Текст книги "Поэмы. Драмы"

Автор книги: Вильгельм Кюхельбекер

сообщить о нарушении

Текущая страница: 25 (всего у книги 33 страниц)

Ошибся, не успел и – проклинает нас;

Другой же человек, всегда, везде ничтожный,

Теперь кричит, что он Элладу спас,

Что мы народ неблагодарный,

Что недостойны мы его услуг;

А третий с самого начала был коварный,

Своекорыстный, ложный друг...

Вы...

Ижорский Я не лучше их: пересказать ли повесть

Моих ужасных дней?

К чему? – Граф, знайте: Немезиду, совесть

Умилостивить кровию своей

Я здесь надеялся; внушала мне отвагу

Не чистая любовь к святыне и ко благу;

Мятежник гордый, но бессильный и слепой,

Я, чтоб не быть ни одного мгновенья

Глаз на глаз с внутренним своим судьей,

Со скрежетом бросался в дикий бой,

В неистовую оргию сраженья, —

И вот обманут: я с самим собой

Не мог расстаться.

Барба-Яни Вы несправедливы:

Не спорю, что нечистые порывы

И здесь порою возмущали вас;

Но, если уж однажды, в грозный час

Святого пробужденья,

Вы с ужасом свои познали заблужденья,

Вскочили и взялись за наш священный меч,

Вы не могли средь бурь, опасностей и сеч

Искать единого самозабвенья, —

(взяв его за руку) Вы лучшего желали, милый сын;

Да! вы стремились к лучшей, высшей цели,

Вы искупить свои вины хотели...

Друг, – искупить их может Он один!

(Помолчав) Вы нужны мне, мне жаль расстаться с вами:

Скажу, как ваш бессмертный Ляпунов,

Что здесь, среди злодеев и глупцов,

Я действую и зижду под ножами.

Но веку нашему необходим пример,

И буде вас зовет души влеченье,

Ступайте: иногда смиренный калуер

Потребнее земле, чем Гектор и Гомер;

Сам бог больным сердцам дает уединенье.

ЯВЛЕНИЕ 2

Богато и со вкусом убранный кабинет журналиста.

Журналист

(в щегольском утреннем наряде сидит перед столом и кусает перо) Я, право, горе-журналист:

Не оберусь досады, хлопот, дела;

Едва одна статья поспела,

Исчеркивай опять каракулами лист!..

И для чего? для славы?

Попали! Венская карета нам нужна,

Любовница, и не одна,

Шампанское мне нужно, ложа, дача;

А слава к этому всему – придача.

Да все-таки я горе-журналист:

Речист и едок мой антагонист,

Мне должно отвечать, и желчи-то – спасибо! —

Не занимать мне; но

Я у министра не бывал давно:

Вот съездить бы к нему, а держит диатриба!

Когда теперь не напишу ее,

Все скажут: «Сознает бессилие свое,

Боится, уступил, и впрямь, ему ли

Бороться с Менцелем?» – Чтоб черти вам свернули

За пересуды, за мою тоску,

Любезные читатели, башку

Неугомонную! – Так, публику-старуху,

Хоть удавись, а надо рассмешить:

Ей-богу, нелегко весь век свой шутом быть!

Прибегнешь поневоле к духу

Служебному, который выручал

Не раз меня... Пусть пишет мой журнал

И над соперником доставит мне победу,

Я между тем в воксал,

Потом к его сиятельству поеду.

Дух, который в виде змея

В спальню к Свифту заползал,

А затем в стенах Фернея

Желтою осой жужжал!

Клеветник бесчеловечный,

Лжец и отрицатель вечный!

Весь, и телом и душой,

Я холоп твой, весь я твой:

Ведь и я же для забавы

Отравляю честь и нравы,

Ведь и я сушу сердца;

Я отвергся от творца,

От небесной, чистой славы,

От глубоких дум и чувств,

От наук и от искусств, —

Ты предстань мне, дух лукавый!

С камина соскакивает одна из китайских кукол, которыми он уставлен, и оборачивается в Кикимору.

Кикимора Вот я, писака! а чего

Ты хочешь от владыки своего?

Журналист Почти что ничего:

Работник ваш – безмолвный раб покорный...

Кикимора Без околичностей! твой лепет вздорный

Мне слушать некогда: я тороплюсь, спешу;

И я бываю не без хлопот;

Сегодня, например, я грешника душу,

Мне слышать надобно его предсмертный ропот,

Чтоб дух его схватить и ввергнуть в ад.

Журналист с ужасом отступает. Что меришь, чучело, меня глазами?

Что так трясешься весь и щелкаешь зубами?

Ты разве этому известию не рад?

Журналист Бес девятнадцатого века,

Я думал...

Кикимора Враг заклятый человека,

Его гублю; а чем? мне ровно все равно:

Пером ли мерзостным безбожного писаки,

Или зубами бешеной собаки,

Ножом ли, клеветой ли... Мне дано

Довольно средств: когда одно

Не действует, к другому прибегаю.

Не слишком понимаю

И ужаса, которым ты объят...

Ты трус, ты не рожден к убийству и разбою;

Да как ты полагаешь, брат:

Не много душ мы извели с тобою?

Но и душе душа, как говорится, рознь;

Вот для твоей, – сказать примерно, – дальных кознь

Употреблять напрасно и не стоит;

А та меня, признаться, беспокоит:

Вертка проклятая! – Не помешай-ко ей,

Так чисто ускользнет из-под моих когтей!

В три короба, любезный, нагрешила:

На ней безверие в святыню и любовь,

Хула, отчаянье, отступничество, кровь;

Но в ней и грозная, таинственная сила.

Представь: решилася – назад!

Сначала издевался ад.

Да! и в изъязвленной стрелами угрызений

Еще вся гордость прежняя была

Несокрушима и цела

И сонм противоречий и сомнений.

Так что же? встрепенулась вдруг,

Все сбросила и наших обольщений

Разорвала волшебный, страшный круг:

Смиряясь, к своему отцу и богу

Нашла единую, возможную дорогу...

Тогда всех нас потряс испуг;

Однако: пустяки! не допущу до места,

Где для принятья жениха

Омыться хочет от греха

Благоразумная невеста!..

Ты видишь сам, почтенный журналист,

Не слишком мне досужно;

Так говори ж скорей, без фраз: что нужно?

Журналист Чтоб отвечали вы на этот лист.

Кикимора Ты в нем разруган?

Журналист Да.

Кикимора И обижаешься?

Журналист Нимало;

И возражать бы сил достало;

Да только та беда,

Что тороплюсь и я кое-куда;

(одеваясь) Итак, вострее очините

Свое геньяльное перо,

Присесть извольте за мое бюро

И мне статейку начертите.

Кикимора Не сяду;

(пишет на листе бумаги, он сам собой исписывается) вот тебе готовая статья!

Журналист Вам очень благодарен я.

Да только...

Кикимора Знаю, что сказать ты хочешь:

«Я не читал, что пишут на твой счет».

Ты не ребенок, а об этом ты хлопочешь!

Злодея твоего моя статья убьет;

Надейся от нее чертовского успеха:

В ней вдоволь дерзости и клеветы и смеха.

Взгляни-ко, с самых первых слов

Кричу: «Противник мой и подл и бестолков;

Давно известно свету,

Что смысла в нем ни капли нету;

Я не унижусь до того,

Чтоб опровергнуть бред его»

И прочее... Печатай смело!

Прощай! Пора приняться мне за дело.

ЯВЛЕНИЕ 3

Подножие Афонских гор. Ночь. Ижорский, Омар и турецкое прикрытие, данное ему афинским агой.

Ижорский Еще далеко монастырь?

Омар Эфенди, близко, но за край обзора

Скатилось солнце, нетопырь

Вот вылетел из сумрачного бора;

Не рано, отдохнем; блеснет заря,

И мы, соснув часок в тени чинара,

Пойдем и до полуденного жара

Там будем у ворот монастыря.

Ижорский Остановиться здесь, у самой цели?

Они устали и замлели:

Им нужно освежить себя...

Поешьте и вздремните, – я согласен.

Сходят с коней и располагаются на ночлег.

Омар

(подошед к Ижорскому) Эфенди, божий мир, скажу тебе, прекрасен!

Вы, франки, мудры; я хотел спросить тебя:

Для одного ли украшенья

Все эти точки, эти звенья,

Златое войско звезд аллах

Рассыпал в синих небесах?

Или же ангелов и душ блаженных очи

Глядят на нас из-за покрова ночи?

А может, это стадо то,

Которого еще не сосчитал никто,

Те овцы, коих пастыри-пророки

В эдемских пажитях пасут?

Не свет ли радости незаходимой тут?

Не тут ли жизненные токи?

Ижорский

(глубоко тронутый) Суровый сын войны, благослови

Всевышнего: он свят, он полн любви!

При тихом свете размышленья

И ты прочел две буквы откровенья,

Дарованного им же всем

В чудесной грамоте его творенья!

Счастливец, верь, что точно там Эдем,

Что там, в равнинах безрубежных,

Ликуют сонмы душ святых и безмятежных...

Друг, искра каждая, какую видишь ты

Из нашей низменной и бедной темноты

На черной епанче полуночи священной,

Есть мир несказанно огромнее вселенной,

Где прозябаем мы,

Мир совершеннее и необъятно краше,

Чем мир земной, жилище наше,

Сей дом греха, страдания и тьмы;

И все живут одним велением аллаха!

И все они ничто пред ним!

Омар Я полн благоговения и страха,

О брат мой! – сколь же он непостижим!

Ижорский Велик и грозен, чист и благ непостижимо!

Им каждое его создание хранимо:

Он знает, помнит, слышит, видит нас,

Он сосчитал наш каждый даже влас,

И он любви своей вовеки не изменит;

Он душу каждую живую выше ценит,

Чем весь сей океан бесчисленных светил!

Но, друг Омар, – товарищ твой почил;

Взгляни: играет с резвою мечтою

И улыбается; тяжелой головою

И ты киваешь: не противься сну.

Омар Благослови, эфенди! – я усну.

Засыпают Ижорский и Омар.

Голоса: один с востока, другой с запада.

Восточный Лебедь, омытый в волнах покаянья,

Гимн свой прощальный пропел:

Здесь испытаний предел,

Там совершатся его упованья.

Западный Совершатся упованья?

Тот, кто лил и кровь и стон,

Ток соблазна и страданья,

Уповать дерзнет ли он?

Восточный Если познал кто, смиряяся, бога,

В небо тому не закрыта дорога;

Сын возвращается в отческий дом:

В сына отец ли бросит свой гром?

Западный Бьет нежданно час суровый:

Наступил последний миг;

Он ли пристани достиг,

Возрожденный жизнью новой?

Тех искус суров и строг,

Чей был грех тяжел и мног;

В боге нет противуречий:

Страшен правосудный бог.

Восточный Под крест преклоняя смиренные плечи,

Поднялся, пошел он; еще был далече —

Отец же увидел и – сына жалеет...

Но дух ли лукавый отца разумеет?

Западный Поднялся, пошел он; но я – я назад

Мертвящею, бурною, хладною силой

Попячу его пред отверстой могилой

И грешника ввергну в пылающий ад!

Восточный Буде однажды на ком опочила,

С неба сошед, благодать, —

С тем пребывает нездешняя сила,

Дивная, страшная Тартару рать!

Голоса умолкают.

Сеид

(входит и смотрит на спящих) О Магомет! наперсник, друг аллаха!

(Благословен вовеки будь!)

Объял мою трепещущую грудь

Поток негодования и crpaxal

Принудили гяуры падишаха

Принять постыдный мир, – и вот же, ныне грек

Такой же, как и турок, человек!

Рабам дано название народа,

Холопам подлым – сила и свобода,

И братьями теперь нечистых псов зовем!

Что говорю? – франк помыкает нами,

Москову, франку стали мы слугами:

В них ищем; нам они указчики во всем;

Законы пишут нам, нам задают работы;

Приемлем на себя для них труды, заботы,

Их угощаем, их в дороге бережем...

Пример недалеко: лежит поклонник Иссы,

Кругом его безумцы османлисы...

И чтоб хоть кто из них для правой кары встал

И в троебожника вонзил святой кинжал!

Кикимора

(вдруг является на краю дороги в виде бедного дервиша и, качаясь, бормочет нараспев) Тяжкий золотым зерном,

Полн питательного хлеба,

В жатву клас падет серпом, —

Так убьет незапный гром,

Луч разгневанного неба,

Всякого, кто долг познал,

Но, подобно робкой лани,

Прочь от долгу отбежал.

Взмахом быстрой, мощной длани

Можешь освятить свой нож

В крови нечестивца... Что ж

Сам ты медлишь, двоедушный?

Зову сердца непослушный,

Только «горе!» вопишь ты

Над сынами слепоты.

Ты ли муж прямой и правый?

Нет, ты свергнешься, лукавый,

В ночь бездонной темноты!

Сеид От ужаса подъемлется мой волос;

Меня пугает твой зловещий голос...

Кто ты? поведай мне, отец!

Кикимора Я нищий, рук лишенный и слепец;

Но только бы я был, как ты, здоров и молод,

Меня бы не томил бесплодный мести голод,

Давно бы меткий мой кинжал

В груди врага аллахова торчал...

(Приходит постепенно в исступленье и начинает вертеться на одной ноге.) Застрелен я был бы, изрублен, заколот,

Но смерти меня не коснулся бы холод,

Нет! вождь светозарный сияющих сил

Мой радостный дух со земли бы схватил.

Вот понеслися мы выше лазури:

Выслал Эдем вечно юную Гури,

Дивную деву, навстречу ко мне...

Взор ее небо, и небо объятье...

Ты же, отверженный, чадо проклятья,

Быть тебе с Эвлисом в вечном огне.

Сеид Умолкни, ради всех святых иманов!

Ты, старец, страшен и жесток;

Но пусть мой труп терзает стая вранов!

Ты не пророк!

(Кидается с кинжалом на Ижорского.)

Кикимора

(ему вслед) Уходишь молодца – спасайся за поток.

Сеид, ранив Ижорского, бежит.

Ижорский

(вскакивает и тотчас падает) Прочь! о! – я ранен.

(Лишается чувств.)

Омар Боже правый!

Эфенди! – он убит!

Кикимора

(подходя к ним) Напрасно! есть надежда. – Но бежит

Его злодей, проклятый и кровавый:

За ним! за ним! – а гостя своего

Оставьте здесь в моей защите;

Я в чувство приведу его.

Омар Ловите изверга, проворнее ловите!

(Уходит с воинами.)

Кикимора Ну, Лев Петрович! – вот как раз

Глаз на глаз мы остались с вами!

Уж, верно, от моих проказ

Вам не отделаться... Что ж? – виноваты сами!

Вы наняли меня в благополучный час;

И с той поры я к вам горю любовью:

Жить не могу без вас.

Лежите, батюшка! – поисходите кровью!

Не зазеваюсь – нет! очнуться в пору вам

Перед блаженною кончиной вашей дам,

Чтоб вы могли союз прекрасный между нами

Навеки подтвердить своими же устами.

Пока же – чем займусь? – Сантиментальный бес

Твердил бы о soeurs grises,^[204] о милосердых братьях,

Вас нянчил бы в своих объятьях

Или хвалил бы дол и горы, холм и лес!

Я резонер: пущуся в рассужденья

И обнаружу ложь того пустого мненья,

Что будто не дерзает произнесть

Трепещущая преисподня

Святого имени господня.

Раз, доказательства в самом писаньи есть,

Что в старину и черт умел найти дорогу

На небеса и представлялся богу;

А во-вторых,

В его же имя извергов святых,

Свирепых, бешеных, кровавых суеверов

И очень искренних, совсем не лицемеров,

Воспламеняет кто? Ужель еще не мы?

Так! мною обуян поклонник Магомета;

Да это пустяки: ученье даже света,

Пожалуй, превращу в ученье адской тьмы.

Чтобы расширить царство слез и бедства

И насадить повсюду смерть и грех,

Не презрю никакого средства:

Безверье и сарказм, иронию и смех

Употребляю с светским человеком;

А с турком-варваром, а с полудиким греком

Стихами говорю из их священных книг.

Но кровь пора унять: настал желанный миг;

Ижорский! на твою растерзанную душу

С победным хохотом отчаянье обрушу

И – размозжу ее!

(Ижорскому, который между тем очнулся) Ты насмерть ранен.

Ижорский Так;

Я приближение студеной смерти чую:

Но ты, чего ты хочешь, злой призрак?

Кикимора Ты жизнь провел примерную, благую:

Желаю слушать исповедь твою.

Ижорский Лукавый, черный дух! меня ты не встревожишь:

Вот господа тебе в свидетели даю,

Я осудил себя, и строже, чем ты можешь, —

Так! я сгубил себя; без чуда я навек

Погибнул, но мне голос сердца рек:

«Есть чудеса!» – Пускай же человек

Не в силах сам собой делами покаянья

Достигнуть выкупа от вечного страданья,

Ужель и всемогущий изнемог?

Ты повторяешь: «Грозный бог

Послабник ли грехам? – он справедлив и строг!»

Благ он и справедлив, – мы рук его творенья,

Просились в жизнь не мы из недр небытия,

И вот, хотя душа моя

Вся тает, вся дрожит, а детски верю я

Святому таинству христова заступленья;

Увы мне! мерзостен я самому себе,

Но весь я предаюсь твоей благой судьбе,

Тоскую и прошусь, мой господи! к тебе:

Нет! и меня же ты не создал на мученья,

Ты, ради сына, слух склонил к моей мольбе,

И вот же, вот послы любви и примиренья!

В мерцании луны

С небесной вышины

Два ангела слетают;

Их лик блажен и тих,

Венцы на челах их,

Одежды их сияют;

В их взорах свет,

В чертах их нет

Ни даже следа гнева.

Маня, летят,

Летя, манят

И юноша и дева!

Блаженный час!

Вновь вижу вас,

Привету милых внемлю:

Зовет отец!

Иду – конец!

Я бросил грех и землю!

Лучи месяца освещают два прекрасных призрака, похожих на Лидию и Веснова; Кикимора, постепенно бледнея, исчезает от их чистого сияния. Ижорский умирает, простирая к ним руки.    1826 – 1841

ПРОКОФИЙ ЛЯПУНОВ

Земляной и часть Белого города заняты русскими; Кремль еще в руках поляков.

ДЕЙСТВИЕ I

Сцена 1

В Москве на Арбате. Ночь. В простой избе Прокофий диктует, Феодор Ляпунов и Кикин пишут. На столе шлем Прокофья.

Прокофий «Разбойный и земской приказ устроить,

Как прежде смут то было на Москве;

А кто кого убьет без приговора

Земского, самого того казнить».

Статья последняя: «Бояр же тех

Для всяких дел земских и ратных мы

В правительство избрали всей землею,

А буде те бояре не учнут

По правде делать дел земских и ратных

И нам прямить не станут, вольно нам

За кривду их сменить и вместо их

Иных и лучших выбрать всей землею».

Вот, Кикин, главное, о чем просить

Земскую думу надоумить должно.

Кикин Заруцкий взбесится.

Феодор Пускай себе!

Кикин И князь не всем доволен будет.

Прокофий Князь?

Кикин Князь Дмитрий Тимофеич, твой товарищ.

Феодор Боярин Тушинский!

Кикин Так; но в чести

И силе он у всех, кто познатнее,

Кто починовнее, в земских полках;

И, впрочем, добрый человек.

Феодор Добрейший!

Из тех, которых (только спеси их

Умей польстить) любой злодей и вор,

Что лошадь, оседлает и погонит.

Прокофий Ты весь в отца: как он, смышлен и боек,

Зато, как он, и злоречив. – Где он?

По милости Московского синклита,

Быть может...

Феодор На отца надеюсь: их

Он проведет.

Прокофий Гонсевский не дурак,

Не глуп Михайло Салтыков, пронырлив

Андронов, их делец.

Кикин Да князь Мстиславский

Не даст им веры.

Прокофий Воли им не даст?

Зарезан ими князь Андрей Голицын,

В темнице душной старец Гермоген,

Вся выжжена с конца в конец столица,

Разграблены сокровища царей;

А что Мстиславский? подписью скрепляет

Доносы королю, на первом месте

Сидит в синклите, кормит и поит

Гонсевского... Однако люди нужны, —

Бог не без милости; надеюсь сам,

Захарья ускользнет из их когтей.

Феодор Володя, говорим и говорим,

А между тем ведь дяде нужен отдых:

Всех впереди он до ночи глухой

Сражался, бился, разгромил злодеев,

Втоптал их в Кремль, – и что ж? не сняв и лат,

Идет и за перо – и к свету нам

Устав готов спасительный и мудрый.

Прокофий

(встает) Рязанцев, Кикин, соберешь, прочтешь

Всем головам и сотникам бумагу,

О мне ни слова, будто от себя.

Признаться, бражничества не терплю;

Да так и быть: пускай зовут на пир

Людей Заруцкого и Трубецкого.

Хозяевам за труд вчерашний дать

Вина и пива.

Феодор Чтобы лучше им,

Беседуя с гостями дорогими,

Земское дело вместе обсудить?

Прокофий Прощайте, дети.

Уходят Феодор и Кикин. На тебя узду

Накину, наглый атаман, грабитель!

Ты выгнан из Литвы; еще вчера

Ты был разбойником, вторым Лисовским,

И резал православных христиан,

А ныне ты защитник православья,

Боярин, вождь, правитель христиан!

Всевышний да не внидет в суд со мною,

Что для спасения родной земли

Не презрел я подобного орудья!

В наш грешный век кто чист? Сравнить нельзя

С Заруцким Трубецкого: князь Димитрий

Не без достоинств – да! но как же слаб,

И сколько и на нем бесславных пятен!

Что ослепил нас дерзостный расстрига,

Простительно: святое имя он

Употребил, и первый; сверх того,

И человек-то был, каких немного.

Но родовым быть князем, но гордиться

Своими предками, но знать обман —

И подлому обманщику служить,

Мерзавцу, трусу, Тушинскому вору, —

Вот для меня загадка!

(Сел.) Впрочем, я

За слабость никому не судия;

Иной, быть может, и меня осудит,

Пред Шуйским, может быть, и я не прав:

Поверил я, что он убийца сына,

А на поверку вышло – клевета;

Увлекся я горячим, бурным сердцем

И согрешил; все ж не из низких видов.

(Засыпает.)

При последних словах входят Ольга и мальчик.

Ольга Заснул ли он?

Мальчик Боярыня, заснул.

Ольга Да! бурно это сердце, но горит

В нем чистая любовь к земле родимой;

В нем нет и места для любви другой...

Прибежищу, покрову всех скорбящих,

Царице неба, деве пресвятой,

Прокофий, за тебя и день и ночь

Я, грешница, молюсь. А ты, жестокий,

Ты, кажется, меня совсем забыл!

Зачем тоской не делиться со мною?

Скажи мне: Ольга злее ль и Литвы

И хуже ль и Заруцкого? – О них

Ты мыслишь целый день и, засыпая,

Твердишь о них, о них... Желать почти

Могла бы я, чтоб ненавидел ты

Сиротку Ольгу... Ты бы хоть подумал

Тогда о ней, хоть раз в неделю вспомнил!

О, как глупа я! Мной ли заниматься

Ему, когда на рамена его

С своей судьбой оперлась Русь святая!

Начинает светать.

Голоса за сценой Впустите. – Прочь! не велено: назад!

Ольга Кто тут шумит? покоя не дадут!

Мальчик

(подходя к дверям) Боярин почивает: тише!

Голос Мальчик,

Вели впустить: есть дело у меня

До воеводы.

Мальчик До утра, земляк,

Повремени: всю ночь писал боярин,

Работал, а вчера до самой ночи

С Литвою бился, не сходил с коня.

Ржевский

(оттолкнув часовых, входит) Прочь! говорят, впустите! место дайте!

Прокофий

(вскакивая) А! что такое?

Сотник Мы его держали.

Прокофий Да, знать, не удержали: молодцы!

За дверь ступайте. Кто ты? Как ты смел

Войти насильно?

Ржевский

(сбрасывая охабень) Как я смел, ты видишь.

Прокофий Защитник Брянска, Ржевский?

Ольга

(вполголоса) Брат Иван!

Ржевский Защитник Брянска, тот, кому господь

(За грех ли тяжкий) не дал защитить

Бессрамной, древней чести рода Ржевских;

Тот, кто в плену тяжелом изнывал,

А между тем правитель православных,

Избранный на защиту беззащитных,

Сестру страдальца гнусно обольстил

И Ржевских честный дом покрыл бесчестьем.

Прокофий Мне эта сказка глупая известна.

Но к обольстителю своей сестры

Зачем приходит Ржевский?

Ржевский В этих жилах

Не кровь, а молоко, когда пришел

Не за твоею кровью я.

Прокофий Ты искрен

По крайней мере; в польском полону

Ты кой-чему и научился; но —

Мы русские, и поединки, видишь,

Еще у нас в обычай не вошли.

А сверх того, измерь меня глазами:

Под русским небом только одного

Соперника по силе мышц я знаю,

Захарью Ляпунова: он мне брат.

Ржевский И ты еще смеешься надо мною?

Прокофий Нимало; только я с тобой не бьюсь.

Сядь, выслушай и будь моим судьею.

Ржевский Женись на Ольге.

Прокофий Я на ней женат.

Ржевский Тогда мне голову вели отсечь

Бессмысленную с этих буйных плеч.

Вопрос последний: где же ныне Ольга?

Прокофий Здесь.

Ржевский Здесь?

Прокофий Бедняжка и дрожит и млеет,

Рыдает – слышишь ли? а все не смеет

К нам подойти.

(Ольге) Что, Ольга? что, душа?

От сердца отлегло ли? К нам, в объятья!

Ты видишь: мы опять друзья и братья!

Ольга Как мог ты?

Ржевский Прочь! мы братья? мы друзья?

Сестра моя в распутном, буйном стане?

Нет, не солгали же; клянуся: в ней

Нельзя признать мне ни жены твоей

Законной, честной, ни сестры стыдливой

Ивана Ржевского!

Прокофий Ты, брат, строптивый,

Заносчивый безумец. Но, любя

Жену, как душу, пощажу тебя.

К тому же позабуду ль об услуге,

Какую ты, отважен и удал,

Земле родимой в Брянске оказал?

Так слушай: дряхлый твой отец в Калуге

По приказанью самозванца пал...

Ржевский Не растравляй хоть старых ран сердечных;

И с новых тяжко.

Прокофий Выслушай меня!

Ей, Ольге, вымолила жизнь Марина,

Взяла ее к себе. Затем и вскоре

Урусовым обманщик был убит;

И вот Мариной завладел Заруцкий.

Я между тем поднялся, кликнул клич:

Сошлись вожди, в числе их и Заруцкий.

Тут у Марины Ольгу встретил я;

Мне стало больно, жаль ее мне стало;

Я от Марины, кто она, узнал

И настоял и выручил сиротку

И – с нею обвенчался.

Ржевский Уверяй!

Клевещут? повод подаешь к злословью:

Зачем жену за войском водишь ты

Не по обычаям отцов и дедов?

Прокофий Обычаи отцов, без спору, святы:

Но не всегда возможно и тому,

Кто сердцем предан им, в годину скорби,

Разврата, беззаконья, мятежей,

Без нарушенья сохранить их святость.

России нужен я; а признаюсь,

Не снес бы плена Ольги: здесь и бурно,

Да безопаснее, чем где-нибудь.

Ржевский Не верю: отпусти ее в Рязань.

Прокофий Не так ли? чтоб в пути перехватили?

Глупец ты! не гневи меня, ступай!

Ржевский Умен ты, посрамитель женской чести!

Прощай: глупец идет; однако вести,

И скорой, от меня ты ожидай!

(Уходит.)

Прокофий Ты плачешь, Ольга, друг ты мой сердечный?

Несправедлив твой брат; но, даст господь,

Опомнится. Иди в свою светелку,

Молись, и да утешит бог тебя!

Ольга уходит. Прощай, душа!.. Пойти мне к Трубецкому,

Авось удастся: преклоню его

Уставу не противиться земскому.

Сцена 2

Табор. Заруцкий, Просовецкий, Заварзин, переодетый казаком поляк Хаминский. Слышны песни пирующих казаков и ратников.

Просовецкий Не удалось: не тайно, не врасплох,

Нет, силою к нему вломился Ржевский.

Прогнали молодца. Теперь дурак,

Хотя не слишком верит, что Прокофий

Женат на Ольге, – вздор такой несет,

Что уши вянут! «Жертвовать России

Я всем обязан, – вот что он поет, —

И самой тяжкою обидой личной».

Хаминский Вот истый римлянин в ваш век развратный!

Vir generosus, fortis anima!^[205]

Xa! xa! xa! xa! – Привел же бог услышать

Под старость лет такую чепуху,

Какой я и у хитрых езуитов

Не слыхивал. Случалось, патер Чиж

Порой и выхваляет стариков,

Которых жизнь нам описал Плутарх,

Да никогда не опускал примолвить:

«Язычники! и жарятся в аду

За слепоту, за гордость. Всех их выше

Святый Франциск Ксаверий».

Заварзин Атаман...

Просовецкий Не атаман – боярин-воевода:

Прошу не забывать.

Заварзин Пожалуй! но

Ему, боярину, скажу одно:

Плутарха мы не знаем; впрочем, верю,

Что плут и архиплут, как все ксендзы;

Да дело в том, что ведь казак Мартыныч,

От ереси латинской он отстал,

Так вряд ли ксендз Плутарх ему поможет;

А если не поможет сам себе,

Боярствовать ему не долго.

Заруцкий Знаю.

Старик, о чем ты хочешь говорить...

Несколько стрельцов и казаков навеселе; есаул Чуп, его поддерживает стрелецкий сотник.

Чуп Сердит, а молодец, где только схватка,

Где рубятся! – Да вот тебе Христос:

И наш не промах! – Э! хе! хе! Ты здесь,

Мартыныч, здравствуй!

Заруцкий Здравствуй, дядя Чуп.

Гуляете?

Чуп Гуляем и гарцуем!

Москали Ляпуновские поят

Нас на убой... Брат, разливное море!

Ты любишь Ляпунова? а?

Заруцкий Люблю.

Чуп Так выпей же и ты за Ляпунова!

Заруцкий Охотно. Много лет!

Чуп Спасибо, пане!

И за тебя вот выпьем мы теперь

По чарочке.

Заруцкий Благодарю вас, хлопцы.

Чуп И грамотку (ну, знаешь?) подписали

Мы, есаулы. Нас с поклоном всех

Прошали Ляпуновские москали,

И мы не отказали; да и грех

Отказывать: написано красно.

И ты подпишешь?

Заруцкий Посмотрю.

Чуп Чай, глазки

Повыпялишь и станешь разбирать?

А мне не надо: я готов за ласки

Сто тысяч, пане, грамот подписать.

Прощай, Мартыныч.

Заруцкий С богом!

Уходят казаки и стрельцы.

Просовецкий Про какую,

Скажите, грамотку толкует он?

Заварзин Про грамотку такую, Просовецкий,

Что сгубит воеводу, да и нас.

Принес я список.

Просовецкий Подавай: прочтем!

Заварзин Да как-нибудь придумаем втроем,

Как под подкоп злодея Ляпунова

Нам свой подвесть. Не должно мешкать нам,

Предупредим его; или не дам

(Вот бог тебе, боярин!) ни копейки

За наши три головушки и шейки.

Заруцкий Бумагу, Просовецкий, можешь взять;

К себе домой ступай ты с нею. Знаешь,

Не грамотей я; ты ее прочти

Внимательно, размысли содержанье,

Потом мне перескажешь. Между тем

По табору побродим мы, посмотрим,

Как молодцы пируют.

Просовецкий Лестно мне

Доверье воеводы.

Заруцкий До свиданья.

Просовецкий уходит. Вот человечек: пуст, как шелуха!

Заварзин А в атаманы вышел!

Заруцкий С рук нарочно

Я сбыл его: не для него, о чем

Осталось нам поговорить.

Заварзин Бумага...

Заруцкий Я не читал ее и не прочту.

Да нет нужды: о ней давно я ведал

И ныне же к ней руку приложу.

Заварзин Помилуй!

Заруцкий Не пугайся. Пьяный Чуп,

Ей-богу, прав: сто тысяч грамот смело

Подписывай; слова еще не дело.

(Хаминскому.) Решился ли Гонсевский?

Хаминский Он не прочь,

Да приуныл с вчерашней неудачи.

Заруцкий Неужто?

Хаминский И твердит, что казакам

Пристать было в пылу сраженья к нам.

Заруцкий Конечно, и тогда бы вы, быть может,

Не уцекали добрже...^[206] Ха? ха! ха!

Хаминский Тут не к чему смеяться: нет бесчестья

Такому многолюдству уступить.

Но ты...

Заруцкий Но я, Хаминский, не намерен

Для пана Александра с головой

Расстаться. Мне пускай спасибо скажет,

Что мы, по крайней мере, бились с ним

Довольно плохо. Если бы не я,

Не в Белый город вторглись бы москали,

А в самый Кремль. Я хлопцев удержал

Едва-едва; судом казачьим даже

Грозили мне, а суд казачий, брат,

Короток... С ними я стравлял Прокофья;

Ему и горя мало: в ус не дует!

Околдовал их, – мне беречься должно.

Однако... Да! Гуляют молодцы...

Поит их Ляпунов, чтоб подписали

Его премудрость... Хорошо! – Ты здесь

Повысмотрел наш табор? На Арбате

Стоит Прокофий: гряньте на Арбат,

Сегодня же под вечерок, дружнее;

Сегодня нас застанете врасплох.

Схватите Ляпунова, изрубите,

От Ляпунова, ради всех святых,

Меня избавьте! – Без него, ручаюсь,

И казаков склоню я. – Только чур:

Не нарушать условья.

Хаминский Пани Мнишек

Довольна нами будет.

Заруцкий Сам ты пан.

А в Кремль назад найдешь ли, брат, лазейку?

Хаминский Найду.

Заруцкий Прощай.

Уходит Хаминский. Ну, видишь, Заварзин?

Заварзин Так, атаман; да только если, если...

Заруцкий Не повезет? Не без запаса я.

Да расскажи, что Троекуров пишет?

Его гонец?

Заварзин Жить долго приказал.

Заруцкий Проворен ты... Опять ватага валит.

Пойдем.

Заварзин Доносит Троекуров, что...

Уходят, вполголоса разговаривая; входят стрелецкий рязанский голова, голова стрелецкий прежних Тушинских дружин, еще стрелец и француз, служащий в немцах, в рати Трубецкого, потом Ржевский, который останавливается отдаль, не замеченный прочими.

Тушинский голова Что правда – правда: крут ваш Ляпунов,

Веревка у него за ослушанье,

Веревка за насилье, за грабеж,

За буйство та ж проклятая веревка.

Вдобавок горд: бывает, что в прихожей

Прождет и голова и сын его,

Да и боярин; не велит к себе

Пускать в избу – и только!

Рязанский голова Тут не гордость:

Дела, заботы, – занят день и ночь;

Не хочет, чтоб мешали.

Стрелец тушинский Чтоб мешали?

Пустое! Он ревнив: ведь у него

Живет красотка; за нее боится,

Ее хоронит.

Второй голова Что ж? жена его.

Первый голова А разве видел ты, как их венчали?

Второй голова Не видел, да слыхал.

Первый голова То-то и есть!

Ржевский поспешно уходит. Те часовые живы ли, скажи,

Которых бешеный осилил Ржевский?

Второй голова И живы и здоровы.

Первый голова Мудрено.

Второй голова Ничуть. Вот что Прокофий говорит:

«Меня пускай обидят! не взыщу.

Обидеть же присягу берегись,

Да берегись обидеть земледельцев

Несчастных, разоренных: я за них

Жестокий, непреклонный, грозный мститель».

Француз Поквально! Sacrebleu! Henry,^[207] король наш

(Ма foi!^[208] большой, славной король)... ему

Служиль я месте с Jacques de Margeret,^[209] —

Henry наш то же самое твердиль.

Mais ^[210] – с дамами Henry гораз ушивей.

Стрелец А что такое дамы?

Француз Дами? Dames,^[211]

Боярини по-русску.

Второй голова Чем же, брат,

Невежлив с ними храбрый воевода?

Француз Невежив. Je comprends!^[212] Сказали мне:

Тот сумасшедша, тот cerveau brule^[213]

Буль брат жена Messere^[214] Прокопа.

Первый голова Ну?

Француз Бранились оба ошень, а молшать

Своей бояриня велел Прокопа.

Второй голова И дело: не вступайся в ссоры мужа.

Француз En France ^[215] ушив обышай: дами нас

Мирят и ссорят.

Стрелец Хороши! Да что

И говорить? Сплошь нехристи все немцы.

Второй голова Бумагу ты подпишешь?

Первый голова Так и быть;

А только согласись, что крут Прокофий.

Второй голова Пожалуй, братец; в самом деле был

Приветливей покойный Скопин-Шуйский!

Стрелец Да! царствие небесное ему!

Сердечный был надежа-воевода.

Первый голова По нем рыдали самые враги.

Его злодейка тетка опоила?

Второй голова Не знаю: общий слух; а впрочем, брат...

Входят Захарья Ляпунов и еще кто-то.

Захарья Здорово, молодцы!

Второй голова Захар Петрович,

Тебя ли видим? Ты ли то, родной?