Текст книги "Коронованный лев"
Автор книги: Вера Космолинская
сообщить о нарушении
Текущая страница: 19 (всего у книги 28 страниц)
Я, чуть подскочив, обернулся, заметив, что и отец отреагировал примерно так же. Почти ползала стало с интересом на нас поглядывать. У дальней стены восседала за «ломберным» столиком радостно машущая мне герцогиня де Ла Гранж. Лучше будет подойти, чтобы крики не повторялись. Я галантно поклонился ей еще издали, показав, что отлично ее расслышал и уже иду. На самом деле, герцогиня – прелесть, только порой очень уж шумная. По какой-то причине я вызывал у нее неконтролируемый восторг. Лигоньяж, сидевший с ней рядом, выражал восторг несколько меньший, а вернее, выглядел кисло. Есть моменты, когда третий становится лишним даже за игрой в ломбер, но тут, похоже, и не играли, а лишь вели задушевную беседу, которую герцогиня явно не принимала всерьез.
– Мадам герцогиня, позвольте мне выразить вам мое совершенное восхищение, – приветствовал я церемонно. – Рад вас видеть, Лигоньяж.
Лигоньяж издал сдавленный вибрирующий вздох, похожий на стон. Герцогиня же от избытка чувств даже хлопнула в ладоши, прежде чем подать свою белую округлую ручку.
Она действительно была милейшей женщиной. Лет ей что-то около тридцати. Роскошная блондинка с тонкой полупрозрачной кожей и огромными глазами, постоянно изменяющими свой цвет в зависимости от освещения или настроения. Примерно таких женщин рисовал Рубенс… вернее, только будет рисовать, если ничего не изменится.
– Ну надо же! – воскликнула мадам де Ла Гранж, с томной хитрецой взмахнув ресницами. – И вы даже без своей нареченной!
– Мысленно я всегда с ней, мадам, – напомнил я с улыбкой, от которой герцогиня растаяла, совсем не огорченная. Она вообще обладала на редкость легким беззаботным характером.
– Да, да, – довольно громко ностальгически проворковала герцогиня, поигрывая брелоком из собольего меха, претендующим на изображение настоящего соболя в натуральную величину с агатовыми глазками и золотым ошейником, усыпанным какими-то камешками. – А ведь помнится, было время, когда нас связывала не только дружба…
Лигоньяж молча страдал.
– Да, – согласился я, и не думая спорить. – Еще и переписка!
Мадам де Ла Гранж звонко рассмеялась – будто на твердый пол рассыпали столовое серебро.
– И какая переписка! О, как мне нравились эти послания, всегда в стихах, целые поэмы, ах, как это было прекрасно!.. – Я продолжал вежливо улыбаться. Герцогиня не обладала ни малейшим поэтическим даром, зато писать предположительно рифмованные строчки могла бесконечно. Так что поэмы – это было на ее совести, я редко когда выдавливал из себя больше двух, ну хорошо, трех листов даже ради шутки, даже когда писал совершенную белиберду, просто чтобы поддержать затянувшуюся игру, доставлявшую ей такую радость. В конце концов я сдался, сославшись на то, что огонь моего вдохновения, должно быть, с годами, совсем иссяк. Не знаю, поверила ли она, но, по крайней мере, она и не подумала обидеться. С тех пор мы ограничивались лишь редкими строфами, зато они были на мой взгляд куда изящнее прежнего бумагомарательского безумия.
Ну хорошо, возможно, нас связывала в прошлом не только переписка, но это, в конце концов, никого не касается!
– Я нигде его не нашел, – мрачно завел Лигоньяж продолжение нашего недавнего прерванного разговора, видимо, чтобы сменить тему. – Говорят, его нет в Париже. Странно, не правда ли?
– Бог с ним, – отмахнулся я. – Бросьте его разыскивать.
– О ком это вы? – полюбопытствовала герцогиня. – Кто этот ненормальный, что не празднует вместе со всеми?
– Ваш кузен, мадам, барон де Дизак, – с готовностью ответствовал Лигоньяж.
Глаза герцогини неожиданно сузились, приобретя поистине стальной блеск.
– Ах, эта скотина, – пробормотала она сквозь сжатые зубы, совсем не светски, не радостно и не беззаботно. – Надеюсь, в конце концов, его кто-нибудь убьет!..
Несколько лет назад Дизак имел наглость убить одного из возлюбленных своей так называемой кузины, которым она в то время особенно дорожила. С тех пор она питала к нему бешеную ненависть и даже попыталась однажды подослать к нему убийц. Но дело сорвалось.
– Мы постараемся, – пообещал Лигоньяж. – Наш друг Шарди собирается совершить вторую попытку. Надежда есть. Первый раз ни у кого не выявил явного преимущества…
– Лигоньяж, – прервал я негромко. – Простите, мадам, но кажется, нам придется ненадолго вас покинуть.
– Но… – начал было Лигоньяж.
– Обещаю, я его верну.
Герцогиня немного надула губки.
– И почему всем кажется, что кровопролития – это не для дамских ушей?
Кровопролития из дамских ушей? Жуть какая… но я не стал острить на эту тему, а ухватил Лигоньяжа за локоток, поднял и оттащил в сторонку.
– Послушайте, Лигоньяж, мадемуазель дю Ранталь ничего не говорила вам на этот счет?
Лигоньяж, хоть и весь исходящий недовольством, заметно стушевался. Выходит, говорила.
– Я подумал, что чем быстрее все кончится, тем будет лучше.
– Возможно, так и есть, но я дал ей слово, что сам этой встречи искать не буду. А значит, я не могу поощрять делать это и вас.
Лигоньяж усилием мысли наморщил лоб.
– То есть, вы хотите сказать…
– Да, – поторопился ответить я.
– Что вы боитесь?
Иногда я начисто перестаю понимать шутки.
– Лигоньяж, а вы меня-то не боитесь часом? К кому я вам перекрываю дорогу, к герцогине де Ла Гранж или, может быть, к Жанне?
Лигоньяж побледнел, постарался выдернуть локоть и ойкнул.
– Да вы что, Шарди! Спятили?
– Вовсе нет. Я что же, угадал?
Лигоньяж наконец выдернул свою руку.
– Вы что, выпили?..
– Нет, но я очень надеюсь, что выпили вы.
– Фонтаж! – перекрыл все звуки новый радостный вопль герцогини.
Лигоньяж тихо выругался, заметавшись, поглядывая то на нее, радостно призывающую уже вышедшего из легкого замешательства Этьена, то, рассерженно, на меня.
– Возвращайтесь, – сказал я. – Для игры в ломбер нужны трое.
И помахав герцогине на прощанье, я решительно отошел поискать все же какой-нибудь более полезный или менее взрывоопасный разговор. Не знаю как насчет Лигоньяжа – я ведь едва не пообещал убить его самого, если он будет настаивать, и он это понял, – а себя я немного пугал, и уж точно себе не нравился. Оставалось утешаться, что и крысы, припертые обстоятельствами к стенке, из милых тварей превращаются в черт знает что…
Далеко я не ушел. Выскользнув из толпы, некто подошел ко мне сзади и хлопнул по плечу.
– А вы уверены, что Земля круглая?
Я подскочил и изумленно обернулся – за моей спиной стоял Роли, в очах которого горели адские искры, а на устах играла дьявольская ухмылка. К нам уже неспешно подходили Сидни, д’Обинье, меланхоличный Огюст и братья Мержи.
– Конечно, нет! – заверил я. – Она стоит на трех китах!
– Точно! – обрадовался Роли. – И на здоровенной черепахе! Да здравствует просвещение! – и его спутники дружно крикнули «ура!», немного переполошив тех, кто был рядом, а испугавшегося было Жака-Анри схватили и со смехом вознамерились подкинуть в воздух. Присоединиться к веселью с легким сердцем мне помешало только странно кольнувшее словечко «просвещение», вдруг прочно связавшееся в моей голове с названием еще не наступившей эпохи. А почему бы, собственно, и не Роли? Авантюрист, ученый, да и Сидни примерно такой же… Иностранцы – кто их тут поймет, похожи они на самих себя, обычных, или нет?
– Несомненно, да здравствует! – поддержал я вслух.
– Теперь, вместе с плоскостью Земли, хорошо бы еще разделаться со сказками о непогрешимости папы, – кровожадно-весело подмигнул Роли.
– Ну что ж, – желая всех помирить, наивно проговорил Жак-Анри, – Ведь у каждого своя правда…
Его брат неопределенно фыркнул, но все же сдержался, не желая рушить его иллюзии.
– Скорее, у каждого свой самообман, – сказал я, даже не думая шутить, и Огюст посмотрел на меня подозрительно, будто я собирался сжульничать. Роли рассмеялся.
– Это точно!
– У… какой упадок духа, – без малейшего сокрушения отметил д’Обинье.
Сидни с усмешкой рассеянно пощипал свои тонкие усы.
– И я готов побиться об заклад, что это все – познаний горький плод! – продекламировал он.
Жаль, подумал я, раньше я не настолько интересовался поэзией в целом и Сидни в частности, чтобы заучить, в каком году он написал тот или иной свой сонет. И вдруг мне вспомнилось то, что сказал Сидни еще несколько дней назад: «все это только bellum omnium contra omnes»… Разве это не изречение Томаса Гоббса, который родится только спустя пятнадцать лет? Но кажется, я слышал его тут и раньше, еще до слов Сидни. Нет, все-таки первым их сказал не он, даже если эти слова и проникли сюда не самым естественным образом…
– Ну нет, – заявил Роли. – Познание – превыше всего! Так что и в горьких плодах есть своя сладость.
– А в картофеле есть крахмал, – уныло прибавил Огюст, вызвав недоуменные, но незаинтересованные взгляды. Если Роли и суждено привезти картофель из Америки, этой идеей он явно еще не загорелся. Я покосился украдкой на Мержи – тот подмигивал младшему брату, явно думая о чем-то постороннем и уж точно не о картофеле. Возможно, просто не расслышал. Я с тревогой посмотрел на Огюста и приподнял бровь – он бы еще заговорил про никотин в табаке, даром что ли Роли потом разнесет эту привычку по всей Европе. Огюст меня проигнорировал. Его явно грызла тоска и опасное отчаянное желание поймать хоть кого-то «на живца», а потом – хоть потоп. Пока, похоже, не получалось.
– А в яблоках есть червячки, – усмехнулся д’Обинье. – Я уже не говорю о водящихся рядом змиях – они еще крупнее червячков!
Роли протестуще замахал руками.
– Оставьте! Это совсем не то.
– Ну, не скажите… – вставил Жак-Анри. – Ведь плод познания в райском саду…
– Малыш, – грозно прервал Роли, хмуря брови. – Давай не будем ссориться. Где ты тут видишь райский сад?..
– Резонно, – заметил со смехом Мержи-старший.
Но мое внимание отчего-то привлек совсем другой взрыв смеха неподалеку – был в нем странно раздражающий призвук. Я бросил взгляд в сторону, и меня кольнула тревога, когда я увидел еще одну знакомую фигуру. И знакомую отнюдь не в лучшем смысле. В компании Брантома, где я прежде заметил Диану, теперь, спиной к нам, стоял никто иной, как мой старинный заклятый враг, которого, по утверждениям некоторых, не было в Париже, хотя это, пожалуй, действительно было бы нелогично.
Да, я обещал с ним не драться. Но если там рядом была Диана…
– Прошу меня простить, – пробормотал я, не отрывая от него взгляда. – Я вынужден вас оставить.
– О да, – пробормотал Мержи, проследив за моим взглядом. – Только не лейте кровь прилюдно…
– А в чем дело? – с любопытством спросил его младший брат, но ответа я уже не слышал, движимый каким-то маниакальным притяжением, я сделал несколько шагов и… остановился как вкопанный.
– Фландрия – это только начало! – громко и развязно воскликнул Дизак. – Мы должны стать империей, мы захватим полмира, а потом и весь мир! Зачем ждать еще двести лет?..
Чепуха, – подумал я. – Это обычные слова. Не больше чем «да здравствует просвещение!». Мало ли что можно провозгласить. Да и империя при Карле Великом уже была. Это только кажется, что в этом есть что-то новое. Не принимать же за откровение лишь странные интонации человека, к которому я априори отношусь предвзято. Но «двести лет»… Не сто, не тысяча, не триста…
Я успел заметить, что Дианы рядом не было, и немного успокоился.
– Ура Карлу Великому! – дурашливо обрадовался Брантом и слегка стушевался, заметив меня и сообразив, что может случиться спонтанный дебош.
– Рад всех приветствовать, – сказал я с шальной несдержанной ноткой, сделав последний шаг. Дизак повернулся и со смешливым изумлением вскинул брови, в глазах его блуждал странный блеск. Пьян? А меня-то что так опьянило? Наполеоновская эпоха двести с лишним лет спустя?
– Да неужели? – обратился я прямо к нему. – Так-таки империей? Вы что же, сами это придумали?
Кто-то из дам нервно хихикнул, одни отступили подальше, другие, наоборот, придвинулись ближе.
– Неужели малыш Шарди имеет что-то против? – с ехидцей вопросил он в ответ, иронично подкрутив ус, составивший бы честь любому мышиному королю. – А против короны и короля у вас тоже есть какие-то возражения? Или даже соображения? – На дне глаз вспыхнуло нечто зловещее, на мгновение, но не более – и пропало. На дне его глаз на мгновение, но не более, вспыхнуло нечто зловещее – и пропало. Осталось разве что какое-то затаенное веселье. Как, кажется, и у меня самого?
– Отнюдь, – опроверг я со всей любезностью. – Но я не верю в ваш светлый разум. Задумай вы верой и правдой служить короне, за нее придется всерьез опасаться. Легко сказать – империя. А как вы собираетесь это осуществить? Пламенным наскоком, чтобы весь мир, почувствовав угрозу, объединился против вас?
Дизак усмехнулся.
– Скажите уж вернее, вам придется опасаться за себя?.. – Я было фыркнул, но тут он поднял руку странным мягким жестом. – Но право же, не стоит, – произнес он проникновенно и доверительно, в какой-то совершенно не свойственной ему манере. – Не опасайтесь, прошу вас. Все дело не в мече, а в мире. – Я поглядел на него недоуменно.
– Что вы говорите?
– То, что нам всегда следовало бы говорить. Мир не ополчится на нас, если мы примем его с радостью. – И тут он, склонив голову, громко вздохнул – смиренно и покорно, и от этого смирения меня вдруг пробрал неестественный холод. Не может же он всерьез… Но он, кажется, мог. Он снова вздохнул, и в этом вздохе было что-то доверительно печальное и усталое. Он что же… быть не может. Он находил бывшую вражду неинтересной? Как, собственно, находил ее и я. Если только в ней не было бы ничего нового. Но именно это и было новым. – Полагаю, что я уже ничем не могу оправдаться в ваших глазах?
Фигурально выражаясь, я застыл с открытым ртом. Хотя открыть рот и заговорить сумел не сразу:
– Прошу прощенья, что?..
– Нет, нет, – предупредительно прервал он меня, и в его глазах снова проскочила странная искра, а голос стал и вовсе елейно-задушевным. – Это вы меня простите. К чему вражда нам, братьям по вере? Если вражда не нужна даже нашим братьям если не по вере, то по самой Франции? – его взгляд стал казаться бархатным, а слова будто усыпляли. – Нам всем следует забыть старые обиды и объединиться во имя высшей цели.
– Высшей цели? – переспросил я. – Фландрии?
– И чего-то неизмеримо большего! – чарующе улыбнулся Дизак. – Ради царства всеобщего мира и согласия, Благоденствия и вечного Рая на земле!
Похоже, не я один сейчас смотрел на него как на умалишенного.
– Вот это здорово!.. – услышал я восклицание за своей спиной и узнал голос Роли. Похоже, вся компания все же подобралась поближе, любопытствуя, что же произойдет. – Красиво заливает!..
Дизак бросил на него быстрый острый взгляд, но тут же снисходительно наклонил голову:
– Благодарю. Не правда ли, чудесен мир, сотворенный Господом?
– Э… в общем и целом верно, – несколько недоуменно протянул Роли.
Дизак продолжал улыбаться, имея загадочный вид кота, слопавшего пресловутую канарейку.
– Это же… – проговорил вдруг некстати Огюст, но в то же время где-то позади раздался странный шум, толкотня и Огюст замолчал. Впечатление было такое, будто кто-то его куда-то тихо уволок, но я предпочел не оглядываться.
– И нет ни эллина ни иудея?.. – промолвил я.
Дизак быстро повернулся, и снова мягкий наклон головы совершенно не вязался с внутренней, но словно бы задрапированной мягким радужным блеском резкостью в глубине его глаз.
– Вы совершенно правы. И я весьма рад тому, что мы понимаем друг друга. Оставим же вражду и прежние заботы. Нас всех ждет великий и прекрасный новый мир. Отринем прошлое – ненужный тяжкий сон!
– Но что с империей, – напомнил я, – почему не сто лет, не тысяча, почему двести?..
По лицу Дизака прошла смутная тень. Стоило ли задавать вопрос так в лоб?
– Это было бы слишком банально, вы не находите? – промолвил он, и его голос потерял чуть не половину прежней елейности, хотя тут же обрел ее снова. – А я избегаю банальностей. А также и всех ошибок прошлого. – Мне не показалось, на последних словах он сделал намеренное ударение. – А потому, давайте же забудем прошлое, не будем держать друг на друга зла – это не по-христиански, и пожмем друг другу руки!
И он действительно протянул мне руку. Несколько секунд я изучал его как некую экзотическую птицу. Но протянул руку в ответ. Разве неинтересно, какова на ощупь рука командора, даже если знаешь, что она каменная? Вокруг прокатилось какое-то шушуканье, но в сущности, было на удивление тихо.
Его пожатие было крепким, но не чрезмерно, открытым и спокойным. Что это могло говорить о человеке, которому оно принадлежало? Да в сущности, ничего.
Когда мы уже разомкнули руки, Дизак вдруг сделал шаг назад, улыбнулся и чуть подмигнул, будто хотел сказать мне на ухо нечто забавное. И так слишком пораженный, я и не подумал отстраниться, он потянулся и легко взял меня за запястье, притянув поближе – чтобы никто нас не слышал. От этого прикосновения я неожиданно вздрогнул и у меня из глаз чуть не посыпались искры. Оно казалось легким только на первый взгляд – со стороны. Окаменевшие пальцы глубоко впились в какую-то точку – такую не заденешь случайно, мимоходом, о ней надо знать. Не скажу, что ожидал подобного, но сдержаться мне удалось, возможно, как раз от изумления, я не издал ни звука. Никто ничего не заметил, похоже, он на это и рассчитывал, так как, хотя я молчал, ничего другого он мне не сделал, внешне ничем не провоцируя, только тихо и дружелюбно сказал в самое ухо:
– Не думай, что ты чего-то стоишь, щенок. Если ты еще попадешься у меня на пути, я раздавлю тебя не задумываясь. Поверь – теперь я это могу. Любым способом.
На прощанье сдавив мою руку еще крепче, так что его лицо у меня в глазах подернулось рябью и поплыло, он с тихим смешком снова подмигнул и, наконец, отпустил ее. От запястья к плечу дернулась отпущенная арбалетная стрела, руку свела судорога. Но кажется, мне снова удалось ничем нас не выдать. От желания немедленно что-то сделать со своей рукой я тоже удержался. Дизак весело склонил голову, прощаясь со мной. Я ответил легким кивком и, стараясь дышать ровнее, отошел в сторонку. Пусть думает, что хочет – что ему удалось меня напугать… Ха-ха, можно подумать, что это неправда…
– Поль? – услышал я встревоженный голос Готье и, подняв голову, понял, что чуть в него не воткнулся. – Пойдем отсюда скорее…
– В чем дело? Что?.. Вы тоже знаете?..
– И ты знаешь? – Готье, кажется, трясло. – Ты слышал, или тебе сказали?
– О чем?
– О старой Смоленской дороге… – тихо проговорил Готье мне в ухо.
– Что-о? – я огляделся, не слышал ли нас кто. Но кажется, никто не слышал.
– Диана и Рауль, они слышали, как Дизак сказал, что «добежать до Фландрии – пара пустяков – это не в Московию по старой Смоленской дороге», и рассмеялся. Брантом не понял шутки и спросил: «Что, такая старая дорога?..», но ответа, понятно, не получил, а Рауль поспешил увести оттуда Диану, пока по их лицам не стало понятно, что они поняли о чем речь. Хотя, если они и выглядели недовольными, неудивительно, они ведь ему друзьями не приходятся. А вот тебя мы перехватить не успели… Что теперь? Вы с ним деретесь?
Я помотал головой.
– Пока еще нет…
Готье испустил долгий глубокий вздох облегчения.
– Мне померещилось, или вы пожали друг другу руки?
– Не померещилось. Формально мы помирились.
– Ну вы даете… Думал, сперва небо упадет на землю.
– Ему же теперь неинтересно со мной связываться…
– Гм, ну да.
Мы уже вышли из зала. Я приостановился, наконец встряхнул несколько раз от души левой рукой, потом оттянул манжету. На запястье наливались цветом багровые отпечатки.
– Что это? – ошарашено спросил Готье.
– Мы не помирились, – ответил я. – Это был ультиматум: убирайся с дороги и останешься цел.
– Ого, – выдавил Готье и еще больше побледнел. Кажется, других слов у него не осталось.
– Но нас он пока не подозревает.
– Почему ты так уверен?
– Потому что если бы подозревал, не пытался бы напугать. Прикинулся бы, что все как обычно, и просто убил. Че-ерт, – я потряс рукой, ее все еще дергало изнутри.
– Не факт, – тихо сказал Готье. – Возможно, это была проверка. Мало ли, про какую Австралию он сам мог услышать? Или не совсем он сам.
Я мрачно посмотрел на Готье.
– Может быть и так. – Тогда я тоже вел себя не совсем так, как должен бы. Дело должно было кончиться весьма некрасивой дракой. Но при этом, почему-то, не кончилось. Черт, это никуда не годится… Но другого выхода на самом деле не было.
Хотя было бы совсем неплохо сейчас прокатиться по свежему воздуху верхом, мы все втиснулись в ожидавшую нас карету. Все, кроме Рауля, оставшегося пока в Лувре, чтобы последить немного за тем, что будет делать Дизак. Да, конечно, нам было что обсудить всем и сразу, но кто-то должен был остаться. И Рауль тут лучшая кандидатура в силу своих, как выразился, Огюст, шпионских пристрастий. А кроме того – меньшей пристрастности, чем у некоторых из нас. Отец в странном воодушевлении сам захлопнул дверцу, хотя снаружи ее пытался по всем правилам закрыть грум.
Карета качнулась на подвесных ремнях, которыми ей приходилось удовлетворяться в наш безрессорный век, и бодро покатила в ночь, гулко грохоча колесами по мостовой.
– Ну вот и началось… – зловеще проговорил Готье. Выглядел он по-прежнему зеленовато. Почему именно он? Трудно сказать. Себя-то я не видел. От Огюста давно трудно было ждать другого, да и от девушек тоже – поздней-то ночью кто угодно будет выглядеть не лучшим образом. Только отец был, похоже, не мрачнее обычного. А может быть, это только казалось.
– В какой-то степени это не так плохо, – заметил я. – По крайней мере, что касается одного. Это хотя бы не кто-то из друзей. В его добрые намеренья я не верю. Его будет не жалко.
Почему-то мне никто не ответил. Хотя все посмотрели на меня с таким видом, как будто я уже относился к той категории людей, о которых остается говорить либо хорошо, либо ничего. Что ж, чудно. Значит, можно и продолжить.
– Сегодня я получил два предупреждения с одним и тем же содержанием. Возможно, мы знаем обоих.
– Кто это? – нетерпеливо спросил Огюст, подавшись с сиденья, на котором ерзал, пытаясь приноровиться к скачкам по булыжникам.
Я рассказал о нашем разговоре с Жанной.
– Быть не может, – воскликнула Диана. – Ты ошибаешься! Жанна и Дизак… Это ненормально, противоестественно!.. Невозможно.
– Как алхимическая свадьба, – сказал я. И мне ответило молчание. Нет, грохот копыт и колес по мостовой.
Несмотря на поздний час, все были взвинчены до предела. Рауль вернулся с четверть часа назад и мы были рады уже тому, что он вернулся, как бы все же ни маловероятно было обратное. Мы собрались в маленькой гостиной, вооружившись кувшином свежесваренного кофе. Похоже, наших слуг скоро ничто не остановит от обсуждений со всеми подряд нашей эксцентричности, кроме присущей им природной деликатности и инстинкта самосохранения, но сейчас нам было не до них.
– Почему ты так уверен, что сможешь его одолеть? – пораженно спросила Диана.
– Потому что, судя по всему, именно для этого мы и созданы, и только на это и годимся – что-то уничтожать. – Я с отвращением припомнил произошедшее в «Старой виселице». – Раз у нас нет ничего больше, кроме грубой силы, остается делать ставку на нее.
– А кроме того, – негромко прибавила рассудительная Изабелла, – ты считаешь, что Жанна может бояться именно этого – бояться за него, а не за тебя. Ты ведь сам боишься, что это может оказаться именно так.
Уж лучше бы она этого не говорила… Я перевел дух и сосчитал до пяти, в глазах снова немного посветлело.
– Не только, – ответил я упрямо. – Я даже не говорил, что мне обязательно убивать его честно. В конце концов, какая разница – как? Если я застрелю его, мне даже не придется с ним драться.
Готье откровенно недоверчиво хмыкнул, Рауль криво улыбнулся, девушки нахмурились, качая головами, отец тоже с усмешкой покачал головой.
– Ну, говорить-то ты можешь что угодно.
– Почему только говорить? Разве мне есть что терять?
Отец пристально посмотрел на меня, и в его глазах так тепло и реально отражалось пламя свечей, что мне снова не захотелось верить ни во что, что могло бы существовать вне этого мира и времени.
– Есть. Если ты ошибаешься. И если мы пока не знаем, кто же второй. А если даже знаем – что ты станешь делать с Жанной?
Он замолчал, давая мне время ответить, если я сумею. Но ответить я, конечно, не сумел. Только, не выдержав, отвел взгляд.
– Может быть, ты думаешь, что сумеешь с ней договориться?
Что ж, примерно так я и думал.
– Или что она, даже если она действительно то, чего ты боишься – всего лишь похищенная драконом принцесса и нужно только убить дракона, чтобы все стало хорошо?
Меня пробила неудержимая дрожь.
– Я так не могу!..
– Конечно, не можешь, – кивнул он без тени сомнения. – Не торопись обвинять.
– Это вовсе не обвинение…
– Это страх, – сказал он спокойно и безжалостно. – Его надо сдерживать. Даже если все обстоит именно так, нельзя руководствоваться только чувствами. Это чересчур большая роскошь, мы не можем себе ее позволить.
– Ничего из ряда вон выходящего больше не происходило, – сообщил Рауль. – Последовать за Дизаком я не мог по той простой причине, что он скрылся в покоях короля, и я не могу сказать, вышел ли он оттуда, и каким именно выходом воспользовался.
– Да, – нетерпеливо сказал Готье. – Все это мы уже слышали. И каким же образом мы можем от него избавиться, чтобы никто ничего не заподозрил? У меня есть опасения, что король может возражать против такой грубости.
– При помощи яда? – предложила Изабелла, слишком буднично, чтобы можно было поверить, что она полностью сознает, что говорит.
– Я верю в то, что ты прекрасно разбираешься в химии, – меланхолично сказал Рауль. – Но вот что касается такой ее прикладной области как убийство – не уверен.
– Господи… – пробормотала Диана. – А что же еще мы можем сделать?.. Действительно, что ли, с ними договориться? Как мы будем их останавливать?
Рауль вздохнул и коротко побарабанил по столу пальцами.
– Предположим, только предположим, что мы знаем двоих. – Рауль перевел взгляд на меня, и я опять напрягся. – Ты ведь верно передал ее слова? Если вы схватитесь снова, то прольется «океан крови»? Почему, потому что ты можешь помешать осуществлению плана, по которому будущее изменится? Возможно, по его или их собственным планам никакого «океана крови» в ближайшее время быть не должно?
Я расслышал прерывистый вздох Огюста.
– Я думал об этом, – признал я. – Отчасти, я на это даже надеялся. Но я в это не верю!
– Потому, что один из них – твой враг, – негромко заметил отец.
– Да, – не стал я спорить, и посмотрел на него со странным спокойствием. – Значит, вы все хотите дождаться двадцать четвертого августа и посмотреть, что будет? Сыграют ли они так, как хочется нам самим или нет?
– Пат, – пробормотал Готье, наверняка полагая, что его никто не слышит.
– Если человек негодяй, это еще не значит, что его планы нам не на руку, – произнес Рауль, и я увидел, что Огюст безмолвно кивает, будто в ответ своим мыслям. Немало нужно было передумать, чтобы он начал соглашаться с Раулем. – А если твое предположение неверно и мы не знаем, кто из них второй, то тем более стоит прислушаться к словам Жанны.
– В конце концов, она всегда была такой – не очень обычной, – отметила Изабелла.
– А вы уверены, что нам это на руку? – спросил я. И Огюст снова дернулся. – Мы так уверены, что не может случиться ничего худшего? Если Жанна ни к чему не причастна, она может лишь смешивать события, не видя причинно-следственной связи. «Развяжи войну и погубишь царство» – это же классика!
– Что же худшее может случиться? – спросила Диана, поглядывая на Огюста.
– К примеру, революция, – предположил я. – А потом уже дело перейдет к империи.
– Какая чушь! – воскликнул Огюст. – Зачем тут этот анахро…
– А мы сами – уже анахронизм, как и те, кто все это затеял. Как старая Смоленская дорога и разговоры о равенстве и братстве вместе с империей.
Вокруг поднялся гвалт, все заговорили одновременно.
– Здесь это не пройдет! – воскликнул Огюст.
– Ну, это не так уж хуже!.. – заметила Диана оптимистично.
– Гм, если использовать ситуацию как катализатор и повернуть в свою пользу… – беспокойно подхватила Изабелла, – это возможно! Это или подобное…
– А это не с потолка взялось? – вопросил Рауль, подняв бровь.
– Ну, это уже слишком… – заявил Готье.
– Не с потолка, – заверил я. – Свобода, равенство, братство, всякие эллины, затем империя… С чего начинается…
– Да ты смеешься! – воскликнула Диана.
– Смеюсь, – пожал я плечами с усмешкой. – Но мало ли что? И говорите, что король в последнее время ведет себя непонятно и странно, – перевел я взгляд на отца. – Но ты уверен, что он не может быть тем самым вторым, он слишком на виду, чтобы полноценно действовать и вообще иметь какую-то свободу действий. Я полагаю, что он в опасности. Если и будет какая-то империя, императором ему не быть.
– Ты нарочно? – спросил в тишине Готье. – Придумываешь самое худшее?
– Нет. Не уверен, что на худшее мне хватит мозгов. Я все-таки не из самого далекого будущего. Наверняка там с фантазией получше. А если устранить не только короля, но и всех, кто мог бы его заменить… Между прочим, очень удобно – все в одном городе, наклевываются волнения. И тут под шумок – раз, убрать их всех и тогда…
– Очень разумно, – сказал отец так уверенно, что я чуть не свалился со стула от изумления.
– Мда… – протянул Готье.
Мы попереглядывались, но развивать эту тему нам пока не захотелось.
– Интересно, – снова заговорил Готье. – Когда же для них все началось? Тоже десятого августа или раньше? И если раньше, то насколько?
Диана покосилась на меня.
– Ну, одна точка отсчета у нас есть, – сказала она. – Пару месяцев назад Дизак точно был обычным человеком. Как и мы тогда.
Я вдруг обнаружил, что мой кофе совсем остыл, и решил, что самое время его прикончить.
– Ну а потом? – продолжил Огюст. – Уже десятого?
Было ли десятого в его поведении что-то необычное? Было. Он слишком легко уехал. Или нет? Будь он таким, как мы сейчас, он мог бы с легкостью справиться со всеми нами, если бы мы не были таковы, каковы мы сейчас есть, да и то последнее еще под вопросом. А если бы не был – ни за что не стал бы сносить оскорблений. Ни то, ни другое? Предполагал, что успеет разобраться с нами потом? Не хотел слишком шокировать Жанну? Но он же действительно гнался за ней. В этом можно было поклясться. Она боялась его, кем бы он ни был.
И все-таки, за исключением этой погони, он вел себя не так уж грубо как обычно. Что, если даже Жанна испугалась не столько его самого, его слов или даже действий, а того же, чего испугалась несколько дней назад, увидев нас? Тогда, десятого августа, она была слишком взволнована, и весь ее страх был обращен на Дизака, случайно встреченного первым. И этот страх не мог пересилить облегчения от нашей встречи. Она еще не успела осознать, что мы стали такими же. А когда она поняла это… ее охватил безотчетный ужас, и она не знала, какими словами его выразить. И если она боялась его, значит, она не могла быть его союзницей, еще одно тому подтверждение.
