Текст книги "Поэмы. Драмы"

Автор книги: Вильгельм Кюхельбекер

сообщить о нарушении

Текущая страница: 6 (всего у книги 33 страниц)

Вотще созвать рассеянных коней

От пира вспрянули амаликиты;

Уже в их сонм врубается еврей,

Злодеям нет спасенья, нет защиты:

Те пали жатвой мстительных мечей,

Те стоптаны, те камнями побиты;

Едва спаслось четыреста из них,

От гибели унес их бег верблюжий.

Когда же вопль побоища затих,

Когда замолкнул звон и стук оружий,

С каким восторгом жен и чад своих

Тогда лобзали радостные мужи!

И победителей корысть была

Превыше ожидания богата:

Стадам отъятым не было числа,

Все вретища полны сребра и злата;

Прославив бога брани, потекла

Обратно рать, веселием объята.

И вот уже повеял ветерок

От запада незнойный и душистый,

И вот уже прохладен и глубок

Пред ними засинел струей сребристый

Восорский, чистый, как сребро, поток,

И зрят их братья с высоты кремнистой;

Спустились, возгласили им привет.

Но лета нет без гроз, без бури моря,

Без терния цветов шипковых нет;

С начала дней со тьмой о власти споря,

Не одолеет тьмы отрадный свет;

И на земле нет радости без горя.

«Чего? – рекли оставшимся двумстам

Лукавые из исходивших в битву. —

Чего вам? Или вы клевреты нам?

Что? Вы за нас творили здесь молитву!

Жен, детищ ваших возвращаем вам,

Но прочую удержим мы ловитву».

Тут из среды поруганных мужей

Возник предтеча вопля, гневный шепот;

Бледнеет с ярости их вождь Орей:

Миг – и в мятеж преобразится ропот,

И уж десницы рукоять мечей

Хватают, уж раздался стук и топот.

Но разделил враждующих Давид

И к ним простер взывающие длани

И рек: «Ужели бог вас не страшит?

Его ли вы не помните даяний?

Нет, други! Братья братьям без обид

Отдайте долю от прибытков брани.

Покиньте буйство, ненависть и спесь!

Господь нам дал победу и спасенье,

И вы ли кровных оскорбите днесь?

Они же были в щит нам и храненье

И не по воле пребывали здесь,

Но от меня прияли повеленье».

Бог укрепил Давидовы уста,

Пред ним смирились воины сердцами,

Потухли в них и зависть и вражда,

И разделили взятое с друзьями.

Отныне сей обычай навсегда

Вселился меж еврейскими сынами:

Кто стан хранил или отчизны грань,

Приобретал корыстей бранных долю

С тем наравне, кто исходил на брань:

Зане творит не собственную волю,

Но что укажет воеводы длань,

Муж, посвященный боевому полю.

И в Секелаг обратно притекли

Давид и мужи с бременем стяжаний,

И к старшинам Исраильской земли

Послал гонцов и от корыстей дани,

И так гонцы Давидовы рекли:

«Да примете свое из нашей длани,

Вефсурские и рамские князья

И сущие в пределах Вирсавеи,

Вы также – с вами мы одна семья, —

Хевронские и номвские евреи,

И вы, изгнанных братиев друзья,

Жильцы высот Кармильских, иудеи!»

И приобрел Давид людей сердца,

Все видят в нем Иакова спасенье,

И возымели все его в отца.

Меж тем судеб Сауловых решенье

Настало; меркнет блеск его венца,

Господь подъялся на его паденье.

1 Возводит взор, подернутый тоской,

На друга друг, предвидящий разлуку;

Вздохнет, поникнет тяжкой головой

И молча жмет любимцу сердца руку:

Так я гляжу на труд отрадный мой;

При нем я забывал и скорбь и скуку,

Им был от жадной гибели храним;

Но близок час – и я расстанусь с ним.

2 И глас мой излетит ли из забвенья?

И напоит ли, шумен и глубок

И сладостен, иные поколенья

Моих мечтаний, дум моих поток?

Или в бесплодных камнях заточенья

Ему иссякнуть? о, промолвься, рок!

Ответствуй мне, покрытый мраком грозным:

Глагол мой к племенам дойдет ли поздным?

3 И если нет, и ты уж так судил,

Чтобы мой самый след исчез в вселенной...

Да будет! – нет во мне, нет прежних сил;

К земле рукой страданья наклоненный,

Я не расширю дерзновенных крил,

Не воспарю, сияньем покровенный,

Из душных стен, из тягостных оков,

В собор неумирающих певцов!

4 Приму мой жребий из твоей десницы,

Слуга господень, и смирюсь душой;

Не мне роптать: как вихорь, сын денницы,

Влекущий море праха за собой,

Семум, гроза кочующей станницы, —

Так страсти дикие играли мной;

А твой пророк быть должен тверд, как камень,

Величествен, как небо, чист, как пламень.

5 Хвала щедроте бога! все же был

В отраду мне тот дивный посетитель,

С чьих проливался сладкозвучных крыл

Восторг в мою унылую обитель.

Кто от отчаянья меня укрыл?

Единый он, мой ангел, мой хранитель!

Пусть был лишь обольщенье, лишь обман;

Но с ним душевных я не помнил ран.

6 Когда же есть где юноша счастливый,

В очах кого святый огонь горит,

Кто сердцем чист, смиренный и стыдливый

И девственный, как мой вифлеемит:

Он, избранный судьбою справедливой,

Меня, погибшего, да заменит!

В нем да пошлет Пророка и Поэта

Земле Начальник истины и света!

7 А я? мой темный путь лежит туда,

Где не умножится страданий мера,

Где скорби мира дым и суета!

Там моего увижу Исандера;

Туда, как непостижная звезда,

Усталых манит сладостная вера.

Иду вперед; тяжел мой темный путь;

Нет, не ропщу, но жажду отдохнуть.

X

КНИГА «ВОЦАРЕНИЯ»

От утра раннего до ночи поздней

С Гельвуйских гор был слышен стук и вой,

Был слышен гул глаголов брани грозной;

О трупах совещалась Смерть с войной,

И Смерть алчбу и жажду утолила

И, утомясь, простерлась на покой.

Увы! Гельвуя, скорбная могила

Исраильских, белеющих костей!

Не здесь ли пала слава их и сила?

Не здесь ли сонм могущих их князей,

Овнов и пастырей святого стада —

Был снедью гладных, Хамовых мечей?

И первый ты, средь бранных бурь ограда,

Надежда братий, щит против врагов,

Злосчастных ангел, плачущих отрада,

Ты, лучший из Сауловых сынов,

Ты пал, Ионафан, стрелой пронзенный;

Твой дух вознесся в край благих духов.

Но чьею ж славною рукой сраженный

Погибнул витязь, честь страны родной?

Князь, воевода ли иноплеменный

Решил одною смертью грозный бой?

Нет, не похвалится в градах Дагона

Победой скорбной ни един герой!

Не скажет чадам, женам Аскалона,

Ни девам Гефа и пяти градов:

«Я день тот обратил в день слез и стона

Для храбрых Венонииных сынов;

Вождя их я убил». Стрелой безвестной

Пожат воитель, страх чужих полков.

Он пал – и что ж? улыбкою прелестной

Его уста, зардевшись, процвели;

Не смел его коснуться тать бесчестный,

Когда по полю битвы потекли,

Да снимут с тел оружье, ризы, брони

Сыны неверной Хамовой земли;

Так, наступить боялись даже кони

На витязя, – их горний дух страшил:

Одел туманом дивных благовоний

Бойца святое тело Рафаил,

И зрел, вещали, гор Гельвуйских житель,

Как ангел вновь на небо воспарил;

Как возносил в надзвездную обитель

Какую-то таинственную тень,

Сверкал, как пламень, дух-путеводитель,

Сопутник же сиял, как тихий день,

Лиющийся от тверди позлащенной

В немую бора дремлющего сень!

И Хуса Мельхисуя дерзновенный,

В плечах широкий, станом исполин,

Вдруг сорвал с колесницы окрыленной,

И в прах поверглись пред лицом дружин,

И их борьба всех трепетом объяла,

И вторил их стенаньям глас теснин.

Душа в потомке Хама замирала,

Давил Саулов сын его гортань;

Едва короткий меч еще держала

Страдальцова мертвеющая длань;

Погиб воитель, – нет ему спасенья,

Но и еврей не выдет вновь на брань:

Хус в судоргах последнего мученья

Скрежещет и десницу свободил,

И, уж почти лишенный ощущенья,

Герою в сердце жадный нож вонзил;

Персты героя сжались, древенея,

Он, умирая, Хуса задушил.

Что ж? не могли, дивясь и цепенея,

Отъять от выи князя своего

Хамиты руку мощного еврея

И вместе с нею труп сожгли его.

Певцы же долго в песнях воскрешали

Весь ужас состязания того.

Саул, исполнен яростной печали,

Своих сынов падение узрел,

Узрел, как рати колебаться стали,

Затрепетал и молвил: «Здесь предел,

Здесь положен конец моей державы!»

Копье подъял и к смерти полетел.

Когда ж густеть стал мрак седой дубравы

И блеск последний на скалах погас,

Тогда и властелина бой кровавый

Пожал, – он срезан был, как зрелый клас...

...Давид же в Секелаге в оно время

Друзьям корысти бранные делил.

Заря златила скал высоких темя,

Но был еще под кровом ночи бор;

Лежало на душе Давида бремя

Тяжелых дум; с твердыни скорбный взор

Он по пути, одеянному тьмою,

Стремил за цепь седых восточных гор.

«Я ими разделен с землей родною!

Что с нею сбудется?» – печальный рек

И вдруг пришельца видит пред собою:^[50]

Обрызган кровью, смутный человек,

Перст на главе, раздранно одеянье,

Он быстрый вопль из уст рабов извлек.

Свирепый странник пал, храня молчанье,

К ногам Давида; но Давид сказал:

«Кто ты? Откуда? Что твое желанье?»

– «С побоища евреев я бежал,

С Гельвуйских гор, костьми их убеленных».

Так витязю пришелец отвечал,

И среди сонма воинов смятенных

При сем глаголе роковом возник,

Свидетельство сердец их сокрушенных,

Терзающий и слух и душу крик;

Властитель вспрянул и всплеснул руками

И ризою завесил бледный лик.

Потом вещал дрожащими устами:

«Поведай все нам!» И пришлец гласит:

«Саула рать истреблена врагами,

Ионафан погибнул, царь убит».

– «Ты сам ли зрел Саулово паденье?» —

Удерживая душу, рек Давид.

И муж восстал и начал извещенье:

«Был вечер; нас враги подъялись гнать —

Вдруг я увидел грозное волненье:

На холм единый стала напирать,

Подъемля вой убийственный и дикий,

Анхусова избраннейшая рать.

Их неумолчные послыша крики,

Упорство яростного боя зря,

Я молвил: «Осажден там муж великий;

Не всуе столь неистовая пря!»

И от бегущей я отстал дружины,

Притек на холм и узнаю – царя.

Он, уязвленный, близок был кончины.

Пред ним лежал пронзенный в грудь еврей;

А под холмом, как ярый рев пучины,

Как бешенство бунтующих зыбей,

Так необрезанных полки кипели,

Так рвались на Сауловых друзей.

Уж их последние ряды редели;

Я слышал, царь болезненно вопил:

«Злодеям в руки впасть живому мне ли?»

Взглянул на тело: «Старец Фалиил,

Полвека ты мне верен был и боле;

Но наконец и ты мне изменил!

Не покорился срамной ты неволе,

Освободил тебя твой бодрый меч:

Почто ж меня покинул в страшной доле?

И жизни не хотел моей пресечь?»

Он простонал и покивал главою,

И замерла в устах страдальца речь.

Но вот он тень увидел за собою,

И вспять озрелся, и меня позвал

И молвил: «Лютою объят я тьмою;

Но дух во мне, страдать я не престал:

Убей меня!» Взглянул я: нет надежды,

Не встанет! – и вонзил в него кинжал.

Тогда навек его закрылись вежды.

Я ж царский съял венец с главы его,

И с трупа царские совлек одежды,

И с ними поспешил с холма того;

Всю ночь я шел, и се их повергает

Твой раб к ногам владыки своего!»

Давид, восплакав, ризу раздирает

И трепетный на странника глядит.

«Кто ты? Какого дому?» – вопрошает.

Но, не смутясь, убийца говорит:

«Родился я в Гавае возвышенной,

Отец же мой Эфар – амаликит».

– «Да истребится весь ваш род презренный!

Увы! Погибнул грозный царь Саул,

Рукою рабской, подлой умерщвленный!

Дух ада на тебя, злодей, дохнул:

Как ты подъять проклятую десницу

На божия избранника дерзнул?

Йоав! Каменьями побить убийцу!

Не будет кровь его вопить на нас:

Сам он осиротил свою вдовицу,

Сам чад своих лишил отца в тот час,

Когда изречь свирепое деянье

Его уста издали хульный глас!»

Весь углубленный в мертвое молчанье,

Один с своей великою душой,

Лелея безутешное страданье,

О падших три дня сетовал герой.

В четвертый мужи пред него предстали,

Посланники к нему земли родной.

Еще подавлен бременем печали,

Он им внимал в кругу своих друзей,

И старшины Иуды так вещали:

«Не мы ли кости от твоих костей?

Не мы ли плоть твоя? Давид, не ты ли

Хранил нас крепостью руки своей?

С тобою мы цветущи, крепки были,

Дрожал пред нами в бранях сопостат;

Мы без тебя лишились сил, уныли,

Пожрать нас без тебя враги спешат:

Ты данный нам от господа хранитель;

Приди, над братьями восцарствуй, брат!

Царю да будет град Хеврон в обитель;

Царя зовут Иуда и Фарес:

И вновь к нам обратится вседержитель,

И нас оставит ярый гнев небес;

Нам снова воссияют дни покоя,

Могущества, и славы, и чудес!»

Умолкли. Был туманен лик героя;

Как скорбный странник средь степей сухих,

Весь изнуренный лютым варом зноя,

Так он под гнетом тяжких дум своих

Изнемогал – и долго без ответа

С болезненной тоской взирал на них.

«Душа моя, – он молвил, – тьмой одета!

О боже! Мир исчезнул бы, когда б

Угас над ним твой взор, источник света:

А я что без тебя? – Я слеп и слаб

И кораблю подобен без кормила:

Тебя зовет, к тебе прибег твой раб!

От детства длань твоя меня хранила,

От детства мне светил твой дивный свет,

И мощь твоя бессильного крепила:

Моим моленьям, боже, дай ответ!» —

И рек жрецу: «Провидец вдохновенный,

В Хеврон за ними вниду ль или нет?»

Тогда склонил колена муж священный,

И просиял его могущий лик,

Молился он, эфудом облеченный, —

И се к нему господень дух приник.

«Да внидешь!» – так воскликнул прорицатель.

«Да внидешь!» – повторил евреев крик.

«Тебе я покоряюсь, мой создатель! —

Вещал, главу смиренную склоня,

Сынов Иуды новый обладатель. —

Но тяжкое взложил ты на меня».

И вот воздвигся, взял псалтирь златую

И рек друзьям, исполненный огня:

«Помянем падших в битву роковую.

Ужели предадим забвенью мы

Бойцов, погибших за страну родную?

Или вотще Гельвуйские холмы

Испили кровь моих владык святую?

Исторгну память их из бездны тьмы!»

К струнам склонился, глас подъял печальный,

И струны стон подъяли погребальный:

1 Столп возвысь над падшими сынами,^[51]

О Исраиль! – свят бессмертный прах.

Как же так увяли под мечами

Мужи силы на твоих холмах?

2 Не беседуй в Гефе о сраженных;

Пусть не внемлет плачу Аскалон:

Да не дмится дщерь иноплеменных,

Да не будет в радость ей твой стон!

3 Вы, холмы Гельвуи, пусть отныне

Не кропит вас дождь, ниже роса!

Уподобьтесь вы сухой пустыне;

Пусть вас позабудут небеса!

4 Обратитесь в поле слез и глада:

Пусть вовеки не созреет клас,

Пусть вовеки кисти винограда

В блеске солнца не горят на вас!

5 Ax! на ваших высотах могильных

(Не елеем, кровию облит)

Щит Саула, мощь и слава сильных,

Сыном Хама вдребезги разбит.

6 Меч царя был страшен чадам брани,

Пил врагов отчизны кровь и тук,

Собирал их души, вместо дани,

Лук Ионафана, грозный лук.

7 Царь Саул, Ионафан! прекрасны,

Благолепны были в жизни вы;

Восставали мощны и согласны:

Вместе положили ж и главы!

8 Были крепки вы, сыны Рахили,

Паче ярых чад полудня – львов;

Гордо вверх над тучами парили,

Легче вольных, радостных орлов!

9 Плачьте, плачьте, дщери Авраамли,

По Сауле, воеводе сил!

По Сауле сетовать не вам ли?

Вас он украшал, он вас хранил;

10 Разверзал вам щедрую десницу,

Облачал вас в злато и виссон;

Одевал в жемчуг и червленицу:

Воздвигайте по Сауле стон!

11 Столп возвысь над падшими сынами,

О Исраиль! свят бессмертный прах.

Как же так увяли под мечами

Мужи силы на твоих холмах?

12 Все! – и ты, Ионафан! ужели?

Брат души моей, Ионафан!

Стрелы Хама мимо не летели:

[Не избег и ты смертельных ран!]

13 Слез душа моя, о брат мой, жаждет;

По тебе скорбит душа моя,

По тебе болезнует и страждет:

Одинок отныне в мире я.

14 Любит друга дева молодая,

Драгоценна юноше жена:

Но к тебе любовь моя святая

Паче их любви была сильна.

15 Столп возвысь над падшими сынами,

О Исраиль! свят бессмертный прах;

Как же так увяли под мечами

Мужи силы на твоих холмах?

О власть святая вдохновенных песен,

Неодолимая! сколь ты сильна!

Наш скорбный, бедный мир как мал и тесен!

Но ты, отваги радостной полна,

Дохнешь, расширишь вдруг его пределы

И новый мир пробудишь ото сна;

Летишь и сеешь громовые стрелы

И растопляешь твердые сердца —

Сердца людей бесчувственны, дебелы;

Но глас могущий вещего певца

В них жизнь вольет – и, будто воск, растают

Пред дивным пламенем его лица!..

...И пировал, князьями окруженный,

В Хевроне светлом царь вифлеемит:

Он мир торжествовал благословенный.

Но что? Какое облако мрачит

Его чело? Почто главу на руку

Склонил он и, задумчивый, молчит?

Какую ощутил тоску и муку,

Какое горе в сей блаженный час?

Воспомнил ли с любезным с кем разлуку,

Чей светоч жизни до поры погас? —

Средь гласов торжества того святого

Не слышится Ионафанов глас!

Далеко время торжества иного,

Когда, свой первый подвиг совершив,

Он близ него, счастливого, младого,

Его одной любовью был счастлив!

Давид главу подъял и вопрошает:^[52]

«Остался ль кто из внуков царских жив?»

И Сива, раб Саулов, отвечает,

Пред властелем повергшись в прах челом:

«С Махиром Лодеварским обитает

Младенец; но он немощен и хром;

Спасен рабыней сын Ионафана,

Когда враги сожгли Саулов дом!»

Что средь унылого, степного стана

В земле бесплодных и сухих песков

Была для странников-евреев манна,

То для Давида сладость оных слов;

К Махиру он послал нетерпеливый

Привет благой и множество даров:

Младенец приведен рукою Сивы.

«Твое все, чем родитель твой владел,

И все Сауловы стада и нивы,

И всех погибших братиев удел;

И от моей трапезы да вкушаешь!

И не страшись, но весел будь и смел!

А ты, слуга Саула, да питаешь

Потомка господина своего,

Да пестуешь его и сберегаешь!

Ты и весь дом твой – вы рабы его.

И вы, друзья, младенца возлюбите

За кровь мою, за сына моего,

Его вы вознесите и почтите», —

Так царь поведал, и младенца вид

Стал радостен: в Давидовой защите

Ни бед не знал страдалец, ни обид,

И чадо сирое потомка Киса

С детьми своими возрастил Давид.

И он послал и к старцам Иависа,^[53]

Которые, отринув низкий страх,

Под сенью схоронили кипариса

Ионафанов и Саулов прах,

И рек им: «Вас благословляю, други!

Вы мужи силы в мыслях и делах.

Вы верные и праведные слуги

Саулу, властелину своему;

Его почтили память и заслуги

И оказали милость вы ему:

И окажу и я вам все благое,

И вы любезны сердцу моему!»

Так царь Давид в блаженстве и покое

И в славе правил областью своей.

В то время провидение святое

Среди роскошных пастбищ и полей,

В тени наследственного вертограда

Беспечный в песнях возносил еврей.

И родились царю в Хевроне чада:

Над праведным царем господен щит;

Давид всего Исраиля ограда;

Амон страшится, филистим дрожит,

Душа Эдома трепетом объята —

И царь уже себе врагов не зрит:

От брега моря до брегов Евфрата

И до Ливанских дерзновенных гор

Нигде уже не видит сопостата

Потомков Авраама смелый взор;

Ни Геф не вышлет рати, ни пустыня,

И умер и в отечестве раздор.

Блажен Исраиль, божия святыня, —

Но царь смирился благостной душой;

Ему чужда строптивая гордыня.

«Бог, – он гласит, – покров и пестун мой;

Он, всемогущий, он моя твердыня!»

И господу воспел псалом святой:

Господь мой бог – мое спасенье;^[54]

Он вместо стен мне и забрал,

Мой спас, заступник и храненье!

Меня противник лютый гнал:

Но к богу я воздвиг моленье, —

Он от врагов меня изъял;

Уж мне отверзся ров могильный,

Но в гроб мне не дал пасть всесильный!

Как шумных, бурных вод потоки,

Так беззакония текли;

Мне сеть расставил муж жестокий,

Злодеи: «Гибни!» – мне рекли;

Я был оставлен, одинокий,

Меня совсюду обошли;

Как жадные ловцы, печали,

Меня страдания обстали.

Взглянул – исчезнула дорога,

Клокочет бездна предо мной:

Тогда призвал я в скорби бога,

Вознесся вопль стенящий мой;

Приник от своего чертога,

Подвигся робкою мольбой

Господь, мой пестун, мой спаситель,

На землю сходит вседержитель:

И возмутилася вдруг, и трепещет она,

И подвиглися гор основанья;

Вселенна боязни полна,

Полна ожиданья.

Господь и праведен и строг,

Прогневался на грешных бог!

Восходит дым от яростного гнева,

Возжглися угли от его лица:

Пожрет, как ветвь сухого древа,

Кичливых пламень уст творца!

И небеса склонил неизбежимый,

Сошел, и под его ногами нощь и страх;

Он полетел: летит на ветровых крылах,

Его несут, как буря, херувимы.

Тьму сгустил себе в шатер,

Темноту избрал в обитель;

В тучах мчится вседержитель,

В блесках дивный хор простер.

От лучей и от блистанья

Тают мрак и облака,

В мраке звезды и сиянье

Сеет божия рука.

И возгремел господь с пылающей лазури,

Всевышний глас издал,

И стрелы, молний дождь послал,

Объяли грешных огненные бури,

Нечестия строптивых чад

Погнал, сожег палящий град.

Бледнеет ад: он свет увидел звездный,

Разоблачились те таинственные бездны,

Из них же льется ток морских, безмерных вод,

И тверди пошатнулся свод,

И основания вселенны,

Десницей бога потрясенны,

Смущенны духом уст его,

Явились взору откровенны!

Хвалю и славлю бога моего:

Могущий с высоты небесной

Ко мне склонился помощью чудесной;

Господь мой бог, мой властелин

Изъял меня из яростных пучин.

Он от врагов меня неистовых избавил;

Я погибал, я звал, рыдая и стеня,

Одолевали грозные меня,

На широту меня защитник мой поставил.

Бренный, я не заслужил,

Чадо праха и бессилья,

Благ щедрот твоих обилья,

Боже дивный, боже Сил!

«С мужем правды прав пребудешь,

С мужем лжи меня забудешь» —

Так мне сам поведал ты.

Ты мне не дал пасть, святый!

Так! Богом я спасусь от преисподни

И стогны сокрушу, им укреплен,

Надежны, верны все пути господни,

И чист глагол господень, – и блажен,

Кто верит в мощь и слово пресвятого:

Господь наш бог, и бога нет иного.

Он научил мою десницу брани,

Он силою меня препоясал,

И ноги легкие, как ноги лани,

Он утвердил на вечной тверди скал.

Как медный лук, Давида мышцы стали, —

И се, дрожа, злодеи побежали.

Прославьте бога, струны вы и песни,

Господь мне дал хребет врагов моих —

Я их погнал, – не утомлялись плесни

Доколе не настиг, карая, их,

Доколе гордых не было и следа

И не пожрала их моя победа!

Спаситель не внимал, когда взывали,

Вопили к богу – и ответа нет!

Я свеял, стер их, как письмо с скрыжали,

Как память прошлых, позабытых лет.

Как прах пустыни, ветром разносимый,

Всех смял их под меня неотразимый!

Бессмертный возвеличил и прославил,

Он в мощь меня и радость облачил,

Языкам во главу меня поставил

И в князя и вождя еврейских сил.

И люди (их имен не знал я даже)

Прибегли к моему щиту и страже.

Владыки слову моему покорны,

Мне поклоняются племен отцы,

Крамольники познали срам позорный,

И оскудели в замыслах льстецы.

О боже! сколь твои дары велики;

Да вознесут тебя псалмы и лики!

Жив мой господь, мой бог, мой избавитель,

Из рода в поздний род благословен:

Им сокрушен могущий мой гонитель,

Им алчущий души моей сражен;

В услышанье народов всей вселенной

Я воспою тебя, благословенный!

Креплюсь и процвету, тобой хранимый.

Неизреченным светом озаря

И благодатию непостижимой,

Ты из рабов избрал меня в царя,

И чад моих покров ты и спаситель:

Жив мой господь, мой бог, мой избавитель!

ЭПИЛОГ

Так возносил Давид, восторженный душой,

Хвалебный, звучный глас, мой боже, пред тобоч!

А я – я ныне что? – Тобою укрепленный,

Благий! я совершил мой подвиг дерзновенный,

Он кончен; но еще недоумею я,

Но зыблется еще в сомненьях мысль моя;

Взгляну ли на мой труд, столь тягостный и смелый,

Сравню ли с ним моих бессильных дум пределы,

И скудость данных мне животворящих снов,

И бремя на меня наложенных оков, —

Тогда вещаю я в душе моей: «Ужели

Я, слабый, я достиг незримой, дальней цели?»

Так боязливый муж, преследуем врагом,

Чрез бездну прядает, отчаяньем влеком,

И стал, и весь дрожит, и бездну взором мерит,

И шепчет: «Здесь я, здесь!» – и все еще не верит.

Нет, нет! мой господи, мой боже, боже Сил!

Единый ты меня, слепого, озарил,

Единый, дивный, ты мне был путеводитель:

Тебе единому хвала, о вседержитель!

И что я? сын грехов. Но с тайной высоты,

Всесильный, вечный бог, ко мне склонился ты.

Не ты ли мне явил источник вдохновений

В священном свитке тех бессмертных песнопений,

Которые поет народов мира слух,

В которых излиял твой чудотворный дух

В стране Исраиля, в младенческие веки

Златые, полные глаголов жизни реки?

Душою к ним стремлюсь; так жаждущий олень,

Послыша говор вод в степи в палящий день,

Преклонит чуткий слух, встрепещет, встрепенется

И к хладному ручью, как буря, понесется.

Нет, пламень не земной горит в святых певцах;

Живет господень дух в могущих их струнах;

Не отцветет вовек сионских песней младость:

В них ужас и восторг, и сила в них и сладость.

Отверзет ли уста провидец зол, пророк, – ^[55]

Всесокрушающий, дымящийся поток,

Он проповедует вселенной гнев владыки,

Смывает грешные с лица земли языки,

Клокочет и гремит ревущий водопад,

Восходит в небеса и раскрывает ад —

И ад исполнился и хохота и стона;

Тебя приветствуют, властитель Вавилона.

«Могущий, ты ль сошел в жилище темноты?

И ты, как мы, пленен, сравнился с нами ты!

Зловоние и смрад постелят под тобою,

Тебя покроет червь. Поведай, чьей рукою,

Денница светлая, ты сорван был с небес?

Поведай, как ты пал, как с тверди ты исчез?

«Подобен вышнему престол над тьмою звездной

Поставлю» – ты ль вещал? – и поглотился бездной!» —

Так страшному в царях со скрежетом рекли,

Подъемлясь из гробов, мучители земли.

Но что? глагол суда рыданья заменили:

От Рамы слышен вопль; то стон и плач Рахили;

«Нет, нет их! – вопиет. – Я всех их лишена!»

И не утешится над чадами она.

Сколь беспредельна скорбь твоя, Иеремия!

Кровавы слезы те священные, драгие,

Те слезы горькие, роса твоих очей,

Которые струишь по родине своей!

Господню ангелу подобен, стражу рая,

Сверкающий мечом над грешником Исая, —

Но с кем тебя сравню? мед льют твои уста

И вместе смерть – и кто, как ты, рыдал когда?

А разве тот отец, тот праведник злосчастный,

Который под топор закона беспристрастный,

Сам умирающий, растерзан, но суров,

Обоих осудил души своей сынов.

На вещий глас сердца снедающей печали

Страданья и мои проснулись и восстали:

Меня господь мой бог во гневе помянул,

Каратель на меня иссыпал весь свой тул,

Тул ярости своей, стрел смертоносных полный.

О грозный! надо мной прошли твои все волны, —

И руку, господи, благословлю твою:

Испив вино греха, из чаши скорби пью.

Но ты ли примирен? Каким вещаньям внемлю?

И кто чудесный сей? почто сошел на землю?

Так, узнаю! – Давид с превыспренних светил

В волнуемую грудь мне мир и веру влил.

Когда он возгремит, его златые струны

Сжигают, как огонь, сверкают, как перуны.

Но слаще меда мне в унылый, темный час

Смиренный, тихий вздох, души Давида глас.

Все, все он испытал: паденье, покаянье,

Разлуку и любовь, и радость и страданье,

Наказан господом и вновь утешен им,

Он пел, и ликовал, и плакал пред благим.

К его глаголам я язык мой приучаю, —

«Почто прискорбна ты? – и я, как он, вещаю, —

И почему меня мутишь, душа моя?

На бога уповай: его прославлю я.

Неизреченный! ты мой щит, мое спасенье,

О боже! сколь твое возлюблено селенье!

В селении твоем в день зол меня покрыл

Не ты ли сению твоих незримых крыл?»

   1826-1829

ЗОРОВАВЕЛЬ

I ЧАСТЬ

Над войском русского царя

В стенах Тавриза покоренных

Бледнеет поздняя заря;

На минаретах позлащенных,

Дрожа, последний луч сверкнул;

Умолк вечерней пушки гул,

Умолк протяжный глас имана,

Зовущий верных чад Курана

Окончить знойный день мольбой.

Но в сизом дыме калиана,^[56]

Безмолвной окружен толпой,

Сидит рассказчик под стеной

Полуразрушенного хана ^[57]

И говорит: «Да даст Аллах^[58]

Устам моим благословенье!

Да будет речь моя светла

И стройно слов моих теченье!

О чем же возвещу, друзья?

Нет, Рустма, Зама, Феридуна^[59]

Не славлю: слаб, бессилен я;

Их славить нужны блеск перуна,

Морей обилье, глас громов. ..

А все ж мое повествованье

Прольется по земле отцов:

Пред вами повторю сказанье

Заката хладного сынов

О Даре, прежних дней светиле,^[60]

И юных трех его рабах.

В хранимой ангелом могиле

Да спит их безмятежный прах!

Над миром воцарился Дара:

Он тень руки своей благой

Простер над широтой земной, —

И Милосердие и Кара,

Его крылатые рабы,

Стоят пред ним и ждут глагола,

Да сотворят его судьбы;

И се – едва кивнет с престола

Челом могущим пади-ша,^[61]

Летят быстрей, чем блеск зарницы,

И по делам из их десницы

Приемлет всякая душа,

Безмолвной полная боязни,

То воздаяния, то казни.

Был пир в дому царя царей,

И в дом его благословенный

Толпа сатрапов и вождей

Стеклась со всех концов вселенной.

С пределов Синдовых пришли:^[62]

Там Митры колыбель святая;^[63]

Оттоле по лицу земли,

Потоки света изливая,

Он шествует по небесам

И раздирает ткань тумана

И принимает от Ирана

Благоуханный фимиам.

И с фараоновой могилы,

Где, жизнь Месрема, тучный Нил^[64]

Меж пирамидами почил,

Явились в Сузу мужи силы.

Явился и ливийский вождь:

Там по годам не капнет дождь,

Но страшны там иные тучи,

Но в бурю океан сыпучий

Кружится, катит страх и смерть

И тьмит песка волнами твердь; ^[65]

Там слепы умственные очи,

И, духом дремля, человек

Без дум начнет и кончит век,

И в черный кров угрюмой ночи

Не Ариманали рука^[66]

И образ смертных облекла?

Примчался парфский воевода,

Носящий за плечами лук;

Из Балка, жительства наук,

Предстали пастыри народа:

С полудня, севера, восхода,

Из Скифии, страны снегов,

С утесов Фракии холодной,

Из Сард, из Сирии безводной,

С Эллинских тучных островов,

Из Лидии, из дому Креза...

На памятный вовеки пир

Мужей, держащих в длани мир,

Созвала царская трапеза.

И два дня верных слуг своих,

Князей войны, князей совета,

Честит властитель Царства света.

На третий, уклонясь от них,

Встает, идет в свою ложницу,

Сложил венец и багряницу

И, мощной утомлен душой,

На одр простерся на покой.

Ложницу Дары ночь одела

И днем прохладной темнотой;

И трое страж царева тела,

Да не проникнет тайный враг,

Хранят его священный праг.

И кто же юные герои?

Родились где? их первый шаг

На поле славы и отваг

Какие увенчали бои?

Что с виду старший из троих,

Румяный, полный и высокий,

Власами русый, светлоокий,

Покинул там богов своих,

Где отразились башни Смирны

В зерцале Средиземных вод,

Гостей сзывает торг всемирный

И в неге ослабел народ.

В садах Ионии цветущих

От братьев и отцов могущих

Наследье греков-лишь язык.

Роскошствуют в златой неволе

Под грозным скипетром владык,

Сидящих на святом престоле,

Который основал Джемшид,^[67]

С которого, гроза гордыне,

Великий сын Густаспа ныне^[68]

Хранит бессильных от обид.

Так! упоительной отравы,

Опасной сладости полна

Младого витязя страна;

Но бодрого любимца славы

Отторгла от зараз война.

Его товарищ ниже: жилы,

И грудь, и мышцы кажут в нем

Избыток нерастленной силы;

Он важен и суров лицом,

Владеет легкостию барса;

Как смоль, черна густая бровь;

Питомца гор, прямого парса

В нем неподмешанная кровь.

Отцы и братия героя

Мечтают об одних боях;

Им в неприступных их скалах

Ловитва тень и образ боя.

Им любо с дикого коня

(Конь весь из ветра и огня,

И шумный бег быстрее бури),

Пуская меткую стрелу

За тучи прямо в грудь орлу,

Орла сразить среди лазури.

Сверкнет ли в солнечных лучах

Их легкий дротик – хладный страх

Объемлет серн роговетвистых:

Кидаются с стремнин кремнистых,

Летят – исчезли в облаках.

Их грозного копья в лесах

Трепещут яростные тигры.

Все в них отвага; даже игры

И в лоне мирной тишины

Являют парсу вид войны;

И тот же конь, участник в битве,

Участник в дерзкой их ловитве,

И тут участник: то на нем,

То вдруг под ним, в весельи диком,

Несутся друг за другом с гиком,

Несутся и тупым копьем

Чалму сбивают с непроворных.

Не сходны камни парсов горных

С холмами Греции златой.

И оба стража меж собой,

Эллады сын красноязычный

И парс, едва ли не немой,

Душой и образом различны.

Но третий, младший их клеврет,

Как дева нежный, ростом малый;

Его уста, как роза, алы,

Цветов царица, райский цвет,

Которым до земли одет

Эдема Тузского шиповник,

К которому летит любовник,

Весенний страстный соловей^[69]