Текст книги "Из собрания детективов «Радуги». Том 2"

Автор книги: Вилли Корсари

Соавторы: Франко Лучентини,Карло Фруттеро
сообщить о нарушении

Текущая страница: 21 (всего у книги 34 страниц)

VII
За час до того, как зазвонил будильник…
(Пятница)

1

За час до того, как зазвонил будильник, левую ногу пронзила адская боль. Лелло вскочил и сел на кровати. Тяжело дыша и обливаясь холодным потом, принялся растирать онемевшие мышцы. Видно, ночью похолодало, а он спал при открытом окне в одних плавках. Вот ногу и свело судорогой. Постепенно боль ослабела, но Лелло по-прежнему сидел на кровати, боясь пошевелиться. Сквозь жалюзи в комнату пробивались слепящие лучи света.

Наконец Лелло несмело опустил ноги на плетеный соломенный коврик, осторожно поднялся и, прихрамывая, поплелся в ванную.

В ванной он сел на табурет, вылил на ладонь немного одеколона и стал медленно и методично снизу вверх растирать онемевшую икру ноги. Он где-то видел прежде, что так профессиональные массажисты делают массаж спортсменам.

Но это занятие ненадолго отвлекло его от грустных мыслей, от гнетущей тоски. Он со всей беспощадностью осознал, сколь печальна его жизнь. В случае болезни ни мать, ни сестра, ни верный друг не придут ему на помощь. Если он умрет от внезапного сердечного приступа, перитонита или же просто, оступившись, разобьется на кафельном полу ванной, кто найдет его труп? Горничная, которая по утрам убирает его квартиру и заодно ворует плавленый сыр? Да, надеяться ему не на кого, он подвластен неумолимой судьбе и одинок, как бездомный пес. Рука застыла на колене, Лелло вздрогнул. Сейчас сварю себе кофе, а потом спущусь и куплю фруктов на рынке, подумал он. Он встал, накинул японский халат и пошел в кухоньку.

Он вспомнил, что в холодильнике полно подгнивших вишен. Насыпал в кофейник кофе, поставил его на плитку; механические, привычные жесты сегодня почему-то казались ему лишенными всякого смысла. Он сел напротив окна, посмотрел на облачное темно-лиловое небо, какое бывает обычно в марте. Пожалуй, стоит надеть твидовый пиджак либо костюм из плотного бежевого вельвета. Но даже мысль об одежде не принесла ему удовлетворения, его сейчас ничто не радовало. Начал было насвистывать веселую мелодию, но сразу перестал.

Что с ним такое? Все идет хорошо, не так ли? С Массимо они помирились. Правда, вчера они расстались быстро, и Массимо не позвал его к себе домой. Но это ничего не значит.

Массимо за день устал, сегодня собирается поехать в Монферрато посмотреть, как идет ремонт их виллы. Значит, меня так угнетает работа? – размышлял Лелло. Тоже нет, до отпуска осталось всего несколько недель. Или, может, самонадеянный Ботта не дает мне покоя?… Он вспомнил о своем визите к Триберти, о старике, который сосал мятную конфету, о братьях Дзаваттаро – вспомнил совершенно спокойно, без всякого волнения. Он съездит к этим Дзаваттаро в обеденный перерыв, как и решил вчера, а там видно будет. Всегда есть риск промахнуться, но не это его так тяготило сейчас.

Неужели я болен? Не первый ли это симптом неизлечимой болезни? – подумал он. Но сразу же отогнал прочь эти мрачные мысли, а чувство угнетенности, тоски все не проходило. Может, он просто не выспался, такое с каждым бывает. А может, съел какую-нибудь гадость в том ресторане на холме?

Он пощупал живот – не болит. Вернулся в ванную и на всякий случай, морщась от отвращения, выпил стакан сельтерской. Взгляд его упал на расческу. Он старательно причесался, посмотрел на себя в зеркало и остался недоволен – лицо некрасивое, невыразительное. Зачем я живу на свете? – с болью подумал он. Ведь даже мои страдания банальны, никто о них не напишет книги и не снимет фильм. Все-таки у меня есть Массимо, мой якорь спасения. Почему же мы так отдалились друг от друга в последнее время?

Когда он снова проснулся, то ощутил противную горечь во рту. А какой ему странный сон приснился! Будто Массимо позвонил из Монферрато Боффе и попросил ничего не рассказывать ему, Лелло. Но Боффа все равно рассказал – ведь паренек-то был племянником мэра, и в муниципалитете все уже знали об их помолвке. Больше того, Фольято и Рипамонти уговаривали и его, Лелло, дать деньги на свадебный подарок. «Вы ведь остались добрыми друзьями, не так ли? – щебетала Фольято. – И потом, поймите же, Ривьера, у них родился сын, как они могли не узаконить свои отношения?»

Ну просто дурацкий сон, подумал Лелло, торопливо спускаясь по лестнице: он уже опаздывал на службу. А когда он в этот утренний час пик лавировал в своем «фиате-500» меж бесчисленных машин, его охватила злость на самого себя. В сущности-то Фольято права. Все было бы у них с Массимо по-другому, если бы он смог родить ему сына или дочь.

2

Монсиньор Пассалакуа оказался человеком живым и очень приветливым.

Он крепко обнял своего бывшего ученика и сразу отпустил ему невеликий грех – Массимо давно перестал брать у него уроки санскрита. Да и то сказать, кому нужен еще один кабинетный ученый?

Затем дружески и крепко пожал руку «господину комиссару». Провел гостей в кабинет, где книги и манускрипты лежали даже на подоконниках, и весело извинился за беспорядок.

– Я не устоял перед соблазном написать воспоминания миссионера, – со смешком объяснил монсиньор Пассалакуа, радостно потирая руки.

Но, увидев фотографии фаллоса, он мгновенно помрачнел. Хмуро уселся в углу и стал перелистывать пожелтевший том, который снял с книжной полки.

Затем, не глядя на Сантамарию и Массимо, вернулся к письменному столу. Хрипло откашлялся. С отвращением отодвинул фотографии и, чтобы больше их не видеть, накрыл тетрадью.

– Это итифаллос. – И добавил более уверенно: – Да, итифаллос. Тут не может быть никаких сомнений. Как вы наверняка знаете, итифаллос – вырезанное из камня, дерева либо рисованное изображение мужского полового органа в стадии эрекции. Такое изображение представляет собой символ божества, олицетворяющего плодородие и жизнь. Так вот… – Он высморкался, сел и продолжал: – Этот символ можно найти почти во всех древнейших религиях. Он и в наши дни встречается среди народностей Океании, Черной Африки, Южной и Центральной Америки… Но в данном случае… – он снова нахмурился, – мы имеем право ограничиться древними веками и бассейном Средиземноморья. Там культ фаллоса с незапамятных времен связан с поклонением деревьям, и особенно фиговому дереву – ficus religiosa. И связан, заметьте, столь сильно, что и в классическую эпоху фаллосы и изображения Приапа вырезались не из камня, а из дерева, чаще всего из фигового дерева. Помните, у Горация? – Он помолчал, собираясь с мыслями. – Иными словами, плодовитость животных и плодородие земли в средиземноморском фаллосе становятся символом космического созидания и зарождения земли… Но кто же такой Приап? Читаем. – Он вновь открыл книгу и стал ее перелистывать, пока не нашел интересующую его иллюстрацию. Затем протянул книгу Массимо и Сантамарии. – Видите? Изображение не слишком четкое. Но это приблизительный рисунок по сохранившимся описаниям, ибо до нас не дошло ни одного полного изображения бога Приапа… Вы догадались, какую функцию выполняет этот второстепенный, но очень полезный домашний божок? – Отнюдь не обескураженный молчанием Массимо и Сантамарии, он продолжал: – Присмотритесь к нему. Обратите внимание на преувеличенно грозное выражение лица, на развевающееся, словно крылья летучей мыши, одеяние. Поглядите на связку тростника на голове, на узловатую палку, которую Приап вскинул правой рукой и, кажется, вот-вот грозно ею размахнется и ударит. И наконец, посмотрите на грозно вздернутый пенис. Учтите также, что такие скульптурные изваяния ставились в садах, огородах, полях. А теперь сами скажите, кем же был Приап? – По улыбке своих собеседников он понял, что они догадались, и, не дав им ответить, весело объявил: – Ну конечно!… Огородное чучело… Чтобы отпугивать птиц… – Он слегка помрачнел. – Налицо явная деградация божества, которое прежде было символом космического животворения. Но одновременно и возвращение к его сельским истокам. Я не случайно упомянул восьмую сатиру Горация. В ней Приап сам напоминает, что обычно его изображения вырезались из фигового дерева: «Trancus eram ficulnus!» – «Я был стволом фигового дерева!» – Монсиньор Пассалакуа удовлетворенно потер руки. – А теперь посмотрите на другую иллюстрацию. Я ее пометил. Да, вот здесь. Ну, что вы об этом думаете? – Он с ухмылкой посмотрел на Массимо и Сантамарию, которые обменялись быстрым взглядом. Но снова ответа ждать не стал. – Речь идет о знаменитом «могильном фаллосе Губбио», названном так по месту находки. Сейчас, как вы видите, – он ткнул пальцем в книгу, – этот фаллос хранится в Венском музее истории искусств. Конечно, само происхождение находки не имеет большого значения. – Он назидательно поднял руку. – Нелепо было бы в этом фаллосе, относящемся к первому, а возможно, и ко второму веку нашей эры, видеть лишь элементы религиозного культа, типичного для окско-умбрийской культуры. Важно то, что это изваяние – из камня и что найдено оно было на кладбище. Существен и тот факт, что, как это видно по отчетливой трещине, фаллос был лишь фрагментом богатого захоронения. Иными словами, нет никакого сомнения, что этот генитальный орган, хранящийся ныне в Венском музее истории искусств, принадлежит…

Он прервался, заметив, что Сантамария все время переводит взгляд с каталога Венского музея на фотографии, полузакрытые тетрадью.

– Да, между ними есть разница, синьор комиссар, – ехидно сказал он. – Поэтому я и счел нужным сделать столь длинный экскурс в историю. И все же. – Он пододвинул к себе фотографии и на минуту задумался. – Видите ли, древние изображения фаллосов и фаллосы, сохранившиеся у примитивных народностей, обычно стилизованы. Следовательно, вопрос о возможном их сходстве с… рассматриваемым нами предметом даже не возникает. А вот с фаллосом из Губбио, который, как я уже сказал, относится к первому или второму веку нашей эры, дело обстоит иначе. Нет и следов архаизма, и невозможно отрицать реалистичность изображения. Отсюда, увы, – он сокрушенно развел руками, – и проистекает его всемирная известность. Отсюда и непохвальное стремление воспроизвести его во всякого рода сомнительных этнографических публикациях, в псевдонаучных энциклопедиях, а также в бульварных журналах. Но не будем, синьор комиссар, обманывать себя внешним сходством. Попробуем оценить фаллос из Губбио во всем его грубом натурализме. При этом не следует забывать, что он был элементом скульптурного изображения бога Приапа, поставленного охранять кладбище. – Монсиньор Пассалакуа встал и под встревоженным взглядом комиссара Сантамарии снял с полки другую книгу, открыл ее и громко прочел:

 
Custos sepulcri, pene destricto Deus
Priapus ego sum. Mortis et vitae locus, —
 

и с пафосом перевел:

 
Я бог Приап, хранитель этого кладбища.
Я бог обнаженного пениса:
Здесь пристанище смерти и жизни.
 

– Эти слова принадлежат не Приапу из Губбио, – пояснил он, – а Приапу – хранителю колумбария возле Аппиевой дороги, от которого уцелело лишь основание с этой надписью. Но заметьте, как символика, так и материал совпадают. Скульптура вырезана уже не из фигового дерева, символа плодородия, а из камня, материала, пригодного для захоронения! – Он перевел дыхание и возобновил свою «лекцию»: – В нашем случае особенно важны истоки. Чтобы увидеть фаллос из Губбио в истинном свете, чтобы понять стремление к полному обновлению, мы должны учесть, в каком религиозном климате возродился культ бога Приапа – хранителя кладбищ. Этот религиозный климат породил христианство, способствовал его распространению. Позволю себе привести комментарий Файета к упомянутой мною надписи на скульптуре:

«В начале эпохи императоров традиционная мифология была преимущественно эстетическим достоянием элиты. Но грубые скульптуры того периода оставались сокровищницей низших классов, и им поклонялись еще и благодаря таинственной силе, которую эти творения символизировали. И вот теперь эти изображения вновь заняли свое важное место в религиях, исповедующих веру в конечное спасение человека. Они как бы вновь утвердили величие божественного и святого и придали новый блеск мифу о воскресении Христа. В этом суть жажды возрождения, пламенное желание достичь душевной чистоты, которые столь ярко проявились во внешне грубой и натуралистической символике той эпохи».

Он с треском захлопнул книгу.

– Теперь вы поняли? Вот каково символическое значение фаллоса из Губбио. Вот что хотел выразить древний резчик по камню! А теперь сравните это творение искусства с вашей отвратительной поделкой! – Он выхватил из-под тетради фотографии фаллоса, сделанные полицией на виа Мадзини, и положил их рядом с фаллосом из Губбио. – Конечно, – сказал он, тыча в фотографии полиции указательным пальцем, – на первый взгляд оба они кажутся идентичными. И я, господин комиссар, затрудняюсь объяснить, чем вызвано это внешнее сходство. Чистым совпадением? фаллос с виа Мадзини является копией, созданной в восемнадцатом веке по заказу развращенной знати? Не знаю и не хочу этого знать. Но я убежден, что оба предмета относятся к двум разным эпохам и к двум различным социальным слоям. Больше того, – добавил он после короткой паузы, – я утверждаю, что эпоха и социальный слой, породившие эту грубую поделку, верх пошлости и непристойности, никак не соотносятся со всеми известными нам до сих пор эпохами. – Монсиньор Пассалакуа медленно выпрямился и, бросив последний растерянный взгляд на фотографии, пробормотал: – Это головешка из ада. Другого определения, право, не нахожу!

– Понимаю ваше разочарование, комиссар, – сказал Массимо, спускаясь по лестнице. – Беседа была поучительной, но толку от нее почти никакого.

– Я не совсем с вами согласен, – ответил Сантамария. – В известном смысле она оказалась очень полезной.

– Да?… Ну конечно! Все эти ритуалы. Обитель жизни и смерти. Таинственные люди, создавшие орудие преступления. Это наводит на мысль о новоявленной секте, радеющей, как и древняя ее предшественница, о моральной чистоте, но возродившейся с единственной целью – совершить ритуальное убийство. В таком случае разница между двумя итифаллосами получает вполне убедительное объяснение. И тогда письмо Анны Карлы становится решающей уликой. Какое уж там случайное совпадение!

– Такое мне и в голову не приходило, – с удивлением признался Сантамария. – Я думал о том огромном значении, которое в прежние времена придавалось камням. Ибо и в этом случае совпадение поистине невероятное.

– Какое же?

– А то, что Гарроне в тот вечер собирался заняться камнями. Во всяком случае, так утверждает один свидетель, который присутствовал при разговоре Гарроне с графинями.

3

Один жест Фольято все решил в считанные секунды. Вот уже час Лелло бился над статистикой дорожного управления. Он пытался сосредоточиться, но испытывал странную апатию. Нет, ему не хотелось спать, и он не чувствовал усталости. Самый крепкий кофе тут бы не помог. Просто сегодня с самого утра, с момента, когда у него во сне внезапно свело ногу, он словно находился под колпаком из мутного стекла. Из этого колпака безразличия и вялости он, верно, не выбрался бы до конца рабочего дня. Но в десять утра дверь служебного помещения открылась (Лелло головы не поднял), кто-то вошел, сделал несколько шагов (Лелло снова не поднял головы) и молча остановился. Тут только Лелло взглянул и увидел, что курьер Агемо нерешительно переложил из одной руки в другую стопку документов, а Фольято знаком показывала, чтобы тот отдал документы ей. Она многозначительно подняла палец, Лелло сразу узнал этот жест – незаконное приказание курьеру. И в тот же миг сообразил, что сегодня пятница – день, когда завизированные документы относят в Техническое управление, и что Фольято хочет сделать это сама. Чтобы сходить в здание Технического управления и вернуться обратно, требуется не более получаса. Но по установившемуся обычаю всякий, кто в пятницу относит документы на пьяцца Сан-Джованни, уходит часов в одиннадцать и возвращается на службу только после обеденного перерыва, получая час с лишним свободы. За это время счастливчик может сделать нужные покупки либо просто погулять и полюбоваться витринами. Как поступили бы два воспитанных, порядочных человека? Пользовались бы этой привилегией строго по очереди, на равных началах.

Но у Фольято было странное представление о равенстве. Три недели тому назад она попросила уступить ей «очередь» под тем предлогом, что ей нужно срочно пойти к зубному врачу. Он вежливо согласился. В следующую пятницу она придумала историю о больной сестре и ее детях, которых нельзя оставить одних. И он снова позволил ей отнести документы. А неделю назад она выставила совсем уж наглый предлог – ей, видите ли, надо сделать прическу. Он заканчивал срочную работу и не стал спорить. Это было роковой ошибкой. Фольято явно приняла его интеллигентность и мягкость за простодушие и слабость. И вот теперь она вообще пытается взять его за горло, раз и навсегда закрепить за собой исключительное право относить по пятницам заверенные документы. Классическая эскалация военных действий; если он и сейчас не примет боя, он проиграл навсегда. Но тут уже Фольято допустила тактическую ошибку. За кого она его принимает? За полную размазню?

К тому же, припомнил он, ему хорошо бы уйти сегодня с работы пораньше, чтобы побывать в мастерской братьев Дзаваттаро.

Все это он обдумал за несколько секунд, а затем перешел в контратаку.

– Вы принесли документы для Технического управления? – с невинным видом спросил он у курьера Агемо.

– Да.

– Положите их на мой стол, я в перерыв отнесу.

Курьер посмотрел на синьорину Фольято, ожидая, что она запротестует. Но она склонилась над своей работой. Тогда он, пожав плечами, выполнил приказание Лелло и ушел.

Лелло решительно хлопнул рукой по стопке документов.

– Вы случайно не собирались сами их отнести? – спросил он.

Фольято притворилась, будто удивлена его вопросом.

– Что? Ах, я! С чего вы взяли?

Лицо и шея у нее побагровели от с трудом сдерживаемой ярости. Кому приятно терпеть поражение! Но так ей и надо. Если бы она не приказала курьеру наглым жестом отдать документы ей, а честно и откровенно попросила бы уступить ей еще раз очередь, он бы, долго не раздумывая, согласился. Ведь он даже забыл, что должен съездить в мастерскую Дзаваттаро. Ан нет, мадам хотела его обхитрить, воспользоваться его добротой. Ну а единственное, чего он терпеть не может, так это наглости. Наглости и лицемерия!

Лелло нехотя вернулся к статистике дорожного управления. Наконец-то он выбрался из-под стеклянного колпака, и повседневная жизнь с ее мелкими трудностями, которые надо преодолеть, вновь обрела для него смысл.

4

Когда такси подъехало к дому, Сантамария огляделся и понял, что добрался до места. Кампи назвал именно тот номер дома, который красовался над большим полуовальным парадным с двустворчатой дверью из светлого орехового дерева. Рядом стояла, почти уткнувшись в тротуар, ее машина. Когда Сантамария вынимал из кармана кожаный кошелек (подарок Иоле), то заметил, что руки у него совсем потные. Он стал выуживать мелочь, несколько монет упало на сиденье и на пол такси. Собственная нервозность неприятно его поразила.

Между тем, когда Кампи позвонил Анне Карле из бара, все, казалось, произошло самым естественным образом. Визит к Пассалакуа был неудачным? А она вот вчера вечером узнала одну вещь, которая может заинтересовать комиссара. Но это не телефонный разговор. Им нужно повидаться. Найдется у господина комиссара немного времени, чтобы через десять-двадцать минут подъехать к ней? Потом она отвезет его в одно место. Все это займет не больше часа. Нет, название места она не откроет, но комиссара ждет крупная неожиданность. Почему неожиданность? Это пока секрет. А если Массимо хочет все узнать, пусть приезжает вместе с господином комиссаром.

Но у Массимо Кампи были дела в Монферрато, и он не смог поехать вместе с Сантамарией. Он передал Анне Карле, что комиссар готов с ней встретиться, а свое, как он выразился, «нездоровое» любопытство он попридержит до завтра.

Они расстались на стоянке такси, и каждый поехал по своим делам.

Всю дорогу Сантамария, чье любопытство было здоровым, чисто профессиональным, спрашивал себя, куда же его повезет синьора Дозио и что она обнаружила. Интересно, касается ли это открытие Гарроне или какого-нибудь другого персонажа ее «приватного театра»? Он спокойно приготовился выслушать полный неоправданных догадок фантастический рассказ.

Но сейчас перед подъездом старинного палаццо все его спокойствие улетучилось словно дым.

Симпатичная синьора? Да, пожалуй. Синьора – потому что замужем, симпатичная – потому что вызывает чувство симпатии. Но с таким же успехом можно сказать, что он – безупречный полицейский комиссар, Турин – столица автомобильной промышленности и так далее и тому подобное. Одно он знал точно: нравится ему это или нет, но между «безупречным комиссаром» и «симпатичной синьорой» возникли не вполне деловые отношения.

– Вы кого-нибудь ищете?

Сантамария испуганно вздрогнул. Привратница, которая, как и все ее опытные товарки, обладала способностью появляться внезапно, словно из пустоты, рассматривала его с холодным любопытством.

– Квартиру Дозио, – ответил он, с трудом выдержав ее взгляд.

– Третий этаж.

Чувствуя, что в спину ему, как дуло пистолета, нацелены два глаза, Сантамария открыл стеклянную дверь и вошел в подъезд. На дверце лифта красовалась надпись «Лифт не работает». Он стал медленно подниматься по пологим ступеням лестницы. Одолел антресольный этаж и еще медленнее, чтобы не сбить дыхание, поднялся до второй лестничной площадки. Странно, но застенчивость и юношеское тщеславие, которые лет двадцать прятались в самом темном уголке души, точно мыши, вдруг вылезли наружу.

Табличка на одной из двух дверей гласила: «Дозио. Служебный кабинет». На другой двери никакой таблички не было. Сантамария глубоко вздохнул, подавил в себе желание поправить галстук и позвонил. Открыла ему через две-три секунды сама Анна Карла. Она уже стояла в холле, держа перчатки в одной руке и брелок с ключами – в другой. Радостно улыбнулась – было видно, что искренне ему рада. Потом на минуту вернулась в комнату, чтобы взять темные очки и вторую связку ключей, мимоходом погладила по голове маленькую, как две капли похожую на нее девочку, которая выскочила из второй комнаты да так и застыла, разинув рот («Чао, Франческа, смотри веди себя хорошо!»). Щелкнул замок, и они чуть не бегом спустились по лестнице. На улице она долго искала машину совсем не там, где ее оставила, наконец нашла («Ах да, она же тут стоит!»). Со стуком захлопнула дверцу, завела мотор, резко дала задний ход, а затем медленно-медленно, на ходу лихорадочно натягивая перчатки, зигзагом поехала вперед по улице.

Конечно, она очень симпатичная, еще раз отметил про себя Сантамария. Почти без единого слова она вытащила его из болота растерянности и сковавшей его робости и усадила на ковер-самолет.

– Расскажите мне о Пассалакуа.

Сантамария подробно рассказал ей о монсиньоре, извинившись, что не может процитировать наизусть комментарий Файета.

– Фаллос Губбио! – воскликнула она. – Как интересно!

Оба засмеялись, словно старые гимназические друзья.

– Могу я узнать, куда мы направляемся?

– Скоро увидите.

– Но в любом случае лучше не ехать на красный свет.

– Был желтый. И потом, мы выполняем служебную миссию, верно?

– Да, но другие этого не знают.

– Достаточно вам объявить, кто вы такой…

– По возможности лучше все-таки избегать неприятностей.

Возле кладбища остановилась длинная похоронная процессия.

– Это за пределами города? – спросил Сантамария.

– Нет, мы почти у цели. И не волнуйтесь, после вашего рассказа я уверена, что мы напали на след.

– Как вам это удалось?

– Мне помог друг мужа. Сегодня утром он прислал с посыльным все нужные документы. Крепко потрудился, бедняга.

– Но о каком следе идет речь?

– Об итифаллосе! – театрально прошептала она.

Она взяла сумочку и принялась рыться в ней. Огромный грузовик сзади грозно прогудел и пронесся мимо.

Траурный кортеж проследовал дальше, путь снова был свободен.

– Поищите сами желтую квадратную карточку.

Она кинула ему сумочку на колени.

Сантамария, не ожидавший такой непринужденности (чрезмерной? дружеской? детской? королевской?), с величайшей осторожностью сунул руку в сумочку.

Он деликатно отложил в сторону скомканный шейный платок, темные очки, ключи, пачку сигарет. И наконец увидел в боковом отделении краешек карточки.

– Эта? – спросил он.

– Да.

На карточке было написано: «Братья Дзаваттаро. Мраморные памятники, надгробья, проспект Реджо Парко, 225». А снизу, более мелким шрифтом: «Мужчина говорит по-немецки».

– Что все это означает?

Анна Карла не ответила, лишь сбавила скорость.

– Двести семнадцать… девятнадцать… двадцать один… Ага. Должно быть, здесь.

И верно, на воротах была прибита мраморная табличка с бронзовой надписью «Братья Дзаваттаро».

– Вы думаете, что кладбищенский фаллос?…

– Не открывайте им сразу, кто вы такой, и не удивляйтесь тому, что я буду говорить, – с улыбкой сказала она, резко свернула вправо и въехала в ворота. В просторном дворе, огороженном глухой стеной с одной стороны и металлической сеткой – с другой, были три навеса из рифленого железа, под которыми трудились рабочие, и двухэтажный обшарпанный домик, выкрашенный в зеленый цвет.

В одном из окон стоял горшок с геранью. Должно быть, в этом домике и жили братья Дзаваттаро.

– Давайте замаскируемся, – сказала Анна Карла. Она с неожиданной, почти профессиональной зоркостью окинула взглядом лицо и одежду Сантамарии и пожала плечами. – Нет. Вас не замаскируешь.

Сама она вынула из сумочки шейный платок, накинула его на голову, повязала под подбородком, так что выбивалась лишь прядь белокурых волос, и надела темные очки.

– Ну как, похожа я на иностранку?

– Вполне. Но ведь…

– Отлично. Идемте же.

Их встретил отчаянный визг пил, грохот молотков, треск каких-то небольших станков, скрип напильников. Огромный пес отчаянно залаял и рванулся к ним, натянув цепь.

– Ворам нелегко сюда проникнуть, – сказала Анна Карла.

– Если только у них нет хорошего наводчика.

Вокруг стояли прислоненные одна к другой надгробные плиты, напоминая колоду карт. Плиты были черные, белые, зеленые, серые, желтоватые – все разных размеров. Рядом стояли горы ваз, урн, крестов, мраморных корон и целые полчища могильных памятников: коленопреклоненные женщины в траурных вуалях, херувимы, овечки, лилии, голуби.

Сантамария выхватил глазом даже скульптуру новорожденного в колыбели и каменный вертолет. И по ассоциации вспомнил о каменном фаллосе.

Значит, это и есть «камни» Гарроне! Жалкий вид этих «скульптур», грубость работы резчиков наводили на мысль, что его догадка верна.

Сантамария перестал снисходительно улыбаться. До того как эрудит Пассалакуа дал ему религиозное объяснение, итифаллос с виа Мадзини был не просто непристойной и смешной вещью, но орудием убийцы. Его схватила крепкая или же дрожащая рука и с яростью ударила им по черепу. И вот теперь мастерская братьев Дзаваттаро, хотя она попала в его поле зрения совершенно случайно, напоминала о том, что было совершено безжалостное, дикое преступление. Сантамария в мгновение ока вновь превратился в полицейского, опыт подсказывал ему, что нужно быть готовым к любым неожиданностям и следует как можно скорее услать отсюда «симпатичную синьору». Он огляделся. Что там за углом зеленого дома? Еще один выход? Металлическая сетка порвана во многих местах, и через нее легко можно удрать.

Он заметил глыбы мрамора, разбросанные по всему двору, автофургончик возле стены, маленький подъемный кран. Что, если дело примет серьезный оборот?…

– Почему у вас такое хмурое лицо? Что случилось?

– Ничего, – ответил он.

Ничего и не случится, уж во всяком случае, при ней он ничего не сможет предпринять. Лучше забыть о пистолете в заднем кармане брюк. Он «сохранит инкогнито».

– Я не откроюсь им, но и вы, Анна Карла, ничему не удивляйтесь.

Жестом шустрой старушки она опустила очки на нос и пристально на него посмотрела.

– Бух-бух, человечий чую дух? – сказала она без тени улыбки.

– Будем надеяться.

– Вы думаете, убийца скрывается здесь?

– Кто знает… Давайте пока что займемся братьями.

Они направились к навесу. И тут из зеленого дома вышли мужчина и мальчик лет десяти и двинулись им навстречу. Мужчина – коренастый, низкорослый, почти совсем лысый, с волосатыми ручищами и грудью – был в такой же рубахе, как у Баукьеро, и фланелевых, хорошо отутюженных брюках. На руке у него был золотой хронометр с браслетом, тоже золотым.

– Добрый день, – сказал мужчина на ходу. – Что вам угодно? – Голос не просто резкий, а лающий, улыбка заученная.

– Вы владелец мастерской? – спросила Анна Карла с ярко выраженным иностранным акцентом. – Синьор… – она сверилась с желтой карточкой, – Дзаваттаро?

– Да, я, – подтвердил мужчина, останавливаясь и разглядывая их из-под густых черных бровей. Он подтолкнул мальчика: – Позови Беппе.

– Мне дали ваш адрес… мои голландские друзья. – Она говорила медленно, будто с трудом подбирая слова.

Дзаваттаро почесал мозолистой ручищей темный череп и уставился на носки ботинок.

– Так? – сказал он.

– Вы делаете очень красивые, интересные вещицы.

– Так? – повторил Дзаваттаро, не поднимая глаз.

– Нам хотелось бы посмотреть ваши артистичные работы.

Дзаваттаро прицелился в них черными глазками, медленно снял с черепа ручищу.

– Ich sprich nix deutsch [6]6
  Я не говорю по-немецки ( искаж. нем.).


[Закрыть], – объявил он. – Сейчас придет Беппе, мой рабочий. Шесть лет работы на «фольксвагене». – Он показал пять толстых пальцев и потом указательный. – Шесть лет. Sprich gut deutsch [7]7
  Хорошо говорит по-немецки ( искаж. нем.).


[Закрыть].

– Но ведь я итальянец, – сказал Сантамария. – Да и синьора прекрасно говорит по-итальянски.

Дзаваттаро посмотрел на него, затем на белокурую иностранку, а потом ухмыльнулся, хитро и сально. Конечно, он волен был думать все, что угодно, но Сантамарии эта улыбка была крайне неприятна.

– Послушайте, что мы тут попусту теряем время, – сказал он. – У меня много дел, думаю, и у вас.

– Кто бы стал спорить!…

Дзаваттаро сразу помрачнел и снова почесал лысый череп: бывший гранильщик, который обзавелся собственной мастерской, слишком большой для его убогого ума.

– Хорошо, идемте, я вас сам отведу, – сказал он, обнажив пожелтевшие от никотина зубы.

Из-под навеса вышел мальчуган вместе с молодым рабочим. Это был явно Беппе, работавший раньше на «Фольксвагене». Он был чуть повыше мальчика и весь словно обсыпан белой пылью. Дзаваттаро сердито махнул рукой, убирайтесь, мол, и торопливо направился к зеленому дому. Сантамария и Анна Карла вслед за ним обогнули дом (снова вазы с геранью, и тоже точно припорошенные пылью) и очутились перед низкой и длинной коробкой из железобетона. Дзаваттаро поднял металлическую решетку и крикнул: