Текст книги "Взрослая жизнь для начинающих"
Автор книги: Виктория Рутледж
сообщить о нарушении
Текущая страница: 34 (всего у книги 40 страниц)
Глава 30
Лайам, несмотря на свой юный возраст, умел так посмотреть на Мэри, что все мышцы ее тела, начиная от горла и ниже, сжимались от порочного желания, и в довершение всего этого в животе возникало болезненное ощущение. Проработав с ним в одну смену несколько недель, Мэри, несмотря на свою привычку никогда ни во что не верить, постепенно поняла, что она интересует его не только как товарищ по работе.
Не то чтобы он бросал на нее «взгляды соблазнителя», тогда как Габриэл напряженно смотрел на Тамару горящими глазами каждый раз, когда передавал ей тарелку, – судя по всему, в выражении его глаз был скрыт особый смысл, но Мэри Габриэл в такие моменты сильно напоминал корову, которую срочно пора доить. Лайам не делал ничего особенного, он просто смотрел прямо на нее, а в его всегда полуприкрытых карих глазах скрывалось нечто, недоступное расшифровке, и Мэри понимала, что он легко может прочитать ее мысли. Вот почему она смущенно отворачивалась, – ей было совершенно ясно, и она ничуть не пыталась успокоить себя хоть каким-то сомнением в том, что он знает, и совершенно точно знает, что творится у нее внутри.
А внутри у нее пугающим вихрем трепетала страсть, настолько безумная, что Мэри никак не могла поверить, что все это происходит с ней, и еще больший сюрреализм этой ситуации придавало то, что Лайам – слишком молодой, слишком красивый, слишком классный, – кажется, ухаживал за ней.
Хотя она и понимала, что это дурно и неуместно, по целому ряду причин, весьма серьезных, – а то, что она состояла в браке, было лишь одной из них, Мэри чувствовала, будто ее несет теплый поток каждый раз, когда Лайам говорил с ней. А разговаривали они подолгу; каждый раз, когда Мэри и Лайам работали в одну смену, им казалось, что они болтали всего двадцать минут, а на самом деле пролетал уже весь вечер, – ей уже много лет не случалось вот так говорить о музыке, о книгах, о том, что для нее значат те или иные вещи. Мэри, видя его искреннее, серьезное ко всему отношение, ощущала свой возраст, но не особенно сильно; некоторые милые и наивные вещи, которые он говорил, вызывали у нее улыбку, потому что она вспоминала, как когда-то сама такое говорила, и так же убежденно.
Но что еще важнее, – Мэри с кривой улыбкой усмехнулась над самой собой, пока украдкой бросила долгий взгляд на Лайама, разгружавшего посудомоечную машину, – ему, помимо всего прочего, было девятнадцать, и от его безупречной чистоты и свежести ей становилось больно. Что-то гипнотически внушало желание прикоснуться к нему. Каждый раз, когда она оказывалась на расстоянии вытянутой руки от его кудрявых волос, или от нежных родинок на загорелых предплечьях, или от его мягких старых футболок, она прикладывала все усилия, чтобы не потянуться и не дотронуться до него пальцами. Так трудно было удержаться… А поскольку он работал в вечернюю смену, как и она, Мэри так часто приходилось стоять, сунув руки в карманы, что ей, как барменше, было не совсем удобно. В мыслях (по крайней мере) ей казалось, что лишь шаг – и она уже не будет только смотреть на мягкую линию изгиба его нижней губы, а прикоснется к ней своими пухлыми губами, и она боялась, что однажды мозг не уследит за телом и оно на самом деле сделает все то, о чем думала.
Ей было странно, что она не чувствует никакой вины. Честно говоря, Мэри чувствовала себя виноватой только в том, что совсем неиспытывает чувства вины. Но она не особенно мучилась из-за этого и не считала, что обманывает Криса. Она настойчиво старалась вспомнить Криса таким, как он виделся ей прежде, и убедить себя, что он привлекательнее Лайама или более внимателен к ней, но это совершенно не получалось, – было лишь неясное чувство, говорившее ей, что это сильное, всепоглощающее влечение для нее так ново и неизведанно, потому что в последний раз она испытывала что-то подобное (к Крису) очень-очень давно.
И от этой мысли она замирала как вкопанная. И огорчалась.
Помимо его внешности, – а Мэри могла часами им любоваться, – замечательно в Лайаме было то, что он с ней по-настоящему разговаривал, – для нее это было совершенно непривычно. Он часами задерживался в пабе и болтал с ней, иногда приходил и тогда, когда была не его смена, прислонялся к стойке и поджидал, что она будет проходить мимо. Он не старался вскружить ей голову, и от этого казался еще обаятельнее. Они просто чудесно беседовали. Никто не кричал, не читал лекций, не пропускал мимо ушей ее слова, чтобы поскорее высказать свой следующий аргумент. Он просто хотел услышать, что она скажет. Лайам разговаривал с ней так, как будто она была такой же юной идеалисткой, как он, – Мэри, последние пять лет исполнявшая роли только Учительницы или Жены, почти забыла, что можно вот так просто беседовать.
– Мэри, где бы тебе на самом деле хотелось быть? – спросил он ее, когда они перед закрытием протирали бокалы. Марк мыл шваброй пол, а Ангус пересчитывал деньги в кассе, но Мэри почти не замечала их присутствия.
Ей пришлось задуматься. Где бы ей хотелось быть? Чего бы она хотела от жизни, помимо возможности платить за квартиру и ездить в отпуск? Нет, она больше не мечтала о сказочной любви. Или о семье. Ни о чем, по большому счету.
Мэри улыбнулась. Если бы такой вопрос задал кто-нибудь из ее друзей, она была бы уверена, что в ответ они ожидают услышать: «А, где-нибудь в Уондзуорте, если Клапам мне будет больше не по карману. Но дом обязательно должен быть с садом».
– Не знаю, – сказала она, сосредоточенно стирая с бокала грязную полосу. – Я думаю, что меня здесь все устраивает. Понимаешь, здесь – в широком смысле слова, и буквально – вот здесь. И я не собираюсь в ближайшем будущем отправляться в дальние путешествия. Я вообще, кажется, никуда не хочу больше ездить. – Это у Криса к двадцати девяти годам было два рюкзака и ни одного чемодана. Она прикусила уголок рта. Почему-то ей совершенно не хотелось рассказывать Лайаму о Крисе, хотя во время всех их разговоров мысли о нем так и крутились где-то на периферии ее сознания. А чего еще ожидать от этого поганого эгоиста.
– Неужели? – удивленно спросил Лайам. – Но ты же так много путешествовала.
Мэри перестала протирать бокал и задумалась.
– Э, да, думаю, да. – Она постаралась не добавлять: «Но я путешествовала с мужем, а не потому, что на самом деле хотела поехать». Лайам был таким простым и открытым, что она просто вынуждена была говорить правду, а не пытаться произвести на него впечатление какими-нибудь красивыми выдумками, и даже не стараться подстроить свой ответ, чтобы получилось то, что он хотел от нее услышать. Все это для нее было так ново, так обезоруживающе очаровательно.
– Все дело в том, что я не так уж и люблю путешествовать, потому что стоит мне приехать из аэропорта домой, лечь спать и проснуться на следующее утро, как самой уже не верится, что я куда-то уезжала, – медленно проговорила она. – Я, наверное, живу только реальностью. Если бы не фотографии, мне было бы трудно поверить, что все это на самом деле случилось со мной. – Она посмотрела на Лайама с улыбкой Джины Лоллобриджиды. – Знаешь, я никогда об этом раньше не говорила. Как мне кажется, я отношусь к людям, для которых существует только здесь и сейчас. Моего внимания хватает ненадолго. Одновременно я могу иметь дело только с чем-то одним, а то, чего я не вижу, просто для меня не существует.
Он наклонил голову набок.
– Тогда тебя не должны беспокоить муки совести.
– Нет. – Она взяла из ящика еще один бокал и сделала вид, что хмурится ему в ответ. – Совесть – это другое.
– Ты хочешь сказать, что легко совершаешь дурные поступки и начинаешь из-за них переживать только потом? Это удобно.
– Лайам, Лайам, Лайам, именно так и устроен ужасный мир взрослых. И мне так жалко. – Она отвернулась, стараясь скрыть улыбку и то, как вспыхнули у нее щеки. Он заставлял ее чувствовать себя миссис Робинсон [85]85
Героиня американского фильма 1967 года «Выпускник», в котором наивного выпускника колледжа Бенджамина расчетливо соблазняет миссис Робинсон, женщина средних лет, приятельница его родителей.
[Закрыть], а ведь ей не было и тридцати.
– Ну почему ты постоянно рассуждаешь о своем возрасте, – мягко проговорил он. – Для меня он не играет никакой роли. Он просто не играет никакой роли, и точка.
– Скажи это Эсти Лаудер [86]86
Известна фраза Эсти Лаудер: «Продавая крем, вы должны продавать мечту о вечной юности».
[Закрыть].
– Важно то, что тебе удалось сделать. – Лайам поставил на полку последний бокал и начал споласкивать в раковине тряпки. – Человек не перестает учиться, закончив школу. Каждый день нужно переживать что-то новое, оказываться в ситуациях, из которых сможешь что-то для себя вынести.
Мэри попыталась понять, что же она приобретает для себя, когда прекращает детские разборки по поводу того, где заканчивается площадка для игры в футбол и начинается место, где девочки прыгают на скакалке.
– И ты что-то для себя выносишь?
Он игриво улыбнулся и бросил на нее чувственный взгляд из-под своих длинных ресниц.
– Я стараюсь.
Мэри заставила себя приступить к запасному набору бокалов, чтобы совсем не потерять контроль над собой. Боже! Плохи дела, все почти как у Габриэла и Тамары! А кто же на них хочет походить? Хотя судя по тому, что рассказывал ей Лайам обо всех странных типах, которыми увлекалась до этого Тамара, – на кого он только не насмотрелся по субботам с утра вместе с Джошем, Тамариным братом, когда они были подростками, – Габриэл представлял собой значительный шаг вперед, – неженатый и при этом ростом выше шести футов.
Лайаму было что порассказать о Тамаре, – это вполне можно было считать еще одним среди прочих его выдающихся достоинств. Мэри и представить не могла, что в ранней юности Тамара следовала готическому стилю – черная одежда, длинные всклокоченные волосы, мрачное выражение лица.
Она отодвинула задвижку, на которую Ангус закрывал входную дверь, чтобы до утра оградить заведение от присутствия Сэма, и начала собирать стаканы со столиков, поставленных на улице. Немного поостыть на прохладном ветерке ей бы было сейчас весьма кстати. Конечно, если Лайам не застанет ее врасплох снаружи.
– Проклятье, я не могуэто сделать! – заверещала Айона. Она выключила зажигание и так сильно рванула ручной тормоз, что тот оказался под углом почти девяносто градусов.
Она и Нед сидели молча, мотор постукивал. Хорошо еще, что они находились на тихой улочке, потому что ей вполне удалось перегородить проезд. К счастью, пока Айона пыталась выполнить маневр, оцениваемый в девяносто баллов – вписать машину за контейнером с мусором, – никто не проехал мимо. Айона вообще отказалась бы это делать в присутствии других машин, – они ей казались просто мишенями, в которые она наверняка попадет.
– Ты можешьсделать это, – спокойно сказал Нед. – Пять минут назад на Лонгфорд Роуд у тебя это получилось.
– Да, но тогда ты говорил мне, когда рулить, а когда… О, черт! Черт, черт, черт! – Айона прижала ладони к глазам, чтобы не заплакать от досады.
Она обязательно завалит экзамен. И ничего с этим не поделать. Она просто не в состоянии припарковать машину. Блин, даже совсем маленькую.
Нед рассеяно погладил ее по спине.
Вся бушуя от ярости, Айона надеялась, что он не почувствует, как от злости у нее между лопаток появилось горячее красное пятно, – сама она это отлично ощущала.
– Ты можешь это сделать, Айона, – сказал он успокаивающим тоном. – И ты знаешь, что ты можешь. Скорее всего окажется, – я же так хорошо тебя знаю, – что когда нужно будет произвести впечатление на экзаменатора, все встанет на свои места. И ты все сделаешь идеально. Ты же такая зубрила.
– Знаешь, отчего я сбилась? – мрачно спросила Айона, вскидывая голову. – Все эта задница Ангус. Он стал со мной это вчера повторять и рисовал схемы. Какой угол нужен, чтобы повернуть влево, какой угол для заднего хода… – Она с силой выдохнула через нос. «Ангус.Господи! Как было бы здорово, если бы хоть иногда минут на десять он переставал быть ее папочкой и становился ее парнем».
– Ты не сказала ему, что все будет уже в пятницу?
– Нет, – отрезала Айона. – Не сказала. Поскольку ты сейчас наверняка спросишь про маму, – ей я тоже не говорила. Я же не совсем дурочка. Когда я решу разместить в «Камберленд Таймс» объявление, с радостью сообщающее о моих запоздалых занятиях вождением, я сделаю это сама.
– Ладно, хватит, ты устала. – Нед сжал ей плечо. – Уже очень поздно. Глупо с моей стороны, – нам не стоило заниматься после того, как ты целый день работала.
– Да нет, все в порядке. – «Ты-то не знаешь, что я всю неделю ждала этой унизительной пытки».Она посмотрела на него и почувствовала, как внутри у нее что-то пылает. В свете уличных фонарей от выступающих скул Неда падали тени, и от этого глаза его казались еще темнее, чем обычно. Нед ни капли не напоминал «папу».
– Спасибо, что ты поехал со мной заниматься. И это целый день отпахав у горячей плиты. Ты же наверняка до смерти умотался.
Он улыбнулся и хлопнул ее снизу по подбородку.
– Ну что ты. Я же хочу тебе помочь. А когда ты сдашь, будешь забирать меня с вечеринок.
– Да, конечно. – Айона почувствовала, что в голове у нее разгорается ужасный скандал, – хлопают двери, звучат невнятные угрозы. Что она должна со всем этим делать? С ним ей так здорово. Но все же в этом было что-то неправильное.
Она разрешила себе снова бросить украдкой взгляд на Неда и почувствовала, как замерло у нее сердце, когда он улыбнулся ей.
Может, ей просто стоит сходить к кому-нибудь из Тамариных медиумов.
Э… вот здорово. Нет, не надо.
– Обратно в паб? – невесело проговорила Айона.
– Как только ты задним ходом заедешь на ту большую площадку, то да, – сказал он так, как будто предлагал самое благоразумное в мире решение.
– Не-ее-ед, не на-а-адо! – заскулила она.
– Ладно, послушай. – Нед положил руку ей на колено, и у Айоны по всему бедру пробежали мурашки. – Если ты припаркуешь машину вот там, то, когда мы вернемся в паб, я приготовлю тебе великолепное шоколадное суфле.
Шоколадное суфле в сравнении с «О, очень хорошо! Не говори глупостей, Айона, конечно, у тебя есть способности. Побереги мой бампер! О Господи, что ты делаешь? Чтоты…? Ты что, читать не умеешь? Черт! Проклятье!»
Да тут даже не приходится говорить о какой-то конкуренции.
Айона посмотрела в зеркала, глубоко вдохнула и снова завела двигатель.
«Может быть, тебе стоит руководствоваться тем, как ты сдашь экзамен, – сказал какой-то голосок у нее в голове. – Если ты сдашь хорошо, то никак не благодаря Ангусу. И может быть, это будет говорить о том, что Нед заставляет тебя проявить твои лучшие качества.
И может быть…»
Айона вздрогнула от такой порочной мысли и сняла машину с ручного тормоза.
– Лайам, ну ты и враль, с этим насосом все в полном порядке, – сказала Мэри. В качестве доказательства она тряхнула банкой, в которую налила пиво. – Ты обманом заманил меня в погреб и даже заставил меня продемонстрировать мою безобразную огромную задницу, поскольку мне пришлось спускаться по этой лесенке после тебя.
– И она была так прекрасна, – протянул он, прикрыв ленивые карие глаза.
У Мэри рот было открылся от возмущения, но она сглотнула и почувствовала, как забилось сердце. «Успокойся успокойся. Тебе двадцать семь лет».
– Ну вот. – Она взяла со ступеней тряпку и махнула в его сторону. До этого она изо всех сил старалась не оставаться с ним наедине, – да, это был мазохизм, – и сейчас она не собиралась перед всеми открываться. «Будь взрослой».
Она постаралась улыбнуться с покровительственным видом, но улыбка получилась веселой и сладострастной. Проклятье.
– Мне нужно вымыть восемьдесят три пивные кружки, а тебе разобрать запасы вина. Или ты хотел, чтобы я тебе и с этим помогла?
Он подошел на шаг ближе.
– Может быть. Но я тебя не для этого позвал сюда.
– Неужели? – слабым голосом спросила Мэри; она не могла поверить в то, что должно было сейчас произойти, но не сомневалась, что будет именно это, поскольку по собственному опыту знала: вот так соблазняют в девятнадцать лет.
– Я позвал тебя сюда, потому что хочу поцеловать тебя, – просто сказал он, забирая у нее из рук тряпку.
Мэри в отчаянии посмотрела в его карие глаза, которые сейчас казались черными, – так расширились у него зрачки, – и эти глаза были совсем близко. Она тоже хотела, чтобы он поцеловал ее, очень хотела, но сомневалась, что ей стоит на это соглашаться.
– Лайам… – Она слышала, как наверху кто-то моет шваброй пол, сердито ударяя по каждому плинтусу.
Он протянул левую руку, провел пальцами вдоль ее щеки, и ладонь остановилась у нее за ухом. Лайам легким усилием притянул Мэри к себе, запустил другую руку ей в волосы, чтобы она не могла уклониться, и поцеловал ее.
Перед тем как их губы соприкоснулись, Мэри вдохнула запах его кожи и тут же почувствовала слабость. Вовсе не из-за того, что его пальцы были у нее в волосах, не могла она оторваться от него, – не хотела и не стала бы, даже если бы ее тело не оказалось таким беспомощным, как сейчас.
За все двенадцать лет с первого свидания ее никто никогда так не целовал. Лайам делал это поистине сказочно. Рот его был одновременно и теплым, и прохладным, губы плотно прижались к ее губам, а язык сладострастно изучал ее губы, ее рот, – он прикасался к ней так легко, и одна ладонь так и оставалась у нее в волосах, а другая скользнула ей на копчик. Мэри ощущала себя совершенно невесомой.
Лайам на мгновение остановился и оторвался от нее, и Мэри ощутила то истеричное чувство страха и обиды, которое чувствует младенец, когда мать забирает бутылочку. Но он остановился лишь ненадолго, – быстрым, решительным движением обвил рукой ее талию и пошел, увлекая ее с собой, к дверям винного погреба; он прижал ее к двери и ласкал губами ее теплую и мягкую шею, а руки его путешествовали по всему ее телу.
Мэри закрыла глаза и постаралась не думать о том, почему между ними оказалась будто бы бутылка вина, которая сейчас нежно, но ощутимо уткнулась ей в пах. И о том, как она смогла так расставить ноги. И в какой момент она встала на цыпочки, не ощущая при этом ни малейшего напряжения в икрах, чтобы это изумительное давление оказалось направлено под самым удачным углом. И когда его рука соскользнула с копчика вниз, опустилась ей на ягодицы и притянула ее ближе, а сейчас эта рука непреклонно, уверенно нащупывала путь под трусики.
– Лайам, не надо, – прошептала она, подумав скорее про свои ужасные трусы телесного цвета, которые надела под эту белую юбку, а не про то, какой ужасный поступок она совершает. Ей показалось невероятным, что она смогла даже произнести эти слова, – ведь ей совсем не хотелось говорить «нет». Наверно, вмешалась совесть.
– Почему же не надо? – Шеей она ощущала его горячее дыхание и осознала, что сейчас уже и ее собственные руки гладили его по спине, ловили жесткие кудри, медленно чертили круги по коже под волосами; она трепетала от того, что наконец прикоснулась к нему. Мэри поняла, что двигает бедрами в том же ритме, что и он, навстречу ему, и ничего не может с собой поделать. И если он будет продолжать в таком духе, то минуты через полторы она кончит.
Она накрутила на пальцы несколько прядей его волос и притянула его голову к себе, к своим раскрытым губам. Так она выиграет время, чтобы придумать убедительную причину тут же все прекратить.
Или будет уже поздно.
Лайам поцеловал ее еще более настойчиво, перенес вес тела, и Мэри снова поразилась легкости его прикосновений. С каждым поцелуем ей хотелось засмеяться. Как же получается, что это все так прекрасно? Как же так получилось, что она так долго не целовала никого, кто делал бы это так страстно?
«Может, это просто потому, что я замужем?»
По двери в подвал внезапно постучали.
– Эй! – раздался крик Ангуса. – Сколько времени ты будешь там разбираться с вином, Мэри? Я не жду от тебя целого сочинения, просто запиши, какие вина закончились. Да, ты не видела Лайама? Этот нахальный лодырь куда-то пропал.
Мэри вырвалась из крепких объятий Лайама, – ей придавало сил чувство вины. Ангус не смог бы увидеть, как они стоят у винного погреба, даже если бы спустился по лестнице и заглянул, но ее все равно кидало то в жар, то в холод, и сердце, казалось, выскочит из груди.
Лайам прислонился к холодильнику для льда и одарил ее неспешной, долгой, чувственной улыбкой. Он поднял брови, удивляясь тому, что она отреагировала на происшедшее как подросток.
«О Боже, – подумала Мэри. – Сколько, интересно, разных пошлостей он может придумать с этим льдом?»
– Да, сейчас кончу и приду, Ангус! – прокричала она, поправляя одежду.
Лайам поднял брови еще выше, с еще более изумленным видом, и провел рукой по головокружительным изгибам ее фигуры.
– Да, сейчас кончишь, – прошептал он.
Мэри, которая все так же смотрела Лайаму в глаза, не обращая внимания на эту реплику, постаралась оттолкнуть от себя его руку, но сделала это не особенно убедительно, и рука снова легла ей на грудь, начала ласкать ее, подолгу задерживаясь на недвусмысленно твердых сосках.
– Ох, – прошептал Лайам. – Тебе нельзя в таком виде подниматься наверх.
– Мэри? – прокричал Ангус. – Ты только скажи, что упала и сломала ногу, или еще что-нибудь, и мы тут же отложим уборкуи придем за тобой.
– Да-да! – прокричала она в ответ, стараясь пристегнуть лямку лифчика, которую отстегнул Лайам, и, пока Мэри отвлеклась, он внезапно снова притянул ее к себе, скользнул рукой по пуговицам ее рубашки, в одно мгновение расстегнул их, наклонил голову, вытащил и потом пососал набухший сосок. Точно почувствовав момент, он заглушил ее стон еще одним долгим поцелуем, прижал ее к себе как можно крепче, и тогда она, выгнув спину, кончила.
Мэри старалась как можно дольше не открывать глаза, пока сладостное ощущение взрывной волной прокатывается по телу, ослабевает, но все еще чувствуется, – она хотела лелеять его как можно дольше, оторвав себя от окружающего мира. Как только она откроет глаза, – думала Мэри, – все это закончится, и больше никогда не произойдет снова, – возможно, не произойдет снова, – и останется только воспоминание, а живые ощущения навсегда уйдут и будут недосягаемы, и она не сможет наслаждаться тем, что уже произошло, и будет лишь захлебываться болью от того, что только прокручивает в памяти тоненькую пленку, но уже не ощущает пульсирующей эротической реальности. И все же, когда она наконец открыла глаза, Лайам все еще смотрел на нее, все еще обнимал ее, и зрачки его все еще были расширены от вожделения. Он казался таким же ошеломленным и возбужденным, как она.
– Не знаю, что сказать, – прошептала она губами в его губы, не в силах отвести взгляд. В его дыхании она чувствовала легкий запах вина, которое он выпил, – запах смешивался с запахом его тела. – Ты слишком прекрасный. Слишком хороший. Нереальный.
Он все так же смотрел на нее, отодвигал с ее лица пряди волос.
– О, это плохо, – иронично сказал он.
– Нет, это хорошо, – машинально ответила Мэри, цитируя песенку 1988 года.
На лице Лайама выразилось недоумение. Она улыбнулась, увидев это.
– О, ты прекрасный мальчик. – Рука Мэри бессознательно коснулась его подбородка и погладила по едва пробивавшейся на нежной коже щетине. – Ты прекрасный…
– Мэри! – проревел Ангус, встав у входа в подвал. – Ну мать-перемать! Если ты сейчас же не поднимешься и не начнешь записывать количество проданных бутылок, я спущусь и сам приведу тебя наверх!
Она прикусила губу и неохотно убрала пальцы с подбородка Лайама. Но они так до сих пор и не могли оторвать взгляды друг от друга.
– Ах, мне так стыдно, – прошептала она. – А может, мне недостаточно стыдно? Я уже сама не понимаю.
Лайам скользнул пальцем ей под подбородок и погладил вокруг горла. Мэри просто не верилось, что ему удается заставить ее всем телом ощутить такое безобидное прикосновение. Так быть не должно.
– Не знаю, зачем ты пытаешься себя стыдить, – сказал он, слишком легко, как ей показалось. – Это же просто опыт, переживание.Не для того ли твой муж уехал в Косово, да? Хотел пережить нечто новое?
Мэри кивнула, – она была не в силах сдвинуться с места, потому что не отрываясь смотрела на безупречную нежную кожу под его ключицей, – расстегнутая рубашка была распахнута. Может, это и есть то, что она открыла для себя?
– А просил ли он у тебя разрешения уехать и оставить тебя одну? – продолжал он. – Ты пробовала его остановить?
Мэри покачала головой. Он был прав.
– Когда в жизни случается возможность испытать что-то новое, это просто необходимо сделать. – Лайам прижался губами к ее лбу и говорил, опустив лицо в ее волосы. – Я всегда хотел встретить такую женщину, как ты. Веселую и зрелую, красивую и умную, и…
– Лайам, остановись, – сказала Мэри. – Может, я и старая, но прекрасно понимаю, когда мне заговаривают зубы, чтобы заманить в постель.
Но все же не такая старая, чтобы забыть, что такое могут говорить и всерьез.
Что он, возможно, говорит это искренне, потому что его жизнь еще не запятнана неудачными связями, разочарованиями, банальными фразами.
– Дай мне закончить то, что я начал, – попросил вдруг Лайам. – Разреши мне остаться и заниматься с тобой любовью.
– Нет, – машинально ответила Мэри, и только потом вспомнила, что живет уже больше не в Тутинге с Крисом, а одна, в квартире над пабом, и вполне может устроить ночь страсти, когда ей только заблагорассудится.
В животе у нее все затрепетало от волнения и страха, и она положила руку Лайаму на грудь, чтобы успокоиться. В тот же момент, почувствовав твердые мускулы под его футболкой, она ощутила еще большую слабость.
– Да, – сказала она, не дав голосу разума успеть вмешаться. Лайам уже принял ее протянутую руку за просьбу снова обнять ее. Она согнула руку в локте, чтобы задержать его на расстоянии.
«Не забывай, ты, может быть, нравишься ему только потому, что ты – опытная женщина и старше него. Не трепещи ты, как юная девственница. Вспомни хотя бы про свой целлюлит».
– Когда у тебя ближайшая смена?
Лицо Лайама скривилось, но даже сейчас он казался ангелом с картины Боттичелли.
– В пятницу.
– Останься в пятницу вечером. – Мэри посмотрела на юношу, догадываясь, что глаза у нее, скорее всего, такие же черные, как и у него.
– Останусь.
«Проклятье, – подумала Мэри, – как бы мне до пятницы сбросить килограммов шесть?»
