Текст книги "Из собрания детективов «Радуги». Том 2"

Автор книги: Вилли Корсари

Соавторы: Франко Лучентини,Карло Фруттеро
сообщить о нарушении

Текущая страница: 20 (всего у книги 34 страниц)

– Но я…

«Фиат-500» ворвался на пьяцца Статуто, словно гоночная машина на автодроме Индианаполиса. Шесть машин и трамвай чудом избежали с ним столкновения, прежде чем он затормозил на полной скорости у самого тротуара, жалобно скрипнув новыми шинами.

– Что ты делаешь, Лелло?

– Веди машину сам, раз ты такой умный. – И он вылез из «фиата», хлопнув дверью.

Идиллия кончилась. Массимо неподвижно сидел в машине, подыскивая всевозможные оправдания горячности Лелло: он молод, недавно купил свой «фиат», из-за тяжелой работы в муниципалитете и одуряющей жары разнервничался… Все это так, но трогательное ощущение, что перед тобой униженный Монсу Траве, исчезло. Сам виноват, зачем я посмотрел на него с откровенным вожделением, упрекнул себя Массимо. К тому же, чтобы окончательно не погубить вечер, ему придется успокаивать этого маленького наглого невежду. Он тоже вылез из машины.

– Зачем ты мне звонил, если я тебя раздражаю? – накинулся на него Лелло, который явно искал ссоры. – Не лучше ли нам вообще расстаться?

При этих ссорах больше всего каждого из них бесило молчание другого или, что еще хуже, дружеская попытка изменить тему разговора.

В таких случаях лучшей защитой было нападение.

– Я искал тебя, потому что собираюсь завтра съездить в Монферрато насчет дома, и хотел с тобой посоветоваться. Не знаю, понравится ли тебе твоя комната, – грустно сказал Массимо.

– Моя комната?…

Массимо готов был проглотить язык. Как же он не понял, что в подобной ситуации любое слово – ошибка! Но было уже поздно. Теперь надо продолжать игру.

– Ее окна выходят на долину. И неподалеку растет ливанский кедр… Кровать с балдахином…

– Конечно, односпальная, – прошипел Лелло.

– Кажется, да, хотя точно не помню.

– Еще бы, о настоящей, супружеской постели мне и мечтать не приходится. У каждого своя комната, не так ли, да еще на разных этажах.

– Моя в том же коридоре, напротив, – робко возразил Массимо.

Лелло склонился в низком поклоне.

– Благодарю вас, мой господин! Но я предпочел бы спать на чердаке. А еще лучше – в подвале, как и подобает служащему моего ранга.

– Перестань, Лелло…

– Конечно! Личная свобода прежде всего. Смею ли я вторгаться в личную жизнь синьора Массимо. Ну хорошо, я пущу тебя в замок, Золушка, но запомни – едва наступит полночь, ты снова превратишься в жалкого сына служанки! Так вот, дорогой мой Массимо, сын служанки хотел бы тебе сообщить…

А что, собственно, мешает мне спокойно, с хладнокровием генерала Клаузевица послать его к чертовой матери? Ответ прост – страх перед последующей, еще более постыдной сценой примирения.

И все-таки Массимо не выдержал. Махнул рукой и мрачно сказал:

– Ладно, с меня хватит! – И широким шагом пошел прочь через площадь.

Он дорого заплатил за отсутствие выдержки.

Лелло догнал его, со всхлипом схватил за полу пиджака и в конце концов заставил довольно громко сказать: «Я тебя прощаю, Лелло». А затем уговорил отпраздновать примирение в открытом кафе. Там они просидели до восьми вечера, попивая холодное «поммери» и мирно беседуя о том, что еще надо подремонтировать на «их маленькой вилле».

Щемящая жалость к Лелло заставила Массимо согласиться провести субботнее утро в «Балуне» в поисках оригинальной деревенской утвари. Не смог он отказать Лелло и в другой просьбе – поужинать этим вечером в ресторане на холме, куда они отправятся на «фиате-500» с открытым верхом. Они промчатся мимо чудных полей и лугов, и лица их будет обвевать свежий ветер.

Улицы были буквально запружены машинами. Небо еще оставалось на редкость светлым, но воды реки По уже потемнели, а зеленые холмы вдали постепенно исчезали в туманной вечерней дымке. Теплый ветер трепал волосы Лелло, который у каждого светофора оборачивался, нежно ему улыбался и робко дотрагивался до колена. Массимо ответил ему вымученной улыбкой, а сам подумал, что другой военный гений – Веллингтон – однажды сказал: «Кроме битвы проигранной, нет ничего более грустного, чем битва выигранная». Вот только пойди разберись, кто из них двоих сегодня вечером выиграл, а кто проиграл.

«Фиат-500» с открытым верхом гудел и содрогался так, словно они ехали не на автомобиле, а на швейной машине.

9

– «Туристы, прибывшие в Рим из княжеств Персидского залива, подтверждают, что после беспорядков на прошлой неделе имеются многочисленные жертвы. Официальное коммюнике, переданное местным радио, утверждает, что положение нормализовалось, и опровергает слухи о том, что шах покинул страну… Сын шаха дал в Оксфорде интервью, в котором утверждает, что никогда не просил защиты у британской полиции и неизменно останется верен…»

– Болван, – проворчала синьора Табуссо.

– Почему? – удивилась Вирджиния. – Что он, бедняга, натворил?

– Кто? – не поняла синьора Табуссо.

– Сын шаха, – пояснила Вирджиния, показав на молодого смуглого человека с аккуратными усиками, который на телеэкране беззвучно шевелил губами.

– Откуда я знаю? Да я вовсе не о нем думала.

– Что такое? – встрепенулась старая служанка, задремавшая было перед телевизором. – А-а, опять эта политика…

Голова ее упала на грудь, и она снова погрузилась в сон.

В кухне стало совсем темно, поросший каштанами склон холма укрывал поместье «Хорошие груши» от вечерних закатных лучей. Три женщины, поужинав, сидели у светящегося молочным светом экрана.

Синьора Табуссо вывела собаку и подозрительно оглядела окрестности. В саду было тихо. Розы на клумбе позади дома благоухали, как всегда, терпко и нежно, петунии тоже наполняли сад своим ароматом. Снизу, оттуда, где начинался большой «луг» с его темной массой деревьев и кустов, доносился запах сырого подлеска.

– Ну, пошевеливайся, бездельник, – с грубой лаской в голосе сказала синьора Табуссо.

Пес сразу повиновался.

В долине, воронкой врезавшейся в город, загорелась длинная цепь огней. На фоне черного неба вывеска «Каприза» засверкала ярко-голубым светом.

На экране телевизора двое влюбленных бегали друг за другом по берегу моря, а бархатистый голос диктора рекламировал фруктовые соки.

– Спать пора, – сказала синьора Табуссо с порога кухни. Она зажгла свет и посмотрела на сестру. – А ты уж не гуляй больше по ночам, слышишь?

На противоположной стороне долины, еще ближе к автостраде, виноградник «Друлария» и фасад старинного дома, утопавшего в тени огромных конских каштанов, безуспешно пытались укрыться от бесчисленных городских огней. Синьор Кампи-старший, не вставая, слегка повернул белое садовое кресло так, чтобы не видна была вывеска «Каприза», освещавшая сад слева. Но теперь назойливо лезли в глаза три другие светящиеся вывески, две красные и одна зеленая, не менее аляповатые.

– Днем смог, ночью эта иллюминация, – сказал синьор Кампи. – Зрелище поистине великолепное!

Его жена невозмутимо отпила глоток виски.

– Знаешь, Монно решили продать свою виллу, – проронила она. – Я встретила Елену.

– Ах так! Теперь рядом будет еще одна махина с теннисным кортом и бассейном… Впрочем, все, что можно, здесь уже испоганили.

Из пяти больших частных садов, которые окружали его виллу, не осталось теперь ни одного. На месте кедров, буков и вековых вязов высились утопающие в роскоши безобразные домища.

– Кончится тем, что и я продам «Друларию», – со вздохом сказал синьор Кампи.

Его семья владела виллой уже сто двадцать восемь лет.

Синьора Кампи только и мечтала, что наступит наконец этот день – день продажи… Слуги долго не выдерживали «сельскую жизнь». Все рано или поздно просили отпустить их в город, где жить весело и удобно. Так дальше продолжаться не могло. Но перед мужем лучше притвориться, будто продажа виллы ее безмерно огорчит.

– Конечно, жаль будет расставаться со всем этим. – Она обвела рукой строй конских каштанов, широкую террасу, заставленную цветами, аллеи и тропинки, ведущие к воротам сада.

– Да, жаль, – подтвердил синьор Кампи, окутанный голубым облаком табачного дыма. – Но холм превратился в городскую окраину.

Его жена с полминуты молчала.

– Кто знает, – промолвила она наконец, – может, через каких-нибудь пять тысяч лет археологи не найдут никакой разницы между руинами нашей виллы и народных домов. От всего останутся одни обломки.

– Золотые слова, – с сарказмом произнес синьор Кампи. – Вот если бы еще и коммунисты это поняли, нам бы жилось куда спокойнее.

Синьора подняла с земли горсть камушков, раздвинула пальцы, и камушки посыпались сквозь них, словно зыбучий песок.

Сидя на скамье у самой реки, землемер Баукьеро смотрел сквозь влажную пелену вечернего тумана на расплющенные полутьмой холмы. Противоположный берег сверкал огнями, и в воде отражались яркие разноцветные полосы от светящихся вывесок ресторанов, танцевальных площадок, кафе. Но землемер Баукьеро ничего не видел. Он сидел и с болью думал о своей непростительной ошибке.

Инженер Фонтана, который пил в это время кофе в гостиной супругов Дозио, тоже думал о непростительной ошибке, допущенной им три минуты назад. Правда, у него были смягчающие вину обстоятельства. Когда речь зашла о сельских ресторанах на холмах и о том, сколь они вредны для больных гастритом, он шутливо упрекнул Витторио:

– Как ты мог бросить меня на съедение шведам, а сам удрать неизвестно куда! Ваш муж даже горячего не дождался, – объяснил он Анне Карле.

Поди знай, что шутка вызовет у синьоры Дозио такую реакцию! Она побледнела, а Витторио, наоборот, густо покраснел. Только тут Фонтана сообразил, что совершил грубейший промах.

– Нет-нет, мне вовсе неинтересно узнать, что ты делал в тот вечер, – с убийственным спокойствием произнесла Анна Карла. – Это твое личное дело. Ты, как и я, мог отправиться в кино. Возможно, мы даже смотрели один и тот же фильм.

– А, так ты была в кино? Почему ты мне об этом не сказала? – сразу перешел в контрнаступление Витторио.

– Больше того, мое алиби проверить невозможно. А твое, скорее всего…

– Какое алиби? Объясни толком.

– Только после того, как все объяснишь ты.

Инженер Фонтана, который был верующим, спросил себя, почему церковь в своей бесконечной мудрости не считает оплошность грехом – значит, его невозможно искупить и тем самым облегчить свою душу. Эти пререкания между мужем и женой, возникшие целиком по его вине, мучили его сильнее, чем смертный грех.

– Но ты хорошо сделал, что сбежал, – сказал он Витторио с неестественной живостью. – То был не ужин, а бомба замедленного действия. Такой длинный и тягостный!

Витторио испепелил его взглядом: опять промах!

– Раз уж мы заговорили о «тягостных» проблемах, – с улыбкой сестры милосердия сказала Анна Карла, – я хотела бы, дорогой Фонтана, получить от вас кое-какую информацию.

Фонтана охотно открыл бы ей любые военные тайны, лишь бы переменить тему разговора.

– Я вас слушаю!

– Вы несколько месяцев тому назад рассказывали Витторио довольно пикантную историю…

– Вполне возможно, – с опаской подтвердил Фонтана, чувствуя, что почва вновь уплывает из-под ног.

– Вы рассказывали о тех же шведах и об одном… непристойном органе. Но в чем именно суть истории, я толком не поняла, ибо вы, увидев меня, смутились и заговорили о чем-то другом. Не припоминаете?

– Да… если не ошибаюсь… речь шла… – промямлил инженер Фонтана, пытаясь предугадать, какие еще мины его подстерегают.

– О чем же шла речь? Вы рассказывали анекдот?

– Честно говоря, нет. И это были не шведы, а голландцы.

Фонтана, собравшись с духом, приступил к рассказу.

– Сначала он все рассказал полиции и лишь потом сообщил нам. Весьма любезно с его стороны, – прошипела Пьовано-младшая. – Такой бестактной выходки я от Арлорио не ожидала. Ведь я же ему ясно дала понять, что мы не хотим быть замешанными в подобную грязную историю.

Генерал дипломатично наклонил голову в знак согласия, а также для того, чтобы отпить из стакана оршад. Он не собирался горячо осуждать некорректный поступок адвоката Арлорио. День был очень жаркий, и здесь, на террасе графинь Пьовано, можно было наконец-то насладиться благодатной свежестью. Собственно, ради этого он и пришел к ним сегодня.

– И главное, меня поражает наивность полиции. Стоило им узнать, что Гарроне упоминал о камнях, как они решили, что напали на верный след. А у Гарроне язык был без костей. Если бы я вздумала рассказать полиции обо всех его дурацких выдумках, мне бы и недели не хватило. – Она никак не могла успокоиться. – Теперь завтра в дом нагрянет вся оперативная группа искать вчерашний день и позорить нас. Нет, никогда ему не прощу, этому наглецу Арлорио. Легко быть образцовым гражданином за чужой счет.

10

Полицейский агент Скалья, который в свое время купил в рассрочку «Воспоминания о второй мировой войне» Уинстона Черчилля и читал их с пользой для дела, не ошибся в своих невысказанных предвидениях – операция «Морская звезда» началась неудачно, как и все совместные операции.

Карабинеры Монкальери, хорошо знавшие местность, забыли, зачем, собственно, понадобилась их помощь, иными словами, совершенно проигнорировали тот факт, что союзники из государственной полиции в этих местах ни разу не бывали. Карабинеры при свете электрических фонарей торопливо и скупо проинструктировали своих коллег из полиции, так, словно нормальный человек просто не смог спутать в кромешной тьме холм Добычи с холмом Груды Камней и верхнюю дорогу Вальджельсо со старинной Польской дорогой. Окружение заданного района из-за малочисленности «личного состава» было бы и без того неполное, а теперь и вовсе оказалось условным. Кроме того, союзники совершили еще одну ошибку – впрочем, о ней агент Скалья тоже предпочел умолчать, – они предприняли наступление, не зная точно, какими силами располагает противник (по одним сведениям, местных проституток было примерно десять, по другим – тридцать). И, что еще хуже, недооценили боевого духа и тактической хитрости этих закаленных в боях женщин.

Когда облава началась, выяснилось, что диспозиция войск на многих участках неудачна и наступление ведется по второстепенным целям. На пронзительные свистки и сигналы электрических фонарей проститутки ответили тем же. Впоследствии оказалось, что и они были вооружены свистками и фонарями, так что путаница вышла невообразимая. К примеру, агент Скалья захватил в кустах агента Робилотто, который в свою очередь несколькими минутами раньше изловил сержанта карабинеров Скуиллаче. В результате двое полицейских и карабинер из Монкальери были легко ранены – царапины на руках и ногах, ссадины и кровоподтеки. В довершение всех бед не всем полицейским и карабинерам, блокировавшим три входа в долину «Хорошие груши», удалось сохранить хладнокровие… Многие наивно поддались на отвлекающие маневры клиентов и покровителей девиц, что позволило большей части самих проституток вырваться из окружения. В сети полиции попало лишь семь проституток, семь их клиентов, один покровитель и один подозрительный тип.

Но агент Скалья все-таки испытал моральное удовлетворение. Ему удалось найти четвертый вход в долину, о котором не знали даже многоопытные карабинеры из Монкальери. Поднимаясь по высохшему руслу старого ручья, он вдруг увидел, что путь ему преградил густой кустарник. Однако он не отступил и стал мужественно продираться сквозь колючие заросли, поранив при этом руки. Его упорство было вознаграждено – фонарь высветил узкий, мощенный булыжником и поросший мхом проход. А затем Скалья увидел дугообразный мостик, за которым ложе ручья круто поднималось вверх. Этим путем многие проститутки выбрались из мешка, о чем неопровержимо свидетельствовала фиолетовая туфля, найденная в гнилых листьях. Смелыми и довольно рискованными прыжками Скалья сбежал вниз и принес начальству свой трофей и весть о тайном проходе. Увы, его триумф был недолговечен, ибо немного ниже, там, где долина расширялась и где по многим признакам и происходили встречи проституток с клиентами, сержант карабинеров Скуиллаче нашел под каменной плитой пакет из пластика – как потом оказалось, свернутый дождевик, – в котором лежали оранжевого цвета брюки, большая полотняная сумка, тоже оранжевая, с вышитой на ней белой морской звездой.

11

– Такой удачи не ждал, право же, не ждал! – воскликнул Де Пальма, но это прозвучало не слишком убедительно.

Хотя была уже глубокая ночь, в камере продолжался допрос задержанных. Радость от столь важного открытия постепенно улетучивалась. Из семи проституток одна оказалась несовершеннолетней, другую уже шесть месяцев разыскивала полиция за нанесение телесных повреждений в драке с соперницей, третья не выполнила приказ о выезде из города. Но ни одна не соответствовала описанию землемера Баукьеро.

Блондинок оказалось две, но одна была маленькая, худая, с невыразительным лицом, дождевик доставал ей до щиколоток. Вторая – высокая, пышнотелая – клялась и божилась, что в тот вечер она ездила в Бра с тремя клиентами и может это доказать. Впрочем, и остальные проститутки изо всех сил отстаивали свое алиби.

Оставалось проверить их утверждения, по возможности снять отпечатки пальцев на дождевике и на сумке (которая оказалась пустой) и установить, кому эти вещи принадлежали. Но у Де Пальмы крепло убеждение, что они вернулись к исходной точке. Вошли Раппа и Скалья, неся три бумажных стаканчика с «кинотти». Де Пальма посмотрел на часы.

– Немного погодя принесешь кофе с молоком, – осипшим голосом сказал он.

Было уже половина четвертого утра. Они молча выпили вино, закурили.

– Ну, что ты об этом думаешь?

Раппа, который в своей жизни допросил тысячи проституток и который знал наизусть все их уловки и хитрости, уныло буркнул что-то нечленораздельное.

Вполне возможно, что все семь задержанных и впрямь ничего не знали о блондинке в дождевике и никогда ее не видели. Но не исключено, что они знали слишком много, и тогда из них никакими силами слова не вытянешь. Что же до алиби пышнотелой проститутки, то, по мнению Раппы, оно было придумано сразу после облавы. Но и это само по себе еще ничего не доказывало.

– Вызовем еще раз Баукьеро? – предложил Сантамария.

– Для опознания? – спросил Де Пальма, проведя рукой по усталому лицу. – Что ж… попробуем. Но не сейчас. Стоит ли будить беднягу? Ведь этих дам мы продержим до завтра.

– Еще у нас есть сестра синьоры Табуссо…

– Верно. Можно показать задержанных и ей.

Но Де Пальма не верил в успех. Он не верил, что Баукьеро или Вирджиния Табуссо опознают в одной из задержанных проституток убийцу. Но сейчас, после труднейшего дня, главное было сохранить надежду.

– Во всяком случае, теперь мы знаем, что блондинка существует, – сказал Сантамария.

– И что она проститутка. Прекрасно. Мы даже знаем, что она, вероятно, замешана в преступлении. Превосходно. А значит, Гарроне был, по-видимому, убит из-за каких-то распрей с преступным миром. Отлично. А что дальше?

Все молчали.

– Да, но если эта проститутка не местная и «работает» здесь недавно, то каким образом она так хорошо знает холм? Так не бывает, – возразил Раппа с видом человека, который в двадцатый раз пересчитывает последнюю мелочь.

– Она вполне может быть туринкой, эмигрировавшей в Швейцарию, или же проституткой, работавшей здесь лет пять-десять назад. Возможно, у нее были с Гарроне старые счеты. Все может быть, вот в чем беда, – вздохнул Де Пальма.

Он был явно разочарован. Вернее, неожиданная находка укрепила его в мысли, что он упустил случай поймать таинственную блондинку именно в эту ночь.

– Одного не понимаю. Почему она не могла бросить дождевик и сумку в По? Почему вернулась после убийства сюда?

– Наверняка не из-за своей работы. Кто-то ее ждал, либо она и сообщник сразу после убийства поехали на холм. Если она здесь и раньше встречалась с клиентами, тогда все логично.

Раппа кивнул.

– Да, проститутки привязаны к старым местам. В этом с ними могут сравниться разве что монахини-затворницы. Но все-таки, что она делала на холме?

– Откуда я знаю? – воскликнул Де Пальма. – Наверно, прятала ларец с драгоценностями!

– Вы забыли о «Капризе», – заметил Сантамария.

– Верно. О «Капризе» мы забыли. Три раза мы его уже закрывали. Завтра съезжу туда, может, у них там была база.

Завтра, завтра… День закончился, и все, что было в человеческих силах, они сделали.

Снова воцарилось молчание.

– Нужна свежая идея, – сказал Де Пальма.

Все сделали вид, будто ищут ее, но, увы, не находят. Потом Де Пальма выпрямился, застегнул все пуговицы на рубашке, поправил галстук.

– Холодновато, не правда ли?

Он встал и надел пиджак, брошенный на стул в углу.

– Тебе не повезло, – сказал он Сантамарии. – Лучше бы ты поехал в Новару. Посмотри, на кого ты похож.

Сантамария взглянул на свои пыльные, забрызганные грязью ботинки и манжеты брюк.

– Ничего не поделаешь.

Как объяснить Де Пальме, что он, несмотря на все, рад этому приключению?

12

Прижавшись ногами к железной ограде балкона, американист Бонетто стоически готовился покончить жизнь самоубийством. Он сидел в кресле, которое подтащил к краю балкона, а через распахнутую стеклянную дверь была видна его комната. На столе горела лампа, стояла пишущая машинка «Ремингтон», а мусорная корзина была доверху полна скомканных листов бумаги.

Разве этот мир для честных людей? Разве это жизнь? О'кей! Остается лишь сделать логический вывод и исполнить задуманное. Что ж, он уйдет из жизни без всякого шума, так же как Харт Крэйн, Хемингуэй, Павезе… Все, его путь завершился. Мама, конечно, будет страдать. И еще тетушка Наталина, которая была его крестной матерью. Но горе ближних его больше не волновало, он уже мыслями был в краю, откуда не возвращаются. Равнодушным взглядом он проводил одинокую машину, которая с невероятной скоростью промчалась по проспекту Реджина Маргерита и унеслась к реке и к холмам. На далеком перекрестке, где черные гномики чинили трамвайные пути, порой вспыхивал голубой огонек автогена.

Лишь несколько настоящих друзей будут его оплакивать, да и то недолго: Джон в Эль-Пасо, Генри в Беркли, Марио в Трофарелло. Две-три девушки вспомнят о нем с грустью. Что же касается остальных, то профессиональные составители некрологов назовут его смерть «тяжелой потерей для нашей культуры», напишут о «невосполнимой утрате», о «поразительно ясном уме покойного», о его «редкой, даже уникальной способности проникнуться замыслом автора и одновременно критически проанализировать текст». И так далее и тому подобное.

Американист Бонетто устало усмехнулся краешком рта. Что ему до всех этих жалких посмертных восхвалений, преувеличенных восторгов, до той совсем небольшой, скажем прямо, потери, которую понесет итальянская культура?!

Конечно, свой скромный вклад в литературу он еще мог бы внести: допустим, написал бы еще несколько небезынтересных статей. Но вот сегодняшним утром произошла полная переоценка ценностей, и в душе воцарились покой и ночь.

Он без страха смотрел в бездонную высь неба, стараясь отыскать затерянные в космосе звездные миры. Но небо затянули облака, и не было видно ни одной звезды. К тому же подул сильный ветер.

Бонетто встал. В этот прощальный момент он испытывал чувство родства с мельчайшими частицами мироздания. Даже с цветами, которые никогда не цвели, но которые мать упрямо держала в двадцати горшочках. Даже с жалким, ничтожным атомом, также составляющим обязательную часть целого, – со своим коллегой Марпиоли.

Он беззвучно засмеялся, вспомнив с удивлением, что все утро и потом целый день до самого вечера сходил с ума, не находя достойного ответа на… на что же?

Он никак не мог припомнить. Прошлое не оставило в нем следов – ни ран, ни царапин. Марпиоли был точечкой, еле различимой в телескоп, безобидной и слабой. Уколы этого жалкого насекомого не причиняли боли, а вызывали лишь жалость к несчастному человечку.

Американист Бонетто пожал плечами. «Кое-кто», – пронеслось в его поразительно ясном уме. «Кое-кто…»

Он яростно стукнул кулаком по перилам и бросился к письменному столу. Вставил в «Ремингтон» чистый лист бумаги. Нет, последнее слово еще не сказано.