Текст книги "Из собрания детективов «Радуги». Том 2"

Автор книги: Вилли Корсари

Соавторы: Франко Лучентини,Карло Фруттеро
сообщить о нарушении

Текущая страница: 30 (всего у книги 34 страниц)

– Как так?

– Ривьера ни в малейшей степени не подозревал Кампи. Он считал, что убийца Гарроне – Баукьеро.

– Боже мой! – простонал теперь Сантамария. – Боже мой!

19

С этого момента все завертелось с невероятной быстротой. Во всяком случае, такое впечатление навсегда осталось у Сантамарии от того июньского дня. Сразу все забегали, захлопали дверцы машин, распахнулись двери и ворота домов и лифтов, зазвонили телефоны, загудели автомобили, заскрипели шины и колеса. А в итоге после бесконечных разговоров, допросов, рождавших надежды, которые тут же гасли, он охрип и ощутил бесконечную усталость.

Перед глазами вставала одна сцена за другой.

Синьорина Фольято охрипшим от страха голосом повторяла: «Триберти, землемер Триберти». А затем сам землемер Триберти твердым, бодрым голосом подтверждал:

–  Еще бы, прекрасно помню. Он искал проект или письменное предложение этого Баукьеро, не знаю уж, с какой целью. Я его отвел наверх к Рипамонти.

–  А Рипамонти сейчас здесь?

–  Э, нет, дорогой синьор! Кто работает в субботу после полудня?! В субботу только Триберти отрабатывает сверхурочные часы. Но вы не отчаивайтесь, идемте со мной.

И пока они шли по пустому коридору (с той же надеждой по нему шел перед смертью Ривьера), синьор Триберти рукой очерчивал в воздухе широкое полукружье – горы, где отдыхают сейчас его сослуживцы.

–  Никого! Я один, свободный и независимый! Суббота для меня – самый плодотворный рабочий день.

Потом они очутились в другом служебном помещении, где в алфавитном порядке, высоченными стопками, погребенные под густым слоем пыли лежали папки с делами. Папки с делом Баукьеро в архиве не оказалось. И тогда Сантамарии пришла идея проверить все папки на букву «Г» (точно такая же идея уже осенила Ривьеру перед гибелью). И вот наконец проект памятника на могиле и лиловая печать в углу – «Братья Дзаваттаро».

Де Пальма сгоряча предложил привезти Воллеро, устроить ему очную ставку с Кампи, заставить повторить роковую для Кампи фразу. Тогда тот растеряется от неожиданности и во всем признается. Но нет, этого недостаточно, совсем недостаточно.

–  Мы знаем лишь, каким путем Ривьера добрался до Азаваттаро.

–  Знаем, что Ривьера строил гипотезы. Что насчет Гарроне он какие-то важные вещи разузнал. Сегодня утром в «Балуне» он сказал об этом Кампи, и тот проломил ему череп, – возразил Де Пальма.

–  Возможно, что и так. Но такими доказательствами мы Кампи расколоться не заставим. Ты слишком торопишься, Де Пальма.

Никаких ловушек, хитростей, приманок: если убийца – Кампи, надо воссоздать перед ним весь продуманный и выполненный им план преступления, воссоздать постепенно, во всех деталях и изложить самым примитивным образом, как это сделали бы Никозия или Лопрести. Надо, чтобы Кампи почувствовал себя униженным, низведенным до уровня банального преступника. Только тогда он сдастся.

Дверь, ведущая к Кампи:

–  Знаете, ваш друг был совсем не глуп.

И Кампи, уязвленный, озадаченный, ответил:

–  Ах, не глуп? Очень рад, что вы так думаете.

К тому же Баукьеро… Какова его роль в этой истории? Что связало его с Дзаваттаро, с Гарроне, если только их что-либо связывало?!

Вторая дверь – ведущая к Дзаваттаро:

–  Нет-нет, синьор комиссар, клянусь честью, я впервые в жизни увидел вашего Баукьеро сегодня!

Третья дверь – ведущая к Баукьеро:

–  Нет-нет, сегодня я впервые в жизни увидел этого Дзаваттаро. Что будет с моей собакой?

Это он со своей собакой обнаружил труп архитектора. И вот, сидя за столом в остерии, Ривьера только потому, что Баукьеро – землемер (синьорина Фольято и супруги Ботта дружно подтвердили: « Видите ли, господин комиссар, Баукьеро был землемер, а Ривьера решил, что…»), заподозрил, что это он убил Гарроне, желая убрать с дороги конкурента. Больше того, Ривьера сделал совсем абсурдное предположение, будто существует кладбищенский рэкет. (В коридоре после допроса коллег Ривьеры Де Пальма сказал: « Кладбищенский рэкет? Да они что, спятили?») И верно, предположение Ривьеры было просто нелепым. Нет ни малейших доказательств, что такой рэкет не плод его буйной фантазии. Но о чем-то Ривьера проведал. Насчет Баукьеро?

Сантамария сказал Де Пальме:

–  У Баукьеро тоже нет алиби на сегодняшнее утро. А если вдуматься, и на тот вечер, когда убили Гарроне.

А Де Пальма ответил:

–  Знаю, знаю, это он нашел труп. Но как быть с блондинкой? С сумкой, найденной на холме?.

–  Хочешь знать правду, Де Пальма? Так вот, Баукьеро мне не нравится.

–  А мне не нравится его собака. Это не значит тем не менее…

Иными словами, они бегают по кругу, а круг все не смыкается. (Мне нужно позвонить Иоле.) Что еще обнаружил Ривьера в кабинете Триберти? Или синьоры Рипамонти?…

И сразу новая картина. Он распахнул дверцу «альфа-ромео», и машина помчалась к дому синьоры Рипамонти на квадратной площади, где мальчишки в разноцветных майках гоняли мяч. Синьора Рипамонти под бульканье кипящей воды в кастрюле (« Простите, я сейчас попробую припомнить») ответила: нет, кажется, он об этом не спрашивал. Она сама ничего не подсказала Ривьере, и Ривьера ничего ей не открыл. Но ушел он довольный, видно, нашел то, что искал.

–  Азаваттаро? Как ты думаешь, Де Пальма, он нашел лишь адрес Азаваттаро?

Четвертая дверь – ведущая к синьорине Фольято:

–  Ривьера не говорил вам о некоем Азаваттаро?

Фольято: – Нет, он не назвал имен.

Ботта: – Господин комиссар, Ривьера был человек… не совсем обычный. Душевная травма, вызванная тем, что он не такой, как другие, явно привела к деформации…

Но куда все-таки Ривьера поехал после визита к Дзаваттаро? Что он мог увидеть в мастерской, кроме фаллоса? Связал этот факт с какими-то другими, только ему известными?

Снова дверь к Дзаваттаро:

–  Он говорил только с вами, Азаваттаро? Вы в этом уверены?

–  Конечно, уверен. Мы минут пять постояли во дворе, а потом он сел в свой «фиат-500» и уехал.

–  А с вашим рыжим работником он не виделся?

–  С Освальдо? Нет, не виделся. Ручаюсь вам.

–  В случае нужды где мы ею найдем, этою Освальдо? У вас есть его адрес?

–  Ал, он живет в Венарии. Но они между собой не ю-ворили, Освальдо тут ни при чем.

–  Вы-то откуда знаете? Что вам сказал Ривьера? Попробуйте повторить все в точности. Напрягите хорошенько память, напрягите…

–  Я вам все сказал. Все, все!

Де Пальма внезапно вспомнил и выстроил в ряд все камни, загадочные камни, о которых упоминал Гарроне: каменный фаллос, которым его убили (« От камня к дереву», – сказал монсиньор Пассалакуа), каменный пестик, которым проломили голову Ривьере, надгробные камни, каменные урны в мастерской Дзаваттаро…

–  Здесь, Сантамария, должна существовать какая-то связь. Нужна идея, одна удачная идея.

–  А тот адвокат? Может, стоит снова вызвать ею на допрос?

–  И графинь? Вдруг они знали Ривьеру?

–  И сестер Табуссо? Ведь возле их дома мы нашли сумку, плащ и оранжевые брюки.

–  А того кукурузника из ресторана?

–  А сестру Гарроне? Его мать? Может, и их стоит доставить сюда?

Достаточно было на миг воцариться молчанию, как оба они, и Де Пальма и он сам, ощущали, что таинственная связь между двумя преступлениями слабеет, факты утрачивают свою достоверность. Значит, Гарроне был убит проституткой во время ссоры из-за какой-нибудь тысячи лир, а Ривьеру убил Кампи, тоже после ссоры. Ну, а камни – всего лишь плеоназм, игра случая?

(Все-таки нужно позвонить Иоле.)

Вместо этого он снова вызвал синьорину Фольято и супругов Ботта. Спросил у Фольято:

–  Ривьера вам не говорил, где он был и кою видел в промежутке между одиннадцатью часами утра и тремя часами дня?… Даже не намекнул? Подумайте как следует.

Фольято (истерическим голосом): – Нет! Нет!

–  Подумайте хорошенько. Сосредоточьтесь. Попытайтесь все-таки вспомнить.

–  Нет. Он вышел в одиннадцать, отнес документы в Техническое управление, а потом… не знаю, куда он отправился. Он мне не говорил!

–  В понедельник он должен был встретиться с каким-то человеком. С мужчиной, с женщиной?

–  Он мне этою не сказал! И не сказал – с какой целью!

–  Но это было связано с Гарроне? С убийством Гарроне?

–  Очевидно, не знаю, ничего не знаю! О, я несчастная, мне плохо, я задыхаюсь!

Ботта: – Комиссар, как гражданин и как работник ю-родской администрации, хочу вам заметить…

Он (Ботте): – Перестаньте молоть чепуху!

Между тем Де Пальма, вдруг став вкрадчиво любезным, сумел-таки разговорить Ботту. Поддакивая ему, как бы невзначай вытянул у этого работника городской администрации сведения о Техническом управлении, о том, куда обычно относят каждую пятницу документы, кто именно и по чьему поручению. А затем спросил:

–  К кому, по-вашему, он мог обратиться за помощью в Техническом управлении?

–  Скорее всего, к Каванье, – ответил Ботта. – Ведь там всегда сидит Каванья, не так ли?– Он обернулся за поддержкой к Фольято.

И Фольято, всхлипывая, подтвердила:

–  Да, там всегда сидит Каванья.

Каванью они сумели разыскать только к вечеру, и не дома, а в спортивном зале, где он занимался дзюдо. Предварительно ему позвонили: « Оставайтесь в зале, мы сами приедем». Он ждал их, уже переодевшись, в холле, где пахло потом и казармой, в руках он держал сумку авиакомпании «ТВА». Он сразу вспомнил:

–  Ривьера пришел уже после полудня и в разговоре спросил, не знаю ли я кого-либо из Отдела вывесок и витрин. Он не сказал, зачем ему это нужно, и я не знаю, побывал ли он там. Больше я ею не видел.

–  Но к кому именно вы его направили?

–  К Пиве. Я в Отделе вывесок и витрин знаю Пиву. Вот к нему я Ривьеру и послал.

–  Теперь дело в шляпе!. – воскликнул Де Пальма, плюхнувшись на сиденье «альфа-ромео».

И едва захлопнулась дверца, они помчались по улицам, притормаживая у светофоров и перекрестков, строя в машине прогнозы. Возможно, Пива (виа Ассароти, 24) даст им ключ к разгадке всего дела. Не исключено, что он-то и сказал Ривьере роковое слово, став невольной причиной его гибели. Пива жил в темной, мрачной квартире. Нежданных гостей он встретил в шлепанцах и в халате.

Начало разговора пробудило в них надежду на успех.

–  Да, Ривьера вчера утром заходил ко мне, хотел узнать, не бывал ли у нас в отделе архитектор, которого убили… ну этот… Гарроне, и не занимался ли он установкой витрин.

Они затаили дыхание – сейчас загадка разрешится. Но их ждало очередное разочарование. Нет, Гарроне не занимался установкой витрин. Удар пришелся в пустоту, Ривьера промахнулся.

–  И Баукьеро не занимался витринами?

–  Кто?

–  Землемер Баукьеро.

–  Впервые слышу.

Ни он, ни Де Пальма не решались извиниться перед Пивой за беспокойство и распрощаться, хотя уже наступило время обеда. И вот из профессиональной дотошности и нежелания окончательно капитулировать родился последний вопрос:

–  Ривьера говорил только с вами? Вы не знаете, не пошел ли он потом в какой-нибудь другой отдел?

–  Я познакомил его с Турко и Барберисом, которые немного знали Гарроне.

–  О чем они говорили с Ривьерой? Вы присутствовали при беседе?

–  Да. Сказали ему то же самое, что и я.

–  Вы в этом уверены?

–  Абсолютно. Собственно, им и рассказывать-то было нечего. К тому же оставалось всего несколько минут до… перерыва.

–  Ривьера ушел вместе с вами? Вы не видели, куда он направился?

–  Нет, я видел, что он вышел с синьориной Мирольо. Вернее, я видел их обоих у выхода.

–  Они о чем-нибудь говорили между собой?

–  Аа, кажется, говорили.

–  Они прежде были знакомы?

–  Не знаю, возможно, я не…

–  Кто такая эта Мирольо?

–  Она работает у нас уже три года. Машинистка. Вторая категория А. Прекрасный работник.

Де Пальма бросился к телефону, но мать прекрасного работника ответила, что Патриции нет в Турине, она уехала к морю с женихом. С ними поехала еще и сестра Патриции, они захватили с собой палатку.

Попробуй отыскать эту Патрицию на склонах Лигурии среди оливковых рощ! Отдыхает себе и даже не ведает, что в руках у нее ключ к раскрытию тайны. (Но есть ли у нее этот ключ, вот в чем вопрос.)

Де Пальма стоял в проходе и никак не хотел признать свое поражение. Куда Мирольо могла направить Ривьеру? Сколько еще управлений в этом здании на пьяцца Сан-Джованни?…

Пива с улыбкой развел руками и начал перечислять.

Десятки. Придется обойти все помещения этого огромного дворца, опросить сотни людей. А ведь сегодня суббота, а завтра воскресенье. Все начальники и секретарши уезжают на два дня из города – кто в горы, кто к морю, – остальных придется разыскивать на мессе, на дне рождения родственников, одного – оторвать от телевизора, другого – от любимой коллекции марок, третьего – от коллекции ракушек. Нет, ни сегодня, ни завтра ничего не получится, остается лишь ждать до понедельника.

–  Спасибо, и простите, пожалуйста, за беспокойство.

–  Не за что. Сожалею, что не смог вам помочь.

–  Может, мы заскочим к вам снова в понедельник.

Впрочем, торопиться особенно некуда, считал Де Пальма. Ривьера, ведя свое «расследование» (« Однако ваш друг был совсем не глуп, синьор Кампи»), почти наверняка потерял надежду отыскать следы Гарроне в одном из двадцати, а то и больше отделов. Да и вероятность того, что он оставил хоть в каком-нибудь свой след, была ничтожно мала. Эта крыса, как его назвал однажды Кампи, этот неутомимый, предприимчивый бездельник не оставлял после себя даже тени.

–  Вот увидишь, Сантамария, в понедельник Мирольо скажет нам, что Ривьера просто приглашал ее съездить вместе к морю.

–  Возможно. Но этот Ривьера был вовсе не глуп.

Не располагая почти никакими данными и возможностями, этот скромный служащий без помощи монсиньора Пассалакуа и инженера Фонтаны, даже не зная Гарроне лично, сумел понять в нем главное. Он принялся отыскивать Гарроне среди могил, затем среди витрин, а затем… Где именно архитектор попытался раздобыть подряды, пособия, субсидии… Одно ясно – он действовал в густом лесу номинальных контор, агонизирующих культурных центров, незаконных посреднических бюро, которые были каким-то образом (но как именно?) связаны с Кампи, Баукьеро, Бонетто или Дзаваттаро.

–  В понедельник попытаемся разобраться. А пока отпустим их всех домой. Ничего другого нам не остается.

–  Представляю себе, как будет доволен Баукьеро вместе с его чертовой собакой!

Довольны были и Дзаваттаро, и высоченная американка (Бостон поистине фатальный город!), и явно разочарован Бонетто.

– Все хорошо, что хорошо кончается, не так ли, профессор? – ядовито сказал ему Де Пальма.

Кампи, ничего не спросив, молча поднялся. Лицо у него было мрачное, отчужденное, как у вдовца либо у преступника, понявшего, что близится час разоблачения.

–  Если вы нам вновь понадобитесь…

–  Не беспокойтесь, комиссар, я никуда не уеду из Турина.

–  Да, так будет лучше.

Оставалась она, Анна Карла. Она пододвинула стул к окну и в сумеречном свете читала книгу в красной обложке. Когда он вошел, Анна Карла оторвалась от чтения и вопросительно посмотрела на него. Дама, для которой время остановилось и всякие там Фольято и Ботта (почему их не посадили в другой комнате?!), да и сама убогая мебель служебного кабинета словно и не существовали вовсе. Когда он проводил ее до лестницы, она со свойственным ей аристократизмом невозмутимо спросила:

–  Есть какие-нибудь новости? Или же мы все до сих пор… в тени подозрений?

–  Не знаю. Нам еще нужно многое проверить, опросить целый ряд людей.

–  А семью вы известили?

–  Ривьеры? Да, у него есть в Неаполе замужняя сестра. Но она не пожелала приехать на похороны.

–  Бедный мальчик!

–  Вы на ближайшие дни останетесь в Турине?

–  Разумеется. Надеюсь, мы еще увидимся?

На прощание она лукаво улыбнулась. С приятным воспоминанием об этой улыбке Сантамария перестал наконец ворочаться в постели и уснул.

X
Сантамарию осенило в воскресенье…

1

Сантамарию осенило в воскресенье, примерно в девять утра, когда он пешком шел в префектуру. С утра он выпил две чашки кофе, но в голове по-прежнему не было ни одной светлой мысли. Едва проснувшись, он, словно черепки после бурной пирушки, стал собирать осколки сведений, добытых во время следствия. На ходу поднимал один осколок за другим и тут же бросал – ни на одном не осталось следов преступления.

На помощь ему неожиданно пришел сам город, опустевший и словно застывший в ожидании варварского нашествия. Варварами были сами туринцы, которые умчались навстречу летним миражам. Безлюдные прямые улицы и площади были мрачны, как раз под настроение Сантамарии, они-то и подсказали ему направление поисков. Одни города дарят пришельцам весь свой блеск и очарование, величие прошлого и будущего, они возбуждают и горячат. Другие дарят прибежище от житейских бурь, утешение, гостеприимство. Но только не Турин. Здесь никому не дано строить иллюзии, город загоняет каждого, словно жабу, на дно. Сантамария несколько раз с горечью, но и с внутренним удовлетворением повторил про себя эту фразу: «Словно жабу, на дне». Вот чего, собственно, требует от тебя город: быть «жабой на дне» и не забывать, кто ты есть. Но затем, определив твою ценность и суть, Турин открывает перед тобой головокружительные, пьянящие возможности.

Верно, так жил Кампи, подчиняясь то благоразумию, то яростным вспышкам злобного безумия. И так же наверняка жил убийца Гарроне и Ривьеры (если только убийца не Кампи), которые и сами невольно вели такой же образ жизни.

Постепенно у Сантамарии родилась идея, вернее, даже не идея, а интуитивное ощущение, как нужно действовать дальше, где искать след. Пожав плечами, Сантамария сказал себе: что ж, стоит попытаться – и повернул назад.

Этот дом, как и тысячи других домов в Турине, имел скромный, вполне пристойный вид. Такие дома напоминали верноподданных, которые выстроились шпалерами по пути следования королевского кортежа. Но никакой кортеж (и в этом заключалась печальная загадка города) тут не появлялся и никогда не появится: в последний момент кто-то изменит маршрут, карета с лакеем на запятках, офицеры в шляпах не проплывут под звуки фанфар мимо этих домов, а проследуют по другим улицам. На центральном балконе каждого этажа было укреплено проржавевшее кольцо, в которое в дни национальных празднеств вставлялось знамя. А сквозь балконные прутья пробивались зеленые ростки. Возле парадного было небольшое кафе, двойник того, что на проспекте Бельджо. Сантамария вошел в кафе, попросил десять жетонов, чтобы позвонить в Новару. Вставил первый жетон в аппарат и… принялся искать в телефонной книге номер Анны Карлы. Позвонил ей.

Женский голос с иностранным акцентом (скорее всего, няня) попросил подождать минуту, затем к телефону подошла Анна Карла и взволнованно спросила, есть ли что-либо новое.

– Пока нет, – ответил Сантамария. – Нам еще нужно кое-что проверить. Я как раз хотел у вас спросить: вы случайно не знаете, Гарроне и… – Он запнулся, поймав любопытный взгляд женщины за стойкой, которая мыла стаканы. – Архитектор и… профессор, тот, что был вчера с вами в «Балуне»…

– Бонетто? – подсказала она.

– Да-да… Так вот, были ли они добрыми знакомыми, друзьями?

– Понятия не имею. Возможно. К сожалению, я с Бонетто никогда не поддерживала…

– Понимаю.

– Мне очень жаль. Это для вас важно?

– Нет, просто у меня возникла одна идея. – Он секунду помолчал. – Вы будете весь день дома?

– Нет, мы с Массимо едем обедать на виллу его родных.

– В Монферрато?

– Нет, на холмах. Его родные уехали, у моего мужа какие-то неотложные дела, а Массимо… ну, у него подавленное настроение, и ему не улыбается перспектива просидеть все воскресенье дома одному. Мы собирались вас предупредить…

– Хорошо. В случае необходимости я сам вам позвоню.

– Есть надежда, что сегодня все выяснится? Признаюсь, мы с Массимо немного…

– Могу себе представить, – прервал ее Сантамария, удивляясь собственной резкости. – Но сегодня воскресенье, и это сильно осложняет дело.

– Понимаю, – так же резко ответила она. – Во всяком случае, вы знаете, где нас можно найти.

На том они распрощались. Весьма холодно, подумал Сантамария, поднимаясь по лестнице старого дома без лифта. Не восприняла ли она его звонок как предлог для проверки? Впрочем, он и сам не был уверен, что это не так. Но что именно он хотел проверить? Сам он тоже подавлен, и, возможно, ему просто необходимо было услышать ее голос? А может, ночью, во сне сработал «сигнал тревоги» и теперь ему захотелось проверить свои подозрения? Сантамария не привык руководствоваться в своей работе подсознательными импульсами, и ему не терпелось все выяснить на месте. Он с силой, хоть в этом не было никакой необходимости, надавил на кнопку звонка.

Сердце у американиста Бонетто бешено застучало, внутри что-то словно оборвалось. Кто мог звонить в такое время, в воскресенье утром? Только отец с матерью. Наверно, они по каким-то причинам вернулись из родного селения раньше времени. А ведь он провел ночь на их супружеском ложе. Он неловко соскочил с постели и кинулся надевать брюки, которые вечером бросил прямо на пол. Под ними валялся ажурный лифчик.

– Черт побери! – выругался Бонетто.

Он поднял лифчик и посмотрел на него в полнейшем отчаянии. По размерам вполне годится для верблюдицы. А она вот уже полчаса сидит в ванне. И чего она так долго моется?! Была бы она готова и одета, помогла бы ему побыстрее застелить постель. (Правда, неизвестно, умеет ли она это делать!) Тогда бы она забежала в его кабинет, схватила первую попавшуюся книгу и вполне сошла бы за его старую американскую приятельницу, которая приехала в Турин и неожиданно заскочила к нему в гости. Его родные, люди простые, доверчивые, ничего бы не заподозрили, мать тут же отправилась бы в кухню готовить…

Звонок зазвонил снова, настойчиво, угрожающе.

– Damn! – чертыхнулся американист Бонетто, судорожно натягивая брюки. – Damn! Damn!

Он со злостью поправил подушку и, обнаружив под ней женские трусики, застыл в неподвижности, охваченный паникой и в то же время испытывая сильнейшие угрызения совести. Нет, мать с отцом этого не заслужили. Они всем жертвовали, лишь бы он закончил университет, а он им нанес такую обиду. О'кэй, они люди старомодные, с предрассудками, супружеская постель для них почти святыня. Конечно, они преувеличивают, но все-таки приехать из Пьоса-ско и увидеть, что их privacy, интимный уголок, осквернен сыном, не слишком приятно… Что он им теперь скажет? Как выдержать горестное восклицание матери и угрюмый взгляд отца, который, если бы мог, отхлестал бы его, как в детстве, ремнем?

Он выронил трусики, и они плавно, словно осенний лист, опустились на пол. И в тот же миг понял, что зря испугался. Это не они. У них есть ключи, и они вошли бы без всякого звонка. А все его необузданное воображение…

Повеселевший, приободрившийся, он, даже не надев мокасины, легким шагом направился в прихожую.

Кто же это, черт возьми, мог быть? Кто позволил себе такую наглость – настойчиво звонить ему, да еще воскресным утром?!

Принесли телеграмму?

От Марпиоли?

Соответствующим образом проинформированный молодым Дарбезио о его лекции в пятницу, Марпиоли посылает ему телеграмму с трусливыми намеками или с грубыми угрозами. В обоих случаях будет над чем посмеяться.

Американист Бонетто нетерпеливо распахнул дверь и увидел в полутьме лестничной площадки не человека, а светящуюся надпись, которая то зажигалась, то гасла: «Police, police» – полиция, полиция.

Бонетто, ослепленный, попятился назад, и вчерашний полицейский с черными усами переступил порог.

– Доброе утро, профессор, – сказал он. – Простите, что беспокою в столь ранний час. Я случайно проходил мимо и решил заглянуть к вам на минутку. Я надеялся, что застану вас дома, и, к счастью, не ошибся.

Ах, случайно! – с тоской подумал Бонетто, вымученно улыбаясь полицейскому. Какая бесцеремонность, какой произвол. Он специально пришел рано утром, чтобы застать меня врасплох и запугать, проклятый фараон! Они все такие, подлые pigs – свиньи. А этот сыщик своим медовым голосом и вкрадчивыми манерами сразу поставил его в невыгодное положение. С усмешкой посмотрел на его потную тенниску, на голые ступни ног, на незастегнутые брюки.

Под этим испытующим взглядом американист Бонетто похолодел. На него подуло вдруг ледяным ветром истины, неумолимо разметавшим все листики и веточки, которыми он прикрывался от житейских бурь. Теперь обнажился ствол, черный, голый, внушавший ему дикий страх.

Американист Бонетто наклонил голову и хрипло произнес:

– Прошу вас, садитесь.

Никто, понял он с ужасающей ясностью, никто даже пальцем не пошевельнет ради него, ни один человек не напишет гневного письма в газету, никто не станет собирать подписи, никто ни в одной стране не возмутится, никто не проявит даже интереса к его делу. Потому что он ноль, жалкий человечек, замешанный в прескверную историю – в такие истории лучше не попадать. Так все и будет: маленькая фотография в отделе уголовной хроники, слезы родителей и родственников, куча денег на адвокатов, злобные сплетни студентов и коллег… А если кто и окажется в центре внимания, так это Марпиоли! Лицемерно изображая изумление, недоверие, наконец жалость, тот сполна насладится его позором.

Как, Бонетто? Что вы говорите? Быть того не может! Я не верю, что он виновен! Что-то нужно безотлагательно предпринять!

И никто ничего не предпримет, никто не кинется к нему на помощь, не захочет рисковать своей репутацией. Все будут со стороны наблюдать за его драмой. Да, скорее всего, он невиновен, но ведь никогда точно не знаешь… Нет дыма без огня… А если даже полиция его и выпустит, за ним всегда и всюду будет следовать тень сомнения и подозрительности… Бонетто – тот, с которым случилась неприятная история в «Балуне»? Бонетто? А-а, тот самый, которого в свое время арестовали в связи с убийством…

– Я вас потревожил, чтобы уточнить одну небольшую деталь, – сказал полицейский. – Если у вас найдется минута свободного времени…

Небольшую деталь! Хоть бы уж не лгал так беспардонно! Бонетто вдруг ощутил, что во рту у него полно слюны, и он с трудом ее проглотил.

– Разумеется, разумеется, – пролепетал он. – Может быть, пройдем в мой кабинет?…

Он усадил Сантамарию в единственное кресло, отыскал ему пепельницу, бормоча что-то невразумительное насчет телеграммы, рубашки, которую в спешке не успел надеть, но если господин комиссар не возражает…

– Не волнуйтесь, профессор, я ненадолго, – ответил тот с лисьей ухмылкой. – Собственно, вина целиком моя. Но вы знаете, что порой служебный долг заставляет нас пренебречь хорошими манерами.

Хорошие манеры! В точности как у эсэсовцев. Эти фараоны никогда не упускают случая поиздеваться над беззащитным негром, евреем, пуэрториканцем, наркоманом, свидетелем по делу, едва успевшим натянуть брюки.

– Вы знали архитектора Гарроне, профессор?

Американист Бонетто до этого считал, что хуже положения быть уже не может. И вот теперь на него внезапно обрушился второй, еще более страшный удар.

– Да, знал, – пробормотал он, слишком сильно испугавшись, чтобы потянуть время и обдумать план защиты.

– Близко?

Два трупа. Два обвинения. Подлинных убийц они найти не могут и вот искусственным образом связали воедино два преступления, отыскали козла отпущения и преспокойно упекут его на шесть месяцев за решетку.

Эти сбиры всегда так поступают. В надежде, что пройдет время и они сумеют усыпить общественное мнение. «Известный туринский профессор, замешанный в двойном убийстве». «Расследуется прошлое американиста Феличе Бонетто»…

– Простите, как вы сказали?

– Вы знали его близко?

– Нет-нет, что вы! Иногда случайно встречал где-нибудь.

Полицейский явно ему не поверил, потому что задал новый, коварный вопрос:

– Когда вы видели его в последний раз?

Разве он помнит? Он не припомнил бы и в обычных условиях, не то что сейчас!

– Может быть, на лекции в клубе? Или на художественной выставке?

Бонетто с секундным опозданием понял, что фараон сам это уже знал, кто-то навел его на след. Они завели на него досье, неотступно следили за ним, подслушивали телефонные разговоры. Все ясно, шпики сообщали полиции о каждом его шаге.

О боже, что происходит?! Почему они так на меня ополчились? – с ужасом подумал он. Страх железными прутьями все сильнее сжимал тело, пока он отвечал на второстепенные, отвлекающие вопросы полицейского. Да, он в прошлый вторник был в галерее Воллеро. Нет, он пошел туда только затем, чтобы поговорить с профессором Меда о некоторых эскизах; классическая живопись его не интересовала. С Гарроне он тоже разговаривал, но о чем именно – не помнит. Они два или три раза оказывались рядом, ну и перекинулись несколькими словами, как это бывает в таких случаях. Нет, он не помнит, у какой картины они стояли; его подобная живопись не… «Даная»? Возможно, но он не уверен. Фразу Гарроне относительно «Данаи»? Нет, к великому сожалению, он и этого не помнит…

Он сам себя загоняет в клетку. Ведь такая забывчивость, эти беспрестанные «нет, не помню» свидетельствуют против него – Бонетто это отлично понимал. Выглядело это так, словно он с самого начала решил отрицать все подряд. А когда полицейский перейдет к настоящему допросу, к сути дела, он окажется в положении человека…

Дверь кабинета с грохотом распахнулась, из кухни на них пахнуло запахом кофе, и в дверях появилась Шейла, сто шестьдесят фунтов нагого женского мяса.

– Кофе… – голосом глашатая объявила она и запнулась, увидев комиссара. Воскликнула: – Ох! – Весело засмеялась, сказала: – Чао! – и не спеша отступила в кухню.

Совершенно голая!

Американист Бонетто зажмурился, чтобы не смотреть на первого свидетеля своей погибели. Потому что чертова сучка (оказалось к тому же, что она вовсе не из Бостона, а из Орегона) окончательно его погубила, в этом нет никакого сомнения. Мать всегда ему говорила: «Жену и вола выбирай из своего села». У этой шлюхи нет никакого стыда, ей даже в голову не приходит, в какое положение она его поставила.

Все, теперь он пропал! На эту пикантную новость все репортеры набросятся с жадностью: «Известный американист арестован вместе с нагой блондинкой…», «Профессор, подозреваемый в убийстве, занимался американской анатомией». Его самым вульгарным образом пригвоздят к позорному столбу или линчуют. В один день погибнут плоды его многолетних трудов.

Полицейский поднялся. Это конец! Бонетто подумал, что надо бы оставить записку родным. Да, но что им написать?

– Еще раз, профессор, простите за беспокойство…

– Что? – вздрогнув, пролепетал американист Бонетто.

– Вы, очевидно, думаете, что я мог бы вас и не тревожить по таким пустякам, но мы должны проверить даже малейшие подробности…

Он направился к двери. Значит, он собирается уйти, уходит?!

– О, что вы, что вы! – воскликнул Бонетто. Собственный голос показался ему оглушительным, словно близкий пушечный залп. – О, что вы! – повторил он. – Для меня это было удовольствием. Большим удовольствием!