можно отпустить домой.

– Но они остаются в нашем распоряжении?

– Не в моем, – усмехнулся Де Пальма и показал на телефон. – К счастью, эту «приятную» задачу перепоручили Сантамарии.

– И все-таки я бы на твоем месте еще поразмыслил над показаниями Баукьеро, – не сдавался Мальяно. – Особенно насчет трубы.

– Это лишь наша догадка. Баукьеро не сказал, что видел именно трубу.

– Но у него создалось твердое впечатление…

– Которое ему подсказали вы.

– Вовсе нет! – возразил Мальяно. – Он с самого начала заявил, что…

– Паскуале, перечитай его показания, – сухо приказал Де Пальма старшему сержанту оперативной группы, листавшему копии отчета для прокуратуры.

– «Содержание, – начал читать Паскуале, – отчет об убийстве, предусмотренном статьей пятьсот семьдесят пять Уголовного кодекса и совершенном…»

– Нет, только показания Баукьеро.

– А, понятно… Вот «Приложение номер один. Отчет о допросе… и так далее… Перед нами, облеченными юридической… и так далее… вышеназванный свидетель показал, что вчера, примерно в двадцать три часа пятнадцать минут, когда он…»

– Ниже. Там, где говорится о женщине.

– «…Женщину, которая вышла из моего дома. Скобка. Нотабене. При дополнительном допросе уточнил, что не видел своими глазами, как она вышла из дома, но предполагает…»

– К дьяволу эти нотабене, – рассердился Мальяно. – Переходи прямо к описанию.

– «Блондинка вульгарного вида. Довольно высокого роста. Средних лет». Скобка. Дальше снова идет нотабене, – нерешительно сказал Паскуале.

– Пропусти, – сказал Мальяно.

– Читай, читай, – приказал Де Пальма.

– «При дополнительном допросе заявил, что не может точно назвать возраст женщины из-за слабого освещения на улице. И еще по той причине, что, поравнявшись с ним, незнакомка прикрыла лицо большим носовым платком то ли случайно, для того чтобы высморкаться, то ли намеренно, для того…»

– Исправь «то ли» на «либо», – сказал глава комиссариата.

– «…либо намеренно, для того чтобы скрыть лицо от свидетеля. По комплекции женщина показалась свидетелю плотной. В ответ на вопрос свидетель сказал, что не исключает, что это был переодетый мужчина, однако утверждать не берется…»

– Ну как, довольно? – загробным голосом прогудел Де Пальма.

– «…утверждать не берется из-за просторного плаща, о котором будет сказано ниже. Скобка закрывается. На незнакомке был широкий прозрачный синтетический плащ с поясом, оранжевые брюки и темные перчатки. Через левое плечо у нее была перекинута большая сумка, тоже оранжевого цвета, с белой звездой. Скобка. В ходе дальнейшего допроса свидетель не смог припомнить иных деталей касательно подозрительного вида той женщины и добавил лишь, что она была очень сильно накрашена. Это ему удалось заметить до того, как незнакомка прикрыла лицо носовым платком. Скобка закрыта. В правой руке женщина держала предмет цилиндрической формы, длиной сантиметров шестьдесят, завернутый в газету. У свидетеля создалось впечатление…»

– Превосходно! Одни впечатления.

– «…что предмет был довольно тяжелым, скорее всего, железная или свинцовая труба или…»

– Вот видишь. О трубе он сам упомянул! – воскликнул Мальяно. – Мы потом сделали свои выводы, но мысль о трубе пришла ему.

– «…или железная палка», – заключил старший сержант Паскуале. – Дальше читать?

– Конечно! Читай, читай, – сказал Мальяно.

– «Нотабене. В этой связи следует отметить, что во время облав на проституток в окрестных лесах, особенно в районе Ступиниджи, все чаще находят на земле тяжелые свинцовые или железные трубы примерно такой же длины и тоже завернутые в газету. Проститутки используют вышеозначенные трубы как для зашиты, так и для устрашения либо ограбления клиентов. Поэтому не исключено, что сообщенная свидетелем подробность может иметь важное значение при дальнейшем расследовании».

– Я тоже так считаю, – сказал глава комиссариата.

– Возможно, – пробурчал Де Пальма. – Но пока толку от всего этого мало. Потом, если она захватила с собой трубу, то к чему было убивать Гарроне той штуковиной? Зачем ей понадобился…

Мальяно засмеялся:

– По старой привычке!

Все остальные тоже расхохотались.

– Им смешно, – проворчал Де Пальма. Он взял отчет и стал перелистывать его, покачивая головой.

У этого Гарроне в мастерской бывало столько подозрительного народу, что любой раньше мог его прикончить. Удивительно еще, что никто прежде не проломил ему голову этой мерзкой штуковиной. «Порнографическая скульптура из камня высотою в двадцать девять сантиметров и весом в два с половиной килограмма, изображающая мужской половой орган с тестикулами, – прочел он в отчете. – Смерть наступила мгновенно; не раньше чем за час до появления землемера Баукьеро убитому был нанесен всего один удар в затылок. Из-за тяжести каменного фаллоса трудно сделать определенные выводы о физической силе убийцы».

Да, любой и по любой причине (исключается лишь ограбление) мог укокошить этого Гарроне: проститутка, которой он недоплатил, чем-то недовольный педераст или альфонс, содержатель небольшого игорного дома, сообщник по какой-нибудь афере или другому мелкому преступлению. А это означало, что поиски «среди круга подозрительных лиц» будут крайне сложными и вряд ли увенчаются успехом.

Доктор Де Пальма работал в оперативной группе уже десять лет и знал это лучше других. Конечно, убийства проституток, задушенных на темных улочках, антикваров-педерастов, приконченных одним ударом бутылки по черепу, и даже бродяг, забитых насмерть на берегу По, не всегда оставались нераскрытыми. Но если на след убийцы не нападешь сразу, то потом его, как правило, уже не найти. К тому же Гарроне, понятно, общался не только с темными личностями. Но говорить о «двойной жизни», о знакомых иного социального слоя, с которыми Гарроне поддерживал бы профессиональные или политические связи, не приходилось. Семейные его дела тоже никакой сложности не представляли, и вести следствие в этом направлении было бесперспективно.

Архитектурой Гарроне не занимался давным-давно. Последние проекты, хранившиеся в его мастерской среди всякого старья, были двадцатилетней давности. В доме на виа Пейрон, где он жил со старухой матерью и незамужней сестрой, не нашли ни писем, ни бумаг, которые представляли бы хоть малейший интерес. Обе женщины видели Гарроне лишь за завтраком, обедом и ужином. Они не смогли, а может, не захотели сообщить что-либо полезное. Домой к нему никто не приходил, никто не звонил, и он тоже никому – по той простой причине, что в доме давно уже не было телефона. Словом, Гарроне жил как мышь, вернее даже, как крыса: в постоянных «походах» из некогда богато обставленной квартиры на виа Пейрон в жалкую мастерскую на виа Мадзини, 57.

Между тем эту мышь, эту грязную крысу газета назвала «известным и всеми уважаемым архитектором». И это не было просто газетным штампом или эффектным эпиграфом, со злостью подумал Де Пальма. Гарроне непонятным образом сумел проникнуть в круг весьма влиятельных людей или, во всяком случае, поддерживал с ними какие-то отношения. Об этом говорило и письмо, которое принесли те двое в комиссариат. Но проблема эта представляла чисто теоретический интерес, и Де Пальма не собирался ломать над ней голову ради праздного любопытства. Он предпочитал искать среди воров и проституток, бывших заключенных, преступников, выпущенных из тюрьмы на поруки, хотя поиски среди отбросов общества не сулили успеха. А письмом и влиятельными людьми пусть займется комиссар Сантамария, раз уж кому-то надо этим заняться.

6

– А потом так и не написала?

– Нет, не написала.

– Жаль. Было бы любопытно его почитать.

– Едва ли. Я была вне себя. Там были бы сплошные оскорбления.

– Это самое любопытное. Не припомнишь хоть одно?

– Увы. Но фразы были бы убийственные – все с восклицательным знаком. Представляешь, как я была довольна собой! Письмо тебя испепелило бы.

– Попробуй в следующий раз наговорить письмо на пленку и пришли ее мне. А то из лени ты так и не соберешься: пока найдешь ручку, бумагу, конверт, весь гнев улетучится.

– Ручку я взяла. И даже набросала несколько вариантов. А потом бросила.

– Устыдилась собственной жестокости?

– Скорее, наоборот. Когда пишешь, ярость утихает.

– Значит, ты была в ярости?

– Конечно. И не написала тебе только потому…

– Почему же?

– Представила себе, как ты читаешь письмо, донельзя гордый собою. Еще бы, я приняла тебя за серьезного противника! «Бедная Анна Карла, – подумаешь ты самодовольно и снисходительно, – как она страдает, в следующий раз надо будет выбрать выражения помягче. Я ведь просто шучу, а она потом всю ночь не может заснуть».

– Не волнуйся, не буду я выбирать выражения помягче, – с улыбкой сказал Массимо. – Получишь все, что заслужила. Разумеется, для твоего же блага.

– Вот-вот! Это и приводит меня в бешенство. Все, начиная с друзей и кончая парикмахером, пекутся о моем благе.

– Анна Карла!

– Да, я бываю злая, прости. Но побыл бы ты на моем месте. Джанни Тассо – ангел. Однако захоти я однажды разнообразия ради покрасить волосы в морковный цвет, так он наверняка не станет этого делать, скажет, что это нелепо…

– Не сомневаюсь. У него хороший вкус.

– Знаю. Ты мне его порекомендовал, и всякий раз, выходя из парикмахерской, я мысленно тебя благодарю. Но даже ангел Тассо – своего рода цензор. А возьми моих близких. К примеру, дядюшку Эммануэле.

– Твой дядюшка Эммануэле – святой.

– Вот именно! – воскликнула Анна Карла.

– Нет, я хотел сказать, что, когда ни придешь, он сидит в углу и безмятежно читает газеты. Знала бы ты, как я тебе завидую!

– Что правда, то правда. Он очень домашний, уютный. Но вовсе не безмятежный. Читает газеты, а сам прислушивается к разговору. И внезапно может вмешаться и такое сказать! В некоторых вещах он не терпит возражений.

– А Витторио также нетерпим?

– По-своему да. Когда речь идет о лекарствах. Однако он меньше других меня раздражает. Он лишь советует – для моего, конечно, блага – принимать его любимые препараты. Известно тебе, что твои миндальные орехи отвратительны?

– Я их давным-давно не пробовал. Если бы ты вчера предупредила меня о своем визите, я бы сорвал их прямо с дерева.

– Вчера вечером я была в бешенстве. Но потом к утру успокоилась. И вот, очутившись возле твоего дома…

– Случайно?

– Конечно. Чисто случайно.

– А если бы не застала меня?

– Ничего страшного. Позвонила бы сегодня вечером. Я решила не откладывать объяснения. Но поклянись, что я тебе не помешала!

– Сколько в тебе церемонности! Если хочешь, можем перейти на «вы».

– Видишь? Это ты во всем виноват. Своим сарказмом ты меня парализуешь, мне становится не по себе. Начинаю вести себя неестественно, и вот результат!

– Анна Карла, не передергивай карты.

– Ничего я не передергиваю. Права я. Целых два дня промучилась, но теперь твердо уверена: правильное произношение – «Баастн». А значит, я не ошиблась, и всякий раз, когда зайдет разговор о Баастне, я так и буду говорить – «Баастн».

– Анна Карла, не притворяйся эдаким несмышленышем. Любой приказчик в магазине, любой диктор итальянского радио убежден, что правильно говорить «Баастн», и весьма гордится этим. Но ты!…

– Ну и что из этого! Какое мне дело, как называют этот город другие. Важно, что точное произношение – «Баастн».

– А если бы я тебе сказал, что завтра вылетаю в Ландон?

– Неудачное сравнение. К тому же есть итальянское название – «Лондра».

– Не вижу никакой разницы между двумя этими случаями.

– То есть?

– Очень просто. Итальянцы произносят «Бостон», с двумя открытыми «о». А когда ты изо всех сил стараешься выговорить «Баастн», то получается смешно и нелепо.

– Поверь, мне не стоило никаких усилий произнести – «Баастн». У меня это вышло вполне естественно.

– За все годы, что мы знакомы, я ни разу не слышал прежде, чтобы ты говорила «Баастн».

– Потому что он меня не интересовал. Но когда мне позвонил Федерико и попросил повозить по Турину его подругу, приехавшую из Баастна…

– Признайся, ты подражаешь Федерико. Верно, он там даже жил?

– Конечно, жил. И потому имеет полное право говорить «Баастн».

– Наоборот, как раз потому и не должен бы.

– Но он же привык, бедняга. По-твоему, надо изо всех сил стараться говорить «Бостон»?

– В Италии – да.

– Вот это и было бы неестественно. Видишь, Массимо, ты сам себе противоречишь!

– Если ты стараешься не отличаться от других, это вполне естественно.

– Значит, по-твоему, все жители острова Понца неестественны?

– Понца? При чем тут Понца?

– Все островитяне – бывшие эмигранты, которые вернулись из Америки. Грузчики, каменщики. И все они с утра до вечера говорят «Баастн». Поверь мне на слово.

– Я говорю о людях мало-мальски образованных, а не о грузчиках.

– Выходит, грузчики не такие же люди, как мы?

– Нет, не такие.

– Прости за откровенность, но ты, Массимо, ведешь слишком замкнутую жизнь и потерял чувство реального. В мире существуют не только тс тридцать снобов, с которыми ты считаешься.

– Всего тридцать? Ты что, шутишь?

– Ну хорошо. Не будем больше говорить о Бостоне. Но ты меня серьезно беспокоишь.

– Наконец-то мы сказали «Бостон» с двумя «о».