Текст книги "Взрослая жизнь для начинающих"

Автор книги: Виктория Рутледж

сообщить о нарушении

Текущая страница: 21 (всего у книги 40 страниц)

– На этом и держатся счастливые семейные отношения, – печально сказал Сэм. – Вот и моя Кэтлин…

– Вы просили пинту пива, не так ли, перед тем, как наш разговор столь грубо прервали? – спросила Айона, дрожащими руками открывая посудомоечную машину, чтобы достать стакан.

– Ну, если вас не затруднит. – Сэм слез с табурета и по секрету сообщил: – Пойду, покажу Перси фарфоровую штуку.

У Айоны дрогнули руки, и внутри посудомоечной машины загремели грязные кружки.

– Она сломана, лапочка, – ласково сказал Нед. Он поставил на стол ящик с кабачками и снял руки Айоны с проволочной сетки. – Будь добра, принеси мне льда из погреба. Мне нужно будет охлаждать суп. А Сэму я сам налью кружечку.

Айона кивнула и отправилась в погреб.

Хотя в погребе было чище, чем в ванной на старой квартире Джима и Неда, но в нем так же пахло застарелой плесенью, несмотря на все старания Ангуса, который помыл погреб из шланга. Даже в жаркие дни стены здесь оставались прохладными; на кирпичах виднелись нацарапанные в свободные минуты трактирными слугами когда-то в далеком прошлом каракули и отметки – они были еле видны под слоем пыли, их почти уничтожила рука времени. Айона опустилась на ящики с коктейлями, положила подбородок на руки и посмотрела вверх, на скат для угля, откуда, через толстые стекла викторианских времен, пробивались бледные солнечные лучи. Сейчас из кухни слышалось только постукивание и бормотание – наверное, резали овощи, – частично заглушаемое работающим на полную мощность «Радио один».

Почему момент, когда кому-то надо сообщить горькую правду, наступает как раз тогда, когда они совершенно не хотят тебя слушать? Так многое нужно было Айоне сказать Ангусу, но сейчас совсем неподходящий момент. Она слишком хорошо его знала, понимала, как он беспокоится о пабе, о своей карьере – о невозможности сделать карьеру, о том, как изменения в профессиональной деятельности скажутся на его будущей пенсии, – он ей об этом ничего не говорил, но Айона обо всем догадывалась, потому что среди ночи, во сне он начинал тревожно обнимать ее, а когда говорил о пабе, то сообщал ей исключительно радостные новости. О финансовых проблемах он говорил Джиму. Внутренний голос подсказывал Айоне, что, наверное, неплохо, что о сложностях она почти ничего не знает, но собственная неосведомленность огорчала ее еще больше.

Она хотела сказать ему, что, углубившись в работу, стараясь, чтобы все получилось, он отталкивает ее от себя, и она начинает ощущать себя не его девушкой, а некой задачей, с которой он должен разобраться, – но она этого не говорила, понимая, что тем самым просто пополнит список его проблем еще одной.

Интересно, где бы она оказалась в этом списке – заняла бы более важное место, чем еженедельные поставки пива, или значилась после проблем с водопроводом?

Это несправедливо.

Айона вздохнула и посмотрела на часы. Без двадцати двенадцать. Сейчас уже приходят посетители, которым нужно подать ланч. Времени не остается.

Нет времени. Нет времени для меня, нет времени для него, и вообще время находится только для посторонних.

Так вот почему в иллюстрированных журналах всегда пишут, что твой мужчина не должен быть твоим лучшим другом, и наоборот.

– Джим, я слышал, что он говорил. – Ангус сердито глянул на одного из пропахших пивом приятелей Безумного Сэма, который стучал по стойке опутанной паутиной кружкой. – Подожди минуточку. – Он снова повернулся так, чтобы все видеть со своего наблюдательного пункта, – его самого наполовину скрывала стойка бара, и с этой точки можно было видеть, что происходит на кухне, – в тот момент помощник повара Марк резал лук и ругался с кем-то по поводу состояния холодильника. – Старый мерзавец. Нет, это я не тебе. Послушай только, я слышал, как Габриэл и Тамара на кухне занимались… Нет! Я не говорил, что… Боже, Джим, да у тебя это просто навязчивая идея. Держи себя в руках… Нет! Ох, ну ради бога, конечно я не хотелэтого сказать…

Айона швырнула перед ним листок с заказом и указала на молодую пару, которая устроилась, с бутылкой белого вина, за третьим столиком. «Да, спасибо, я их вижу. Спасибо, я не слепой», – раздраженно сказал он. Айона бросила на него мрачный взгляд и пошагала прочь.

Ангус, еще клокотавший от ярости, почувствовал укол совести. Нельзя было так грубо обращаться с Айоной. Как же ему подняться на ее высоту, как не скатиться? Чертов Габриэл. «Он просто отравляет обстановку, хотя при этом как будто и не делает ничего плохого, – пробормотал Ангус. – Теперь я понимаю, что думал об Иисусе Понтий Пилат. Он расстраивает моих сотрудников, женщины ходят за ним по пятам, чтобы омыть стопы его, а уволить я его не могу, потому что мне постоянно говорят, что он Сын Божий».

Так он сказал вслух, и от этих слов почему-то полегчало.

Ангус вытер потный лоб салфеткой для посуды и прокричал в сторону кухни: «Тамара! Тебя ждут посетители, обслужи!» «Нет, я не преувеличиваю, – продолжал он говорить с Джимом, слегка понизив голос. – Та ведьма, которая написала эту вещь, снова сюда заходила, сегодня утром, со своей командой, и они снова все это обсуждали. Тамара только об этом и говорила. – Как ему случилось услышать ее рассказ, он уточнять не стал. – Судя по всему, они душевно поболтали насчет того, какие блестящие возможности у Габриэла стать телезвездой, а потом они стали…»

Ангус неуверенно умолк. Признаться честно, он был не совсем уверен, о комони говорили, но разговаривали они вполголоса, невнятно, и ему слышались лишь некоторые ключевые слова, как-то: «сволочь», «деспот» и «самодур». Нет, он не был параноиком, но стоило признать вероятность чьей-то вины, и в нем просыпался юрист.

– Нет… нет… но ты же понимаешь, о чем я. Он говорит таким тихим голосом, и слова совсем не разобрать. – Ангус не стал пояснять, что Габриэл не разговаривает таким голосом с ним; этот голос можно было услышать только тогда, когда из кухни доносился его разговор с Тамарой, бормотавшей столь же дразняще-неразборчиво, – все остальные в это время мыли пол или чистили кофеварку. – Да, возможно, ты прав, и он что-то затевает. – Ангус увидел в зеркале, за вереницей бутылок с алкоголем, свое отражение и снова замолчал. Он начал говорить совсем как Джим.

А это нехорошо. Ангус не считал себя человеком истеричным. Но паранойя – вещь заразная. Все неприятным образом напоминало о «большом брате» [53]53
  Аллюзия на роман Оруэлла «1984».


[Закрыть]– никто, кажется, не хочет признаться, что недолюбливает Габриэла, чтобы не быть обвиненным в зависти или в закулисных интригах, и при этом не было возможности кого-либо увольнять, так как это поставило бы под угрозу финансовые результаты следующего квартала.

– Джим, а по какому поводу ты позвонил? – спросил он, несколько успокоившись, поскольку разговаривал с человеком, вовсе не считавшим, что от кондитерского шприца Габриэла исходило сияние.

В этот момент из кухни появилась Тамара, – светлые прядки во все стороны торчали из ее растрепанной косички. Было видно, что подкрасить губки помадой кораллового цвета ей только что пришлось снова. Тамара как будто представляла живые картины на тему «Барменши всех эпох», и на этой неделе на ее календаре шел 1958 год. Лицо, помимо помады и подводки для глаз, украшало то блаженное выражение, которое Ангус привык видеть у нее дня за два до того, как мужчина, с которым у нее было «настоящее духовное понимание», бросал свою подружку и годовалого ребенка. Что бы там ни говорила Айона, Тамара обладала инстинктами черной вдовы [54]54
  Вид пауков, у которых самка убивает самца после спаривания.


[Закрыть]. «Не замечает, какое впечатление производит на мужчин», – так он и поверил, блин.

– Тамара, не могла бы ты обслужить… – Он кивнул на толпу, которая уже собралась возле стойки. Из трубки раздавалось беспокойное кудахтанье. – Нет, парнишка Джим, никаких проблем у нас нет. Да, полно посетителей…

Тамара выплескивала остатки кока-колы в ведерко для льда, чтобы протереть ею меловую доску с меню, – это его раздражало. А потом она вздохнула: «Конечно, Ангус!», – и тут он узнал голос Супертамары. Таким голосом она говорила, когда сознательно старалась вести себя, как Тамара. В голове у него железом по стеклу отдавалась неестественность ее тона, наигранное выражение, которым она будто говорила: «Я в облаках, я в сказке». Может быть, в художественной школе все так говорят, а Айона просто не замечала, как это может действовать на нервы.

– Подожди, парнишка Джим, дай-ка я пройду на другой конец стойки, – сказал он, поднимая провод над головой Айоны и протискиваясь мимо нее. Она одновременно наливала три кружки лагера и при этом доливала доверху «Гиннесс». Айона, к сожалению, не обладала таким безупречным чувством времени, как Мэри, так что к концу смены в подносе окажется литра три пива, отметил он про себя. – Напомни мне завтра попросить Неда приготовить треску, запеченную в тесте на пиве, – попросил он Джима. – Извини, Айона, ты меня не пропустишь?

– Ангус, у нас здесь ждут пять человек. Тебе не кажется, что ты мог бы вначале помочь, а потом перезвонить Джиму? – сказала она. Размеренность тона не могла никого обмануть. Она все еще не остыла.

– Я разговариваю с Джимом по поводу финансов,дорогая.

– Ангус, да какого хрена, сейчас же люди идут на ланч! Что мне теперь делать? Позвать из кухни Марка? Устроить самообслуживание, и пусть все сами себе наливают?

Ангус посмотрел на нее, прищурившись, и продолжил говорить в трубку, – они все так же сверлили друг друга взглядами.

– Ну хорошо. О’кей, Джим, потом мы поговорим о тех важных нововведениях, которые ты предлагаешь, потому что тут уже очередь из четырех человек. Очень хорошо. О’кей? Ладно, я перезвоню. – Он повесил трубку на висевший на стене телефон.

– Ну что, довольна? – обратился он к Айоне, которая волком смотрела на него, и повернулся к первому, перепуганному человеку, ожидавшему у стойки. – Чего бы вы хотели?

Тот робко кивнул на кружку «Гиннесса», которую уже доливала Айона.

– Э-э, меня уже обслуживают… спасибо.

– Очень хорошо. – Ангус повернулся на пятках. – Следующий?

Тот, кто стоял за заказавшим «Гиннесс», был одет в тенниску; вот уже минут десять он пытался пролезть без очереди – прислонялся к стоявшим рядом с ним, время от времени доставал мобильник и делал бессодержательные звонки, расталкивая при этом локтями соседей. Айона хотела было сказать об этом Ангусу, но с ним она тоже не хотела разговаривать, чтоб чего не вышло.

– А вам?

Два человека из очереди открыли было рот, но человек в тенниске опередил их.

– Два «кроненберга» и пакетик чипсов. Вы принимаете кредитные карты?

– При оплате на сумму не менее десяти фунтов.

Тот пожал плечами.

– Так вы не принимаете карты?

– Я только что сказал – нет. Вы будете есть?

– Нет.

– У вас нет наличных денег?

– Нет.

– Так. Очень хорошо. Вы зашли выпить, но не подумали, что…

Тамара летящей походкой подошла и положила продолговатую ладонь на его голую руку (рукава рубашки он закатал).

– Ангус, горькое пиво кончилось, – сообщила она напыщенным тоном, как будто зачитывая гороскоп.

– Ну как так можно, ради Бога! – Ангус посмотрел на посетителя, потом на Тамару, а потом, исчерпав все варианты, на Айону.

«Вот что значит быть такой задницей и никому не доверять работу с кранами под давлением, – мысленно отметила Айона. – О Господи. Если бы мне хватило ума понять, как…»

– Ну и ладно! Ладно! Боже! – Ангус понизил голос и говорил теперь яростным шепотом. – …Делайте здесь, мать вашу, всесами… – Окинув напоследок всех мрачным взглядом, он снова рывком открыл люк, ведущий в погреб, и исчез там в глубине, как обозленный на мир эльф из бригады Санта-Клауса, не переставая что-то бормотать.

Как только он покинул пределы слышимости, Айона посмотрела на Тамару и закатила глаза.

– Он все утро в таком настроении, с того самого момента… – заговорила она, но тут же умолкла, вспомнив, к кому обращается. Тамара вроде бы ничего не заметила и продолжила работать со следующим клиентом. Айона сердито вздохнула. Боже, как все сложно. Теперь нужно думать, что кому сказать. Когда Крис и Мэри устраивали сцены, то, слава тебе, Господи, не приходилось разговаривать с обоими одновременно.

– Правда? – проговорила Тамара. – Не может быть. Мне он с утра показался таким милым, в этой его красной рубашечке. Четыре двадцать, пожалуйста.

– Четыре девяносто, вообще-то, Там. Вместе с чипсами. – Айона сознательно старалась не злиться на Тамару. Бедняжке Там потребуется поддержка, если Габриэл все же проведет в неофициальной колонке фан-клуба в «Стандарде» тему по поводу телесъемок, – видит Бог, фанов у Тамары всегда хватало.

– Ах да, простите, четыре девяносто. Ох! – хлопнула она себя рукой по голове и улыбнулась Айоне с заговорщическим и немного сумасшедшим видом. В Тамаре были и очень милые черты, которые она старательно скрывала, чтобы не нарушить впечатление от своей ухоженной внешности. – Так вот что значит – влюбиться до умопомрачения! Я и подумать не могла, что это случится со мной!

Айона попыталась улыбнуться и увидела в зеркале, что улыбка вышла не такая, как хотелось бы.

Джим пришел в час дня, и Ангус поставил его работать за стойкой. Тамара и Айона разносили заказы, зал был переполнен, и Ангусу ничего не оставалось, как выйти из погреба и тоже работать за стойкой. Сейчас он немного успокоился, но состояние все еще напоминало кипение на медленном огне.

– Он действительно хочет устроить эти телесъемки, – сказал Ангус, бросив Джиму электронный ключ от кассы. Джим угрюмо прикрепил его к шлевке, понимая, что не судьба ему пропустить полстаканчика и помучить себя, глядя на Тамару. Лодыжка у него все еще болела в том месте, где ее ударило дверью.

– И я понимаю, что за него остается только порадоваться, – продолжал Ангус, наливая в кружку остатки лимонада, чтобы отнести Неду на кухню, – но я просто не могу. Он как раз такой тип… Ну, понимаешь, да?

– Ну да, – подтвердил Джим, который не только никоим образом не мог порадоваться за Габриэла, но и частенько задумывался, а не проверить ли у него допуск к работе на кухне.

– Несмотря на то что наше заведение в этом случае получило бы широкую известность. А такая передача могла бы нас прославить, понимаешь?

– Понимаю.

– Все это так непросто, да?

Ангус, наливавший пиво в кружку, перекрыл кран и посмотрел на Джима.

Джим глядел ему прямо в глаза; он знал, что Ангус так давно с ним знаком, что легко прочтет все его мысли. Ведь столько лет его держали в офисе за дурачка, и вот теперь «Виноградная гроздь» стала для него единственным шансом всем доказать – «Оверворлд», Тамаре, друзьям, родителям, обозревателям ресторанов из журнала «Тайм Аут», – что он Человек. И только дела наладились, как появился Габриэл, основной миссией которого, судя по всему, было доказать Джиму – методом сравнения, – что он просто мышь.

– Ага, – сказал Ангус, крепко по-мужски похлопав его по плечу. – Это непросто.

Глава 21

Кошмарный будильник Ангуса, издававший клокочущие звуки, заиграл в шесть, – едва он бибикнул один раз, как из-под одеяла высунулась рука Айоны, которая перевернула его вверх ногами и с силой ударила об столик – только так можно было воздействовать на сломанную кнопку. Однажды она поставила будильник у себя в студии (в сарайчике), на мольберте, чтобы не пропустить интересный фильм, который шел поздно ночью, и пластиковая кнопка расплавилась под лучами ее мощной лампы, так что теперь для выключения будильника приходилось прикладывать большие усилия, а не просто касаться кнопки сонной рукой, и невозможно было включить режим «дремать». Оставались только две опции – «Вставать немедленно» или «Спать дальше и опоздать на работу».

Она просыпалась и ждала, когда раздастся мерзкое гудение, – мучалась, но ничего не могла поделать. Всегда пробуждалась за пять минут до того, как срабатывал будильник, – вот и этим утром Айона лежала и ждала этого момента, дыша в такт с Ангусом, который спокойно сопел, как большая собака, – она прислушивалась к шуму изредка проезжающих в этот ранний час машин и вспоминала, кто имеет право преимущества на кольцевых развязках. Внутренние часы Айоны срабатывали безупречно, какую бы усталость она не чувствовала. Беспокойство и чувство вины каждый раз брали верх над утомлением. А в это утро она чувствовала и то, и другое. Всю ночь ей снилось, как она стоит в магазине для художников и никак не может выбрать краски, – а в конце она увидела, что сумочка у нее набита украденными из магазина тюбиками черной масляной краски.

В отличие от, скажем, Тамары, Айона не особенно доверяла толкованиям снов, но у нее все же было подозрение, что тюбики с черной краской имели какое-то отношение к заказанному ей подарку для новобрачных, который она так и не начала делать.

Ангус продолжал так же сопеть, укутавшись в белое одеяло, как жирная личинка, а Айона вылезла из кровати, одела те вещи, в которых всегда рисовала, и вышла на кухню; там она накарябала коротенькую записку, чтобы он не думал, что она смылась, покормила кошек, взяла из хлебницы пару кусочков пеклеванного хлеба и отправилась в сарай.

Она уже на неделю задерживала сдачу заказа, который так беспечно взяла перед рождеством, когда еще не понимала, что работа в пабе займет все свободное время. Этот заказ должен был стать подарком к свадьбе: ее попросили сделать коллаж, для чего дали целую коробку из-под обуви с различными фотографиями и картинками, которые она должна была скомпоновать. Из дипломатических соображений Айона хотела подготовить черновой проект и заранее проверить, все ли устраивает клиента, – а то она же не может знать, не собирается ли мать новобрачного заметно сбросить вес перед этим важным событием, или, например, то, что корову (любимое животное невесты) было бы не совсем удобно поместить где-либо поблизости от дядюшки жениха (не признаваемого в семействе фермера)?

В сарайчике было холодно, но Айона надела несколько слоев тонкой одежды, – за работой, когда кровь согревала ее конечности, она обычно снимала их один за другим. Она закатала длинные рукава футболки, в которой Ангус в школе играл в регби, включила чайник и отошла подальше, чтобы оценить то, что уже сделала. Картина казалась пугающе большой. Одну из стен сарайчика целиком закрывал большой щит, на котором были приколоты кнопками фотографии и записки. В стене напротив было окно, и она видела их дом и окно спальни. Свет был все еще выключен. Она могла ясно представить, как Ангус сейчас храпит.

Вздохнув, она сделала себе чашку кофе. Труднее всего всегда было начинать. Айона включила радио и взяла мягкий карандаш; чтобы тронуться с места, ей нужно было на что-то отвлечься – послушать новости, промыть кисточки.

Она с надеждой бросила взгляд на раковину, но все кисточки были чистые, а краски разложены правильной нарядной радугой, почти как в витрине магазина. Раковина тоже была совершенно свежей и сияющей – в последний раз она выскоблила ее до блеска, и бумага аккуратно разложена в стопки. Айона еще не начинала картину; палитры ее были чисты, как хирургический инструмент.

Айона отпила кофе и подумала, не стоит ли еще раз измерить все имеющиеся листы бумаги.

Мозг Ангуса пробуждался в 7.25, когда начинало работать радио, но все его тело оставалось неподвижным, и так он слушал «Радио четыре» и подготавливал себя к подъему. На это у него всегда уходило пять минут.

В его юридической фирме было принято начинать утро со словесного состязания: каждый пытался доказать остальным, что новости, о которых те говорят, уже устарели – ведь он их уже слышал или перед тем, как лечь спать, в четыре утра, или встав утром (тоже в четыре). Ангуса как-то не смущало, что ему больше не нужно быть в курсе последних событий, потому что уже не требовалось, заваривая на работе чашечку кофе, вести светские разговоры об экономической катастрофе в Италии.

Заботиться о содержимом погребов и вести дела с пивоварами оказалось сложнее того, что он привык делать, – в основном потому, что отупляющие процедуры нельзя было поручить секретарше. Ах, если бы за стойкой сидела Маргарет, и если бы она взяла на себя труд слушать бесконечные рассуждения Безумного Сэма по поводу отделений травматологии, где ему удалось побывать. Ну ладно, с этим он уже научился справляться. Сейчас Ангус мог спокойно воспринимать Сэма, сравнивающего десяток лучших травмпунктов центрального Лондона, и издавать при этом те самые сочувствующие звуки (сожаление с примесью отвращения и восхищения), которые убеждали Сэма в том, что его внимательно слушают.

«А можно ли разрешать человеку, который настолько часто попадает в разного рода несчастные происшествия, сидеть на высоком табурете», – спрашивал себя Ангус, пытаясь одновременно дотянуться до всех четырех углов кровати.

Поняв, что ни одна из его конечностей не прикоснулась к теплому телу, он сделал вывод, что Айона уже встала. Валяться в постели без нее ему не нравилось, поэтому Ангус резким движением встал и отправился принимать горячий душ, – стоя в ванной, он прокручивал в голове задачи, которые предстояло выполнить за день.

Теперь Ангус уже мыл голову осторожно – производители ароматотерапевтического шампуня, который ему порекомендовала Тамара, обещали, что каждая сохранившаяся волосяная луковица наполнится новой силой, каждый волос засияет от специальных провитаминов. Ангус не придавал чрезмерного значения собственной внешности, кроме того, он был неглуп и отлично понимал, что все это чепуха (еще до того, как это сказал ему Джим), но он все же ощущал какую-то необъяснимую ответственность перед собственными волосами, которые и в лучшие времена напоминали редеющие ряды терпящих бедствие.

Он высунулся из душа и осмотрел свою голову, отражавшуюся в запотевшем зеркале. Укладка в стиле «мокрые волосы» выглядела не особенно удачно, поскольку под прядями были явно видны длинные розовые полосы кожи. Со вздохом Ангус взъерошил волосы. Эти храбрые ребята все еще держались на его голове, будто на терпящем бедствие судне, так что он чувствовал себя обязанным хотя бы порадовать их водным массажем.

Ангус стал втирать в волосы кондиционер. Ему больше нравилось, когда это делала Айона. Было так приятно ощущать прикосновения ее пальцев, которыми она то надавливала, то слегка пробегала по его голове. Она знала каждую точку, понимала, где ему особенно нравится ее прикосновение и сколько времени можно в шутку массировать «места планируемого роста волос». «Этим-то и хороши близкие отношения, – думал он, регулируя температуру воды, чтобы не слишком встревожить собственные волосы, которые вполне могут перепугаться и покинуть его, – чем дольше общаешься, тем лучше они становятся. Как фруктовый пирог. Или портвейн».

Айона накручивала прядь волос на карандаш; почувствовав боль, она решила, что теперь, уже вымыв все окна в сарае, – в квартире она этого никогда не делала – пора уже принять какие-то серьезные меры и заставить себя взяться за работу. Если она будет продолжать в том же духе, то к тому моменту, когда возьмется за краски, парочка – Мэтт и Линн, как было написано на той самой обувной коробке, уже соберутся развестись.

«Нельзя так плохо о них думать, – тут же строго отругала она себя. Судя по фотографиям, эти люди очень счастливы. Особенно для пары, у которой разница в росте составляет более полутора футов».

Уже в семнадцатый раз Айона начала откреплять и перекомпоновывать фотографии на доске, рассчитывая, что каким-то магическим образом они примут верное расположение и тогда-то и придет вдохновение.

Чуда не произошло. Все выглядело так же, как и раньше, только дырок от кнопок стало больше.

Решительным движением она поместила жениха и невесту в центр. Мэтту было под тридцать; он был то ли военнослужащим, то ли работал в стриптиз-шоу, где танцоров одевают в униформу. Линн была младше, и Айоне, много времени проведшей в деревне, напоминала овечку Иакова [55]55
  Порода пестрых овец, которая берет свое название от имени библейского персонажа, получившего пестрых овец в награду за труд.


[Закрыть]. Тугие светлые кудряшки, под глазами желтоватые круги. Ей бы еще рога, и Мэтт мог бы брать невесту с собой на работу, в качестве полкового талисмана.

Сейчас же прекрати!

Может, еще чашечку кофе…

Айона поняла, что уже почти прошла через всю мастерскую, как будто невидимая нить тянула ее прямо к чайнику. С трудом заставила она себя подойти к мольберту и начать набрасывать в двух овалах фигуры Мэтт и Линн, героически преодолевая соблазн изобразить невесту стоящей на распростертом парне в униформе.

Фигуры на ее работах получались стилизованные, округлые, гладкие, – изображая людей и события, она не использовала резких контрастов, но играла с тонкими оттенками. На картинах Айоны одинаково пухленькие персонажи улыбались, а теней не было вообще.

Она поочередно смотрела то на фотографии, то на лист бумаги. Важнее всего глаза: лишь бы они получились, и все остальное уже приложится. У Мэтта были широко расставленные карие глаза, почти как у джерсейской коровы.

Интересно, Линн встретила этого парня до или после того, как полюбила коров?

Айона неодобрительно нахмурилась от собственных мыслей и постаралась придать глазам Линн менее овечье выражение, сохраняя при этом общее сходство. Будет не так уж здорово, если на картине невесту никто не узнает.

Она отошла от мольберта. Все равно не то. Взяла большую мягкую резинку, и фигуры исчезли. Карандаш Айоны снова завис над бумагой. Стоит ли делать еще одну попытку? Ничего не получалось, а если все время стирать, то можно только испортить бумагу. Может быть, начать с краев композиции и двигаться к центру?

Как только она это сделала, все оказалось до смешного легко. Карандаш так и летал по бумаге, размечая места для гостей со стороны невесты и со стороны жениха, изображая странные значки, которые она считала эмблемами полка. Каким-то косвенным образом, а может быть, просто неизбежно работа заставила ее впервые за это утро вспомнить про «Лед Зеппелин», и Айона дала волю воображению, продолжая при этом рассматривать фотографии подружек невесты (большинство снимков были сделаны в сумерках дискотеки, скорее всего, не в таком виде они появятся в церкви Святой Марты в Верхнем Двиндлинге, то есть, конечно, если красные глаза объяснялись не фотовспышкой на танцах в колледже, а чем-то более интересным).

Айона развлекалась тем, что представляла, кого бы хотела видеть на собственной свадьбе в качестве подружек невесты, если бы могла выйти замуж за Джимми Пейджа. Только не Тамару. Даже Марианне Фэйтфул хватило бы ума не приглашать великодушным жестом Аниту Палленберг [56]56
  Анита Палленберг – актриса, красавица, подруга Кита Ричардса; как утверждают, состояла в интимной связи и с самой Марианной.


[Закрыть]стоять рядом с ней на ее свадьбе. Тамару нужно поместить на таком расстоянии, чтобы исключить возможность сравнения их друг с другом. Она могла бы быть церемониймейстером. Вместе с членами группы «Ярдбердз», в которой когда-то начинал Пейдж, следила бы за организацией.

Ей бы это понравилось.

Мэри была бы замужней подругой невесты.

А насколько подходит Мэри в качестве иллюстрации семейного счастья?

Айона прикусила губу и прикнопила к мольберту две фотографии с подружками невесты, чтобы было удобнее их изображать.

Как бы то ни было, вне зависимости от ее семейного положения, Мэри вряд ли согласилась бы быть подружкой невесты на воображаемом рок-н-ролльном бракосочетании (происходящем в 1970 году). Айона поджала губы, возмущаясь собственной глупостью. Особенно если учесть, что Мэри знает об их тайной помолвке с Ангусом.

Ангус сделал ей предложение уже достаточно давно. Если, конечно, он действительно его сделал. Все произошло совсем не так торжественно: они всей компанией поехали встречать Новый год в Шотландии, и, когда они дошли до места празднования на Принсез-стрит [57]57
  Одна из главных улиц Эдинбурга.


[Закрыть], где полмиллиона пьяных людей хором вели обратный отсчет, начиная от тридцати, на фоне громовой музыки, она ткнулась носом ему в плечо – а Тамара локтем ей в спину, – и он что-то прокричал ей в ухо по поводу того, что они могли бы пожениться.

Так, по крайней мере, ей показалось.

На лице у него в тот момент была сентиментальная улыбка, с которой, наверное, и делаются все предложения руки и сердца, а она проорала в ответ нечто, выражающее согласие, хотя с таким же успехом могла бы предложить отнести его костюм в химчистку, поскольку кругом царила оглушительная новогодняя истерия, заглушавшая все, кроме голоса Тамары, которая верещала ей прямо в ухо «Старые добрые времена» [58]58
  Песня на стихи Роберта Бернса, традиционно исполняемая в Шотландии по торжественным случаям, в том числе на Новый год.


[Закрыть].

«Как же это чисто по-шотландски, – мрачно подумала Айона. – Они всегда чрезмерно радуются наступлению нового дня».

Она и сама удивилась, как вскружили ей голову его слова. Идя по улицам Эдинбурга морозной ночью, она вся трепетала от мысли, что у них появился общий секрет. Это чувство согревало ее изнутри, как будто горячий пунш с добавкой антифриза. Ангус придал смысл столь многим вещам в ее жизни, что она и представить себе не могла, как обходилась бы без него. Вряд ли она вообще смогла бы что-то делать, если бы ее не подзаряжала такая мощная батарейка, как Ангус.

С тех пор никто из них не заводил разговоров на эту тему. Хотя Ангус и любил играть роль серьезного и динамичного молодого предпринимателя, дома он предпочитал есть из мисок и огорчался, если она не хотела скинуть с коленей кошку, чтобы прижать его к себе. Хотя дату они так и не назначили, в их отношениях стали постепенно появляться детали, говорившие о том, что теперь они вместе навсегда: новую стереосистему на распродаже они купили пополам, а однажды, пролистывая его еженедельник на следующий год, Айона обнаружила, что Ангус уже внес туда годовщину их свадьбы. В декабре. А рядом с этой записью было накарябано: «Париж?».

Она нахмурилась и нарисовала вытянутый овал там, где собиралась изобразить наименее пышную из трех подружек невесты, тактично не изображая загипсованную руку на перевязке.

По какому-то молчаливому согласию они никому ничего не говорили; было даже необычно знать о своих отношениях то, чего не знал никто, кроме них. Кольца у нее все еще не появилось. Некоторое время Айона даже сомневалась, а не послышалось ли ей его предложение («Прости, но, э-э, ты не просил моей руки на прошлой неделе?» – этот вопрос ей было как-то сложно озвучить); однако незадолго перед днем святого Валентина, под воздействием кратковременного Тамариного увлечения одним потомственным ювелиром, она сделала тонкий намек насчет того, что стоило бы что-то заказать. Настолько тонкий, что он пролетел у Ангуса мимо ушей, а ей было неловко снова заговорить на эту тему. Вот как обстояли у них дела с официальной помолвкой, – но недавно они стали обсуждать, не завести ли им собаку, кроме того, Ангус, судя по всему, оформил страховку на свой автомобиль на них обоих.

А это ему наверняка обошлось дороже любого кольца.

А какое за этим стоит доверие! – думала Айона, рисуя рамочку из алых и белых роз (на коробке из-под обуви были написаны названия графств – Йоркшир и Ланкашир, хотя, исходя из остальных материалов, Айона предполагала, что там находятся летние домики, куда семьи ездят в отпуск, а совсем не места рождения молодых). «Интеграле» была для Ангуса не просто транспортным средством. Она служила воплощением того, каким он хотел бы видеть самого себя, – спортивная, эксклюзивная, уникальная по своему стилю, страдающая от автомобильных недугов, на лечение которых уходили немалые средства.