Текст книги "Поэмы. Драмы"

Автор книги: Вильгельм Кюхельбекер

сообщить о нарушении

Текущая страница: 2 (всего у книги 33 страниц)

Агаг предстал, дрожа и цепенея;

Багровым блеском озарил костер

Ужасный образ бледного злодея,

«Ужели смерть, – он молвил, – так горька?»

– «Тебе ли будет, – я вопил, – пощада?

Как жен твоя бесчадила рука,

Так матери Агага быть без чада!»

И черной крови пролилась река,

Душа же низлетела в бездну ада!

Воссел я с той поры в дому моем

И там во тьме оплакивал Саула.

И сетовал во вретище по нем.

Внемли! вчера вселенная заснула,

Но не спал я; вдруг трепетным огнем,

Раздравши небо, молния блеснула;

Я вспрянул, ослеплен; гром заревел,

Перуны зазмеились за горами.

Вся твердь исполнилась кровавых стрел,

И глас послышал я над небесами:

«Твоей печали положи предел!

Доколе разливаешься слезами?

Не обратится к сыну Киса бог:

Пред волею его благоговея

(Свят, свят закон его, но вкупе строг),

Исполни рог священного елея,

Восстань и понеси в Эфрафу рог:

Царя там вижу в чадах Иессея!»

– «Царя бог избрал из моих детей! —

Незапным хладным ужасом объятый,

Бледнеющий воскликнул Иессей. —

Злосчастный день, день горестный трикраты!

Ты много мне пророчишь скорбных дней:

Падет мой сын, в весне своей пожатый!»

– «Смирись пред богом трепетной душой! —

Вещает Иессею прорицатель. —

Или не властен вышний над тобой?

Или не он господь твой и создатель?

Он вводит кротких в сладостный покой;

Но он же грозный дерзостных каратель! —

Не Авраам ли был заклать готов,

Не пожалел единственного чада,

Отца ему обещанных родов?

И не взялася верного награда!

А сколько пред тобой цветет сынов,

Твоих очей веселье и отрада? —

Благоволил единого из них

Господь почтить своим святым избраньем, —

И ты не заграждаешь уст твоих!

Едва ли ты не возроптал роптаньем!

Умолкни же и, радостен и тих,

Благоговей пред божиим посланьем.

Он над рабом своим простер свой щит;

Избраннику он станет одесную;

Царя под сенью смерти сохранит;

Расширит над владыкой длань благую!

Но что? не царь ли под твой кров спешит?

Грядем! я приближенье духа чую!»

И было так: провидел Самуил,

Прозрел, но не телесными очами,

Как сын от стада в дом отца спешил.

Повеяв чудотворными крылами,

Святой восторг на старца находил:

Он над грядущими парил летами! —

Но идут и пришли, и се – у врат

Семь красных, мощных юношей стоят.

Когда увидел, в древний дом вступая,

Вещатель Элиава пред собой,^[16]

Тогда он молвил, бога вопрошая:

«Не доблестный ли сей избранник твой?»

И был ответ: «Познай, – душа благая

Единая угодна предо мной;

На мощь вы зрите и на стан высокий,

Но мой ли взор есть взор очей твоих?»

Аминадав явился черноокий,

Самай, мудрейший в братиях своих;

Но тот, кто мерит мрак сердец глубокий,

Всевидящий, отверг и презрел их.

И не взыскал бог никого из прочих,

Нет, никого из всех могущих сих,

И не вещал глаголом уст пророчих

Ни одному: паси людей моих!

Все семеро веселье мыслей отчих,

Но выше их кто кроток, благ и тих.

И жрец гостеприимна вопрошает:

«Или я видел всех твоих детей?»

– «Еще есть отрок, – старец возвещает, —

Залог последний матери своей;

Но мал; лета не многие считает:

Поставлен он над паствою моей».

– «Пошли ж по нем, не отложа, ко стаду:

Ты всуе ставишь яствы предо мной;

Пока мне не предстанет, не воссяду!»

Домостроитель подал знак рукой —

И потекла к возлюбленному чаду

Седая Валла, поюнев душой,

Но с отроком сошлася под вратами.

«Ты где же медлил? – старица гласит. —

Добры вы! не управишь ныне вами!

Без агнца вечерять ему, Давид!»

Но хитрыми приправлено руками,

Пред гостем брашно вкусное стоит.

«Иди же: близок час и сна и ночи;

А тщетно к яствам нудит твой отец:

Пока тебя его не узрят очи,

Укрухи хлеба не коснется жрец.

Что знаменует, сын мой, зов пророчий?

Что ныне о тебе решил творец?»

Предстал Давид пред взоры Самуила,

Пес верный отрока сопровождал;

В широких раменах являлась сила,

Румянец на щеках его играл,

Сверкали очи, будто два светила,

Но ростом был прекрасный пастырь мал.

И старцу был призыв от пресвятого.

«Не сей ли упасет моих людей?

Помажь на царство юношу благого:

Восстань и миро на него излей!»

Тогда излил на пастыря младого

Господень раб таинственный елей,

И над Давидом божий дух с того дня

Во всех делах и подвигах парил;

Его крепила благодать господня,

Держал и защищал его бог Сил;

Изнемогла, смирилась преисподня:

На выю он противных наступил.

Итак, мое построено преддверье!

Но совершу ли здание когда?

Быть может, подвиг мой – высокомерье,

Огонь и дар мой, может быть, – мечта!

Паду – и посмеется мне безверье,

Посвищут мне надменные уста...

Кто, кто тогда подаст мне утешенье?

И сам себе прощу ли дерзновенье?

Но и тогда благословенно будь,

Души моей невинное прельщенье!

Я пел – и мир в мою вливался грудь...

Меня тягчили, как свинец, печали:

За миг не мог под ними я вздохнуть;

Вдруг окрылялися, вдруг отлетали —

И что же? – светлым мне мой зрелся путь!

Где, где же те, кого любил я в свете?

Кому мое преддверье посвящу?

Ужели все забыли о поэте?

Ужели я один по них грущу?

Их жизнь роскошствует в прекрасном свете,

А я... но сетовать я не хочу:

Отрадно мне воспомнить дружбу нашу;

Мой труд любезным именем украшу.

В науках мой наставник и пример,

Ты услаждал моей судьбины чашу!

Ты ныне где, мой верный Исандер?^[17]

Еще ли ты средь камней Гурджистана,^[18]

В отчизне гор, потоков и пещер?

В Москве ли ты, в столице Иоанна?

Во граде ли Петра, в стране тумана,

Где неба свод бессолнечен и сер,

Где вяну я? ..

Увы! вотще страданья

В моих я персях силюсь одолеть:

Проснулись все на зов воспоминанья,

Дрожит мой голос, я не в силах петь!

О славе ли, безумец, я мечтаю?

В глухих стенах, в темнице умираю!

И песнь моя не излетит вовек

Из скорбного, немого заточенья!

Мой боже! я ничтожный человек,

Дитя мимолетящего мгновенья, —

Смягчиться повели моей судьбе...

Или пусть час ударит разрешенья:

И полечу, создатель мой, к тебе!

Туда зовет меня мой искупитель:

Там радость вечная, там вечный свет,

Оттоле я, полей эдемских житель,

Взгляну на прежнюю мою обитель,

На область испытания и бед;

Не ищет муж младенческой забавы,

Равно земной не пожелаю славы...

Но жить я буду для любви одной!

Небесный светоч, сладостную веру,

Друг, ты возжег впервые предо мной:

И здесь и там должник я Исандеру!

II

КНИГА «ПРИЗВАНИЯ»

Вновь я один: тяжелые затворы

Меня от жизни отделяют вновь.

Подъемлю к небу страждущие взоры, —

Со мной простились дружба и любовь:

Не мне было, родимые, жить с вами!

Неистово моя кипела кровь;

Был в даль влеком я шумными мечтами,

В седую даль рвалась душа моя,

Рвалась за бурями, за облаками;

Сердечных гроз игралищем был я, —

И грозы те любезных мне терзали,

И в скорбь и в кару был я вам, друзья!

И что ж? – изгладьте счет с своей скрыжали:

Долг кровью искупить бы я готов;

Но ах! меня не стены ли объяли?

Вы мне не внемлете из-под оков!

Рукою легкой сеешь оскорбленье,

Ничтожный раб изменников-часов;

А царь твой – непреклонное мгновенье;

А дастся ли, слепец! твоим мольбам

По самый гроб с тем братом примиренье,

Который взор возвел к твоим очам,

Стоит и ждет из уст твоих привета

И медлит отступить к твоим врагам?

Спеши! – не купишь и ценою света

Того, что ныне отвергаешь ты...

Душа моя безбрежной тьмой одета;

Меня стесняют черные мечты,

Огромные меня призраки борют;

Спрошу ли? – но здесь область немоты,

Здесь мне одни глухие камни вторят,

Здесь шепчется лишь с ночью хладный страх...

«Не будет, – шепчет, – дня, и не отворят,

И вот в родных дубравах и лугах

Спасительницу божию десницу

Ввек не прославит на святых струнах...»

О! да узрю хоть раз еще денницу!

Душа моя, к нему, к нему взывай!

Так, превратить он силен и темницу

В исполненный духов небесных рай, —

Воспрянь, бодрись, исполнись упованья;

В отчизну дум свободных возлетай!

Завесою сребристого мерцанья

Луна покрыла спящий Гаваон;

Но не спал царь, исполненный страданья,

Бежал его смиритель скорби сон;

Его давил лукавый дух от бога;

Из тьмы унылый износился стон.

И, бодрствуя у царского чертога,

Так рек Йоанафану Авенир:

«Царя мучитель наказует строго:

Могущую покинул душу мир;

И се подъялись снова филистимы:

Без пестуна Исраиль, слаб и сир...

Что ж? крыться будем ли, врагом гонимы,

В горах, в скалах, среди лесов и рощ?

Или восстанем мы неколебимы

И воскресим царя былую мощь!

Какой, Иоанафан, какой цельбою

Прогоним грозную, глухую нощь,

Объявшую царя евреев тьмою?»

– «Врачует песнь болящие сердца, —

Ответствует Иоанафан герою. —

Ты мудрого не знаешь ли певца?

В руке певца священные перуны:

Нам возвратят владыку и отца

Златые, чар напитанные струны».

Умолк и к сыну Нира взор подъял;

Но в речь тогда вступил воитель юный,

(Он стражем пред ложницею стоял):

«Ко мне склоните слух, вожди евреев!

В Эфрафе песнопевцу я внимал:

Давид по имени – сын Иессеев;

Саула чистый отрок исцелит —

Так поразит еще Саул злодеев,

Прострет над нами неприступный щит,

Надейтесь, князи: рань иноплеменных

Еще пред нашей ратью побежит».

Как вешний луч с полей, красы лишенных,

Снимает зимний, тягостный туман,

Так с слов отрадных, свыше вдохновенных,

Воспрянул доблестный Йоанафан;

Взял воина поспешно за десницу,

Сказал: «Благий совет тобою дан!» —

И в отчую ведет его ложницу.

Стоял в ночи средь храмины Саул

И в прах поверг венец и багряницу;

И в прахе меч лежал и лук и тул,

Был бледен царь и дик и без одежды.

Вошли; на сына страждущий взглянул,

Очнулся; мрак его покинул вежды;

Вздохнул он, по челу повел рукой;

Воссел; «Ужели нет, – сказал, – надежды?

Ужель не возвратится мне покой?»

К Саулу сын глагол свой обращает:

«Бог ведро посылает за грозой:

На помощь бога царь да уповает!

Да взыщет жертвой гневного творца!

Вещать же раб твой пред тобой дерзает:

Испало здравье твоего лица;

Но в песнях дивная душам отрада;

Пошли в Эфрафу быстрого гонца

(Фаресовы искусны в песнях чада),

Пусть вещий предстоит тебе певец!

Владыку осенит ли облак ада?

Впадет ли в бездну скорби мой отец?

Пусть на струнах раздастся глас могущий:

И дух уступит властелю сердец!

Есть в Вифлееме юноша цветущий

(Ему родитель старец Иессей),

Разумный отрок, сладостно поющий,

И вещего мне славит воин сей.

Он сам ему внимал душою жадной,

И знает дом его и всех друзей...»

И царь утешен речию отрадной;

Так зноем изнуренная земля

Вкушает дождь обильный и прохладный,

И блещут новой роскошью поля.

«О свет надежды! – он простер вещанья. —

Ты, тьму души унылой раздели,

Смирил мои мятежные стенанья!

В Эфрафу, бодрый витязь, потеки;

Поведай старцу: ждет Саул даянья,

Драгого дара от его руки;

Муж древний! так скажи ему, о сыне

Не сетуй, в радость сердце облеки:

Нет! не овец ему пасти в пустыне;

Твой отрок будет приближен к царю,

Царю он будет предстоять отныне. —

Спеши ж, уходом упреди зарю:

Да не промедлишь где в дороге, воин!

Пусть скоро твой приход счастливый зрю!

Великого возмездия достоин,

Не всуе будет тягостный твой путь. —

А ты, – тобой я в скорби упокоен;

Прийди, да припаду тебе на грудь,

Сын, друг мой, всех забот моих делитель;

Счастливее Саула, сын мой, будь! —

Будь мощный, радостный по мне властитель;

Возвысь избранный господом народ!

Но что я рек? – Отринул вседержитель,

Отвергнул бог мой злополучный род,

Увы! вотще мое благословенье!

Ему подобен шум бессильных вод;

Но как утес небес определенье:

Подвигнет ли скалу ревущий вал?

Глухой судьбы не победит моленье:

Тебе в наследство клятву я стяжал!»

И снова скорбь Саула одолела;

Он, обнимая сына, возрыдал;

Расслабли члены крепосного тела;

На одр страдалец пал, лишенный сил.

«На мне рука господня тяготела, —

Так он, подъемлясь, с страхом возгласил. —

Был в исступленьи я – и дух виденье,

Ужасное виденье мне явил!

Казалось мне, меня объяло тленье,

Лежал я средь белеющих костей,

По полю разметало их сраженье;

Моих я зрел растерзанных детей,

Я зрел тебя: пронзенный и безглавый,

Ты был завален грудою мечей.

И вдруг явился отрок величавый

И молча ходит между мертвых тел,

Стал надо мной, взял мой венец кровавый,

Мою порфиру дерзостный надел,

И я... Но с тверди, мглою покровенной,

Могущий глас над полем возгремел:

«Сей прах да свеется с лица вселенной!» —

Тогда сокрылись холм, и дол, и лес;

С земли дхновеньем бурным восхищенный,

Ношуся шумен под шатром небес...

Но ты вошел – и отступил мучитель,

И призрак в синем воздухе исчез» —

Так горестный беседовал властитель.

При блеске же полуночных светил

В Эфрафу, в Иессееву обитель,

Саулов вестник доблестный спешил...

...И на холме цветущий град Халева,^[19]

Младого солнца блеском озарен,

Явился зренью вестника царева.

Он в граде сем, он в сих стенах рожден.

Взглянул: не дол ли, где под кровом древа

Он отдыхал, ловитвой утомлен?

Меня же не увидишь, Авинора,

Журчащий в сладком сумраке ручей!

Мне не бродить в тени родного бора;

Не зреть, отец, могилы мне твоей:

Вы умерли для узничьего взора,

Свидетели моих счастливых дней!

Как часто на брегу реки родимой,

Видений, снов, надежд, восторга полн,

Безбрежными желаньями томимый,

Прислушивался я ко стону волн!

Туда рвалося сердце, в край незримый,

Куда из глаз моих скрывался челн.

И что же, что обрел в стране чудесной,

В которую стремился я тогда?

Ее, во блеск одетую небесный,

Являла мне обманщица мечта...

Объемлет мрак меня; в темнице тесной

Уединенные влачу лета!

Но вы слетите, дум моих созданья!

Поведайте святые были мне;

Меня не допускайте до роптанья:

Жив бог мой, жив в надзвездной вышине!

Сбирает ангел слезы и стенанья;

Судьба в безмолвной зреет тишине!

Уже прияли Асаила стены;

Шагают медленно его стопы:

Везде ему встречаются премены,

Везде превратности земной судьбы!

Где дом Арама, древностью почтенный?

Остались только падшие столпы!

Здесь Иофор, Исмаила потомок^[20]

(Но возрастил отца его Вооз),

В сад обратил седой скалы обломок;

Утес оделся тканью нежных лоз...

Раздался голос сладостен и громок:

То соловей поет, любовник роз.

Там дале, мудрой хитростию строя,

Жилище зиждет новое Додой;^[21]

Но юноше мил прежний дом Додоя,

Тот ветхий дом, смиренный и простой,

Где возрастал клеврет и друг героя,

Додоев сын, Элеана младой.

И вот исходят красные девицы,

Износят водонос на раменах:

На лицах цвет алеющей денницы,

Любви улыбки на живых устах;

На шуйцу съемля водонос с десницы,

С вопросом испытующим в очах

На путника взирают... вдруг узнали.

«Ужели ты в Эфрафе, Асаил?

Да здравствуешь, Саруин сын!» – вещал».

Посол пред красными чело склонил,

Им усмехается, но, к их печали,

Вдруг в Иессеевы врата вступил.

Он входит... Добрый пес, его почуя,

Подъял оградой повторенный лай.

И к сыну вдруг бросается Саруя.

«Господь тебе веселья, счастья дай!» —

Так вопиет она, его целуя.

Воздвигся звать родителя Самай;

Пришельца радостны обстали братья;

Но сам поспешно Иессей притек,

Младого воина прияв в объятья,

«Будь здрав, возлюбленный! – питомцу рек. —

С весельем ли тебя могу приять я?

Царь не разгневан, юный человек?»

И был ответ: «И царь, и воевода,

И сын царев ко мне благоволят;

Вину ж познайте моего прихода!»

И, вмиг умолкнув, все кругом стоят.

«Царь твоего желает ветви рода!» —

Он рек и поднял на Давида взгляд.

Потом о царских говорит страданьях

(Их только песни могут усладить),

Давида хвалит в хитростных вещаньях,

Отца боязни тщится устранить:

На пышных долго медлит воздаяньях.

Ему подобно, пагубную нить

Обводит кровопийца сокровенный,

Паук, алчбой наставленный ловец,

Вокруг добычи, бдительно плененной.

Уже без страха слушает отец;

Но в думы о грядущем погруженный,

Стоит пред ними сумрачен певец,

Когда же вестник, далее глаголя,

Пред старцем повторил цареву речь,

Тогда отец вещал: «Господня воля!

Не ныне ли година битв и сеч?

Без пестуна печальна наша доля:

Да укрепится в царской длани меч!»

Умолк; но в тихих персях мыслью тайной

Давида чудный жребий обращал:

«Нет! сын Саруин вестник не случайный;

К помазаннику бог его послал:

Се первый шаг к судьбе необычайной,

К которой он смиренного избрал!»

Крылами старца осеняет дума.

Он к сыну воздвигает долгий взор;

Но сей уже от суеты и шума

В священный, древний устранился бор.

Тянулся за полночными вратами,

Глубокой тьмою кроя темя гор,

Отец лесов, воспитанный веками.

Там песнопевец в тишине святой

Бывал пленяем дивными мечтами;

Там он сложил псалтири звучный строй.

Летали по струнам живые персты,

И к небесам он воспарял душой

И видел пред собой эдем отверстый.

Послыша песнь его, смирялся лев,

Кровавый барс, медведь обильношерстый

Стихали, прекращали дикий рев,

Не ужасали боязливой лани,

Внимали молча из-под сени древ.

Давид, подъемля бремя испытаний,

Прощаясь с воздухом родной страны,

Простер благоговеющие длани —

Вознесся звук с трепещущей струны;

Подъялся глас, как пар благоуханий:

«Среди братьев юн и мал,

По следам ходил я стада;

Песни были мне отрада:

Звуки сердца бог мне дал.

Царь ко мне склоняет слух,

Вдаль зовет меня могущий:

Из моей изыду кущи,

Взятый от овец пастух.

Как же глас мой за предел

Скал седых, равнин обширных,

Гор отчизны, долов мирных

Так нежданно излетел?

Пел не для владык земли

Отрок темный и беспечный;

Пред тобою пел я, вечный!

Ты, всевышний, мне внемли!

Да яснеет мне твой день!

Облачи меня в надежду;

В упованье, как в одежду,

Душу сирую одень!

С колыбели ты мой бог;

Я к тебе подъемлю руки:

Кто ж моей псалтири звуки

Взвеет в твой святый чертог?»

Сам он услышал, сам повсюдусущий;

Он возглаголил манием очес:

Воздвигся Гавриил быстротекущий

И в миг единый с высоты небес,

Быстрее смертных помыслов полета,

Спарил в объемлющий Давида лес;

И лес чудесного исполнен света,

И се увидел юноша святой

Во ткань, белее снега гор, одета

Архангела господня пред собой.

Во прах простерся отрок устрашенный;

Но ангел рек: «Восстань, господь с тобой!

Им послан я к тебе, благословенный!

Да идешь без боязни в Гаваон!

Еще Саул восстанет сокрушенный,

Еще вождем евреев будет он:

И победит Азот, и Геф, и Газу,

И одолеет гордый Аккарон:^[22]

Щадит господь благой, казнит не сразу!

Но сирого свирепый оскорбит;

Тогда, как струп, Саула, как проказу,

Саулов род каратель истребит, —

И ты воссядешь на его престоле.

Господень будет над тобою щит.

Вверяйся ж бодро благостного воле:

Твоих злодеев изнеможет гнев;

Весну твою взлелеявшее поле

Без страха променяй на дом царев!»

Умолк и как мерцание зарницы

Исчез. Давид один во мраке древ.

Но, покровенный блеском багряницы,

К покою клонится усталый день;

Отрадный вечер возвещают птицы;

С дубов огромная простерлась тень;

Душистая повеяла прохлада.

Спешит избранник под родную сень.

Кормилица возлюбленного чада

Печальная готовит одр ему;

Впоследнее златого сна услада

Сойдет к Давиду в отческом дому!

И се, прияв отца благословенье,

Отшелец уклоняется ко сну...

III

КНИГА «АФЕСДАММИН»

При бледном свете западной Авроры

Достигнул путник высоты крутой,

К которой устремлял из дола взоры;

Цветущий луг оставил за собой,

Покинул злачные холмы и горы,

Эдем роскошный, созданный весной;

Стал и глядит с вершины безотрадной...

Лежит пред ним седая глубина,

Подернутая мглой густой и смрадной;

Туманы подымаются со дна;

Горе их возвевает ветер хладный,

Но не расторгнется им пелена, —

Так я стою на жизненной вершине,

Так вижу пред собой могильный мрак;

К нему, к нему мне близиться отныне,

Пока мне не предстанет смерти зрак,

Не поглощусь в отверстой всем пучине,

Не скроюсь, как полуночный призрак.

Огромный сын безоблачной Тосканы,^[23]

При жизни злобой яростных врагов

В чужбину из отечества изгнанный,

По смерти удивление веков,

Нетленных лавров ветвями венчанный

Творец неувядаемых стихов!

И ты шагнул за жизни половину,

Тяжелый полдень над тобой горел;

Когда, в земную ниспустясь средину,

Ты царство плача страшное узрел,

Рыданий, слез и скрежета долину,

Лишенный упования предел...

Не силою чудесной дарованья —

Злосчастием равняюсь я с тобой.

Но смолкните, бесплодные стенанья!

Да преклонюсь смиренною главой

Под быстрые, земные испытанья,

Мне данные всевышнего рукой!

Ужели милость бога позабуду?

Ужели не был в жизни счастлив я?

К отцу вселенной благодарен буду:

Он, моего создатель бытия,

Он охранял меня всегда и всюду;

И юность улыбалась и моя!

Еще младенец, пил я вдохновенье;

Умру, но, может быть, умру не весь;

Печальный, горький жребий – заточенье,

Но, счастливый дитя, пою и здесь;

Есть надо мной и ныне провиденье:

Почто же, слабый, унываю днесь?

Игрою вещих струн сын Иессеев

Не долго услаждал Саулов слух;

Не долго усмирял царя евреев

Свирепой скорбию теснимый дух:

Война! На брег ли ступит рать злодеев —

От жажды их поток мгновенно сух;

Пред ними красное подобье рая,

Но вторглись, вознесли кровавый меч, —

За ними степь простерлася глухая;

Восходит к небу средь убийств и сеч

Зловонный дым, огонь трещит, сверкая;

Прошли – замолкнула живая речь.

Как язва, как пожар, как наводненье

Или колеблющий природу трус,

Опустошал Исраиля владенье

Царь Гефа, бурный, дерзостный Анхус;

Пред грозным – страх, за ним – оцепененье!

Так некогда, любимец славы, рус,

И на тебя обрушилося море

Неистовых, бесчисленных врагов;

Земля твоя вопила: горе! горе! —

Но воскипела кровь твоих сынов,

И се летят с веселием во взоре,

Вселенна ждет; сразились – нет врагов.

Саул с утеса вострубил трубою:

На звучный глас, на дикий зов войны,

Копье хватая жилистой рукою,

Воспрянули от лона тишины,

Взвились, шумящей понеслись толпою

Исраиля могущие сыны.

Коней седлает Рувим окрыленных,

Воздвигся ярый мечебоец Дан,

Ефрем борцов сзывает дерзновенных,

Взроился шумный Галаадов стан,

Грядет Асир с пределов отдаленных,

На битву мчится Гад, как хищный вран!

Спустился Симеон с горы в долину,

Покинул челн прибрежный Завулон,

Вручили жезл начальства Веньямину;

Сошлися, притекли со всех сторон.

Иуда же всю наводнил равнину,

Всех братьев силой превосходит он. —

А юноша узрел отчизну снова.

Он вновь среди своих любезных гор,

Он вновь вступил под сень родного крова;

Вновь видит сердцу незабвенный бор,

И жадным зрением лица отцова

Роскошствует Давидов светлый взор.

Он бродит, сладостной тоской влекомый,

Лежит на нем блаженство, как недуг;

Он каждый холм приветствует знакомый,

Он каждый злачный посещает луг:

Счастливцу все – утесы, стены, домы,

Все, самый воздух – возвращенный друг!

Но мне не счастия писать картину,

Не радость, не смеющийся покой!

Покрытую шатрами зрю долину,

Шатры иные на горе крутой;

Зовет меня в юдоль Афесдаммину!^[24]

Мечи звучат, несется бранный вой!

Из тьмы веков, из алчных уст забвенья

Мой стих вождей исторгнет имена.

Восстаньте же на голос песнопенья,

Воздвигнетесь от гробового сна,

Вы, мужи силы, князи ополченья,

Будь память ваша мощна и славна!..

...Вас в помощь я зову, певцы сражений,

Вергилий, Ариост, Боярдо, Тасс;

Отец Гомер, неистощимый гений,

Чей сладостный, высокий, чистый глас

Был чудом всех веков и поколений!

Певцы славян, или забуду вас?

Тебя, российского создатель Слова,

Великий сын полуночи седой;

Тебя, могущий, смелый бард Орлова,

Тебя, Державин, честь земли родной!

Его забуду ли, певца Петрова,

Забытого пристрастною толпой?

Бодрись, Шихматов! ждут тебя потомки;

Тебя почтит веков правдивый суд;

Преклонят внуки слух на глас твой громкий;

Увенчан будет лаврами твой труд,

А памятники ложной славы ломки,

Как созданный скудельником сосуд...

Певцы! даруйте звучность и паренье,

И мощь, и быстроту стихам моим:

И возвещу кровавое смятенье,

Твою свирепость, ярый филистим,

Евреев вопль и дивное спасенье,

От господа ниспосланное им!..

...Пусть будет прежний бой поток свирепый,

Который, воздымая звучный рев,

Наполня громким грохотом вертепы.

Кипит, валит обломки скал и древ,

Клокочет, рвет препоны и заклепы,

Летит и падает в бездонный зев, —

Но океан, до облак восходящий

Безбрежным гневом скачущих зыбей.

Трубою страшного суда гремящий,

Несытый пожиратель кораблей —

Бой новый, с воплем бешенства летящий

По грудам тел Иаковлих детей!

Вотще Халев, Иоанафан, Ванея,

Вотще мужей властитель Авенир

Зовут, бодрят бегущего еврея:

Он покидает алчной брани пир;

Бежит, но не спасется, цепенея,

От маха грозных Хамовых секир.

Свирепый гнев тогда схватил Саула;

Тяжелое колебля копие,

Он возопил в услышание гула:

«Отныне срам наследие мое!

Увы! Исраиль, мощь твоя заснула;

Но вероломство накажу твое!»

И мчится он, страшнее филистима,

Каратель грозный бледных беглецов,

И рать, неистовым вождем гонима,

Вновь хлынула на дерзостных врагов;

Но царь вонзил железо в Людиима

И гнусный труп метнул до облаков.

И вот лицо к лицу с Ионафаном

Сошелся Хус: но, преклоняя меч;

«Делами славен ты и славен саном! —

Так обратил герой к герою речь. —

Тебя давно ищу я в поле бранном,

Тебя ищу среди кровавых сеч.

Тебя ли встретил ныне... Час блаженный!

О сын Саула! Я прославлюсь днесь;

Воитель, средь евреев вознесенный!

Могущий витязь, силу Хуса взвесь:

Один из нас, железом пораженный,

Один из нас падет без жизни здесь!»

Так Хус вещал... И с быстротой чудесной,

Как ярый вихорь, сжатый между гор,

Свистящий, воющий в юдоли тесной,

Как вод, гонимых бурею, напор,

Как в ночь ненастную перун небесный,

Слепящий блеском устрашенный взор, —

Так, славы пламенной алчбой объятый,

Нагрянул, вмиг и здесь, и тут, и там,

Вращая быстрый меч рукой крылатой,

На внука Киса твой потомок, Хам!

Разит то твердый щит, то шлем косматый:

Не слабым следовать за ним очам!

Чудесная, единственная встреча

Двух равных силой, доблестных бойцов

Сзывает зрителей сблизи, сдалеча,

Влечет с противных воинства концов;

И се, холмом хребет свой обеспеча,

Придал к земле муж славный меж стрельцов,

Князь Элисам, сражающий стрелою

В парении надоблачном орла;

Он ждет, – но не дивится праздный бою,

Нет! взором ищет Хусова чела,

И вдруг за свистнувшею тетивою

Завыла меткая его стрела!

Стрелу отвеял ветер; ниже рама,

На гибель Хусову окрылена

Неотразимым луком Элисама,

В десной сосец вонзилася она.

«Кто ты? [Гнуснее, чем грабитель храма],

Нет, не отвагой грудь твоя полна», —

Саулов сын воскликнул, раздраженный.

Но гневных слов воитель не скончал:

Глубокой язвой прежде пораженный

(Пылающий ее не ощущал),

Незапно хладным мраком покровенный,

Колеблется и возле Хуса пал;

Жестокой жаждой мщения боримы,

Вождя подъемлют с воплем на щиты,

Несут его младые филистимы

На грозные, седые высоты.

Но что? Ионафан неустрашимый!

Какой судьбою был постигнут ты?

От ярости противников безмерной

Тебя, сражаясь, отстоял Эман,

Оруженосец доблестный и верный;

Сквозь пожираемый пожаром стан

Изнес тебя, сокрыл во тьме пещерной,

Сам пал и умер от несчетных ран...

. . . . . . . . . . .

ВСТРЕЧА ДАЛИДЫ И АМИНАДАВА Воителей жестоких и надменных,

Ниспавших на Исраиль с высоты,

Не много здравых, целых и спасенных.

Далида, дева битв! едва и ты

Избегла рук евреев разъяренных

Под ризой распростертой темноты.

Аминадав, Саулов сын могущий,

Настиг тебя и, вознеся булат:

«Стой, филистим, беглец быстротекущий!

Настал твой час: погибни, сопостат!» —

Но шлем твой пал, он видит лик цветущий:

Окован, удивлением объят!

«Рази, еврей! – вещает дева брани. —

Нет, нашего стыда не преживу!

Жду смерти, как отрадной, сладкой дани;

Ее, как избавителя, зову.

Сама я под навес враждебной длани

Склоняю, радостна, свою главу!» —

Но витязь страстные подъемлет очи

К очам прелестным девы молодой;

Забыто все: мятеж ужасной ночи,

Погибших стоны, кровожадный бой,

За братьев месть, суровый образ отчий, —

Все, – он живет, он дышит в ней одной!

«О дева! ты свежее роз Сарона,

Кропимых чистой влагою росы,

Стройнее пальмы гордых рощ Эрмона,

Светлее звезд полуночных красы,

Твой голос соловья нежнее стона

В златые, предрассветные часы!

Сойди с коня, волшебница младая!

Царица! властвуй над моей душой;

Безбрежною любовию сгорая,

Счастливец, я невольник буду твой;

Вокруг тебя дыханье веет рая:

Пленен я, очарован я тобой!» —

Так говорит воитель исступленный;

Она ему внимает – и молчит.

Вдруг острыми бодцами окрыленный,

Содрогся конь и как перун летит:

Исчезла дева, как призрак мгновенный;

Вослед он смотрит, он тоской убит!

И се чудесный муж, седой и строгий,

Предстал незапно юноши очам:

«Почто стоишь? почто коснеют ноги?

Почто не мчишься по ее следам?

Зовут тебя ее златые боги!

Спеши! к господним отложись врагам!

Не медли: ты Саулово рожденье,

Достойный сын отступника-отца!

Отвергнул бог все ваше поколенье;

Не обратит вовеки к вам лица:

Его судеб услышь определенье,

Внемли глаголу гневного творца!

Бог предал в грешную твою десницу,

Надежду гордых Хамовых детей,

Евреев бич, друзей твоих убийцу;

Но ты не опустил руки твоей,

Ты пощадил рыкающую львицу:

Бог предает тебя на жертву ей!

Холмы Гельвуи! вас ли вижу ныне?

Ответствуйте: кто витязь сей младой?

Как кедр, он высился в своей гордыне!

Но пал, пожатый женскою рукой!

Не ветер, слышу, воющий в пустыне,

Исраиля несется плач и вой!»

Умолк. Но воин томными очами,

Как ото сна испугом пробужден,

Над долом, над утесом, над шатрами

Блуждает долго, в думы погружен.

Светило дня восходит за скалами;

Он идет в стан уныл и возмущен.

Очищен стан от пришлецов строптивых;

Огонь чудесно сам собой потух:

Восходит глас молитв благочестивых,

Младых евреев ликовствует дух,

Гул песней их, согласных и счастливых,

Живит и напояет жадный слух.

Саул в шатре, в главах Ионафана:

Воскормленный концом копья боец

Сложил величье и суровость сана,

Сложил и шлем, и грозный свой венец,

Ему нанесена любимца рана;

Не победитель он, он весь отец.

Он только сына чувствует страданье:

Сидит во тьме над отроком своим,

Сидит; хранит тяжелое молчанье,

То страхом, то надеждою борим,

Считает каждое его дыханье,

Дрожит... услышал: дышит вместе с ним!

В противном стане ужас и смятенье:

Воздвигнуться и обратить хребет

Готово филистимов ополченье,

И под Анхусов сумрачный намет

(Обуревает их недоуменье)

Стеклися воеводы на совет.

Вдруг раздались восторженные гласы;

Не престает все войско восклицать:

Как в летний день под быстрым ветром класы,

Так возроилась радостная рать!

Адер, царев советник сребровласый,

Вступил в шатер и начал так вещать:

«Анхус и вы, князья и воеводы!

Отриньте тяготу печальных дум.

Бывает ведро после непогоды;

Восстаньте, проясните скорбный ум!

Грядут от Гефа новые народы...

Встречающих вы слышите ли шум?

Их вождь подобится сынам Энака,^[25]

Исчадиям младой еще земли,

Которые в глухую бездну мрака,

Огромные, на вечный сон легли;

Муж грозный, страшного лица и зрака!

Две тьмы за исполином притекли».

– «Друзья! – властитель прервал речь Адера. —

Друзья, насытить поспешите взор:

Страшилищу шесть локтей с пядью мера;

Власы его – густой, заглохший бор,

Врата градские – щит, шелом – пещера,

Глас – гром, ревущий средь дрожащих гор!»

Веселием лицо вождей суровых,

Веселием их сердце процвело;

Встают, текут из-под завес шелковых,

Возносят гордо ясное чело;

Ведут беседу о сраженьях новых,

Готовят новое евреям зло.

Уже никто не помнит пораженья,

Всех упояет будущий успех;

На бога сыплют грешники хуленья,

Подъемлют рать Исраиля на смех;

Все требуют, все жаждут нападенья: