Текст книги "Из собрания детективов «Радуги». Том 2"

Автор книги: Вилли Корсари

Соавторы: Франко Лучентини,Карло Фруттеро
сообщить о нарушении

Текущая страница: 16 (всего у книги 34 страниц)

Спускаясь по лестнице и через каждые три ступеньки прося у него прощения, Анна Карла рассказала о «колоссальной неприятности», которую она ему причинила, даже не будучи еще с ним знакома. Поистине, она совершила «непростительную глупость и даже бестактность». Так или иначе, но забот она ему прибавила…

4

– Кстати, Пальмира, нужно будет аннулировать еще один штраф, – сказала синьора Табуссо, помешивая в тарелке ризотто, приправленный шафраном.

Старая служанка, у которой зять служил в дорожной полиции, неодобрительно покачала головой.

– Что ж, вперед, солдаты короля! – воскликнула она, как всегда в таких случаях. – Где вас оштрафовали?

– Не меня, а синьору Дозио. Ты ее не знаешь. На запрещенной стоянке.

– Как, ты виделась с синьорой Дозио, Инес? – робко спросила Вирджиния, сестра синьоры Табуссо. Вирджиния знала синьору Дозио еще меньше, чем старшая сестра, которая случайно познакомилась с Анной Карлой у Кампи, когда пришла собирать подписи под одной из своих бесчисленных петиций в коммунальное управление. Но Вирджинии достаточно было увидеть два раза Анну Карлу в парикмахерской, куда она изредка провожала сестру, и еще несколько раз в «Мулассано», как она преисполнилась восхищения этой элегантной синьорой.

– Возьмите еще, синьорина. Смотрите, сколько осталось! – сказала Пальмира, пододвигая Вирджинии кастрюлю с ризотто.

– А ты не готовь на целый полк, – мгновенно отреагировала Инес Табуссо, не переставая уминать рис. – Нас всего-то трое.

Пальмира пожала плечами и, волоча правую ногу, потащилась к маленькому столику. После сложных ухищрений ей наконец удалось сесть. Вот уже два года они обедали все вместе в кухне. Из-за ревматизма Пальмире трудно было сновать туда-сюда. Но синьора Табуссо и синьорина Вирджиния обедали и ужинали за большим мраморным столом, а Пальмира – за столиком, который стоял между раковиной и окном.

– Из остатков всегда можно испечь блинчики, – возразила Пальмира, накладывая себе огромную порцию ризотто. – Просто синьорина ест так мало, что на нее жалко смотреть. А сейчас, когда наступила жара, надо, дорогие мои, заправляться как следует.

– Тебе и холод, и жара, и дождь не мешают хорошенько заправиться! – воскликнула синьора Табуссо, хлопнув себя по животу, почти такому же огромному, как у служанки.

– Она такая же красивая и элегантная, как прежде? – спросила Вирджиния.

– Кто?

– Синьора Дозио.

– Ах, Дозио! – Синьора Табуссо задумалась. – Да, – честно признала она. – Правда, ходит полуголая, но такая теперь мода. И уж в элегантности ей не откажешь. Впрочем, при ее-то деньгах быть элегантной нетрудно.

– Нет, она всегда была изящной и тонкой. А это говорит об аристократичности.

– Конечно, конечно, – досадливо пробормотала Инес Табуссо.

Ее сестра Вирджиния откинула упавшую на лицо прядь седых волос и мечтательно посмотрела в потолок.

– Всякий раз, когда я ее видела, у нее было такое… такое мечтательное выражение, – сказала она с восторгом.

– Иначе говоря, как у шлюхи! – уточнила Инес Табуссо.

– Синьора, разве можно так?! – крикнула служанка Пальмира из своего угла.

Она, как и синьора Табуссо, была вдовой и хорошо знала жизнь. Но такие грубые слова были не для ушей наивной синьорины Вирджинии.

– Я, собственно, ее не осуждаю, – пожала плечами синьора Табуссо. – Это ее личное дело. Мне-то, уж поверь, наплевать. – Она налила себе вина из хрустального графина. – Меня интересует одно: не поможет ли она мне избавиться от проституток, которые обосновались на моем лугу. Эта Анна Карла утверждает, будто знакома с полицейским комиссаром.

Пальмира недоверчиво фыркнула.

– Да полицейские сами спят с этими… с этими женщинами. Станут они сажать их в тюрьму!

– Она говорит, что ее знакомый очень влиятельный человек, – неуверенно произнесла синьора Табуссо. – Тот самый, что занимался расследованием кражи на вилле у наших соседей Кампи. Его зовут Сантамария, комиссар Сантамария.

– Ничего о таком не слыхала, – презрительно отозвалась Пальмира, внимательно следившая за уголовной хроникой с тех пор, как ее зять получил легкую травму в драке с двумя пьяными и его фамилия была по этому поводу упомянута в газете «Стампа сера».

– Может, хоть разберется в деле с холмом.

– Да вы что, шутите? Судя по фамилии, он неаполитанец, который даже итальянского толком не знает! – воскликнула Пальмира.

– Неаполитанец там или нет, но, если он сумеет закрыть «Каприз», я ему памятник поставлю.

– Через месяц «Каприз» снова откроют, да еще отделают заново, – сказала Пальмира. – Нет, они все заодно, эти паршивые обезьяны. Единственный выход – снова обратиться в дорожную полицию. В нее людей отбирают после строгой проверки, они все до одного рослые, не меньше метра семидесяти, не то что в обычной полиции!

– Да, они самые красивые, – согласилась Вирджиния. – Но когда бы мы их ни вызывали, они не являлись.

– Еще бы! Ведь они связаны по рукам и ногам! – воскликнула Пальмира. – Карабинеры, префектура – все ставят им палки в колеса, не дают спокойно работать. Стыд и позор! А причиной всему черная зависть.

И она принялась яростно скрести дно кастрюли.

– Не понимаю, почему вы так разгорячились? – сказала Вирджиния. – По мне, больше вреда наносят те, кто крадут у нас на лугу ландыши.

– Слыхала? – рявкнула синьора Табуссо, стукнув кулаком по столу. – Они вот-вот начнут заниматься любовью в наших постелях, а эта дурочка печется о ландышах.

– Э, синьорина – сама невинность. Она многого, к счастью, даже и не замечает.

– Какая там невинность! Самое настоящее недомыслие!

– Да, мой зять тоже говорит, что, если мы хоть немного не поможем полиции, ей самой не справиться, – согласилась Пальмира. – Ведь полицейские не волшебники. – Она вздохнула и с большим трудом стала подниматься со стула. – Конечно, многие преступники никого и ничего не боятся. Но бывает и так, что ты становишься очевидцем кражи, как тот ювелир с проспекта Джулио Чезаре…

– Какой еще ювелир?

– Тот, которого ограбили на сорок миллионов. Читали сегодня утром в «Стампе»? Их было трое, а он даже не решился посмотреть им в лицо. Говорит, что ничего не помнит.

– Но ведь они были в масках! – возразила Инес Табуссо.

– Ну и что же? Все равно он не должен был поджимать хвост и дрожать, как заяц. – Она наконец поднялась, вытянула руки по швам и разинула рот, желая показать, как вел себя ювелир-заяц. – А все эти разини, у которых воры из-под носа выхватывают сумочки, – продолжала она, направляясь к плите, где на сковородке томились эскалопы в марсале. – Попробовали бы только у меня выхватить… – Пальмира грозно набычилась и попыталась поймать муху, лениво взлетевшую над ароматной приправой, потом схватила сковородку за ручку и подошла к большому мраморному столу. – Нет, в голове у туринцев гуляет ветер, а чуть что, они притворяются слепыми и глухими. А преступный мир этим пользуется. К несчастью, на одного Баукьеро приходится…

– Баукьеро? – переспросила синьора Табуссо, положив себе на тарелку два эскалопа. – Столяр?

– Нет, тот, который первым нашел убитого архитектора.

– А-а.

– Уж он-то свой долг выполнил. Ведь и он мог бы умыть руки, притвориться, будто ничего не видел, и отправиться собирать фиалки…

– Или ландыши, – сказала синьора Табуссо, бросив взгляд на сестру.

– А он – вот это энергия! В его-то годы! Едва наткнулся на мертвеца, сразу позвонил в полицию и даже вспомнил о блондинке, которая вышла из парадного. Теперь он единственный свидетель, – с завистью заключила служанка.

– Но убийцу он так и не помог найти?

– Ну, он же не ясновидец! Но все-таки навел полицию на след своими показаниями о трубе и о сумочке с итальянской звездой.

– Морской, – робко сказала Вирджиния.

– Что морской? – не поняла синьора Табуссо.

– Это была морская звезда. Я сама отлично видела…

5

Полицейский комиссар Сантамария, с аппетитом докончив филе, приправленное перцем, положил на тарелку нож и вилку, в точности как того требуют правила хорошего тона, рядышком, перпендикулярно краю стола. Анна Карла, заметив это, облегченно вздохнула.

Можно провести ночь с самым что ни на есть красивым мужчиной, можно заплатить ему сто семьдесят пять миллионов лир за картину, можно, наконец, погибнуть на баррикадах с его именем на устах, но, если он не умеет вести себя за столом, ну, к примеру, кладет приборы рядом с тарелкой, словно два весла, его нельзя принимать всерьез. Она никогда бы не посчитала его человеком одного с ней круга.

Вот они, подлинные классовые предрассудки! Отдать поместье голодным батракам, подарить все серебро больным проказой, бросить зажигательную бутылку в «роллс-ройс своего кузена куда легче, чем избавиться от соблюдения правил этикета, столь же беспощадных и твердых, как камни в почках, подумала она.

– В Декларации прав человека должен быть и этот пункт, – сказал Массимо Сантамарии.

– О, вы уже добрались до революции?

– Ты никогда не следишь за разговором, – упрекнул ее Массимо. – Мы добрались до безусловного права мужчины не разбираться в винах и в нумизматике.

Анна Карла понимала, что разговор о правах мужчин возник не случайно. И эти двое ведут себя как заговорщики, точно они подвергаются политическим преследованиям. Но почему так? – с горечью подумала она, вежливо отказавшись от сыра, который Роза поднесла ей на подносе.

– А в последнее время появились еще и знатоки сыра, – сказал Сантамария, положив на тарелку ломтик Горгонцолы.

– Еще более опасный вид псевдокульта, – горячо поддержал его Массимо. – В этих людях не осталось ничего человеческого, это монстры, ни на что другое не способные, кроме как отличить Пиренейский шевр от Гатине.

– Да, конечно, Фарабино. И еще Сален го, Джанкарло и, увы, твоя очаровательная кузина Элизабета. И не забывай о Гарроне.

– О нет, Гарроне тут ни при чем. Он умер, погребен и в качестве примера не годится. К тому же что тебе известно, Массимо, о его гастрономических вкусах? Ты с ним когда-нибудь обедал?

– Нет, но я делаю вывод из анализа известных мне фактов.

– Какие еще известные факты? Мы никогда не знали и не узнаем, как относился Гарроне к сыру Гровьера. Теперь, господин комиссар, вам понятна его уловка? Путем дедукции делает нужные ему выводы, а потом преподносит их мне как неопровержимый факт. «Ах, ты так полагаешь? Твой Гарроне, или Бонетто, или Фарабино разделяют твое мнение!» И вот уже безапелляционный приговор мне вынесен. Нет, дорогой, твой анализ фактов слишком удобная штука. Доказательства нужны, Массимо, доказательства!

– Но ведь я позволяю тебе потом проверить мои выводы.

– В теории. На практике этого никогда не случается. Как, например, в случае с «Бостоном». Ты говорил: хорошо, я отвезу тебя к Гарроне, заговорим с ним об Америке и услышим, как он произносит это слово. При этом ты отлично знал, что я даже под угрозой применения силы не поехала бы к Гарроне. С меня было довольно фактов, которые ты подвергаешь проверке.

– Ты забываешь, что в данном случае Гарроне, увы, умер до намеченной проверки, – напомнил Массимо.

– А ведь верно! – словно очнувшись, воскликнула Анна Карла. – Мы никогда не узнаем, как он произносил слово «Бостон», бедняга.

Сантамария слегка кашлянул.

– Но эти известные вам факты… – сказал он с натянутой улыбкой. – Не могли бы мы немного…

Анна Карла посмотрела на него и залилась краской стыда.

Трапеза окончилась, тарелки опустели, и Сантамария приступил к своей работе. Он пришел сюда не для того, чтобы до скончания века слушать их перепалку.

– В самом деле, хватит пустой болтовни, не так ли, комиссар? Сейчас мы постараемся как можно более точно рассказать вам все, что мы знаем об архитекторе Гарроне.

Массимо засмеялся.

– Ты ничего не поняла, Анна Карла. Комиссару не нужна наша точность. Его как раз интересует наша глупая болтовня.

– Вот и прекрасно, – в сердцах сказала Анна Карла. – Тогда пусть комиссар сам решит, можно ли на основании известных нам фактов утверждать, что Гарроне говорил «Баастн» и был знатоком сыров.

6

– Кали орекси [4]4
  Приятного аппетита ( новогреч.).


[Закрыть], – дружно воскликнули супруги Ботта, подойдя сзади к Лелло и синьорине Фольято, которые уписывали за обе щеки: он – свежую мушмулу, а она – домашний пирог.

– Эвкаристо [5]5
  Спасибо ( новогреч.).


[Закрыть], – тут же отозвалась Фольято, которая два года назад была в Греции.

Лелло грустно улыбнулся и промолчал.

– Чем обязаны счастью видеть вас здесь? – поинтересовалась синьорина Фольято, обнажив в улыбке золотой зуб.

Обычно в обеденный перерыв Ботта уходили домой, где старуха теша потчевала их деревенскими яствами.

– Дела, – ответил Ботта, пытаясь перехватить взгляд официанта Данте, который стоял на противоположной стороне зала. – Дел невпроворот. Сегодня должны быть в бюро ровно в два, ну а вечером, если хватит сил…

Он снял пиджак, повесил его на спинку стула и тяжело уселся на свое место. Его жена села рядом с ним.

– А у вас как дела? – спросила она.

– Спасибо, плохо, – невесело улыбнулась Фольято. – Небезызвестный вам Ринальди раньше времени взял отпуск, Колантуони и Кьоди перешли на содержание к страховой кассе, ну а Мараццини назло всем решила…

– Ради бога, нельзя ли поговорить о чем-нибудь другом, хотя бы за обедом? – прервал ее Ботта. – Упоминание о коллегах отбивает у меня аппетит. Разумеется, к присутствующим это не относится.

Его жена засмеялась.

– Собственно, мы говорили о блондинке, – сказала Фольято. – Ривьера выдвинул свою гипотезу и…

– Блондинка? Какая блондинка? – крикнул Ботта, вынув изо рта соломинку и тыча ею в синьорину Фольято. – Немедленно дайте ее адрес!

Синьора Ботта снова засмеялась.

– Напрасно ты так загорелся. Это блондинка, которую якобы видели на виа Мадзини, – сказала Фольято. – Ривьера утверждает, что она не только не связана с преступлением, но и вообще никогда не существовала.

– О, но это старая история! Надо быть в курсе последних событий, дорогие мои, самых последних.

– При чем тут последние события?! – воскликнул Лелло. – Ведь преступника так и не нашли.

– И не найдут. А потому поставим на этом деле крест.

– Да, но если побудительной причиной была не…

– Нет, я тоже слежу за уголовной хроникой, ибо преступность – знамение нашего времени. Но тех, кто читает уголовную хронику и получает при этом удовольствие, я осуждаю, уж простите.

Ботта снова сунул в рот соломинку и стал торопливо ее жевать.

Фольято взглянула на Лелло и решила, что его защищать невыгодно, лучше поддержать Ботту.

– Меня все эти преступления не слишком интересуют, – сказала она. – Но поскольку Ривьера…

– Прости, – прервал ее Лелло. – Если не ошибаюсь, ты, Ботта, первый заговорил о Гарроне. Головы нам заморочил своими «подумать только, представляете, какое совпадение, ведь я его знал, играл с ним в детстве в прятки!».

– Позволь, Ривьера, уточнить, – холодно сказал Ботта, – я никогда не отказывался от ответственности, какой бы тяжкой она ни была. А посему вношу следующую поправку: вышеназванный Ботта открыл вчера утром газету и увидел на фотографии знакомое лицо…

– И чье же?

– Гарроне! Мне его однажды представил Триберти, я тебе уже говорил.

– Вот именно! Вот именно!

– Я не понимать. Я быть глупый бедный негр, – сказал Ботта.

Его жена опять засмеялась.

– Просто, по мнению Ривьеры, – осторожно пояснила Фольято, – Гарроне занимался…

– Меня интересует одно: когда и как Триберти познакомился с архитектором Гарроне? – сказал Лелло.

– Да Триберти знаком с десятками архитекторов! – воскликнул Ботта. – Они липнут к нему точно мухи. Сам понимаешь, такой торт привлекает к себе жадные взгляды сотен людей. Ну как бы это попроще объяснить…

– Так я то же самое говорю. И не только архитекторов. Кажется, для выполнения таких работ не обязательно быть архитектором, – сказал Лелло.

– Конечно. Достаточно иметь диплом землемера. И потом, там трутся скульпторы, декораторы и всякие…

– Стоп! – сказал Лелло, подняв палец. – Тебя не затруднит повторить последнюю фразу?

Ботта закрыл глаза и с трагической миной провел рукой по лбу.

– Послушай, Ривьера, я устал, – еле слышно проговорил он. – У меня голова гудит, и если тебя…

– Но ты сказал одно слово.

– Землемер, – не утерпела Фольято. – Землемер!

– Какой землемер?

– Баукьеро, тот, кто нашел труп, был землемером! – торжествующе воскликнул Лелло.

– Ну и что? – удивился Ботта.

Лелло принялся очищать последний плод мушмулы.

– Значит, ты и не пытаешься понять. Ну хорошо, не будем больше об этом говорить, инцидент исчерпан, – пробурчал он. – Данте, счет, пожалуйста.

Ботта молниеносно обернулся к официанту, который, словно чайка, летал между столиками.

– Данте, старый мучитель! – рявкнул он.

– Иду, сию минуту иду! – с отчаянной улыбкой крикнул Данте. И поспешил к другим клиентам.

– Ну не будь же ребенком, Ривьера, рассказывай, – со вздохом промолвил Ботта.

Лелло, не отрывая глаз от тарелки, выплюнул косточку.

– Изложи нам свою теорию, а мы послушаем.

– Убили архитектора, – начал Лелло, – и кто же первым обнаружил труп? Землемер. По моему скромному мнению, это тоже довольно странное совпадение, не правда ли?

– Возможно.

– Но мало того, Гарроне, насколько нам известно, был одним из архитекторов, которому пришлось искать работу в конторе Триберти! А кто же были его самые жестокие конкуренты? Землемеры! Особенно те, у кого не было своей мастерской, безработные, пенсионеры…

– Как и Баукьеро! – добавила Фольято, снова принявшая сторону Лелло.

Ботта задумчиво посмотрел на обоих.

– Гм. Значит, это и было мотивом преступления?

– Конечно! – воскликнула Фольято. – И Лелло его нашел.

– Осторожнее с выводами, детка. Агент Ривьера нашел один из возможных мотивов преступления. По мне, так это типичное преступление на почве секса. Во всяком случае, секс тут сыграл немаловажную роль…

– Но кто первым заговорил о преступлении на сексуальной почве? – чуть не задохнулся от гнева Лелло. – Сам подумай: полиция разыскивает проститутку.

– А возможно, и не проститутку, – возразил Ботта.

– Ну неважно – блондинку, внешний вид которой свидетель описал с завидной точностью. Но кто этот свидетель? Баукьеро. То есть человек, который мог, во-первых, сам совершить преступление, во-вторых, имел требующий, правда, проверки, но вполне реальный мотив, в-третьих, вполне естественно, попытался навести полицию на ложный след, подбросив ей версию об убийстве по случайным либо сексуальным мотивам. А ты сам знаешь, что такие преступления остаются обычно нераскрытыми и дело сдают в архив. Ботта хлопнул Лелло по плечу.

– Мак-Ривьера, вы неплохо поработали. Федеральное бюро расследований гордится вами.

Фольято снова обнажила в радостной улыбке золотой зуб.

– Вот только здесь, в муниципальном управлении, Баукьеро никто не видел, – неумолимо продолжал Ботта.

Тут Лелло не выдержал:

– Откуда ты знаешь? Не станет же он ходить по всем бюро и представляться: «Разрешите познакомиться, Баукьеро!»

Синьора Ботта в четвертый раз засмеялась, но смех ее сразу оборвался. Наступила тишина. Лелло и Ботта старались не смотреть друг на друга.

– В сущности, чтобы выяснить, кто прав, нужно лишь спросить у Триберти, – тактично вмешалась синьорина Фольято.

– Это я и собирался сделать, – сухо сказал Лелло.

– Когда ты вытащишь паука из укрытия, покажи его нам, договорились?… А, наконец-то! Что ты нам сегодня предложишь, Данте Алигьери?! – воскликнул Ботта.

Официант положил перед Лелло счет и протянул Ботте меню, в котором вот уже три года подряд перечислялись мелким неразборчивым шрифтом одни и те же блюда.

7

– Словом, теперь, когда вы знаете все, комиссар, скажите, кто из нас прав.

– Думаю, что вы, синьора. Из известных вам фактов невозможно с точностью установить, говорил ли Гарроне «Баастн» и был ли он знатоком вин и сыров.

После обильной еды он чувствовал блаженную истому, и сейчас, сидя в большущем кресле («Комиссар, признайтесь, на террасе можно умереть от жары, пересядьте в это кресло!»), он сам удивился нелепости своего галантного ответа.

Что он только мелет?! Что делает в этом доме с двумя чужими людьми? Что с ним случилось?

– Спасибо! Спасибо! – заверещала Анна Карла. – Вы ангел, я вам обязана жизнью. Знаете, что я придумала. Отныне всякий раз, когда Массимо начнет понапрасну меня обвинять, мы придем к вам, и вы нас рассудите. Да, вы будете нашим беспристрастным судьей, согласны?

Судьей!… В их абсурдной игре, напоминающей пинг-понг, он, похоже, станет целлулоидным шариком. Бостон… сыры… Как его угораздило взобраться наверх, будто по каким-то странным ветвям? Внизу остался труп с проломленным черепом, плачущая мать убитого, его увядшая сестра. А куда подевались Де Пальма и Лопрести? И хмурый префект? Весь остальной мир? Бесплотные тени, крохотные призраки, которых отбросили на космические расстояния все эти Фарабино, Саленго, Парелла, Монно, Бона, Воллеро, дядюшка Эммануэле и бесконечное множество других…

Сантамария совсем растерялся, у него вдруг закружилась голова.

Они меня опоили. Заманили сюда и отравили, ведь они убийцы, мелькнула у него мысль. Сейчас ударят по затылку и…

– Вам нездоровится? – встревоженно спросил Массимо. – Если хотите полежать и отдохнуть, не стесняйтесь.

– Нет-нет, благодарю вас. Просто немного болит голова.

– Еще чашечку кофе? – предложила Анна Карла.

– Кофе – это было бы очень кстати. Спасибо. Во всем виновата жара.

В самом деле, видно, жара да выдержанное вино сыграли с ним злую шутку. Но скорее всего, пытаясь выведать побольше у этих двоих, он стал жертвой собственной хитрости. Выпустил джинна из бутылки, и обретшие невероятную силу Саленго, Бонетто, Фарабино, Парелла внезапно размножились и совершенно его подавили. Откуда родилась легенда, будто туринцы мрачны и неразговорчивы?

– Нет-нет, спасибо, кофе достаточно теплый, – машинально поблагодарил он.

Потом выпил кофе, закурил сигарету. Туман перед глазами рассеялся. Конечно, не исключено, что синьора Дозио и синьор Кампи, сговорившись, одурманили его. Но не наркотиком, а фривольной, светской на первый взгляд, но в действительности заранее продуманной, чтобы сбить человека с толку, болтовней.

– Не принять ли вам, комиссар, таблетку аспирина?

Синьора Дозио смотрела на него с искренним, сердечным участием.

– Спасибо, боль уже почти прошла.

Нет, они не думали сговариваться и заманивать его в ловушку. Если они его и одурманили, то нечаянно, без всякого умысла.

Он с облегчением вздохнул и одарил обоих широкой улыбкой. Нет, светское общество не меняется.

– Боюсь, я вас вконец утомил, – сказал он.

Анна Карла нахмурилась.

– Но мы вам хоть принесли какую-то пользу? В сущности, мы рассказали все, что знали, однако…

– Нет-нет, уверяю вас, вы были мне очень полезны!

В действительности он знал сейчас не больше, чем прежде. Анна Карла подтвердила все, что вчера рассказал ему Кампи. Архитектор Гарроне был для них условным образцом для сравнения, а представление о нем сложилось у обоих постепенно, по редким, случайным встречам. Анна Карла тоже упомянула о приватном театре, о городской гнили, о Монно, о Фарабино, о Бонетто… Но конкретных фактов в ее рассказе почти не было.

Оба не сумели даже вспомнить, когда именно Гарроне «впервые вошел в их жизнь». По словам Кампи, это произошло три-четыре года назад на нелепейшей выставке туризма и живописи (стало быть, синьор Кампи не всегда избегал повседневной реальности), куда он заглянул, чтобы не упустить нашумевший «фильм ужасов».

– Сами понимаете, такие вещи нельзя не посмотреть. В них бьется сердце города, – пояснил Кампи.

Он был прав. И Сантамария, признав это, сразу приободрился: в сущности, случай был не слишком сложным. Ядро старого, провинциального Турина устояло благодаря неизменным ритуалам, строгой иерархии, в которой все эти Гарроне, Фарабино, Кампи, американист Бонетто, синьора Табуссо и супруги Дозио занимали свое строго определенное место. Но все ли они были картами из одной колоды?

В этом у Сантамарии полной уверенности не было.

– Кто знает, сколько раз вы невольно ошибались, – сказала Анна Карла. – У вас труднейшая профессия. Я бы, верно, от такой работы сошла с ума.

Да, он «плавал» в маленьком, достаточно чистом пруду, каких в Италии сотни. Но, как и все эксперты, видел многое, что ускользало от постороннего взгляда. А уж картина, которую описал Кампи, представлялась ему с полной ясностью. Для светского круга она была более чем типичной.

Пышный художественный салон с бархатом и начавшими осыпаться лепными украшениями. Сто или двести человек медленно переходят от одной картины к другой. Мужчины все в темно-синих костюмах, дамы в причудливых, каких не встретишь больше нигде в Италии, шляпках. И вот одна из дам, дальняя родственница или приятельница Гарроне, воркующим голоском представляет его Массимо Кампи. Добрых десять минут Массимо принужден вести с ним любезную беседу, держа в руке бокал с отечественным шампанским. За эти десять минут «тихого ужаса» Гарроне удается:

1) выдать себя без всяких на то оснований за одного из членов организационного комитета выставки,

2) сделать скабрезный намек по поводу натюрморта с кабачками,

3) под предлогом оказания помощи нуждающимся выудить деньжонок у Массимо Кампи,

4) попросить у него же рекомендательное письмо к генеральному директору фирмы «Кампи и Баратта»,

5) сострить насчет совпадения букв в именах художников Пикассо и Кассинари.

В итоге Кампи из всех двухсот туринских «монстров» именно архитектору Гарроне присуждает премию «Золотой Франкенштейн».

– «Золотой червь», – словно угадав его мысли, сказала Анна Карла.

Она утверждала, что не Массимо, а она сама впервые узнала о существовании Гарроне, с которым ее подруга Бона познакомилась на городских курсах по половому воспитанию детей. Тоже достаточно типичная для Турина сцена: две синьоры прогуливаются под портиками на виа Пьетро Микка, внезапно они сталкиваются лицом к лицу с Гарроне, вынырнувшим из аптеки, и Боне приходится представить Гарроне растерявшейся Анне Карле.

С той минуты Гарроне, по словам Анны Карлы, начал ее преследовать. Сантамария усмехнулся – он снова почувствовал почву под ногами.

– Уверяю вас, синьора, наша встреча была не только приятной, но и чрезвычайно для меня полезной. Мне начинает казаться, будто я знал архитектора Гарроне лично.

Он снова нашел утерянную было нить. Вернее, узелок, который надо распутать. Итак, Анна Карла сказала, что Гарроне ее преследовал. Но из рассказа об их редких и случайных встречах это не вытекало. Утверждение синьоры Дозио было слишком категоричным. Теперь Сантамария окончательно убедился, что Анна Карла всю правду ему не открыла.

8

Тук-тук… тук-тук… тук-тук.

После десяти минут утомительной гребли американист Бонетто сокрушенно опустил руки и поджал ноги к животу. Он ни на метр не продвинулся вперед: фраза, слово, которые убили бы наповал его коллегу Марпиоли, никак не приходили на ум. Вернее, в голове вертелись десятки фраз, но ни одна из них не годилась для конференции Культурного объединения. А завтра в половине девятого он должен был прочесть лекцию на тему «Свежая вода и речные мотивы в творчестве американских писателей от Марка Твена до наших современников». Текст уже был готов и отпечатан на машинке, когда он получил журнал «Критические тетради» за последний семестр. Журнал этот ему регулярно присылали сами издатели. И вот на странице двести двадцать седьмой в краткой рецензии Марпиоли на подборку писем Хар-та Крэйна он обнаружил низкий, подлый выпад против него, Бонетто.

Американист снова принялся с яростью грести по бумажному морю. Тук-тук… тук-тук… Эту проклятую машинку не мешало бы смазать! Треск и скрип действовали ему на нервы, мешали сосредоточиться и затрудняли работу. Он весь взмок и в конце концов снова прервался. Было нестерпимо жарко. Вот такая же липкая духота обволакивала его, когда он плыл по Миссисипи. Он вынул из кармана большой цветастый платок и принялся утирать им лицо и шею. Потом снял промокшую майку. Сидел, вперив взгляд в пустоту. Несколько вводных слов: «…лишь начало, а не, как утверждает «кое-кто», конечный результат».

Краткость придавала выпаду Марпиоли еще большую язвительность и силу. К тому же он хитро использовал самый запрещенный прием: не назвав имени, создал себе превосходное алиби.

Но вся Италия и, к несчастью, вся Америка наверняка сразу поняли, что под взятым в кавычки «кое-кто» подразумевался он, Феличе Бонетто!

Американист вздрогнул. Ненависть, а может быть, порыв ветра обдали холодом его вспотевшую спину. Точно так же, как в тот раз, когда он плыл вверх по течению Гудзона.

Он «налег на весла» и опять понесся на скрипящей каретке. Тук-тук… тук-тук… тук-тук…

«Как утверждает кое-кто…» Подобное гнусное нападение нужно отразить без промедления. На завтрашней конференции. Самого Марпиоли там не будет: у него кафедра в Анконе, а живет он в Неаполе. Зато придет молодой Дарбезио, его верный и подлый клеврет.

Уж он слово в слово сообщит Марпиоли, что сказал «кое-кто» на конференции в Турине. Но что же скажет «кое-кто»?

Бонетто, повинуясь внезапному озарению, снял теннисные туфли, которые купил в Кембридже (штат Массачусетс), и толстые белые носки, купленные в Чикаго (штат Иллинойс), всунул голые ноги в удобные мягкие тапочки и радостно взмахнул короткими пухлыми руками. Вросший ноготь на левой ноге беспокоил теперь куда меньше.

«Мой друг Марпиоли, который отнюдь не всегда…» – мысленно начал он контратаку. Нет, мало презрения. «Дабы успокоить моего друга Марпиоли, который…» Нет, пожалуй, лучше так: «Надеюсь, мой друг Марпиоли позволит мне…» А еще лучше: «С позволения Марпиоли…» Вот-вот, ответим ему ударом на удар. Коротко, яростно. «С позволения Марпиоли…» – превосходное начало. Он радостно засмеялся и «поплыл» дальше.

Но что, собственно, Марпиоли должен ему позволить? Вся беда в том, что Марпиоли никогда не занимался американской речной тематикой. Во всей его библиографии, сколько ни ищи, не найдешь ни малейшего упоминания о какой-либо из рек Америки. Этот жалкий человек и серенький ученый понятия не имел о таких вещах. Пруды Торо, болота Фолкнера, океаны Даны и Мелвилла – обо всем этом Марпиоли высказал свои банальнейшие суждения. Но о реках – ни слова. Ни об одной.

Бонетто «опустил весла», обессилев от напряжения и отчаяния. Он не сдвинулся с места…

– Дверь закрой! – закричал он матери. – Не видишь разве, какой сквозняк в комнате?

Мать молча подошла к нему и поставила на стул рядом с уставшим гребцом поднос. Потом вернулась к двери и тихонько ее закрыла.

– Я принесла тебе гоголь-моголь, – робко сказала она из угла полутемной комнаты.

– Да не нужен мне твой гоголь-моголь! – вне себя от гнева закричал Бонетто. Он вскочил со стула, схватил расписанную цветами фарфоровую чашку и сунул ее матери. – Убери ее от меня подальше!