Текст книги "Из собрания детективов «Радуги». Том 2"

Автор книги: Вилли Корсари

Соавторы: Франко Лучентини,Карло Фруттеро
сообщить о нарушении

Текущая страница: 17 (всего у книги 34 страниц)

Когда мать ушла, он посмотрел на поднос со стаканом холодного молока и трехслойным сандвичем. Увы, аппетит пропал, и даже заманчивый сандвич его не радовал.

– Кое-кто, – процедил он сквозь зубы. – Кое-кто.

Он снова «оседлал* машинку и лихорадочно забарабанил по клавишам: тук-тук… тук-тук… тук-тук…

9

Теперь, когда Сантамарии явно стало лучше, Анна Карла посмотрела на него с беспокойством. Что скрывать – первым ее побуждением было помочь ему. Она, словно заботливая мать, готова была сводить его в кино, уговорить пройти курс лечения, а потом увезти в горы, подальше от Турина, где он работал целыми днями до изнеможения. Волна нежности и желание защитить его были столь внезапными и сильными, что она даже не успела задаться вопросом, нет ли другой женщины, которая преданно о нем заботится. Обручального кольца он не носит, но это еще не значит, что он холост. Быть может, в полиции кольца не надевают, чтобы легче было в случае необходимости выхватить пистолет или надеть на преступника наручники. Так или иначе, месяц отдыха в Швейцарии ему бы не повредил. Он на время выбросил бы из головы все эти расследования, избавился бы от постоянного нервного напряжения.

Да, комиссара часто постигали неудачи. Видно, они-то и подорвали его силы. Аресты, амнистии, беспрестанные проверки, утомительные допросы, лжесвидетельства… Впрочем, и она многое от него утаила из отвратительного снобизма. Под тем предлогом, что это не поможет делу, она умолчала о весьма непристойной выходке Гарроне. Впрочем, имеет ли она право судить о том, что продвинет вперед к расследованию, а что нет? Но если она расскажет ему все, он уйдет отсюда с твердым убеждением, что она женщина легкомысленная и тщеславная, которой всюду мерещатся обожатели, поклонники или же преследователи.

– Детская мастурбация, – наклонив голову, сказала она. – Из глупой стыдливости я вам не рассказала о детской мастурбации, комиссар.

Сантамария и бровью не повел, но Массимо, как всегда, все испортил.

– А я как раз удивился, почему ты не упомянула об этой весьма существенной подробности, – проворковал он.

– Да, но ведь… – пролепетала Анна Карла, краснея.

Проклятый Массимо! Теперь комиссар решит, что она покраснела оттого, что ее «поймали с поличным», а Массимо – потому, что ей стыдно об этом говорить. Можно покраснеть и от ярости, но разве им это объяснишь.

– Мне самому не пристало рассказывать об этой детали. Иначе это выглядело бы как осуждение педагогических ошибок передовой мамы, которая в них, правда, раскаялась, – тоном джентльмена и одновременно доброго дядюшки пояснил Массимо.

– До чего вредный человек, – обращаясь только к Сантамарии, сказала Анна Карла. – Обожает передергивать карты. Мне самой осточертели педагогические увлечения Боны. Ведь я не стала посещать курс полового воспитания детей.

– Но жалела об этом. Искушение принять все эти новшества всерьез у тебя было, – сказал Массимо.

– О боже! А вдруг они оказались бы полезными? Нельзя заранее все отвергать. Как вы думаете, господин комиссар?

Сантамария был человеком опытным и не дал втянуть себя в философский спор.

– Я почти ничего не знаю о половом воспитании детей. Там, кажется, рассказывают о пчелах и… бабочках?

– Теперь нет, все давно изменилось! – воскликнул Массимо. – Сейчас начинают с того, что родители ходят голыми перед детьми, а кончают тем…

– Согласна, порой кончают тем, что вступают на виа Пьетро Микка в оживленную беседу с Гарроне о детской мастурбации, – прервала его Анна Карла. – Но Бона…

– Я тебе всегда говорил: зло рождает лишь зло.

– Бона прекрасно умеет совместить несовместимое. Когда ее захватывает какая-либо идея, она ни о чем другом не способна думать. В такую минуту для нее все равно, с кем беседовать – с Гарроне или с главой ордена доминиканцев. Вы меня понимаете, комиссар?

– Понимаю. Порой это большое счастье – быть таким одержимым.

– Вот именно. А я вовсе и не собиралась принимать участие в их высоконаучной беседе и стояла от них поодаль. Но, увы, пришлось…

Она запнулась. Собственно, она рассказывала о самых обыденных вещах. В жизни ей приходилось беседовать и на более щекотливые темы. Но почему-то сейчас она стеснялась, точно институтка.

– Собственно, случай самый пустяковый, так, ерунда. Но для меня… – Она снова прервалась, закурила сигарету. – Словом, вдруг мимо промчалась с ревом машина «скорой помощи», и Бона невольно оглянулась. И тут Гарроне повернулся ко мне, словно только и ждал удобного момента, и весьма многозначительно, с неприкрытой похотью посмотрел на меня. Потом жестом быстро и…

– Недвусмысленно, – пришел ей на помощь Массимо. И показал, что это был за жест.

Сантамария отреагировал самым лучшим образом – закрыл лицо руками.

– С того дня, – продолжала Анна Карла, – всякий раз, когда мы случайно встречались, он улучал момент, чтобы повторить этот непристойный жест и посмотреть на меня с гнусной улыбочкой.

– Какая мерзость, – сказал Сантамария.

– А по-моему, многое тебе подсказало твое богатое воображение, – заметил Массимо.

– Ну и что же? Преследование-то не было плодом моей фантазии. И потом, меня пугал не сам жест, а его взгляд сообщника, точно между нами произошло «нечто такое». Конечно, и это я не могу с уверенностью утверждать, не исключено, что многое мне лишь показалось. Но вы меня понимаете, комиссар. Гарроне видел, что я знаю… Все это очень сложно, но я уверена, что Гарроне испытывал… Точнее, не он…

– Словом, преследование было во многом плодом вашего воображения, но Гарроне знал, что ему удалось внушить вам эту мысль? – сказал Сантамария.

– Да! Именно так. И в этом смысле между нами существовала какая-то связь, вы меня понимаете!

– Связь между палачом и его жертвой! – назидательным тоном сказал Массимо. – Довольно сложный мотив преступления, но сам по себе весьма впечатляющий. Непорочная синьора открывает, что между ней и темным типом существует порочная связь, и в ужасе его убивает.

– Кретин! Ты и Витторио никогда ничего не понимали. Для женщины это всегда неприятно.

– Прости, но как должен был поступить Витторио? Вызвать Гарроне на дуэль?

– Мог хотя бы не смеяться за моей спиной. Ведь он, – Анна Карла с презрением кивнула на Массимо, – сразу рассказал все моему мужу. И с того момента они оба беспрестанно меня преследовали своими насмешками. Хуже, чем Гарроне.

Впервые за три часа Сантамария задал «полицейский» вопрос:

– Ваш муж тоже знал Гарроне?

– Нет-нет, он его ни разу не видел. Но столько наслушался о нем, что, можно сказать, заочно с ним познакомился.

– Понимаю.

– Уж если кто и мог поставить Гарроне на место, так это мой дядя Эммануэле. Он единственный остался истинным рыцарем, и эта история ему очень не нравилась.

– Но он никогда бы не прибег к сильным средствам! Нет, среди твоих мужчин наибольшие подозрения у меня вызывает секретарь дядюшки Эммануэле, – сказал Массимо.

– При чем здесь он?

– Он тоже знал, что Гарроне тебя преследует, не правда ли?

– Возможно, с такими сплетниками, как ты и Витторио… Но почему вдруг он должен был убить Гарроне?

– Потому что он тебя любит, – низким, проникновенным голосом ответил Массимо.

– Ах, перестань! Он на меня даже не смотрит.

Массимо поднялся и с видом адвоката принялся расхаживать по комнате.

– Вы слышали, комиссар? Видите, до какого двуличия может дойти эта женщина? – Он прицелился в нее пальцем. – Ты заметила, что он на тебя даже не смотрит, верно? А ведь ты прекрасно знаешь, что в таком возрасте это неопровержимое доказательство тайной любви.

– В таком возрасте юноша уже достоин всяческого уважения, если он тебя не изнасилует на лестничной площадке, – сказала Анна Карла.

– Только не он! Его любовь чистая, платоническая и мистическая. Ты для него – волшебное создание, богиня, мадонна. Его сокровеннейшая мечта – поцеловать край твоего платья. И вот из городской болотной гнили вылез мерзкий Гарроне и посмел обрызгать тебя слюною, говорить о детской мастурбации, осмелился на непристойные жесты… В мягкой душе твоего юного обожателя поднялась целая буря, гнев религиозного фанатика. – Массимо прищурился и устремил проникновенный взгляд в потолок. – Я вижу его в эти страшные часы: он бродит, словно призрак, по городу, горя жаждой мщения. Сердце его пылает, он не успокоится, пока не выполнит свой долг. Любовь и ненависть нарастают. – Он впился глазами в Анну Карлу и вскинул руки. – Вот он подходит к дому на виа Мадзини, проникает в темный подъезд и застывает словно ангел мщения, словно неумолимый судья у дверей гнусного Гарроне.

Анна Карла поежилась. В такие минуты она даже побаивалась Массимо. Но Сантамария захлопал в ладоши.

– Нет, я серьезно! – воскликнул Массимо. – Это наверняка убийство на религиозной почве. К тому же лишь тогда можно понять, почему было применено именно такое орудие преступления… Поднявший меч от меча…

Все трое весело засмеялись, и Сантамария почувствовал, что его недоверие тает. В обществе такое случалось часто. Шутка, лукавое подмигивание – и сразу тебе начинает казаться, что ты давно знаешь этих людей, что ты их старый друг и даже один из них.

Убитый архитектор? Грязный тип, расследованием смерти которого должен заняться Де Пальма. А синьор Кампи и синьора Дозио? Два очень вежливых и остроумных человека, которых он извел своими вопросами. Сантамария посмотрел на часы.

– Теперь мне уж точно пора идти. Иначе вы подумаете, что полиция не только сама теряет время попусту, но и заставляет других делать то же самое.

Вставая, он услышал, как захрустел лежавший в кармане брюк конверт с фотографиями.

– Кстати, не могли бы вы дать мне практический совет насчет орудия преступления, – обратился он к Массимо. – Видите ли, мы уверены, что… этот предмет принадлежал Гарроне, но все-таки не исключено, что его оставил убийца. По религиозным или каким-либо иным причинам, – с улыбкой добавил он. – В любом случае нам было бы полезно узнать, что он собой представляет.

Кампи удивленно вскинул на него глаза.

– Нас интересует происхождение этой вещи, – пояснил Сантамария. – Как вы думаете, могла она принадлежать коллекционеру?

– Вы хотите сказать, что это предмет экзотический, сделанный каким-нибудь искусным ремесленником? – спросил Массимо.

– Именно это и пришло мне на ум. Но он мог быть куплен и в «Балуне», это не исключено.

– Если бы ваше предположение подтвердилось, я бы очень удивился, – с улыбкой сказал Массимо. – Некоторые до сих пор идут в «Балун» с тайной надеждой отыскать там картину Ван Гога. Между тем из уникальных вещей там остались лишь несколько вальдостанских колокольчиков.

Анна Карла вдруг, сама того не подозревая, произнесла фразу, которая сразу вернула Сантамарию в тревожные времена юности:

– А не отвезти ли мне туда в субботу мою бостонскую гостью. Или лучше показать ей Супергу?

Идиллия кончилась. Теперь каждый вернулся в свою сферу, стал чужим и недоступным. Эта субботняя поездка, мелкий эпизод из повседневной жизни унес Анну Карлу с той же неумолимостью, с какой смерть унесла Гарроне. А Сантамария, к собственному удивлению, почувствовал себя бедным шестнадцатилетним юношей.

– Вези ее в «Балун», ты в любом случае ничего не потеряешь. Если у этой американки артистические наклонности, то она уже насмотрелась на наши церкви и немного фольклора ее позабавит. Если же она…

– Почему бы и тебе, Массимо, не поехать с нами? Хоть раз мне поможешь.

– О нет, проси все, что угодно, но только не в «Балун»…

Они спорили, договаривались… а он со своим юношеским прыщиком на лице и с обкусанными ногтями был отторгнут. Проглотив горькую пилюлю, он вынул из кармана оранжевый конверт с фотографиями каменного фаллоса, сделанными в отделе судебной экспертизы.

– Если его не приобрели у перекупщиков из «Балуна», то мне придется обратиться к антиквару или к человеку, разбирающемуся в этих вещах, скажем, к коллекционеру либо к археологу… – Он повертел конверт в руках, так его и не открыв. – Правда, мне не хотелось бы ходить с этой штукой от одного к другому и показывать ее, точно фотографию преступника, которого разыскивает полиция.

– Согласен, – сказал Кампи, – это весьма неприятно. Погодите, а может…

Анна Карла вскинула руку.

– Я, пожалуй, знаю…

Она задумчиво посмотрела на Сантамарию.

– Ты тоже подумала о монсиньоре Пассалакуа? – спросил Массимо.

– Нет-нет… Я вспомнила одну вещь… Впрочем, это так, пустые догадки. Да, ты прав, монсиньор Пассалакуа – превосходный знаток искусства. Возможно, у него самого есть такой же… камень.

Сантамария живо представил себе одного из современных священников, в свитере и с гитарой, который из духа противоречия сделался церковнослужителем. Он давно уже перестал чему-либо удивляться.

– Он тоже персонаж вашего приватного театра?

– О нет, что вы! Монсиньор Пассалакуа сорок лет был миссионером в Океании, в Китае, в Африке, – сказал Массимо. – Это превосходный, высокообразованный человек.

– Да, но, если он представитель старой школы, не возмутит ли его моя просьба?

– Что вы! Он по натуре своей ученый и всегда сохраняет полное спокойствие. Если хотите, я пойду с вами. С радостью повидаю старика! – сказал Массимо Кампи.

– Буду вам очень признателен.

– Тогда я ему сейчас позвоню. Вам удобно будет встретиться с ним завтра утром?

– Вполне.

Массимо Кампи открыл дверь и мгновенно исчез в маленьком коридоре. Сантамария неторопливо положил конверт в карман и принялся разглядывать ковер, пейзаж на стене, белую вазу. Впервые за двадцать лет он не знал, что сказать женщине. Но и она, черт возьми, могла бы прийти ему на помощь – ведь красноречия ей не занимать.

Он неуклюже повернулся к ней.

Несколько секунд они молча смотрели друг на друга. Через большие с льняными занавесками окна в комнату, словно мраморные шарики, ворвались с улицы звуки, раздельные и отчетливые: какой-то водитель переключил скорость, другой негромко просигналил, заплакал ребенок, дорожный рабочий высыпал гравий на асфальт. О господи, что же теперь будет, со страхом подумал Сантамария. Сердце забилось часто-часто. Он вдруг ясно понял, что их пути пересеклись. Еще немного – и они бросятся друг другу в объятия.

На нижнем этаже залаяла собака, с грохотом промчался мотоцикл, и наконец все звуки заглушил рев машин и автобусов. Напряжение спало. Нет, жизнь не так проста, и не существует самого короткого и прямого пути. В субботу вечером она пойдет в «Балун» со своей американкой, а он поедет в Новару к своей подруге Иоле, которая разошлась с мужем и открыла ателье мод. Вот уже восемь лет они в мире и согласии делят «супружеское ложе».

– Чему вы улыбаетесь? – спросила Анна Карла.

– Так, пустяки… Этот день был для меня необычным. И немного странным.

– Для меня тоже, – сказала Анна Карла.

Они смело улыбнулись друг другу. Но между ними пролегла река, и они на противоположных берегах, и страшно свалиться в воду.

– Если монсиньор Пассалакуа не сумеет вам помочь, позвоните мне. У меня возникла идея. Быть может, один человек…

– Итак, завтра в десять утра, – вернувшись, объявил Массимо. – Монсиньор Пассалакуа будет рад нас принять.

Они договорились встретиться в половине десятого.

– Я многое бы дала, чтобы пойти с вами, – сказала Анна Карла.

– Монсиньор Пассалакуа был бы счастлив, но боюсь, он вряд ли захочет говорить о фаллосах в твоем присутствии. Все-таки ты женщина.

– Надеюсь. Но ты мне позвони, как прошла встреча.

Сантамария обрадовался, как ребенок, поняв, что Анна Карла не останется в доме Кампи, а пойдет с ним. У него родилась несбыточная, радужная мечта – они вдвоем проведут послеобеденные часы, погуляют под каштанами, поднимутся в лодке вверх по течению По, зайдут в пустой, чистый кинозал.

– Вы на машине, комиссар? Хотите, я отвезу вас на службу?

– Я еду не на службу, а в ресторан на виа Мария Виттория. Мы пытаемся в точности воссоздать последний день жизни Гарроне и вот узнали, что вчера вечером он там ужинал.

Нет, самого короткого пути не существовало, ничто само не давалось в руки. И вот впервые за годы службы Сантамария понял, чему так отчаянно сопротивляются все преступники, начиная от воров, грабителей, проституток, наркоманов и кончая фальшивомонетчиками, шантажистами, убийцами: они не желают смириться с серостью повседневной жизни, с рутинной реальностью.

– Виа Мария Виттория совсем рядом с моим домом, – сказала Анна Карла.

– Почему бы вам тогда не заглянуть к Воллеро? У него там картинная галерея, – подсказал Массимо. На этажерке темного дерева в беспорядке лежали разные бумаги и письма. Кампи порылся в них, вытащил маленькую изящную карточку и передал ее Сантамарии. – Видите? Он в прошлый вторник как раз открыл новую выставку. – Внизу, под надписью «Живопись и мифология», была цветная миниатюрная репродукция картины «Похищение Европы». – Гарроне, как я вам уже говорил, был неизменным посетителем всех выставок и вернисажей. Он приходил туда «устанавливать контакты», иными словами, одолевал людей своими просьбами и пил за чужой счет мартини. Возможно, и на этой выставке он был.

– Просто превосходная идея, благодарю вас, – сказал Сантамария.

В дверях он пожал Массимо руку и еще раз горячо его поблагодарил. Он немного нервничал: ведь ему предстояло провести тридцать секунд наедине с Анной Карлой в тесной кабине лифта.

Выйдя наконец из кабины, он глубоко и с облегчением вздохнул и вытер лоб платком. Анна Карла улыбалась каким-то своим мыслям.

VI
Залы галереи…
(Четверг, полдень, вечер, ночь)

1

Залы галереи Воллеро вначале были частью дворца, построенного в девятнадцатом веке согласно канонам того времени – массивность и прочность в сочетании с мрачностью. Позднее почти все внутренние двери на первом этаже были замурованы и был сделан выход со стеклянной витриной на виа Мария Виттория. Само помещение разделили на три смежные залы, в которых порой на короткое, а порой и на продолжительное время размещались соответственно магазин по продаже колониальных товаров и пряностей, магазин тканей и пуговичный магазин. Из-за полутьмы, высоких потолков и мощных стен в залах царил полумрак и потому всегда горел свет. Однако сейчас, в июне, сумрачные залы стали надежным укрытием от внезапной жары, которая лишила галерею лучших клиентов. Синьор Воллеро в ленивой позе стоял за стеклянной входной дверью и наслаждался прохладой, тогда как на улице асфальт буквально плавился. Вдруг два пронзительных гудка вывели Воллеро из задумчивости.

Одна из машин, которая спускалась по улице с односторонним движением к пьяцца Карлина, резко затормозила на противоположной стороне возле галереи. За рулем, конечно же, сидела женщина. Она с невинным видом оглянулась и посмотрела на взбешенного водителя, который едва не врезался в ее машину. В женщине Воллеро узнал синьору Дозио.

Ни она, ни ее дядя – что еще досаднее – до сих пор не побывали на выставке. Быть может, теперь они решили заглянуть? Увы! Незнакомый мужчина – не дядя и не муж синьоры Дозио – вышел из машины и подошел к окошку попрощаться. Верно, ее друг, которого она подвезла. Синьор Воллеро, хотя с улицы его нельзя было увидеть в этой пещерной тьме, инстинктивно отпрянул назад. Ему показалось, что синьора Дозио смотрит прямо на него и одновременно показывает своему другу на вход в галерею.

Неплохо-неплохо – синьора по крайней мере посылает к нему клиента.

Хороший темный костюм, скромных тонов галстук, их обладатель – высокий, усатый, решительный с виду мужчина примерно лет сорока. Скорее всего, средней руки промышленник либо крупный банковский служащий. Неплохо, совсем неплохо. Ведь адвокаты, дантисты, главные врачи больниц, крупные коммерсанты – все обратились теперь в новую веру, стали поклонниками современного искусства, иными словами, подделок международных жуликов. Заплатив миллионы лир, легковерные покупатели уносили домой цементные трубы и оловянные бидоны, сломанные стулья и ржавые водопроводные краны, связки хвороста, пыльные тряпки и окрашенные в желтый цвет детские бутылочки из-под молока. Это было бы, пожалуй, и смешно, если бы не было так грустно. Даже владельцы и директора «Фиата», которые еще до прошлого года не представляли себе нового салона без батальной картины семнадцатого века размером 140 на 75 и долго невозмутимо терпели насмешки владельцев фирмы «Оливетти», этих снобов, апологетов современной мазни, тоже теперь заколебались. Они все еще приходили, смотрели, спрашивали, но он-то отлично видел, что к старинным картинам сердце у них больше не лежит.

Синьор Воллеро отошел еще на три шага назад по серому ковру. Клиент наискосок пересек дорогу, подошел к витрине, в которой была выставлена картина «Полет Икара» размером 68 на 42. Как только Воллеро увидел, что потенциальный клиент остановился и стал разглядывать картину, он скромно спрятался за мольбертом в центре первого, самого длинного зала, в котором на почетном месте красовалось большое, размером 80 на 130, полотно «Похищение Европы», притаился и стал ждать, когда скрипнет дверь…

Минуты две все было тихо. Недурной знак! Картина «Полет Икара», которую он купил в Мюнхене у фирмы «Хейм унд Теллер» за двенадцать тысяч марок, конечно, не шедевр искусства. Но случайному прохожему и неискушенному покупателю она должна показаться самой интересной и декоративной. Именно поэтому он скрепя сердце и выставил ее в витрине. Но раз друг синьоры Дозио столько времени любуется ею, значит, он человек довольно примитивных вкусов и недавно разбогатевший. Один из подрядчиков, которые строят на окраинах народные дома, либо крупный торговец молоком. Не исключено даже, что он миланец. Синьор Воллеро непроизвольно поморщился. Приходилось мириться с действительностью: новую клиентуру отныне он черпает из этих источников. И еще слава богу, что пока находит.

Тяжело вздохнув, Воллеро выглянул из-за мольберта. У витрины никого не было, незнакомец исчез. Неслышными прыжками синьор Воллеро подскочил к двери и увидел, что друг синьоры Дозио неторопливо идет по противоположной стороне улицы. Внезапно он остановился у ресторанчика «Мария Виттория», посмотрел на вывеску и после секундного колебания вошел.

Какие причины привели этого господина в дешевенький ресторанчик? Да еще в необеденное время!

2

Обе официантки были вне себя от радости.

– Отведайте хоть фруктов, комиссар, – сказала Валь-д'Эльса, пододвигая ему плетеную корзину.

– Две вишенки! – пропищала Альтопашо, кокетливо ставя перед ним свою тарелку.

– Не хотите ли чашечку кофе? – предложила владелица ресторана, встав из-за круглого стола, за которым обедала вместе с официантками.

– Спасибо, не откажусь, – ответил Сантамария и взял из тарелки Альтопашо вишню.

Бригадир полиции, которого послал сюда Де Пальма (скорее всего, Никозия), похоже, не оставил после себя приятных воспоминаний. Вероятно, он допрашивал трех женщин со скрытой угрозой в голосе, точно на основании их ответов он решит, закрывать ресторан или нет. Результат не заставил себя ждать – обычно разговорчивые тосканки сообщили ему лишь самый минимум: да, Гарроне в день преступления приходил в ресторан, притом один, и ничего более.

– Словом, пусть все будет как в кино, согласны? – сказал он владелице ресторана, которая готовила кофе. – Расскажите мне, что Гарроне сказал и сделал с того момента, когда вошел сюда, и до самого его ухода. Все, до малейших подробностей. Понимаете, нам нужно составить по возможности полное представление об убитом…

На самом деле он не ради «полного представления об убитом» заглянул сюда, прежде чем зайти в галерею Воллеро.

Упоминание о «золотом телефоне» дало ему пусть весьма неопределенный, но все-таки ориентир для поисков. И вот теперь он решил проверить, не остался ли и здесь след грандиозных прожектов, о которых Гарроне говорил матери, ну, скажем, в выборе блюд, хотя ресторанчик явно не был храмом гастрономии.

Но Альтопашо сразу опровергла его гипотезу. Гарроне заказал обычный ужин для туристов стоимостью в тысячу сто лир и бутылку пива.

– Значит, он не показался вам веселее обычного? Вел себя как всегда? – спросил Сантамария.

– Да, как всегда, – подтвердила Валь-д'Эльса. – Разве что очень торопился, иначе бы…

– А верно! – воскликнула Альтопашо. – Чаевые! Но он, по-моему, вовсе не торопился. Я даже подумала, комиссар. Подумала…

Краснея, строя ему глазки, перебивая друг друга и хохоча как безумные, официантки рассказали ему о своих догадках.

– Понимаете, комиссар, он прежде ни разу не бывал таким щедрым. Перед праздниками и то не оставлял на чай больше пятидесяти лир. Поэтому я и предположила…

Видно, мне сегодня весь день суждено защищаться от женских хитростей и уловок, подумал Сантамария, глядя на Альтопашо. Ведь если разобраться спокойно, и синьора Дозио вовсю с ним кокетничала и весьма искусно заставила его забыть о своей недоступности. Взгляды, которые она изредка на него бросала – обычный женский трюк, – обещали ему остров сокровищ, заоблачный храм, мир совершенства и гармонии. Стоит лишь отважно переступить черту и протянуть руку к добыче.

– Но чем его убили? Случайно не ножом?

Сантамария отвел взгляд от Альтопашо.

– Нет, безделушкой, – ответил он, механически дотронувшись до кармана, где лежали фотографии. – Каменной стутуэткой.

– Видишь? Значит, это не он. Если только…

– Кто он?

– Один из тех, кто ужинал в тот день у нас.

– Вместе с Гарроне?

– Нет, он сидел за другим столиком, тоже один. Он и прежде раза два-три бывал здесь. Знаете, он влюблен в Тину, но она на него даже не смотрит.

– В Тину?

– Тина – это я. Мое полное имя Умберта, – сказала уроженка Альтопашо. – И не потому, что он кукурузник. Просто уж больно он некрасив.

В Турине Сантамария встречал даже уроженцев Пульи, калабрийцев, которые свысока говорили о кукурузниках. Расизм поражает людей, словно заразная болезнь. Прожив немного в Турине, все начинают искать кого-либо, кто прежде жил южнее их, пусть даже на полкилометра.

– И что же сделал в тот вечер этот кукурузник?

– Ну, мы говорили об архитекторе, о его немного… соленых, но вообще-то не злых шутках. А южанин из своего угла все слышал. И вдруг он, хоть никто его не спрашивал, вскочил и сказал, что, будь он женихом Тины, он бы с этим архитектором сам расправился. И лицо у него было такое зверское…

– А у меня, заметьте, жениха и нет вовсе. Но я ему об этом говорить, конечно, не стала, – уточнила Тина, пристально глядя на Сантамарию.

Тот отвел глаза.

– Когда он вышел из ресторана? Сразу после Гарроне?

– Нет, еще немного посидел.

– Что это за тип?

– Темноволосый, низенький, совсем молодой.

– Он что, со странностями?

– Да как вам сказать? Их ведь никогда не разберешь… Вечно с ножом в кармане, вечно твердят о чести, о праве на уважение… Мне они все кажутся странными.

– Но он не знал архитектора, – вмешалась Валь-д'Эльса. – А значит, и адреса его не знал.

– Если он тоже с виа Мадзини, то мог и знать, – заявила хозяйка ресторана. – Там полно южан.

Сантамария встал.

– Спасибо вам за все. На всякий случай оставлю вам номер телефона. Если этот претендент в женихи снова появится у вас, позвоните мне, хорошо? Ведь всякое бывает.

Тина откинулась на спинку стула и притворно-ленивым жестом сплела руки над головой. Ее грудь предстала Сантамарии во всей своей обнаженной красоте.

– Вам на службу позвонить или домой? – спросила она, полузакрыв глаза.

3

Подавив свое разочарование, синьор Воллеро подумал, что вообще-то заполучить еще одного знакомого в полиции совсем неплохо. Неприятности из-за неосторожной покупки могут случиться с каждым, хотя он обычно покупал исключительно картины с «честным прошлым».

Увы, он мало в чем мог помочь комиссару. Конечно, он отлично помнит вечер, когда было совершено преступление. Несостоявшаяся продажа картины «Леда» по вине этого кретина Гарроне до сих пор наполняла его желчью. Лично для него именно в этом заключалось истинное «преступление», и он долго жаловался Сантамарии на человеческую глупость.

Сантамария всем своим видом показал, что в полной мере оценил изящную и, в сущности, скромную чувственность «Леды», а затем принялся с искренним интересом рассматривать другие картины. «Похищение Европы» его не слишком впечатлило: картина, конечно, эффектная, но, честно говоря, не шедевр. У «Двух Диан» он постоял всего несколько секунд, зато на картине «Венера и Марс» от его внимания не ускользнули чудесные цветы слева на переднем плане. Вдруг он прервал разговор с синьором Воллеро и направился к лучшему экспонату – маленькой, размером 14 на 16, выполненной в голубых тонах картине Поленбурга. На ней были изображены руины замка и нимфа.

– О, это просто великолепно! – воскликнул он.

– Вы находите? – Синьор Воллеро улыбнулся широко, бескорыстно.

– Глядя на нее, я припомнил, что во Флоренции, во дворце Питти, есть, кажется, небольшой зал, в котором выставлено примерно двадцать похожих картин. Они ведь тоже работы Поленбурга? – спросил Сантамария.

– О да! – радостно воскликнул Воллеро. – Именно его!

Он был счастлив. Дело делом и выгода выгодой, но, в сущности, не так уж ему было важно непременно продать все эти картины. Половину удовольствия он получал, разыскивая их по всей Европе, вторую половину – когда слышал похвалы знатоков, возгласы восхищения, которые и были признанием его неустанных трудов. Подумать только, в городе, где подлинная аристократия почти вывелась либо совершенно разорилась, а те, кто еще обладали средствами, могли часами стоять, задрав голову, перед тремя кубами из пластика со свечой внутри, нашелся человек, оценивший его по достоинству. И кто же – комиссар полиции да вдобавок южанин!

Охваченный внезапной симпатией, Воллеро сказал:

– Как жаль, что я не могу вам помочь! Я даже чувствую себя виноватым перед вами.

Сантамария удивленно взглянул на него.

– Ну что вы, право… И потом, это неверно. Вы мне сообщили, что Гарроне был в тот день на выставке, а прежде нам это не было известно. Так что польза есть, и несомненная.

– Погодите, дайте мне подумать, комиссар…

Они стояли перед картиной, изображавшей пышнотелую Юнону.

– Гарроне пришел один и ушел тоже один. Это я помню точно. Те четверть часа, что он здесь пробыл, он особо ни с кем не разговаривал.

– А он не показался вам необычно веселым, довольным собой? Кроме замечания о «Леде», он больше не отпускал никаких острот?

– Все его остроты были одинаковы, – пожав плечами, ответил Воллеро. Он бросил грустный взгляд на непроданную «Леду». – Дрянной был человек, земля ему пухом.

Воллеро хорошо помнил тот момент, когда Гарроне стоял возле картины в центральном зале. Мятый пиджак, потертые манжеты, отвратительная усмешка, наглая и одновременно заискивающая, рука, которую Гарроне поднял, показывая на… На что? Кому?