Текст книги "Коронованный лев"
Автор книги: Вера Космолинская
сообщить о нарушении
Текущая страница: 16 (всего у книги 28 страниц)
– Простите, я не мог где-то вфидеть вас раньше?
– Вряд ли, – твердо сказал я, чуть ли не раньше, чем он закончил вопрос.
Он пожал плечами.
– Что жш, господа, – он хитровато попереводил взгляд с одного из нас на другого и произнес банальнейшую по последним временам фразу: – Я рад, чшто мы больше не вфоюем!
– Будьте осторожней в ближайшее новолуние, – сказал я непоследовательно и подмигнул в ответ на возникшее на его лице озадаченное выражение, будто просто шутил. – Когда становится темно, люди от страха порой теряют разум.
И кивнув ему напоследок, я отправился забрать из-под навеса Танкреда. Рауль, излучая некоторое неодобрение, последовал за мной. Уж кому и проявлять тут неодобрение…
– Зачем ты это сказал? – негромко спросил он.
– А зачем ты завернул сюда? Чтобы нарочно устроить тут эту резню? Чтобы просто что-то наконец случилось?
– Если уж ты хотел что-то сказать, ты мог бы выразиться более явно.
– Чепуха, это лотерея. Никому и ничего не собираюсь объяснять. – Я довольно резко затянул отпущенную подпругу, заслужив косой задумчивый взгляд коня, и заскочил в седло. – Я даже не знаю, доживет ли он до завтрашнего дня, нет ли еще кого-то из разбойников поблизости, точно ли им всем крышка, скоро ли прибудет его пресловутый отряд, так ли безобиден этот мелкий паршивец Выскочка. Я даже драться сегодня ни с кем не собирался!..
– А я думал, тебе полегчает, – проговорил Рауль с легкой насмешкой, беспечно помахивая кончиком поводьев.
– Ничего подобного, – отрезал я. – Ты думал, что полегчает тебе!
– А разве не полегчало? – невинно удивился Рауль.
Что ж, зато теперь мы гораздо лучше представляем себе, на что способны…
XIII. Химера
Едва мы вернулись домой, мне вручили записку:
«Если ты думаешь, что это смешно, ты ошибаешься. Из твоего самоустранения не выйдет ничего хорошего».
Подпись отца была ни к чему, больше некому было такое мне оставлять, не говоря уж о том, что у меня не оставалось ни малейших сомнений в почерке. На словах же мне передали, что он куда-то ушел и будет поздно, возможно, завтра. Сообщить, где он именно, он нужным не счел, впрочем, это было логично, если он собирался побывать во многих местах.
Вместе с запиской мне передали письмо, которое я едва не выронил, прежде чем прочел надписанные строчки или успел осознанно распознать печать с горностаем. Рауль совершил движение, будто уже собирался его подхватить. Но я только сжал его крепче, удивляясь и злясь оттого, что руки задрожали. Поколебавшись секунду, я вскрыл его тут же, на месте – Рантали прибыли в Париж минувшим вечером, должно быть, сразу после того как мы заходили к ним, и были бы рады, если бы мы оказали им честь своим визитом сегодня или завтра. Полагаю, они были не прочь услышать от нас последние новости, ведь мы прибыли на несколько дней раньше, да и друзей в Париже помимо нас, у них было не много.
Я поинтересовался, остался ли кто-нибудь дома. И получил ответ – никого.
– Как насчет визита вежливости? – спросил я Рауля.
– Увы. Лучше без меня, – отговорился он очень мягко. – Мне нужно навестить сегодня кое-кого.
Я кивнул.
– Тогда, наверное, лучше завтра…
Конечно, можно было бы отправиться и в одиночестве, но ведь Жанна формально в трауре, и хоть совершенно ясно, что именно меня она хотела бы видеть, а ее брат прислал приглашение больше всего ради нее, вежливей было бы явиться в компании. Но – тянуть время, значит, «самоустраняться»? Эта мысль меня кольнула.
Да черт с ней, с этой мыслью, просто если все домыслы окажутся правдой, разве не лучше не подвергать всех возможной опасности?!.. И разве сумею я продержаться до завтра с этими сумасшедшими мыслями? Нет. И это совершенно ясно. Что бы ни было, лучше узнать это раньше. А отрицательный результат – будет самым желанным результатом. Но будет ли он окончательным? Это уже не важно. Пусть хоть какой-то.
Я не развернулся от дверей и не отправился к Ранталям немедленно только по одной причине – следовало все-таки соблюсти какие-то приличия и избавиться от следов жуткой истории, произошедшей в «Старой виселице». Это ведь был не просто грязно-мутный осадок в душе, но и насквозь пропитавшая нас пыль, частички пороха и засохшая брызгами на одежде кровь. От одного представления, что я мог об этом позабыть, я снова стал себе противен.
Но Рауль был прав, все открытия насчет самих себя лучше сделать как можно раньше, чтобы потом уже ничто не могло вывести нас из строя, даже отвращение к самим себе. И кто знает, заполучив свои таланты, сумеем ли мы после удержаться и не заходить слишком далеко, куда может завести только кажущаяся необходимость и невинность, зовущаяся «святой простотой»?
Мы велели принести в наши комнаты побольше воды, и я направился к себе с решимостью, с какой древние римляне вскрывали себе вены – как раз в ваннах. Как мне ни хотелось немедленно написать ответ о том, что приглашение принято, но писать это такими руками было бы преступлением похлеще богохульства и «оскорбления величества». Следовало для начала их умыть.
Изгаженную одежду я сорвал почти сразу же, казалось, она пропахла отбросами и тленом. На самом деле, так оно и было. Нет, одним лишь «умываньем рук» тут не обойдется… Я позвонил и велел принести воды поскорее, даже если она будет лишь чуть теплой. В ожидании побродил по комнате волком, уронил кувшин для умывания, обругал себя, взял себя в руки и все-таки написал письмо в самых кратких, хоть и изящных выражениях, о том, что приглашение с радостью принято. На всякий случай я не стал уточнять, что приду один. Хотел я того или нет, я уже начал играть в какую-то странную игру, стремясь не раскрывать всех карт. Да и знал ли я свои карты? Мои решения могли меняться каждую минуту. Следовало взять их под контроль. Но как не оставить себе свободу для импровизации?
Наконец согревшуюся воду мне принесли, письмо было отправлено, а Мишель извел меня вопросами, в каком платье я предпочитаю отправиться на званый ужин. Неважно, главное – в чистом, в котором я никого не убил. Мишель принес гранатовый с серебром костюм, тот самый, что был на мне во время нашей последней случайной встречи с Ранталями. Что ж, раз змее свойственно кусать свой хвост – пусть круг замкнется.
Мои планы изменились так, что я даже не успел заметить – едва я вышел за дверь и столкнулся в коридоре с Дианой. Младшая сестренка свирепо посмотрела на меня снизу вверх.
– Ты знаешь, что ты негодяй?
– Знаю, – покаянно кивнул я, и слишком сосредоточившись на своих нерадужных мыслях, попытался пройти мимо, лишь краем сознания порадовавшись, что оказывается, кто-то вернулся домой.
Диана ловко заступила мне дорогу, только что подножку не подставила.
– Не пытайся делать вид, что ничего не случилось! И не делай вид, что не замечаешь, когда я с тобой разговариваю, я не кружевной платочек и не болонка в ленточках!
Я наконец обратил на нее внимание по-настоящему, силком вернувшись в то самое мгновение, что именно сейчас, с неизменной скоростью, растворялось в прошлом. Глаза у Дианы были не просто стальными, они были расплавленными, от нее так и пахнуло раскаленным добела железом.
– Привет, Ди! Вы вернулись?
– Как проницательно, – промолвила Диана с сарказмом, но отчего-то смягчилась, видно, уловила, что я не в себе и в каком-то потрясении. А когда теперь хоть кто-то из нас был в себе?
– Тебе не кажется, что стоило бы извиниться, прежде чем ты сегодня куда-то исчез?
– Извиниться? Перед кем? – поинтересовался я.
– Перед Огюстом!
– Ха-ха!.. – Сам не ожидал, что это вырвется у меня так громко. – Огюст нуждается в том, чтобы ему хорошенько вправили мозги, кувалдой – для его же пользы!
– Как тебе не совестно так говорить?! Вы же друзья!
Из-за поворота коридора появился Мишель и застыл в замешательстве, кивком я отпустил его прочь, сделал шаг назад, толкнул, не оборачиваясь, дверь, вошел, впустил за собой Диану, потом снова прикрыл створку. Бросил взгляд на часы. Торопиться было некуда.
– Диана, вот именно потому, что мы друзья…
– Ты его не убил, – фыркнула она.
– Нет. Именно поэтому я крепко дал ему по физиономии. Фигурально выражаясь.
Диана непонимающе нахмурилась.
– Но зачем?.. Он ведь все понимал и так, он извинился!
– Возможно. Но он не почувствовал.
– Своей вины? – спросила она презрительно.
– Нет, того, что он действительно один из нас. Что мы терпим его отнюдь не из вежливости. Что мы не будем с ним носиться только потому, что он разнесчастная жертва, которой он вовсе не является, но которой упорно пытается себя чувствовать. Разве никто этого не понял? Что так отдаляясь он будет первым из нас кто сойдет с ума или погибнет. И погубит других. Ему кажется, что он обитает в безвоздушном пространстве, он с трудом вспоминает, что вокруг него еще живые люди. Мы сейчас все себя чувствуем примерно так же. Но он – особенно.
Лицо Дианы по-прежнему выражало сомнение.
– Если через его скорлупу нельзя было достучаться, я попытался ее разбить. Вряд ли это мог сделать кто-то другой. Его нужно было задеть. Как следует. Чтобы он почувствовал себя живым, очнулся и обратил внимание на что-то, кроме того, на чем замкнулся. Если ему нравились его воображаемые химеры, пусть бы увидел одну из них в глаза и увидел, чего она стоит. Даже в ярости я не дойду до точки. Пусть поймет, что нас не следует бояться, удара в спину мы не нанесем. Даже если врежем в челюсть… За дело.
Диана тихо присвистнула.
– Так вот в чем дело!.. – проговорила она.
– А ты как думаешь?
Она перевела дух и покачала головой.
– Поль, а я-то думала, это ты погнался за химерами и пора тебя оттаскивать. Но если ты знал, что делал… – она испустила смешок. – Ты подлый циник! Но иногда это даже хорошо.
Я сел на широкий подлокотник тяжелого резного кресла и невесело усмехнулся.
– Не стану тебе врать, что совсем не совместил приятное с полезным…
– Подлец, – повторила Диана фыркнув, и посерьезнела. – А ведь если задуматься – он не опомнился, пока чуть не стало поздно… – тихо проговорила она. – В самый первый день ты сказал мне, что Огюст отчаянно боится стать предателем. И он им чуть не стал… нет, даже все-таки – стал.
– Не будь категорична. Страхи играют с нами дурную шутку. Мы очень часто делаем именно то, чего больше всего боимся. И все-таки – «чуть не стал». Может быть, он думал, что сможет, но он не смог.
– И все-таки… – она покачала головой и вздохнула, на ее лице были написаны неприязнь и сожаление.
– У него из всех нас самый страшный выбор. Проверка верности, почти неразрешимая, ведущая в тупик почти при любом раскладе, стоит лишь немного потерять голову, или даже необязательно ее терять, достаточно, чтобы просто не повезло…
– То есть, ты понимаешь и оправдываешь его? – теперь, когда выяснилось, что я не жаждал крови, и Огюсту ничего не грозило, Диана сменила вектор своего негодования, перестав за него беспокоиться и забеспокоившись уже за меня, впрочем, я полагал, что это ненадолго.
– Да. Оправдываю. Даже тут он повел себя как герой. Только начисто сумасшедший. Не знающий, куда кидаться и кого спасать.
– Герой? Но все-таки, ты устроил ему взбучку!
– Устроил, – кивнул я. – Чтобы не оставалось недосказанности, о которой бы он иначе только догадывался и подозревал худшее, воображая черт знает что.
Диана склонила голову набок и прищурилась.
– По-моему, вы оба сумасшедшие, – проворчала она. – Но я рада, что вы все-таки не испытываете друг к другу ненависти. Это было бы так некстати…
– Вот уж верно, – усмехнулся я.
– Может быть, мне стоит сказать ему словами все, что ты хотел ему доказать?
– Не думаю. Лучше бы он дошел до этого сам. Если сможет. А может даже тем лучше, чем меньше он это сознает, главное, чтобы просто почувствовал. – Я снова посмотрел на часы. – Да, Диана, как насчет того, чтобы отправиться в гости к друзьям?
Диана пристально посмотрела на меня, и на мгновение показалось, что сейчас она от души вцепится мне в воротник.
– Ну наконец-то! – воскликнула она не без ехидства. – Неужели и нам все-таки перепадет что-то интересное? Мы уже скоро с ума сойдем от всех этих лавок, пока вы носитесь со своими приключениями!
Я улыбнулся, подумав, что мы действительно по инерции заставляем их скучать, все время оставляя в стороне – для их же безопасности, разумеется, и в большинстве ситуаций иначе просто нельзя, а между тем, беспокоятся они ничуть не меньше. И еще вдруг подумал или, скорее, почувствовал, что отлично понимаю Диану, а она – понимает меня, по крайней мере, когда дело касается чего-то важного, и даже ощутил некоторую двойственность своей памяти не только как неудобство. Это связывало нас там, где мы могли бы заранее провести черту, отгородившись, разбившись на два почти несообщающихся лагеря, сходящих с ума каждый по отдельности. Может, и в этом был какой-то смысл?
Вышли из дома мы только через час, являя вчетвером самую благопристойную компанию, какую можно придумать для подобного визита – мы с Готье в сопровождении своих сестер. Диана и Изабелла были в бархатных масках, расшитых мелкими блестящими камушками – сколько бы ни было объяснений этим маскам, это была всего лишь мода, а кроме того, прекрасная защита от вездесущей плебейской пыли, ветра и солнечных лучей, не столь уж милосердных к нежной коже. И все это только усиливало атмосферу нашего теперь ежеминутного маскарада.
Изабелла была немногословна и меланхолична. Ее испытующему разуму не хватало пищи. Хоть ему вполне хватало потрясений и новых открытий, но не хватало самой малости – упорядоченности и притока хотя бы крупиц чего-то, что могло бы объяснить произошедшее или дать какой-то ход событиям. Это сильно угнетало ее, как, конечно, и прочих, и чтобы немного разогнать этот гнет, я даже рассказал ей по дороге, а значит, и всем остальным, о недавно учиненных ужасах.
– Ну вы даете! – шокированно сказал Готье.
– Вы сумасшедшие, – решительно повторила Диана. – И неужели не получили ни царапины? Да это же просто несправедливо!
– Как интересно, – заметила Изабелла и действительно немного оживилась. – И как вы себя после этого чувствуете?
– Гнусно, – признал я. – Но мы сами закрыли себе другой выход, нас было слишком мало, чтобы внушать какие-то опасения, и слишком мало для того, чтобы позволять себе оставить кого-то за спиной. Под конец мы просто не рассчитали – пришлось действовать так быстро, что к тому моменту, когда уже можно было принять чью-то капитуляцию, никого не осталось. Я не знал, насколько хорошо обстоят дела у Рауля, не мог слишком часто на него оглядываться, ведь одна промашка, и их могло оказаться слишком много для всего лишь одного из нас. Рауль думал так же.
– Понятно, – заключил Готье. – Надо будет намотать на ус – нельзя позволять себе оставаться в сильном меньшинстве – это чревато большими жертвами.
– Ты совершенно прав.
– А обязательно было выяснять это на собственной шее? – поинтересовался он.
– Другие жалко, – ответил я серьезно, – другие разумней.
– Похоже, у тебя для всего найдется объяснение, – проворчала Диана, но ее строгость была явно напускной, косилась она на меня просто с тревогой. – Надеюсь, вы больше не собираетесь выкидывать ничего подобного?
Я чуть вздрогнул.
– Ни в коем случае.
Диана вздохнула со сдержанным облегчением.
– А говоришь – химеры…
– Мы посмотрели им в глаза, – ответил я.
Улицу, на которую мы собирались свернуть, перегородила очередная процессия, участники которой держали в руках зеленые ветви.
– О нет, – раздраженно проворчал Готье, – надо было ехать верхом, причем прямо по головам!..
– Мир вам, братья! – выкрикивали из толпы люди с зелеными ветвями. – Храните мир Божий! Радость грядет! Нет ни эллина, ни иудея…
– Как жестоко они ошибаются, – сердито фыркнул Готье.
– Как ни странно, в них летит из окон не так много мусора, – заметил я. Мусор, конечно, летел, но как-то вяло. Без души.
– Все-таки, официальная политика, – сказала Изабелла.
– А остальные только и ждут… Давайте-ка, обойдем этот дом с другой стороны, – торопливо прибавила Диана. – Они раздают прохожим зеленые ветки, я этого не выдержу.
Мы согласились с Дианой и совершили ловкий обходной маневр, избежав встречи со слишком оптимистично настроенной процессией.
– Забудьте старые обиды! – слышали мы еще некоторое время. Все мы христиане! И католики и протестанты. Один Бог на небесах! Все мы братья! Храните мир Божий!
Улочка сворачивалась небольшим лабиринтом как раковина, в глубине которой и прятался от городской суеты дом Ранталей – не так уж далеко от набережной, с которой доносились приглушенные бодрые голоса торговцев из лавок, гнездящихся у мостов как птичьи базары на каком-нибудь атолле, и свежий ветерок, приправленный смешанными влажными миазмами, легкими и подвижными, смывающими другие обычные городские запахи. Поднявшись на крыльцо, я постучал молоточком в тяжелую дверь, укрепленную гвоздями с широкими фигурными шляпками и металлическими полосами. На мгновение в двери открылся маленький, окованный фигурным же, почти пряничным железом «глазок», а потом была поспешно отворена и сама дверь, за которой давно знакомая челядь приветствовала нас со сдержанным ликованием, а тут же оказавшийся у порога любопытный Лигоньяж, с отнюдь не сдержанным. Откровенно говоря, шумел он, рассыпая громогласные комплименты новоприбывшим дамам, куда больше чем мог вынести весь первый этаж этого особнячка.
– Поскромнее, Лигоньяж, поскромнее, – предупредил Готье, недвусмысленно побарабанив пальцами по эфесу своей шпаги, прежде чем для удобства отстегнул ее, передав слугам вместе с плащом и шляпой.
Лигоньяж из чистой вежливости героически внял, но ненадолго, не в силах справиться со своей шумной натурой. На его жизнерадостные крики уже сбежались остальные обитатели дома, не исключено, что решив сперва, что случился пожар.
Встретили нас радостно, и хоть мне было сильно не по себе, я тоже был всем искренне рад. Хотя бы уже тому, что все они здесь. И хотя бы тому, что – косвенно, это говорило о том, что они не задержались по той причине, что предвидели дальнейший ход событий. Пусть даже это не говорило о том, что они вовсе его не предвидели.
– Salve! – крикнул Бертран дю Ранталь еще с лестницы. – Хорошо, что у вас нашлось время для нас провинциалов.
– От того, что вы задержались на два дня, вы еще не сделались провинциалами, большими, чем мы, – заверил я.
Бертран рассмеялся, с самой изысканной галантностью приветствовал Диану и Изабеллу, и повел всех в уже ярко освещенные свечами комнаты, дышащие теплом и мягким воском, похожие на полные искорок куски прозрачного янтаря, где нас ожидала Жанна.
В первые мгновения, как я увидел ее, все остальное перестало для меня существовать. Я просто шагнул к ней и остановился. Пламя свечей превратилось в ее расплавленный ореол, замерцало бликами звездного света в зеленых омутах. Я увидел в них радость, и увидел, как она гаснет, сменяясь неуверенностью, растерянностью и безотчетным испугом. Без единого движения и слова. В одном только взгляде. Как описать то чувство, когда на твоих глазах умирает чудо, и ты ничем не можешь его удержать?
– Я счастлив видеть вас, – сказал я, и это было и правдой и ложью. Ее пальцы были холодны как лед, в зрачках притаился страх. Я улыбнулся и выпустил ее холодную руку с той же вежливой отстраненностью, с какой мысленно отпускал ее душу. Навсегда.
– О боже, – едва слышно прошептала Жанна. Она, будто не веря себе, обернулась, посмотрев расширившимися зрачками вслед другим, и снова посмотрела на меня, нет – «вокруг меня», будто меня окружало что-то невидимое, а затем с ужасом посмотрела в глаза.
Я застыл на месте, боясь приблизиться к ней или сказать хоть слово.
Жанна покачнулась – она не просто отступала – она падала. Не раздумывая, я кинулся вперед, чтобы поймать ее.
Я подхватил ее вовремя, смяв расшитый зеленый шелк ее платья, показавшийся очень холодным. У Жанны никогда не было обыкновения вот так вот падать…
Может быть, если бы все было именно так плохо, как я того боялся, ей было бы сейчас очень просто уколоть меня какой-нибудь отравленной иглой, и все было бы кончено, все было бы так легко и просто…
Держа ее в объятиях, я на мгновение растерялся. Что делать дальше. Если она упала в обморок при виде меня, значит, я внушаю ей страх или отвращение? Вряд ли она обрадуется, что я оказался так близко, когда придет в себя. Я осторожно усадил ее в ближайшее кресло, но не успел отойти. Жанна пошевелилась, поймала мою руку и крепко ее сжала. Все произошло очень тихо и быстро – никто ничего не заметил, в распахнутую дверь из соседней комнаты доносились веселые голоса.
– Простите… – пробормотал я, попытавшись осторожно извлечь кисть из ее пальцев, но она меня не отпускала. – Принести вам воды?
Жанна слабо покачала головой, немного поморщившись, будто голова у нее раскалывалась. Пальцы ее были ледяными, я подул на них, опустившись рядом с креслом на колени, и накрыл их другой ладонью, чтобы согреть.
– Вам нездоровится? – спросил я почти шепотом.
– Нет, – проговорила она едва слышно.
– Что с вами?
– Не со мной, – ответила она. Конечно, это ведь я изменился. И ей осталось только сказать это вслух. – Вам грозит опасность! – сказала она. – В этом мире… и в другом. Я никогда еще не чувствовала такой опасности… – по ее пальцам пробежала дрожь.
Я осторожно сжал их, ловя каждое мельчайшее движение, и внимательно посмотрел ей в глаза.
– А этот город? – спросил я. – Что будет с ним?
Глаза Жанны удивленно раскрылись. Но то, что она могла бы сказать про город, действительно беспокоило меня больше. Про нас она могла сказать что угодно, кем бы именно она ни была, это ничего не говорило о ней самой.
– Этот город? Париж? – На ее лоб легли легкие озадаченные морщинки, когда она задумчиво посмотрела в пространство, а ее пальцы вдруг начали теплеть. – Не знаю… только это странно – я совсем не чувствую праздника.
И это все? Я пристально смотрел на нее. Она ответила спокойно, чуть недоумевающе, рассеянно. Что еще она могла ответить? Будь она не той – кем казалась? Она бы проявила какое-то беспокойство? Хотя бы потому, что я спросил об этом? Потому, что довольно скоро мы сможем все увидеть сами.
А может быть она права и ничего не случится?.. Но надежда на это быстро умерла.
Еще как случится, об этом мне говорили собственные предчувствия, и я не мог им не верить. Последние дни здесь лишили меня всяких сомнений. Но вместе с тем, я ощутил удивительное облегчение. Самообман. Желание сказки. Неужели я всерьез когда-то верил, что Жанна может обладать какой-то таинственной силой предвиденья? Она лишь тонкая, поэтичная, чувствительная натура, обладающая воображением, а все мы только принимали правила игры. И я поймал себя на том, что улыбаюсь ей. В этом нет ничего настоящего, и значит, нет ничего страшного.
– Будьте осторожны, – умоляюще, торопливо повторила Жанна. – Вам без сомненья грозит большая опасность! Она грозит вашей душе…
– Конечно, я буду осторожен, – я мягко улыбнулся ей более явно и поцеловал все еще цепляющиеся за мою руку тонкие пальчики. Она всего лишь поняла, что со всеми нами что-то не так, но не знает, как это выразить. Конечно, не знает. Но пусть это и пугает ее, она не может этого понять, и никогда не сможет. И она боится меня потерять – а скорее всего, придется. Не потому, что я этого хочу, а потому, что не хочу подвергать ее опасности. Быть может, когда все закончится… если закончится…
– Не будете, – сказала она обреченно, и глаза ее беспомощно наполнились слезами.
– Жанна, Жанна, – весело позвал Бертран, возвращаясь в комнату и, остановившись на пороге, замер в притворном вежливом изумлении. – Простите, Шарди, не смею вас прерывать, но, признаться, мы без вас уже немного заскучали, не лишайте же нас вашего бесценного общества, пока вы еще не поженились!..
– Только не ропщите, Ранталь, вы отняли у нас целых два дня!
Я протянул Жанне руку, приглашая ее покинуть кресло. Она тихонько вздохнула.
– Я поняла это еще тогда, на лесной дороге, – негромко проговорила она, вставая. – Но подумала, что ошиблась…
Глаза ее были огромными и темными, в их глубине будто бродили тени.
– Я не думала, что все останется по-прежнему, когда я увижу вас снова… Над вами будто тень. Над всеми вами. Черная как пустота, звенящая, холодная, как… – она осеклась и не стала продолжать.
– Как что? – тихо спросила Диана.
Жанна покачала головой, в ее глазах стояли слезы:
– Не знаю. Что-то зловещее. Тени множества людей… Как будто, неживых?.. – Даже если она только догадывается, она подбирала для этого слишком верные слова. – Все мешается как бурный водоворот… я не знаю, что это такое…
– Жанна, – окликнул я мягко. – Если это так вас пугает, стоит ли входить в этот водоворот вместе с нами?
Жанна чуть наклонила голову. В черных волнах ее волос как корона блеснул черепаховый гребень с жемчужным краем.
– Да, – ответила она еле слышно.
И это поразило меня больше всего, что было до сих пор сказано.
Разговор, да и весь дальнейший вечер не очень-то клеился. Все чувствовали себя неловко, а Бертран то и дело косился на сестру с недоумением и сомнением, похоже, по-настоящему за нее тревожась. Но потихоньку все улеглось.
Мы больше не заговаривали ни о чем необычном, пересказывали друг другу новости, а ужин был действительно превосходный. Несмотря на то, что была пятница, пользуясь всеми свободами протестантизма, хозяин дома велел запечь столько перепелок, оленины и фазаньего паштета, что по контрасту с суровой простотой, провозглашаемой фундаментальным кальвинизмом, вспоминался скорее Рим развеселого периода упадка, что мы, ни в коем случае не будучи кальвинистами, только поддерживали, радостно впадая в грех за компанию. Но в Риме все было совсем не так… – напомнил я себе вдруг со странной серьезностью. И удивился этой мысли. Ведь сравнение было лишь шуткой, не требующей никакого критического разбора. Как будто я мог противопоставить этому какой-то иной опыт, хорошо известный? Но его ведь не было.
Я подумал об упадке не только в шутку, но и машинально – как об абстракции, в ожидании трагедии, до которой тут осталось лишь девять дней. Почему же мне понадобилось самому себе возражать? Это ничего не значило, ассоциация могла быть любой. Скажем, извержение Везувия тоже произошло двадцать четвертого августа, – вспомнил я вдруг и снова немного опешил – да разве я хоть когда-то это помнил?.. В растерянности, я надкусил перепелиное крылышко. Чертовски странные мысли лезли в голову.
Я с некоторым усилием вернулся в настоящее время. Пылали свечи, расплавлявшие сумерки. Звенело мирное серебро.
– Ну что я могу сказать… – говорил Готье. – Праздник праздником, а только не так уж все весело в старом добром Париже. Похоже, грядут немалые беспорядки.
– Да какие там беспорядки! – жизнерадостно пренебрежительно отмахивался Лигоньяж. – Смуты и рождаются и тонут в вине! – Совсем недавно я это уже слышал… – In vino veritas! Таковы уж все праздники! – и подмигнув, он опрокинул в себя бокал и принялся искать на столе новую, еще не опустошенную бутылку.
– Главное, чтобы хватило вина, – буркнул Готье, критически наблюдая за его поисками. – А то, кто знает…
– Жанна знает! – радостно воскликнул Лигоньяж, весело хохотнув. – Но не говорит, значит, будет все спокойно… – Лигоньяж запоздало поперхнулся, закашлялся и затравленно огляделся. – Но ведь правда, она ничего не говорила о беспорядках! Ведь верно?
Жанна молчала. Из нее теперь было слова не вытянуть. После слов Лигоньяжа она лишь почти машинально покачала головой. Означало ли это, что она просто этого не знала, или, все-таки, что не будет никакого «спокойно»?
– А как насчет войны во Фландрии? – осторожно спросил Готье. – Грядущих кровопролитий? Может быть, даже не дожидаясь Фландрии?..
– Не надо… – начал было я.
– Типун вам на язык! – беспечно перебил Лигоньяж с набитым ртом.
– Вот именно! – с готовностью поддакнул малыш д’Авер.
– Эх, д’Аржеар, – вздохнул Бертран, сокрушенно качая головой. – И охота вам беспокоиться из-за таких пустяков? В конце концов, воюем не в первый раз и, дай бог, не в последний. А что не все гладко и радужно – так это яснее ясного! Как же еще могло быть? Конечно, все сперва трудно.
– Дай бог, – серьезно промолвил Готье. – Просто мы пробыли здесь на несколько дней дольше, и нам понравилось не все из того, что мы видели. Мы лишь хотим, чтобы вы были осторожней и не верили всему подряд.
– Ну конечно, мы будем осторожнее! – воскликнул Бертран, и в его глазах заблестело искреннее веселье. – Это же Париж! Старый добрый город мерзости и греха! – И мы невольно рассмеялись, вместе с ним и его друзьями.
– Не будете… – тихо и печально пробормотала рядом со мной Диана, заглушив свои слова краем серебряного кубка.
«Déjà entendu…»[13]13
«Уже слышанное» (фр.) – явление, аналогичное «дежа вю», термин, поэтому остается непереведенным.
[Закрыть] – подумал я.
Домой, ввиду позднего часа, нас доставили в двух портшезах, в сопровождении слуг с факелами. Зарево от факелов золотило матерчатые стенки, через занавеси врывался свежий ночной воздух и немного копоти. Я отодвинул занавесь и поглядел в темноту, не обращая внимания на мечущиеся поблизости огненные блики. Город казался затаившимся черным сказочным чудовищем. Луна, приближающаяся к последней четверти, высвечивала его контуры сияющим серебром, река отсвечивала мерцающей ртутью.
– Что ты о ней думаешь? – тихо спросила Диана. Ее профиль тоже был очерчен серебряным сиянием.
– Я думаю, что она настоящая.
– У тебя и для этого есть объяснение?
– Она ничего не знает о том, что случится через неделю. Но на ее месте… неудивительно – мы нагоняли бы непонимание и ужас на всякого, кто вздумал бы присмотреться к нам пристальней обычного.
Диана недовольно вздохнула.
– Выходит, пристальней?
– А как еще назвать? Пристальней и – небезразличней. На кого мы все похожи? Ей не нужно знать, почему именно мы так себя чувствуем. Достаточно только уловить это беспокойство и беспокоиться самой. Конечно, это не слишком надежный способ, – я поднял руку и задумчиво посмотрел на собственные пальцы, – и не слишком порядочный, но я не удержался и испробовал метод «полиграфа»… Она переставала волноваться, думая просто о городе, о том, что нас не касалось. – Диана одарила меня на редкость странным взглядом. – И есть еще один, последний довод.
– Какой же?
– Мы еще живы.
Диана сдержанно прищурилась.
– Мы еще не дома.
– Стой! – развязно выкрикнул впереди чей-то голос, и носилки вздрогнули. – Кого несем? Каких-нибудь шлюшек? Пусть-ка покажутся! – слова сопровождались банальнейшим пьяным ржанием. Судя по разноголосице, человек десять.
– А я уж думал, мне надоело убивать… – пробормотал я, распахивая легкую дверцу одной рукой, а другой обнажая рапиру. Из второго портшеза в то же мгновение показался рассвирепевший Готье.
