Текст книги "Коронованный лев"
Автор книги: Вера Космолинская
сообщить о нарушении
Текущая страница: 14 (всего у книги 28 страниц)
– Кажется, мы знакомы?.. – произнес тот, что начал разговор – не тот, чья шпага улетела вчера в угол, в парламентеры был избран некто, кто еще не успел пострадать, и с кем у меня еще почти не было никаких счетов.
– Слава богу, не имею такой чести, – отрезал я неприязненно.
– Что привело вас сюда, сударь? – нахмурившись, осведомился кальвинист, выглядевший сам по себе вполне разумным и вдумчивым человеком.
– Думаю, не то же, что и вас.
– Но вы протестант… – Да неужели? Это что же, попытка извиниться? Если я вдруг пошутил, а на самом деле «свой»?
– Ни в малейшей степени! – сказал я отчетливо, с удовольствием увидев, как он вздрогнул и отшатнулся.
– Ваш тон кажется мне оскорбительным! – заметил он холодно.
– Очень на это надеюсь! – признал я.
– Возмутительно! – подхватил второй, тоже «новенький», помоложе, с очень острыми костистыми чертами лица. – Что же вы тут делаете? Шпионите?
– Разумеется! – Я повернулся ко второму. – Где и когда? Хоть со всеми сразу, хоть по очереди!
– Я был первым, кто спросил! – хмуро заметил первый.
– Как пожелаете, – согласился я с предупредительной угрожающей улыбкой. – Немедленно? Вы все еще полагаете, что земля плоская?
– Разумеется! – выпалил он сквозь зубы, встопорщив рыжеватые усы. Ну, ну, а кажется, кто-то говорил, что рыжина – адская метка? Не для «своих», разумеется. – Недалеко есть очень подходящий пустынный двор…
– Замечательно!
– Так, так, так! – раздался веселый голос д’Обинье, протолкавшегося на крыльцо с другой стороны. – Вижу, тут происходит что-то интересное?! Умираю от любопытства!
– Этот господин – папист, – подал вдруг скрипучий голос старший из пуритан.
– Ага, – небрежно кивнул Обинье. – Я знаю.
– Вы тоже? – возмущенно нахмурился старик.
– А вот это уже оскорбление! – уязвленно воскликнул д’Обинье. – Да как вы смеете? Если бы не ваши годы…
– Да уж, не знать вас в ваших кругах, это чистое преступление, – развеселился я, и д’Обинье рассмеялся вместе со мной, подмигнув мне с самым дружеским расположением.
– Но все же это не причина, – напомнил я. – Причина совсем иная.
– Какая же? – с любопытством спросил подобравшийся в это время поближе Роли.
– Богохульство! – с удовольствием провозгласил старик.
– О, господи, – скучающе зевнул Сидни.
– Да, да, скажите, господа, вы по-прежнему уверены в том, что земля плоская, а не шарообразная?
– Она не может быть шарообразной, это противно господу… – упрямо заладил старик.
– Что?! – заорал Роли так, что у меня уши заложило. – Земля – плоская!.. Проклятье! Эй, виноват, не припомню вашего имени, но если вы не возьмете меня в секунданты, я подерусь с вами от огорчения! Надо же! Плоская!.. – он зачарованно уставился на моих оппонентов как на экзотических птиц.
– Да, она плоская! – заявил, свирепо побагровев, тот из кальвинистов, что заговорил сегодня со мной первым, с таким гордым видом, что ему позавидовал бы и Галилей.
– Бой во имя науки и прогресса! – воскликнул Сидни, очнувшись и развеселившись! Его белокурые, тонкие, прекрасно ухоженные усы возбужденно и смешливо вздрогнули. – Вот это я понимаю!..
– Нет никакой науки! – провозгласил старый пуританин. – Помимо откровения Божьего!
И все посмотрели на него с печальным соболезнованием. Даже столпившиеся было посмотреть что происходит посторонние. Причем, помимо самой собой сколотившейся команды из д’Обинье, Роли и Сидни, все тут же утратили к спору всякий интерес.
– Я с вами! – сказал Сидни. И ясно было, что слово его – кремень.
Кальвинисты принялись переглядываться. Д’Обинье выставил палец, весело считая.
– Раз, два, три, четыре, пять… Так! Есть и на мою долю! А где де Флеррн?
– У него еще какие-то дела, – сказал я равнодушно.
– Отлично, – кивнул д’Обинье. – Пятый не в счет, совестно… столь благородные седины… Что ж, не будем терять времени, чем быстрее мы установим, какой формы земля, тем лучше для священной Истины, плодоносящей лучше, как и всякая женщина, с совлеченными покровами!..
– Охальник!.. – с удовольствием расхохотался Роли.
Д’Обинье снова лукаво подмигнул и высунул язык.
– Если бы Бог этого не хотел, он не создал бы женщин!
– И Истину, – чопорно прибавил Сидни.
– Вперед! – провозгласил весело Роли. – Кстати, куда?..
Грязноватый двор и впрямь был почти пустынен. Одинокий зеленщик быстро выбросил гнилье из своей тележки на землю и, грохоча ею, скромно поспешил удалиться. Одной стороной двор примыкал к монастырю, но не возле ворот, где постоянно толкутся нищие, а чуть в стороне, где последние обычно делили добычу, и к тому же, двор постоянно использовался для того, для чего мы сюда пришли. Сюда вели два пути – один через арку со стороны улицы, другой, вдоль стены, к воротам монастырям, где всегда можно было найти прибежище, если вдруг появлялась городская стража, что она, впрочем, делала не так часто, разве что по большим праздникам, да и то больше в погоне за взяткой.
Хотя, кажется, у нас как раз большой праздник? И все-таки, пожалуй, не тот случай, да еще при такой банде, к какой и приблизиться-то страшно. И при семи протестантах из восьмерых участников, это трудно назвать чем-то большим, чем дружеской потасовкой, тем более что и предварительный сговор почти что не имел места. Ах да, простите, не при семи из восьмерых, а при восьмерых из девяти присутствующих – ведь с нами был еще и исходящий укором надменный патриарх.
– Итак, – бодро сказал д’Обинье, взявший на себя обязанность распорядителя. – Оружие двойное – шпага и кинжал. Вроде бы, у всех все имеется. Как там с длиной и тяжестью? Полагаю, у каждого – как ему удобно, иначе никто бы в бой не рвался. Секундантов – трое с каждой стороны, все – участвуют в поединках. Разоблачаться не советую, хоть и жарко – так проще будет смыться…
– Нет, нет, – вмешался Роли. – Не хочется пачкаться. Сам посуди.
– А ты посмотри на этот двор, – трезво ответил д’Обинье.
– Да ладно… – Роли скинул плащ, вывернул подкладкой наружу и положил на сухой участок земли, а сверху бросил свой колет.
– А то опять все изорвем, я же знаю…
Д’Обинье пожал плечами, и мы все последовали примеру Роли. Забавно… Нет, чертовски забавно, совсем другой случай, но как напомнил мне знаменитый эпизод из жизни Елизаветы Английской, может быть, просто легенду – однажды королева вышла из кареты, и на ее августейшем пути оказалась глубокая лужа. Никто не знал, что делать, и положение спас оказавшийся рядом Уолтер Рейли (все-таки, как привычней называть его именно так), бросивший в лужу под ноги королеве свой плащ… Поглощенный этими мыслями я зазевался и действительно чуть не сложил свои вещи в единственную ближайшую лужу, но вовремя опомнился.
– О, судия суровый, со взором мрачным и горящим, – обратился д’Обинье к укоризненно стоявшему рядом «столпу веры», – я полагаю, ваше участие совсем не обязательно, и вы удовлетворитесь скромной, но солидной ролью свидетеля?
Судия суровый окинул д’Обинье мрачным и горящим взором, выпятил нижнюю губу и счел ниже своего достоинства отвечать на столь бойкую тираду.
– Молчание – согласия признанье, – довольно кивнул д’Обинье. А молчания с противной стороны хватало с избытком, это даже немного действовало на нервы. Должно быть, поэтому д’Обинье и болтал без умолку. Или они молчали тем угрюмей, чем больше он болтал. – Что ж. Господа… – он выдержал эффектную паузу. – Не сочтите за назойливость, но должен вас спросить: – Не угодно ль вам примириться?
– Не угодно ль вам признать?.. – начал было я, обращаясь к своему нынешнему рыжеватому противнику.
– Нет, сударь, не угодно! – отрезал он, сердито топорща усы. – И да будет это бой во славу Божию!
– Слава Божия – есть истина, – лениво, не разжимая зубов, произнес Сидни, очень картинно поворачивая свою рапиру, будто раздумывая, в каком ракурсе она смотрелась бы наиболее совершенно.
– А истина – есть дама, – подмигнул Роли. – Никак невозможно опорочить ее честь.
– И Земля есть дама, – сказал я. – Не будем же клеветать на нее.
– Вот-вот, – сказал насмешливо д’Обинье, – она совсем не плоская, она очень даже кругленькая и полненькая!..
– Стыдитесь, – с тихим смешком проронил Сидни.
– Что позволено Юпитеру…
– Да к делу же! – воскликнул Роли, блестя глазами, нетерпеливо топая ногой и со свистом взмахнув сверкнувшим на солнце клинком. – Сколько можно?!
Д’Обинье кивнул.
– В позицию, господа… – мы выстроились напротив друг друга в два ряда и отсалютовали. – К бою!.. – но его слова оказались заглушены.
– Во имя земли и Неба, приступайте! – звучно воззвал свидетель-патриарх.
– Черт!.. – сердито воскликнул д’Обинье оттого, что его перебили, но дружно зазвеневшие клинки уже всполошили всех окрестных птиц.
Роли вступил в бой со здоровяком, д’Обинье с щуплым типом из заговоривших только сегодня, Сидни – с тем скандалистом, чья шпага вчера улетела в угол картографической лавки, и не могу сказать, что последнему сегодня повезло намного больше, разве что длилось все несколько дольше и с большей помпой. Сидни дрался так же картинно, как он делал все прочее, бровью не поводя, и одновременно – столь же успешно и блестяще, чисто и красиво, будто расчеркивая воздух гравюрными штрихами – без злости, всего лишь из любви к искусству. Роли нападал на здоровяка азартно и энергично, так, будто не здоровяк надумал сперва атаковать Роли в манере быка на корриде. Д’Обинье, обежав вокруг противника полукруг, испытывая его, принялся валять дурака, устроив что-то вроде показательной тренировки – проводил различные приемы, но как-то не зло, и хотя оставил в одежде противника несколько прорех, пока явно не пытался нанести ему никаких увечий серьезней случайных царапин.
Я немного успокоился. Жажда крови уже поутихла, и возможно, дело действительно не пахло почти ничем серьезным, больше походило на шутку с театральным грозным размахиванием клинков. Разве может быть что-то личное в том, круглая ли земля? Ни от каких прочих утверждений плоской она не станет. А раз уж и оппоненты как оппоненты не сильны в собственных же силовых аргументах… Кстати, да, кажется, я напрочь забыл о собственном противнике, выпады которого отражал совершенно рефлекторно, засмотревшись по сторонам.
Правда, кажется, и он больше беспокойно посматривал по сторонам, почувствовав, что я пока не пытаюсь его достать.
– Начнем? – невпопад спросил я, наконец обратив на него внимание.
– Я давно начал, – огрызнулся он сердито.
– Послушайте, – завел я разговор, так как хотелось еще чем-то заняться, помимо ничего не стоящей драки. – Вы же не можете утверждать это всерьез.
– Довольно! – насупился он, пытаясь сосредоточенно отражать удары, которые я останавливал сам, чтобы они чуть-чуть не достигали цели.
– Бросьте, кто в это на самом деле верит в наше время? В это не верят даже ваши единоверцы. Признайте, это был только предлог.
– Развращенные времена, развращенные нравы! – пробубнил он.
– И именно в эти времена и появилась ваша церковь, – сказал я. – А есть ведь мнение, что она более совершенна, гуманистична, дает больше возможностей для развития… духовного развития человечества, – уточнил я дипломатично, – а также умственного, больше возможностей для прогресса…
«Помолчал бы лучше, – укоризненно сказал мне внутренний голос. – Слушать тошно. Обязательно терзать несчастных аборигенов рассуждениями из школьного учебника, даже если кажется, что они сами напрашиваются?..»
– А? – растерянно переспросил мой противник. – Для про…
«Ага, – снова прозвучал внутри ехидный голос, – А теперь еще скажи что, по мнению Честертона, в мире не было ни одной революции, а только реакции, и объясни, кто такой Честертон…»
– Разумеется! – сказал я, и странно развеселился от услышанной в собственном голосе уверенной фальши коммивояжера. – Ваш принцип – Sola Scriptura[10]10
Только Писание (лат.)
[Закрыть] приведет к изучению не только Писания, но и к тому, чтобы докопаться до истины во всем остальном. К тому, чтобы прочесть целиком книгу мира, кем бы она ни была написана. Вы же не верите старым догматам, не правда ли?
Мой соперник неуверенно отступил, кажется, слегка бледнея. Все-таки, не каждый день доводится поговорить с настоящим сумасшедшим.
– И в один прекрасный день, – продолжал я, – это приведет к логичному безверию!
«Заткнись!.. – снова сказал внутренний голос. – Если уж разговариваешь сам с собой, совершенно необязательно делать это вслух».
– Мир полон парадоксов. Никогда не знаешь, что и к чему приведет, – подытожил я и услышал вскрик – Роли проткнул здоровяку руку.
Воспользовавшись тем, что я слегка отвлекся, мой противник кинулся вперед и, оттого что я действительно отвлекся, напоролся на выставленный клинок и тоже вскрикнул.
– Черт… – пробормотал я, отдергивая на себя рапиру. Раненый поскользнулся и хлопнулся, морщась, на булыжники.
«Жить будет», – подумал я, переводя дух – успел понять, что клинок прошел под ребрами навылет под самой кожей – должно быть, жутко неприятно, но неопасно.
– Не ушиблись? – поинтересовался я.
Рядом что-то зазвенело – Сидни захватил шпагу противника и отбросил ее в сторону. Тот попытался было доблестно отмахнуться от его рапиры кинжалом, но дага Сидни предупреждающе уперлась ему в живот.
– Ладно, хватит, – громко объявил д'Обинье, и нанес своему противнику легкий укол в бедро, а когда тот дернулся, приставил ему шпагу к горлу. Так или иначе, мы закончили!
И тут наш мрачный свидетель и «суровый судия» вдруг сорвался с места и кинулся прочь, под арку.
– Он что, спятил? – удивленно вопросил д'Обинье. – Неужели бы его кто-то тронул?..
– Стража! Стража! – гулко завопил под аркой старый пуританин, и ему в ответ так же гулко раскатились вопросительные возгласы и лязг – должно быть, он просто заметил проходящий мимо отряд.
– Ну какого черта, Роли!.. – в сердцах прошипел Сидни, кивнув на наши брошенные вещи. Его обычное спокойствие на мгновение подернулось рябью.
– Ладно, – с досадой отмахнулся д’Обинье. – Разве это дуэль? Так, недоразумение.
– И вообще, – ухмыльнулся Роли, покручивая в воздухе клинком. – Главное, не переставать отбиваться. Вот только пленных тогда лучше не брать, а добить!
– Э… – протянул д’Обинье задумчиво.
Я перевел взгляд на раненого, и тот принял злодейскую шутку Роли (если, конечно, это была шутка) близко к сердцу.
– Сдаюсь, – сказал он поспешно, протянув мне шпагу, что все еще была у него в руке, эфесом вперед. Судя по тому, что происходило вокруг, сдались все, но я уже не отвлекался.
– А что земля круглая – признаете? – спросил я.
Кальвинист не то, чтобы побагровел, а начал переливаться всеми цветами радуги.
– Да…
– Ну что ж, тогда… – я протянул ему руку и помог подняться.
Отряд был уже совсем близко, и все-таки, мы бы еще успели попросту уйти через другой выход со двора, если бы этот второй выход не оказался вдруг занят еще одной, только-только показавшейся оттуда компанией.
– Кажется, назревают военные действия, – пропыхтел д’Обинье, с двумя шпагами в руках, в едва наброшенном незастегнутом колете. – Мне уже смешно, господа, а вам?..
– Разумеется… – согласился Роли.
– Разве что Уолсингэм будет немного недоволен, – пробормотал Сидни.
– Именем!.. – начал было сержант стражи.
– Только не адмирала Колиньи! – перебил я его. Мои секунданты развеселились так, как будто не имели к упомянутой персоне ни малейшего отношения. Впрочем, эти ребята явно были из тех, что всегда скорее сами по себе. Может, за своего друга Генриха Бурбона д’Обинье еще и мог бы оскорбиться, да и то неясно, не счел бы он подобное сравнение действительно хорошей шуткой?
– А?.. – переспросил сбитый с толку сержант.
– Постойте, – раздался властный, даром что молодой, голос, и компания, появившаяся от ворот монастыря, подошла к нам ближе. Стража отчего-то смутилась, правда нельзя было сказать точно, скуксилась или скорее оживилась, а пожилой пуританин немного отступил назад.
– Мой господин герцог… – воодушевленно воскликнул сержант, и его подопечные с готовностью подхватили воинский салют, приветствуя появившегося.
И кто появился, было ясно прежде, чем мы наконец оглянулись и как следует обратили внимание на подошедших, то есть на герцога Гиза и его свиту, среди которой – вот забавность – как ни в чем не бывало обретались и мой старый приятель Фонтаж, и еще более старый – и даже, в некотором роде, «дважды приятель» – Рауль д’Эмико-Левер.
– Что происходит? – осведомился герцог Гиз почти что светски. Собственно, его лицо и поза не выражали ничего, кроме легкого удовлетворения. – Надеюсь, это всего лишь недоразумение?
И вот тут уж вся компания, участвовавшая в этой, с позволения сказать, дуэли, неуловимо подобралась и насторожилась, будто завидев волка. Разумеется, кроме меня, взгляд, который герцог остановил на мне, больше всего смахивал на одобрительный, а под тонкими усами отчетливо обозначилась улыбка, которой формально там не было, но каждый мог бы поклясться, что она там была. Не распознать, с кем мы дрались, было по их виду попросту невозможно, как невозможно было и спутать, какая именно сторона осталась в выигрыше.
– Полагаю, что именно так… – поспешно вставил сержант, опередив любого из нас.
– Вы совершенно правы, господин герцог, – подтвердил я с вежливым дружелюбным поклоном.
– Ай-яй, – сказал герцог со сдержанным весельем. – Но нам следует быть такими осторожными! Мы ведь вовсе не хотим нарушить едва воцарившийся в королевстве прочный мир.
– Вовсе нет! Взгляните, почти никто и ничто не пострадало, кроме одного довольно сомнительного мировоззрения.
– Сомнительного мировоззрения? – удивленно переспросил герцог Лотарингский.
– Крайне сомнительного. Но истина восторжествовала, и теперь всякому здесь известно, что земля отнюдь не является плоской.
– Плоской? – на лице герцога нарисовалось полнейшее изумление, а мои секунданты совершенно расслабились. Истина обещала восторжествовать и здесь. – Никогда еще не слышал о таком предлоге… – он покачал головой.
– И разумеется, он никоим образом не затрагивает интересов ни одной из партий.
– Но кажется… – он переводил взгляд с одного участника дуэли на другого, – вы разделились…
– Нет, – улыбнулся я, – и это не так. – Вы ведь, должно быть, уже знакомы с господином д’Обинье? По крайней мере, вы могли быть о нем наслышаны, он прекрасный поэт. – Д’Обинье покосился на меня с легким изумлением и тут же бессознательно расправил плечи и довольно порозовел. – Господа Роли и Сидни – наши гости из Англии, что собираются принять участие в нашей войне с Испанией. Так что, мы как раз вовсе не нарушаем мир, ведь мы все – на одной стороне.
– Гм, – сказал герцог несколько ошеломленно, в то же время с легкой иронией покосившись на наших недавних врагов. – Тогда я даже подумать боюсь, кто пытается его нарушить!..
Пожилой пуританин стал белее собственного воротничка от искреннего негодования, затем покраснел, но благоразумно не выдавил ни слова.
– Ну что вы, – возразил я, как ни в чем не бывало, возвращая шпагу тому, у кого совсем недавно забрал ее как традиционный трофей. – Это был всего лишь дружеский диспут. Не так ли? – поинтересовался я у своего визави.
Мой экс-противник с готовностью кивнул.
В свите герцога послышались смешки.
– А жаль, – довольно громко заявил скучающим голосом наш записной забияка Бюсси. Я посмотрел на него с улыбкой, и продолжать он не стал, после одного случая он предпочитал, по крайней мере – прилюдно, не нарываться, и вообще, кажется, полагал, что мы скорее друзья. Окончательно я его не разубеждал, но кое-какие черты его характера не одобрял совершенно. Рауль шагнул к герцогу поближе и что-то шепнул ему на ухо. Герцог чуть ухмыльнулся и слегка кивнул, глянув на меня почти заговорщицки, затем прибавил:
– Что же, раз так, полагаю, мы все можем мирно разойтись по своим делам.
Стражники снова отдали честь, мы раскланялись с герцогом и компанией, и он элегантно удалился, не тем путем, что пришел сюда, а через арку, оставив с нами, чтобы мы не скучали, Рауля и Фонтажа – невысокого, белокурого, жизнерадостно улыбчивого молодого человека с озорными очень светлыми глазами. Стража отправилась вслед за герцогом, давним любимцем всего Парижа, как почетный эскорт, но на почтительном расстоянии.
Я крепко пожал руку Фонтажу, выразив радость по поводу встречи, представил его и Рауля остальным и заключил:
– Ну что же, раз в королевстве воцарился мир и порядок, не отправиться ли нам всем вместе куда-нибудь это отпраздновать?
Пуритане, как я и надеялся (и полагаю, они знали, на что я надеюсь) приглашение отклонили. Зато все прочие шумно согласились.
– Давайте выйдем в разные ворота, – предложил им Рауль. – Вы куда предпочитаете?
Пуритане молча двинулись к выходу, ведущему к монастырю. Столь странный для них выбор наверняка обусловливался тем, что они не желали выходить вслед за Гизом в арку.
– Прекрасно! – весело сказал Фонтаж. – Я уж испугался, что опять придется проходить через ту помойку… – и все рассмеялись.
Мы прошли под аркой, которая явно была не лучше второго прохода во двор, и оказавшись снова на солнечной улочке, отправились в «Пьяного фонарщика».
Немного позже мы сидели в приятно-тенистом зале, а в открытую дверь весело врывались воздух и солнце. Оставляя от цыплят только косточки, мы с удовольствием перемывали кости Фландрии с Испанией вместе взятым, оставляя прочее, со всей деликатностью, без внимания. Правда, помянули еще немного стихосложение и географию. Сидни завел разговор о новых формах и классическом наследии. Роли заворчал, что у Испании следовало бы отобрать не только Фландрию, но и полмира, дарованные ей по недоразумению Ватиканом, который он тоже сам по себе в гробу видел. Впрочем, для начала сойдет и Фландрия.
– А что потом? – спросил Рауль ничего не выражающим голосом.
– Потом? – переспросил Роли. – Там видно будет.
– Будет, – зловеще кивнул Рауль. – Вам ведь ни к чему будет затем и Франция, с Фландрией вместе. За что же вы хотите воевать?
– За слабейшего, – вставил я.
Сидни слегка улыбнулся, почти дежурно. Роли хмыкнул. Фонтаж подозрительно покосился на Рауля.
– В конце концов, кто сказал, что мы выиграем? – поинтересовался я. Роли засмеялся.
– Ну а если все-таки выиграем?
– Вот тогда – горе победителю. Разве не на него должен затем ради собственного благополучия ополчиться весь свет? Посмотрите-ка на Испанию.
Все засмеялись, Роли приподнял брови.
– Горе победителю – это звучит любопытно.
– Этот мир – вообще место любопытное, – согласился я.
– С этим не поспоришь, – усмехнулся Роли.
– В сущности, – с ленцой сказал Сидни, – все это – bellum omnium contra omnes[11]11
Война всех против всех (лат.)
[Закрыть], так какая разница, где мы воюем в данный момент?
– Минутку, – возмутился д’Обинье, – как это – какая разница? Господа, мы сражаемся за свободу веры и совести, если кто-то вдруг забыл!
– И за то, что Земля круглая! – весело вставил Роли.
И мы дружно выпили еще раз за шарообразность Земли, после чего Сидни вспомнил что-то о делах посольских, д’Обинье спохватился, что его давно ждут где-то еще, и мы ненадолго остались втроем с Фонтажем.
– Что-то грядет, – сказал Фонтаж, глядя на нас ясным взором. – То есть, что грядет-то понятно, но грядет что-то еще. Слишком много планов, а кончатся они в лучшем случае ничем. – Мы вздохнули – многие знания умножают скорбь… – Помните, как мы шутили на войне? Лучше сразу сжечь пару деревень, чем потом двадцать.
– Добрые мы все-таки люди… – заметил Рауль.
– Как герцог? – поинтересовался я.
Фонтаж пожал плечами.
– Делает вид, что все замечательно. Как все мы.
Рауль вдруг устремил на меня пристальный взгляд, будто хотел что-то сказать, но позже, с глазу на глаз. Я слегка кивнул ему.
– А вообще, – вяло пробормотал Фонтаж, – не дотянем мы ни до какой Фландрии. А печально. – Он качнул кружкой в сторону двери. – Есть ведь среди них вполне разумные ребята. Жаль, не все. Впрочем, как и наши.
– Закон гармонии, – сказал я. – Чтобы никому не было обидно.
– Бред какой-то, – вздохнул Этьен. – Может, скоро всерьез придется воевать за то, круглая земля или нет. Становится даже как-то не смешно… – он хохотнул. – Хотя нет, это, по крайней мере, было действительно смешно. Да еще с такой забавностью – стравить одних протестантов против других, это тебе удалось на славу.
– Стравить?.. – натянуто переспросил я.
– Разумеется, – усмехнулся Рауль. – Герцог решил то же самое, тем более что я подсказал ему это на ухо…
– Да вы что?..
– Да брось, – вздохнул Рауль. – Неужели мы не знаем, как у тебя порой с досады работают мозги. И все оценили шутку.
– Рауль… – мой голос непроизвольно понизился до угрожающего.
– Брось, – повторил он со спокойной небрежностью. – Я знаю, что ничего плохого ты против этих ребят не замышлял, по крайней мере, не против собственных секундантов. Но согласись, в глубине души тебе это показалось страшно забавным.
– Спасибо, – сказал я с сарказмом. – Я рад. Чудно. Значит, не я один в курсе, какая я скотина. Как же это порой «греет душу»…
– В конце-концов, – усмехнулся Фонтаж, – это сейчас единственный способ подраться по-человечески и выйти сухим из воды.
Он поднял кружку левой рукой – Фонтаж был левшой, и взглянул на меня в упор.
– И ты это сделал.
Рауль тоже поднял кружку – мне показалось, что он смеется, но его глаза горели слишком зловещим и тоскливым огнем.
– Не буду я с вами пить.
– Ты же нашел безопасный способ не только для себя, – примиряюще сказал Рауль. – Никто не пострадал. Разве только достоинство глупости. Но кого это беспокоит? Только не нас. – Это можно было бы принять за пустую болтовню, если бы я не знал, что Раулю есть с чем сравнивать, как и мне. Что мы и делаем теперь ежеминутно. Пока все не случится. Хотя мы прекрасно знаем, что это будет далеко не все…
– Когда мы бываем пьяны, мы бывает чувствительны, – с улыбкой промолвил Фонтаж, хоть мы были еще вовсе и не пьяны. Но мало ли, что именно нас опьяняет.
Что ж, к этому можно было и присоединиться – к тому что никто действительно, пока, не пострадал. И я тоже поднял кружку.
– И за Фландрию, – прибавил Фонтаж. – Черт побери! Я же наполовину фламандец!..
А потом я наконец предложил заглянуть к Мержи и все согласились. Рауль, потому, что знал, в чем дело, а Фонтаж – просто за компанию.
Но на квартире мы моего бывшего капитана не застали и, оставив ему записку, отправились блуждать по «дворцам и казармам». Впрочем, не застали мы его и там и, несмотря на множество встреч, в том числе с Пуаре и с моим преемником – лейтенантом королевских шеволежеров Каррико, отмеченных все теми же, витающими в воздухе, настроениями, день прошел достаточно бестолково. Никто не говорил ни о чем, о чем не говорили бы все. И в этом не было ничего нового, оригинального, чрезмерно настораживающего или приятного.
Наведались мы по дороге и к дому Ранталей, уточнив, что его хозяева все еще не прибыли в Париж. И отчего-то это начинало меня беспокоить.
Наконец, когда уже стемнело, мы распрощались со всеми и отправились домой.
– И так бездарно закончился еще один день, – объявил я.
– Не совсем, – ответил Рауль. – Я говорил сегодня с одним грандом из испанского посольства, – видимо, именно это он и хотел сказать раньше, еще в «Фонарщике», но похоже, это было не к спеху – раз все это время нетерпения он не проявлял, как и желания отозвать меня в сторону и поведать что-то на ухо. – И герцог Гиз говорил с ним тоже.
Я выжидающе посмотрел на Рауля. В конце концов, я помнил версию о том, что Варфоломеевская ночь свершилась благодаря проискам испанской разведки.
– То есть, ты встретил его у него?
– Можно сказать и так, – протянул Рауль уклончиво, созерцая пляшущие невдалеке огоньки факелов.
– Что-то я плохо тебя понимаю.
Рауль помолчал, и было что-то в его молчании одновременно зловещее, дразнящее и почти забавное.
– Знаешь…
– Кажется… – я пристально посмотрел на него. – Ты серьезно?
Он усмехнулся, рассеянно глядя по сторонам.
– Более или менее.
– Потрясающе… Значит, ты сам его привел.
– Это не совсем то, что ты думаешь.
– Признаться, мне все равно, шпионишь ты в пользу Испании или нет. От каких бы то ни было наших привязанностей остались теперь рожки да ножки!
– Я этого не делаю, – сказал он спокойно.
– Ты думаешь, меня это радует? Мне действительно все равно.
Рауль прищурившись, посмотрел на меня испытующе.
– А в каком смысле – все равно?
– В том, что это было бы даже любопытно.
Рауль рассмеялся и немного помолчал.
– Скажем так, просто я во многом им сочувствую. Но все-таки не во всем.
Я кивнул.
– Вполне понятно. Почему бы и нет.
– К тому же, эта политика достаточно оскорбительна…
– Для кого?
– Для королевы…
Я резко остановился.
– А при чем тут королева?..
– Кажется, ты говорил, что от всех наших привязанностей остались рожки да ножки? – проговорил Рауль тихо и серьезно. – Ты ошибся. От некоторых осталось гораздо больше. Только это теперь не имеет никакого значения. По крайней мере, друг с другом мы теперь можем быть откровенны, потому что вряд ли при всем желании сумеем друг другу повредить, по крайней мере, что касается политики, и что касается, скажем, тебя. Вот с Огюстом я бы об этом говорить не стал. Он, конечно, не мерзавец, но с головой у него порой просто беда.
– Можешь мне поверить, сегодня я с тобой согласен на все сто.
На лице Рауля появился интерес.
– Он что-то отчебучил?
– Мягко говоря… – я отмахнулся. – Но королева…
– Я люблю ее. А она ведь из Габсбургов, дочь императора, племянница Филиппа Испанского. Конечно, теперь ее интересы должны быть связаны с нашей страной, но кого в этой стране волнуют ее интересы?
Вот это да… Я присмотрелся к Раулю, в темноте трудно было разобрать точно, какое у него выражение лица. Впрочем, в темноте люди обычно честнее сами с собой, чем при свете дня. Я покачал головой.
– Честно говоря, не могу во все это поверить, и ты еще так буднично об этом говоришь.
Рауль пожал плечами.
– А как еще теперь об этом говорить? – в его голосе прозвучала обреченная горечь. – У меня ощущение, что я читаю о себе самом в запыленной старой запутанной, рассыпающейся хронике. Теперь уже все равно ничто не станет прежним.
Я помолчал. Верно, не станет. «Когда мы бываем пьяны, мы бываем чувствительны», как заметил Фонтаж.
– Дон Руис, разумеется, недоволен всем происходящим, но, по крайней мере, пока он всего лишь хотел убедить герцога уехать из Парижа – с одной стороны, выказать этим свое недовольство и потянуть за собой остальных и, кроме того, он уверен, что герцогу грозит опасность – именно потому, что он слишком популярен. Никто не любит явных соперников. А если он уедет, это может сорвать войну, но в то же время…
Рауль замолчал, пожав плечами и сделав свободный жест рукой, будто допуская любую трактовку этих слов.
– Но в то же время, – продолжил я, – совсем необязательно, что бочка с порохом рванет, если выдернуть из нее горящий фитиль. Все останутся при своих недоразумениях. Это уже твои собственные соображения?
