Текст книги "Поэмы. Драмы"

Автор книги: Вильгельм Кюхельбекер

сообщить о нарушении

Текущая страница: 3 (всего у книги 33 страниц)

Исполнило слепое буйство всех.

Но Фуд, вперяя в Голиафа взоры,

Шепнул Анхусу: «Светлый властелин!

В чужбине без довольства, без опоры

Мы гибнем меж утесов и стремнин;

Намокли нашей кровью дол и горы, —

Да прекратит войну удар один! —

Пусть Голиаф, оружьем покровенный,

Блестящий в злате солнечных лучей,

Сойдет во стан Саулов устрашенный

И так речет: «Найдется ли еврей,

Найдется ли меж вами дерзновенный

Изведать тяготу десницы сей?

Померимся! – и, если одолеет,

Покорствуя велению судьбы,

Никто противустать вам не посмеет,

И будем вам всегдашние рабы;

Но если предо мной не уцелеет,

Да будете рабами Хаму вы!»

Оставят ли наш вызов без ответа —

Мы победили: тот уж поражен,

Чья кровь огнем отваги не согрета,

Кто может быть угрозой устрашен;

Впадут ли в сети нашего навета —

Уже заране, мыслю, бой решен!»...

...Доселе я, могущие терцины!^[26]

На ваших звучных прилетел крылах.

Разнообразно-быстрые картины

Живописалися в моих очах:

В мечтах я почерпал цельбу кручины,

Веселье даже обретал в мечтах.

Не погасай во мне до совершенья,

Небесный, чистый пламень вдохновенья!

Пусть моего земного бытия

Оставлю некий памятник в грядущем!

Пусть оживу в потомстве дальнем я.

Восстав от гроба, в образе цветущем!

Всплыви, не погружайся, песнь моя,

В потоке том, без устали текущем,

Которого огромный, вечный шум

Глотает отзыв дел, и слов, и дум.

Тогда, сойдя к брегам реки молчанья,

К тебе приближусь робко, дивный Тасс!

Услышу мудрые твои вещанья,

Услышу твой сладчайший меда глас.

На тех брегах, исполнен трепетанья,

Поэты всех веков, увижу вас,

Сыны разноязычных поколений,

Но всех вас обессмертил тот же Гений!

На локоть опершись, среди цветов,

Не угрожаемых зимою хладной,

Гомер, священный праотец певцов,

Улыбкой озаряяся отрадной,

На сладость Ариостовых стихов

Склоняет слух внимательный и жадный;

Близ них стоит величествен, один,

Прославивший Каялу славянин.^[27]

Но Дант и Байрон, чада грозной славы,

Под сумрачным навесом древ густых

Обители безмолвия – дубравы

Беседуют о горестях земных;

Мечтою шествуют вослед отравы,

Отравы, изливающей в живых

Весь холод тления, весь ужас гроба;

Главу склоняют, – умолкают оба.

Среди роскошных вас узрю равнин,

Вас, чистые и сходные светила,

Софокл, Вергилий, Еврипид, Расин!

Но близ Аристофана, близ Эсхила

Предстанет мне чудесный исполин:

Тебе подобен он, певец Ахилла!

Едва ли не достиг той высоты,

Которой обладал единый ты.^[28]

Подъемля взор с поэта на поэта,

Влекомый душу высказать мою,

Сиянием их сладостного света

И взор и душу жадно упою.

Но Тасса тень, в тончайший блеск одета,

Меня усмотрит нового в раю;

Ко мне направит шаг свой бестелесный.

«Кто ты?» – речет с улыбкою небесной.

Уведает и кроткою рукой

Введет, введет меня в их круг священный,

Их окружусь блаженною толпой,

Восторгом непостижным упоенной,

И о певцах земли моей родной,

О вас, певцы отчизны незабвенной,

Услыша их приветливый вопрос, —

И там, и между ними буду росс! —

О Грибоедове скажу Мольеру,

И Байрону о Пушкине реку;

Поэт, воспевший в провиденье веру,

Воспевший сердца страстного тоску,

Жуковский! к барду, твоему примеру,

Любимцу твоему,^[29] я притеку

И назову тебя... и тень святая

Былые звуки вспомнит среди рая.

IV

КНИГА «УПОВАНИЯ»

Златое лето быстро протекло;

Провеяло над желтыми лесами

Холодной, влажной осени крыло;

Покрылась твердь густыми облаками;

Гусей станицу к югу повлекло:

С ружьем охотник бродит над холмами.

Дряхлеет мраком покровенный год:

Борей, исторгшись из глухой пещеры,

Браздит прозрачную равнину вод;

Пал на поля туман тяжелый, серый,

Зимы жестокой недалек приход:

Но близок день Любви, Надежды, Веры.

Святые сестры, дивная семья!

Небесная Премудрость вас родила:

Вас, чистые, вас призываю я!

Пусть надо мной почиет ваша сила,

Пусть озарится вами жизнь моя!

Вы будете души моей светила:

Когда неизреченная тоска

На стонущее сердце мне наляжет,

Когда иссякнет слез моих река,

Когда болезнь мое дыханье свяжет, —

Надежда! кроткая твоя рука

Мне вдруг безоблачную даль укажет.

И вслед за нею тихая Любовь:

Уже спокоился мятеж сердечный,

Спокоилась неистовая кровь;

В ее ногах я сплю, дитя беспечный;

Всех тех, кого любил я, вижу вновь,

Мне возвратил их всех отец мой вечный.

Явилась Вера радостным очам,

Уста раскрыла вестница господня, —

Склоняю слух к ее златым устам.

Нет! создан я не только для сего дня;

Подъемлю взоры смело к небесам;

Редеет тьма, замолкла преисподня.

С таинственной, надзвездной высоты,

Где созерцаешь образ всеблагого,

По их следам да притечешь и ты,

София! в область сумрака земного;

И пусть мои все мысли, все мечты

Проникнет ток сияния святого!

Возьму псалтирь я, вдохновен тобой,

Тобой единою руководимый;

Над тлением, и скорбию, и тьмой,

Как лебедь, блеском солнечным златимый,

Так воспарю и глас воздвигну мой,

В безбрежном море радости носимый.

Несозданным сияет светом ключ,

Которым ангелов поишь небесных.

Из-за печальных и ненастных туч,

В глухую ночь пределов мира тесных

Простри ко мне хотя последний луч,

Последний луч твоих лучей чудесных:

Да обличу кичливых слепоту,

Да мощь поведаю души смиренной;

Да воспою достойно битву ту,

В которой пал, Давидом пораженный,

Пал и покрыл всю поля широту

Живого бога хульник дерзновенный!

Но прежде успокою слух и взор:

Исчезни блеск и звон войны кровавой,

И ты сокройся, витязей собор,

Воспитанных и воспоенных славой!

Взошел я на вершину злачных гор,

Вступил в беседу с шепчущей дубравой;

Брожу вослед сребристого ручья,

Журчащего средь камышей шумливых;

В твоей тени возлягу, древ семья,

Приют прохладный пастырей счастливых! —

Светает день... Кого же вижу я?

Кто юный пестун оных стад игривых?

Он на скале высокой воссидит,

Ее же вожделенными лучами

Воскресшее светило дня златит;

Дыханье утра тешится власами,

Глава подъята, лик его горит,

И по струнам он бегает перстами:

«Благослови, душа моя!^[30]

Воспой создателя вселенной;

Владыку мира славлю я:

Велик, велик неизреченный!

В сиянье славы бог одет;

Воздушною повитый бездной,

Как в ризу, облаченный в свет,

Он рек безмерной тверди звездной —

И се раскинулась в шатер!

Грядет: из выспренних селений

На крыльях ветра ход простер,

И тучи – ног его ступени,

Рабы его – полки духов;

Его слуга – крылатый пламень:

Велит – и на лице лугов

Струит потоки твердый камень;

Велит – и, восстонав, назад

Стремятся трепетные воды;

Велит – и вздрогнет бледный ад,

И двигнутся столпы природы!

О боже! Землю создал ты,

И не разрушится твердыня;

И ты ж послал от высоты

Шумящий дождь – и пьет пустыня:

Онагры ждали в тяжкий день,

Послышали – бегут с утеса;

Примчался пес, притек елень,

Волк жаждой привлечен из леса, —

Всех утоляет щедрый бог.

На крутизне ж витают птицы,

Смеется вихрям их чертог;

Средь скал поют восход денницы.

Господь траву дает стадам.

Он землю всю питает с неба;

Растит вино на радость нам,

Растит златые класы хлеба;

Пшеница сердце подкрепит,

Багрец блестящий лозной влаги,

Сверкая, взоры веселит,

В душах возжжет огонь отваги.

Не ты ли, боже! насадил,

Вспоил дождем, питал туманом,

Грел теплотой благих светил,

Воздвигнул кедры над Ливаном?

Их ветви клонятся от гнезд:

В них шум и свист и щекот слышен;

Но дом орла в соседстве звезд

Над всех жилищами возвышен.

Обитель серны высота;

Под камнем дремлет заяц скорый;

Не жизнь ли полнит все места,

Поля, холмы, долины, горы?

Всем основал всевышний грань,

Связует все предел священный,

И не воздвигнутся на брань,

Не истребят красы вселенной.

Быть мерою времен луну

Творец повесил средь эфира;

Возводит солнце в вышину,

Не солнце ли зеница мира?

Оно познало свой восток,

Познало бега и покоя

Положенный из века срок

И в час свой гасит пламень зноя.

Господь подернет небо тьмой:

Тогда наступит время нощи

И звери выступят толпой

Из тишины дремучей рощи.

Но что? подобный грому рев!

Свирепым ошиба размахом

Разит бока крутые лев:

Все кроются, объяты страхом.

Встает обильной гривы влас,

Горящий взгляд во тьме сверкает;

Он к господу подъемлет глас:

Его утробу глад терзает.

Проснется вновь веселый день,

И сонм отступит кровожадный;

Подастся вспять в лесную тень,

Возляжет в темноте прохладной.

С одра воздвигся человек

И бодро, радостно и смело

На деланье свое потек,

До вечера исшел на дело.

Сколь все велико, боже Сил,

Все сотворенное тобою.

Ты все премудро совершил

Могучей, щедрою рукою.

Созданий тьма за родом род

Здесь, на лице пространной суши;

Но и в обширном поле вод

Живут бесчисленные души.

Сонм кораблей в волнах бежит;

В сиянии полудня блещет

Ругающийся морю кит

И столп воды до облак мещет.

Всех ты хранишь, властитель всех,

Все от тебя приемлют дани:

Отваги, здравья, яств, утех

Твои их исполняют длани.

От них ты отвратишь ли лик —

Они трепещут, жертвы страха.

Незапный трепет их проник;

Речешь – исчезли, нет и праха...

Пошлешь ли духа твоего?

Он распрострет над бездной крилы,

Под дивным веяньем его

Вселенна встанет из могилы.

К хребтам ли прикоснешься гор —

И воздымились во мгновенье!

На мир ли бросишь гневный взор —

Колеблет мир твое воззренье!

Возвеселится о делах

Своей десницы благ податель:

Он славится во всех веках,

Да хвалится вовек создатель!

Пока не пала жизнь моя,

Пока дышу и существую,

Пою господню милость я,

Горе подъемлю песнь святую!

О, да преклонит кроткий слух

Всевышний на мой глас смиренный!

В груди моей взыграет дух,

Святым восторгом упоенный!

А вы исчезните с земли,

Толпы хулителей строптивых!

Чтобы, как не были, прошли

Дела и память нечестивых!

Благослови, душа моя!

Благослови творца вселенной!

Владыку мира славлю я:

Велик, велик неизреченный!»

Так пел Давид всевышнего дела,

Так возносил к благому глас хвалений:

Так жизнь Давида, как ручей светла,

Текущий вдаль из-под древесной сени,

В драгой отчизне, мирная, текла

Средь сладостных о стаде попечении.

Но катится свирепый гром войны:

Уже под ним стонает Иудея;

В Сокхофе варвары ополчены,

В юдоли Телевинфа рать еврея.

Исшли на брань из лона тишины

Старейшие три сына Иессея.

Однажды созданный Воозом кров

Был озарен вечерними лучами;

В огне златых и чермных облаков

Светило дня тонуло за горами)

Давид с покрытых сумраком лугов

За стадом шел нескорыми шагами,

И ждал Давида во вратах отец:

«Заутра в путь отыдешь без медленья;

Рабыням же предашь своих овец.

В сию годину скорбей и смятенья

Могу ли знать, что мне послал творец?

О чадах сердце жаждет извещенья!

В долину Телевинфа потеки:

Там узришь стан евреев укрепленный;

Там братья примут от твоей руки

Дар, среди нужд военных вожделенный!

Хлеб... десять их, и вретище муки,

И весть подашь им с родины священной»...

...Но что? не стая ль вольных лебедей

Воссела там под черными скалами?

Не снег ли вдруг от солнечных лучей

С вершин отторгся, пал и над долами

Раскинул скатерть белизны своей?

Или жена прилежными руками

Блестящий холст простерла по лугам?

Евреев стан, врагами утесненный,

Вдали предстал Давидовым очам:

Шаги удвоил путник ободренный,

Достигнул рати, стал и по шатрам

Душою долго бродит изумленной.

Потом он ношу стражу поручил,

А сам, о братьях всюду вопрошая,

В могущий полк Иуды поспешил;

С улыбкою вослед ему взирая,

Склоняются на копья мужи сил.

Обрел же вскоре юноша Самая.^[31]

Притек и доблестный Аминадав,

И Асаил явился без медленья,

И с ним Авесса, в длань иную сдав

О ратниках подручных попеченья;

Коснеет лишь суровый Элиав:

Он на противном крае ополченья.

И братьев обнял пастырь молодой

И вопросил о здравьи, о печали,

О радости их жизни боевой;

С весельем братья брата извещали

И речь простерли о стране родной, —

Но вдруг их крики дикие прервали!

С утеса, мнится, двигнулся утес:

С горы ступает Голиаф надменный;

Грядет, главу вздымает до небес,

Поножами голени покровенны;

Пять тысяч сикль его кольчуги вес,

В железо весь одет, но не отягченный.

Широкий щит висит с его плеча,

Огромный меч опоясует бедра;

Он стал, в броне блистая и звуча,

И, водрузив копье в земные недра,

Подобное орудию ткача,

Потряс пернатый шлем, как ветви кедра.

Младой оруженосец с ним притек,

И сам боец, противникам опасный;

Но Голиаф уста разверз и рек

(Смущает души глас его ужасный!):

«Меж вами есть ли смелый человек,

Найдется ли меж вами витязь красный.

Который бы померился со мной?

Почто исшли вы? мне вы возвестите!

Почто восстали шумною толпой?

Сражаться с филистимами хотите...

Не филистим ли вас зовет на бой?

Зову и жду вас и готов к защите:

К вам исхожу четыредесять дней,

И в день двукраты... исходить доколе?

Что медлите? Пусть доблестный еврей,

Боец, избранный по всеобщей воле,

Испытанный средь вражеских мечей,

Меня единый встретит в ратном поле!

И буде в битве превозможет он,

Пред вами мы преклонимся главами,

Признаем вашу власть и ваш закон,

И будем вам безмолвными рабами!

Но ваш ли витязь понесет урон —

Да властвуем, евреи, мы над вами!»

Умолк. Никто ему не отвечал;

Он покивал строптивою главою,

Подвигся вспять, но возопил со скал:

«Уничижен Исраиль в день сей мною!»

Но на чудовище Давид взирал

И воскипел могущею душою...

...«Врагу ли нет противника меж вами?» —

Отважный отрок робостным мужам

Вещал нетерпеливыми устами.

«Маное пал, Халев и Фагаил:

С последней битвы тягостная рана, —

Ответствует Давиду Асаил, —

Повергнула на одр Ионафана;

Привесть же к войску толпы новых сил

Царь возложил на храброго Масмана».

Давид Но вождь Иуды здесь и, слышу, здрав!

Асаил Хулы бесстрашный брат мой недостоин;

Саулова глагола ждет Йоав,

Готов, но в крепости своей спокоен.

Владычное ж вещание прияв,

Без трепета изыдет смелый воин.

В объятьях нежных сладостной рабы,

Из области Анхуса увлеченной,

Не помнит славы, позабыл борьбы

Авиезер, когда-то дерзновенный;

Сын Нира^[32] не избегнул бы судьбы,

Но цел, отказом царским сохраненный;

В Гавае защищает дом царев

Могущий витязь, доблестный Ванея;

Другие ж, на ужасного воззрев,

Отходят все, дрожа и цепенея;

Но сам ею ты слышал грозный рев,

Но сам ты видел страшный зрак злодея!»

– «Что сотворите мужу, – рек пришлец, —

Который варвара убить успеет?

И кто сей необрезанный боец,

Что поносить наш полк священный смеет?

Господь противник дерзостных сердец:

Пред богом ли надменный уцелеет?». ..

...С весельем внял Саул его словам,

«Стыдом не будем более теснимы! —

Вещал. – Пусть смелый муж предстанет нам!»

Желаньем зреть бесстрашного томимы,

Все ожидают мощного борца....

Какое ж их объяло изумленье,

Когда узрели образ пришлеца:

Склоненный взор, и кротость, и стыденье,

Румянец сладостный его лица

И нежных, шелковых власов волненье!

Но пребывают в мраке слепоты:

Из памяти вождей и властелина

Господь изгладил юноши черты.

Давид О Царь! не ужасайся исполина!

К нему твой раб изыдет...

Саул Детищ ты,

Избрала же не детища чужбина!

Давид Когда твой раб овец отцовских пас,

Медведица на стадо нападала;

Во тьме ночной подъемля грозный глас,

Лев прядал чрез ограды и забрала,

Но бог тогда был мой покров и спас,

В груди моей душа не унывала!

Вставал я, к зверю поспешал на брань,

Добычу исторгал ему из зева...

Противится? простру без страха длань,

Не убоюся яростного рева,

Давлю его, тесню его гортань

И череп сокрушу о корень древа.

Притек безумец из среды врагов,

На полк живого бога рек хуленье:

Но тот, который от свирепых львов

Не раз являл мне дивное спасенье,

Предаст мне гордость Хамовых сынов;

С Исраиля сниму я поношенье.

Стяжал твой раб медведицу и льва:

Строптивый будет, как от них единый!

Не он ли буйные подъял слова

На бога, пестуна моей судьбины?

В защите господа моя глава:

Погибнет нечестивый сын чужбины!

Еврейские безмолвные князья

К устам его склоняются главою;

Умолк и ждет. «Отважна речь твоя! —

Саул промолвил. – Но господь с тобою!

Иди! смиренный, преклоняюсь я

Пред волею всевышнего святою».

И повелел рабам, и принесли

Меч, медный шлем и медную кольчугу,

И юношу в оружье облекли. ..

...И не вступал Давид с князьями в речь:

Безмолвствуя, цветущий ратоборец

Съял бремя меди с необыкших плеч,

Блях хитростную связь, цепей и колец;

Вручил рабам и шлем, и щит, и меч

И снова пастырский взложил тоболец;

В него пять гладких камней погрузил,

Избранных им со тщаньем у потока,

И се почиет, полн надежд и сил;

И в тихом сердце не страшится рока.

Еще же мирный блеск ночных светил

Не померкал пред пламенем востока,

Не процвели зарей вершины скал,

Когда с одра, бестрепетный душою,

Боец для битвы роковой восстал

И господа усердною мольбою,

Молитвой сердца чистого взыскал;

Снабдил же пращу новой тетивою...

...Один, в темнице, узник безнадежный,

Воздвигся я и начал песнь сию,

Усладу сердца в горести безбрежной;

О радость! ныне оживлен пою:

Давида я поведал упованья,

И что ж? мои смягчилися страданья!

Кто скажет, где те струны мне обресть,

Которые б восторг мой прозвучали?

Ко мне ль домчалась от родимых весть?

Меж нами не пространство темной дали?

С Днепра их гласы долетят ко мне;

Летите, гласы! жду вас на Двине!

Бывало, с ужасом несутся думы

В суровую и мразную страну,

Несутся в край изгнания угрюмый.

«В пустыне буду вянуть и засну,

Исчезну, как мгновенный блеск зарницы,

Никто не посетит моей гробницы!» —

Так я вещал в убийственной тоске,

Вещал; но царь ко мне приник с престола:

Царево сердце в божией руке —

Уж тает от владычного глагола

Седая мгла моих печальных туч:

Сияет из-за них надежды луч!

Сияй, не погасай, о луч прекрасный!

Меня для жизни новой воззови,

Для жизни тихой, сладостной и ясной,

Для новой жизни мира и любви!

С младенчества я окружен был мраком;

Но счастья не хочу назвать призраком.

Пусть отлетит губитель сердца – страх!

Желаю верить в счастие земное:

Или оно не в радостных трудах,

В восторгах чистых, в дружбе и покое?

Есть счастье... рано ль? поздно ли? оно

И мне, быть может, будет же дано!

Не так ли после полудневной бури

Небес вечерних улыбнется свод?

Смеется лик безоблачной лазури,

Трепещет и блестит равнина вод,

Цветы подъемлются в юдоли злачной,

Сверкает на древах жемчуг прозрачный?

Но ты, о боже! слабого прости:

Сколь часто я под бременем страданья,

Не постигая твоего пути,

И унывал, и воздвигал стенанья,

И, трепетен, в тебе искал отца!

И ты, отец! ты миловал слепца!

Да помню же под игом испытаний,

Когда пошлешь и новые борьбы,

Да не забуду всех твоих даяний!

Благ, вечно благ закон твоей Судьбы.

О! просвети мои слепые вежды

Любви сияньем, Веры и Надежды!

V

КНИГА «ГОЛИАФ»

Сыны земли прикованы к мгновенью,

Для смертных темен и грядущий час;

Но ангелов таинственному зренью

Является сокрытое для нас:

Они свидетели времен рожденью,

Веков-младенцев слышат слабый глас;

Сидят, приемлют их из колыбели,

Качают и над спящими поют.

Событья под рукой духов созрели,

Судеб святую нить они прядут;

Всевышний возглаголил – полетели,

Вселенной, что предвидели, несут!

Спадет ли с человека в зев могилы

От праха взятый, временный покров? —

Тогда дремавшие проснутся силы,

Растает мгла тяжелых облаков,

Душа расширит радужные крилы

Над бездной лет, над почию миров.

И пленники глухих пещер геенны^[33]

Предвидят образ будущей судьбы,

Но образ их паденьем искаженный;

Вотще их знанье! буйные рабы

Подъемлют брань на промысл неизменный,

На грозный рок безумныя борьбы.

Есть в аде беспредельная пучина:

Стоит над нею недвижимый мрак,

Клокочут там огонь, смола и тина;

Туда повергся дерзостный Знак,

Туда поверглось племя исполина,

С лугов нечестия пожатый злак.

Пред шумным Голиафовым паденьем

Был слышен долгий, долгий, дикий вой

Над безобразным яростным волненьем,

Над пламенным лицом пучины той:

«Восплачь, тягчимый скорбью и мученьем

Знак! погибнет внук последний твой».

И се из бездн пылающего мрака

Воздвиглась богоборная глава

Огромного, ужасного Знака.

«До звезд вздымались мощные древа;

Но бытия их не найдут и знака,

Их след поглотит жадная трава;

Над кедром сверженным восстали трости,

Главой кивая, легкие, звучат.

Моих потомков крепостные кости

В глубоких, темных пропастях лежат.

Приидет час: из стран далеких гости,^[34]

Которых бледный воспитал Закат,

Изроют их; и что ж? полны сомненья,

Сраженные страшливой слепотой,

Бессильные, ничтожные творенья

На остовы воздвигнут взор тупой,

Пройдут и не признают поколенья

Сынов великих матери младой!^[35]

Гонитель чад моих, ты, рок свирепый,

Тебе ли покорюсь без бою я:

Не полночь ли? отдвигнуты заклепы;

Над миром, ад! простерлась тьма твоя;

Душа покинет страшные вертепы,

Изыдет из геенны тень моя».

Воспрянул – и пучина воскипела:

О дно упершись, подняли чело

Все узники плачевного предела;

Страшилище к исходу потекло, —

От стоп его геенна зазвенела,

Вослед завыло адово жерло.

Лежал, обремененный сном свинцовым,

Знака правнук, грозный филистим

(Он был румянцем покровен багровым,

Зловещим был видением томим);

С челом, объятым тьмой, с лицом суровым,

Исшлец из гроба, предок стал над ним.

«Дрожи, – вещал, – потомок злополучный!

Погибелен тебе грядущий день.

Заутра битв раздастся голос звучный. ..

О сын мой! душу в глухоту одень

Или падешь, подобно жертве тучной,

Падешь – и в ад твоя низыдет тень»...

...«Отец! – вещает Голиаф печальный. —

Знай, не изыду я до утра в бой;

Поныне слышу голос погребальный,

Которому я внял во тьме ночной:

Энак (не я ль его потомок дальний?)

Предстал мне, проклял день сей роковой».

– «О нас ли, смертных, в небе лучезарном,

О нас ли кто радеет в царстве тьмы?—^[36]

Фуд молвил по молчании коварном. —

Мой сын! творцы судьбины нашей – мы!

Что пользы в идоле неблагодарном?

Кого спасли дубравы, капища, холмы?

Мечтанья, сны, предчувствия ничтожны:

Творцы их – чрево, кровь, сердечный жар.

Полночный призрак, суетный и ложный, —

Души отягощенной дым и пар.

Грядущего предвестья невозможны.

Не счастлив ли последний твой удар?

А ты тогда не презрел ли виденья?

И в час благий: погибнул Галаад!

Какие ныне поздние сомненья

Тебя, бойца бесстрашного, страшат?

Тебе ли, сильный, ведать спасенья?

Верь, ты и днесь прославишь свой булат!

К тому же Хус восстал с одра недуга;

Он всем твоим завидует делам;

Отказ твой будет гордому услуга,

Он полетит к исраильским шатрам. ..

Внемли словам заботливого друга:

Стяжи вернейшую победу сам!

И вот и Галаад, тобой убитый,

Сам пал за вольность родины своей,

Не вверил темному своей защиты

(Я мню: ты не забыл его речей):

Врагов избранник муж не знаменитый,

Боец, не искушенный средь мечей».

И се, вещаньем старца распаленный,

По-прежнему мечтами обуян,

По-прежнему свирепый и надменный,

Течет к шатрам Саула великан.

Иди на гибель, хульник дерзновенный!

Насытится твоею плотью вран!

С крутых холмов, с утесов возвышенных,

Глаголам хитрым Фудовым внемля,

Воздвиглись сонмы сил иноплеменных;

Под их стопами вздрогнула земля:

Но близок час могиле обреченных;

Их примет гроб, пожрет и червь, и тля.

Сидели по склонению забрала

Ряды еврейских доблестных вождей.

Вся рать единоборства ожидала;

Легло молчанье на уста мужей,

И каждая тяжеле грудь дышала,

И каждый был боязни полн еврей.

Со скал спустились филистимы тьмами,

Сошли с утесов шумные бойцы,

Полмесяцем восстали над холмами.

По их следам явились пришлецы

С обремененными сребром руками —

На куплю пленных тирские купцы;

Рекли: «На кораблях быстротекущих

В страну чужую, в землю Хеттиим,^[37]

Прелестных дев и юношей цветущих,

Мы их в Египет, в Ливию умчим;

Рабами будут эллинов могущих,

Арабам, эламитам^[38] продадим».

Но посмеялся бог их помышленью:

Кровавая постигнет их корысть;

Строптивые прострутся в жертву тленью.

«В сей день нечестью длань свою изгрызть,

В сей день погибнуть злобе и киченью:

Их ад поглотит!» – рек господь, – и бысть!

С надеждой твердой, с верою горящей,

С безоблачным, сияющим челом,

С душою чистой, над землей парящей,

Приосеняем божиим крылом,

Грядет Давид, вооруженный пращей,

Вооруженный пастырским жезлом.

На отрока взирает воин каждый.

«Взгляните! – мужи говорят мужам. —

Боец, как он, является однажды;

|Красы подобной не видать векам!»

Полны все очи одинакой жажды,

Он дорог всем исраильским сердцам.

Но царь вещал: «Евреев предводитель!

Поведай мне, кто юноши отец?»

Сын Ниров отвечал: «Живи, властитель!

Но нет! не знаю, кем рожден боец».

Сокрыл от них Давида вседержитель:

Не познан был в воителе певец.

А Голиаф, вздымаясь как бойница,

С презреньем на противника воззрел:

«Кто ты? – он рек, – дитя или девица?

От матери ли ты бежать успел?

Но не лозу несет моя десница:

Птенец безумный! дерзок ты и смел.

Ты не надейся от меня пощады,

Нет! вкусишь жало моего копья!

Не ты ли защищаешь ваши грады?

Бойца евреев пощажу ли я?

Под странничьей ногою гибнут гады:

Тебя ли не попрет нога моя?

Но как в душе не ощущать смущенья?

Не смертная ли надо мной гроза?

Так, мнится, я погибнул без спасенья!

Очам ли верить? Ад и небеса!

Его оружье – палица, каменья!

Ужели ты исшел противу пса?»

– «Нет! ты и пса презреннее и злее!» —

Ответствует язычнику Давид.

Немая ярость вспыхнула в злодее,

Лицо чернеет, дикий взор горит:

Столь гибельно в питомце блата, змее,

Подъявшемся на ошиб, яд шипит.

«Чтоб пали на тебя, – вопил, – все кары!

Чтоб ты в мученьях медленных издох!

Да устремит в тебя Дагон удары!

Да сокрушит ничтожного Молох

В объятьях рдяных, пламенный и ярый!^[39]

Гряди: услышу твой стенящий вздох!

Прикрыт не будешь погребеньем честным:

Так, если мой булатный меч не туп,

По темным дебрям, по степям безвестным

Разброшу твой лишенный вида труп;

Зверям земным и птицам поднебесным

На снедь извергнешься, одетый в струп!

В песках пустыни грозной и плачевной,

В жилище гладных львов и смрадных змей,

Тебя рассыплет в пепел луч полдневный:

Не соберут друзья твоих костей.

Тебя ли от моей десницы гневной

Укроет бог Иаковлих детей?»

Ответ же был воителя младого:

«В железо ты и медь закован весь,

Ты щит несешь, висит с бедра крутого

Блестящий меч; без них стою я здесь;

Но знай: стою во имя пресвятого,

Которого уничижил ты днесь!

Хранит всевышний наше ополченье:

Он ныне руку укрепит мою,

Тебя предаст мне в смерть и посрамленье;

Тебя, иноплеменник! убию,

Волкам и вранам брошу на съеденье,

Сниму строптивую главу твою!

Внемли: степным гиенам пир устрою,

Орлы пресытятся от ваших тел:

Падут! твои друзья падут с тобою!

Дрожите, варвары, ваш час приспел!»

И мир речет, испуганный молвою:

«Не от мечей спасенье, не от стрел.

Но всемогущ евреев защититель,

Иаков, преткновенье гордых ног,

В Иуде есть владыка и спаситель,

Покров Исраиля господь и бог!

Их бог велик: он злобных сокрушитель!

И кто ему противустать возмог?»

Исчадье вод, и вихрей, и тумана,^[40]

Сгущенный в воздухе кипящий ключ,

Несется столп над бездной океана;

Главой касается громовых туч;

Над ним тяжелым мраком твердь заткана.

Средь тьмы суровой умер дневный луч.

Грядет, шагает, страшный и высокий,

Перунов, ужаса и смерти полн;

Падет, изрыгнет шумные потоки

В отверстый зев ревущих, ярых волн:

Молися, мореходец одинокий!

Дрожи, дрожи: погибнет утлый челн!

Ему подобен, шумный и огромной,

Для зрения гора, не человек,

Повит грозой, сверкающей и темной,

К бойцу младому Голиаф потек:

Объял сердца евреев трепет томной,

Их лица в бледность мертвую облек.

Спешит Давид к неистовому внуку

Энаковых огромных, шумных чад;

За камнем опустил в тоболец руку,

Взвил пращу и, подавшися назад,

Метнул... Свистящему внимают звуку;

Дол застонал, стенанью вторит ад:

Пал Голиаф! Прах помрачил равнину.

Могущей, быстрой окрылен рукой,

Под шлем вонзился камень исполину.

Но укрепился витязь молодой:

Метнул, еще, – и молвил: «Не покину!»

И враг лежит недвижный и немой.

Тогда Давид, исполнен силы новой,

К нему стремится жизнь его пресечь:

Уж не восстанет исполин суровой!

С его бедра Давид отторгнул меч,

Занесся над главой его багровой,

Взмахнул и отделил главу от плеч.

В тот миг земля почула содроганье,

Издал глухие гласы мира свод,

Послышалось как бури завыванье,

Как жалоба пустынных, диких вод:

О сыне то Энаково рыданье;

Стонает исполинов древний род.

Побед Давида славное начало

На громоносных, радостных крилах

В страны, в века, в языки прозвучало;

Живет из рода в род во всех устах;

И не оно ль тогда пред ним сияло,

Когда воспел он на златых струнах:

«Злодея зрел я; яко кедр Ливана,

Он, гордый, воздвигался до небес,

Челом разрезывал валы тумана

И осенял и холм, и дол, и лес,

И руки простирал до океана;

Но мимо я протек, и се – исчез!»^[41]

Враги же, сражены борца паденьем,

Не верят долго собственным очам,

Взирают, скованы оцепененьем,

Но вдруг возникли вопли по холмам:

Все свеялися, будто дуновеньем,

Все вверилися трепетным ногам.

Слух, душу оглушал побег мятежный

Дрожащих, бледных Хамовых сынов;

Подобилось равнине вод безбрежной,

Где вал ударит о хребет валов,

Взревет и распадется пылью снежной,

Смятенье их испуганных полков.

Исчезло всякое меж них различье,

Все ужасом одним увлечены;

Не так ли нападение лисичье

Услышится средь темной тишины —

Воскрикнет, вострепещет стадо птичье

И разлетится врознь во все страны?

Потряс Исраиль шумные знамена,

Иуда грозную хоругвь развил;

Вослед врагам вопили все колена,

Весь сонм еврейских браноносных сил.

Летят: коней их покрывает пена;

Прах от копыт сиянье дня затмил.

Мечи, свистя, исторглись из влагалищ,

В хребет бегущих тучи стрел визжат,

Раздался копий стук и звон чингалищ,

Теснину полнит рокотом булат.

Проснулись враны средь своих виталищ,

Взвилися, небо крыльями мрачат.

Здесь всадников убитых топчут кони,

Там с мертвыми живой повергся ниц:

Бесстрашный гибнет в тщетной обороне

От ослепленных ужасом убийц;

Повсюду брошены щиты и брони,

Повсюду груды сбруй и колесниц.

Как в веяньи падут из плевел зерны,

Как крупный град падет от облаков,

Так падают враги в поток подгорный;

Не в холм ли обратился каждый ров?

От крови их поля и долы черны,

Одето трупами лицо лугов.

Саул зовет, зовет по колесницу,

Нетерпеливый в быструю воссесть,

Нагнать бегущих бледную станицу,

Разлить кровавую меж ними месть.

Давид же рек, прияв главу в десницу:

«Царю да будет торжество и честь!»

Идет; увидел очи властелина —

И в прах повергся, и глагол подъял:

«Будь счастлива вовек твоя судьбина!

Чтобы подобно каждый враг твой пал!

И се, я обезглавил исполина».

– «Чей сын ты, юноша?» – Саул вещал.

Давид Твой раб последний в чадах Иессея.

Тогда незапно слепоты покров

Упал с очей венчанного еврея;

Он молвил: «Сладостных певец стихов!

Не ты ли, звуками небес владея,

Сражал смущающих меня духов?»

Но в оный час с Давидовой душою

Душа царева сына сопряглась;

Любовью чистой, твердой, роковою

Их души сочетались в оный час...

[В] .......! Не любовью ли такою

Связали наши ангелы и нас?

Увы, мой брат! навеки ли разлука?

Или уж не узрю твоих очей?

Уж не услышу сладостного звука

Мне снами вторимых твоих речей?

Почто не одному мне скорбь и мука?

Почто участник ты судьбы моей?

Без друга сиро сердце во вселенной,

Без друга мир одеян хладной тьмой;

Не дорог дар, никем не разделенный;

Не в дружбе ли блаженство и покой?

И что сравнится с радостью священной