Текст книги "Коронованный лев"
Автор книги: Вера Космолинская
сообщить о нарушении
Текущая страница: 11 (всего у книги 28 страниц)
Когда мы немного отошли в сторону, он застыл посреди поля как вкопанный.
– Ну а теперь можешь стрелять, – с вызовом бросил он сквозь зубы. – Никуда я с тобой не пойду!
– Стрелять я не буду, – сказал я негромко. – Я просто пытаюсь тебя спасти.
– Что??? – он резко развернулся, будто готовый на меня кинуться. – От себя самого, что ли? Сто раз слышал! Все вы одинаковые!..
На этот раз я улыбнулся по-настоящему.
– Ты совершенно не изменился, Огюст! Не меняйся и дальше, ради бога.
Огюст озадаченно нахмурился.
– То есть?..
– То, что ты и подумал. Дорога долгая, те, кто видит нас сейчас, не должны видеть потом, нам надо идти вперед. Хорошо, что туман и еще не развеялся дым.
Трудно сказать, поверил ли он, но больше не возражал, и даже прибавил шагу. Вскоре я сам остановил его, оглянулся, сошел с коня, сбросил плащ и накинул его Огюсту на плечи, заодно сняв с него его слишком яркую перевязь, по которой в нем могли узнать чужака, и отдав ему обратно его шпагу.
– Что ты все-таки делаешь? – пробормотал он недоверчиво.
– Догадайся, – предложил я.
– Поль… сейчас не время для шуток. Я не расположен к этим издевкам!
– И чертовски устал, – продолжил я. – Прямо сейчас отпускать тебя опасно. Но именно затем я и разыграл эту комедию. Раз они решили, что мы враги, им не будет никакого дела до того, куда ты вдруг исчез. Но если ты слишком устал и не хочешь скрываться, я просто возьму тебя в плен и прослежу, чтобы все было по правилам, тебя никто не тронет, слово дворянина все еще стоит не так мало.
Огюст посмотрел на меня волком, сжимая эфес своей шпаги, но кидаться в бой все-таки не спешил.
– Сейчас мы отправимся в мою палатку и подождем, пока не стемнеет, – я посмотрел на небо. – Это уже скоро. Ты не ранен?
– Не знаю.
– Мишель посмотрит.
– Мишель?..
– Не беспокойся, он мне верен. Найдем тебе лошадь, и когда стемнеет, я провожу тебя через посты. – Так будет спокойнее.
– Я могу тебя убить, – хмуро сказал он.
– Может, и можешь, – я пожал плечами. – Это война – тут то и дело убивают. Пойдем, тут слишком сыро.
– Почему ты это делаешь? – спросил Огюст немного погодя.
– Потому, что бой уже кончился, – ответил я.
– Война – не кончилась.
– Они никогда не кончаются.
– Ну, а если бы бой не кончился? – не унимался он.
– Не знаю, в бою не очень-то многое делаешь так как хочешь, больше так, как приходится.
– А я бы… – Огюст замолчал.
– Что?
– Я бы, наверное, все-таки убил…
– Может, и я бы. Но все мы все время думаем одно, а когда доходит до дела, делаем другое. Так что, зачем загадывать? Мы пришли. Мишель!
Огюст снова слегка дернулся, Мишель радостно кинулся навстречу.
– Вы живы! Слава богу, ваша милость. Почему так долго?
– Искал одно, нашел другое, – ответил я. – Отличный денек, чтобы прогуляться, ты не находишь?
Мишель перехватил поводья, лишь мельком взглянув на Огюста, которого принял за кого-то из моих же шеволежеров.
– Не задерживайся, – сказал я ему. Мишель кивнул, уводя коня. Я откинул сырой снаружи полог, пропустил внутрь Огюста и вошел сам. Стало немного легче. Как будто и тише, и черт с ним, с тем миром, что за этими плотными тонкими стенками. Внутри горел огонь в жаровенках и все казалось не таким уж мерзким. Несколько минут здесь, и может быть, я стану совсем другим человеком… Я махнул Огюсту: «Садись, где хочешь».
Он сбросил мой плащ и оглянулся на меня, колеблясь.
– На твоем месте, я бы избавился от этого панциря. Неплохо было бы тебя еще и просушить, но это уж как пожелаешь. Уверен, у меня отыщется что-нибудь сухое.
Огюст покачал головой.
– На мне высохнет быстрее, – ответил он вполне резонно, но панцирь все-таки отстегнул и нервно стер грязь с лица.
– Не беспокойся, – сказал я. – Не думаю, что в отличие от меня тут найдется много знающих тебя в лицо.
Я отыскал подготовленный заботливым Мишелем кувшин с чистой водой и таз, и поставил на видном месте, но прежде чем что-то делать, извлек початую бутылку хереса и налил вино в небольшие медные стаканчики. Может, подогретое вино было бы лучше, но с этим пришлось бы повозиться, а немного вернуться к жизни хотелось сразу же. Огюст принял до краев наполненный стакан и выпил залпом. Я налил ему снова. Он молча посмотрел на стакан, нахохлившись, но пока к нему не притронулся. Он все еще боялся мне верить, и даже если верил – здесь, среди врагов, он не мог чувствовать себя спокойно. Я тоже прикончил свой херес и горечь немного отступила, отступила и сырость.
– Подожди меня здесь. Не выходи и не делай глупостей. Я постараюсь отсутствовать недолго.
Я снова вышел в пропахший дымом туман. Ржали и похрустывали кормом лошади, кто-то перекликался. Я нашел Мишеля, устраивавшего и чистившего Ганелона, уже хрумкающего овсом, и объяснил, что мне нужно. Мишель посмотрел на меня недоверчиво большими глазами и выразил решительное неудовольствие тем, что я не сменил отсыревшую одежду. Я оставил его и направился на поиски капитана, но в его палатке его не оказалось, поспрашивав, я выяснил, что, похоже, он отправился искать меня, и быстро вернулся к себе, опасаясь, как бы он не вошел внутрь. Я увидел его уже у самого входа и поспешно окликнул.
– Капитан!
Он обернулся, и дружески кивнув, пошел мне навстречу.
– Вы нашли его, Шарди?
– Да, – ответил я. – Там, где его сбили с коня. Он мертв. Его уже должны были доставить. Я немного задержался, возвращаясь.
– Да, должно быть, уже… – предположил он. – Я отлучался. – Он вдруг беспокойно провел рукой по стоявшим по такой сырости дыбом волосам. – Жаль, мы потеряли еще одного корнета, – он переступил на месте и пристально посмотрел на меня. – Вы сказали, что задержались. Тут принесли тело Конде… Вы его видели? Ну да, разумеется, вы его видели… Ведь это вы велели немедленно его доставить. Я знаю, знаю… мне сказали, – Он глубоко, будто с трудом, вздохнул, замолчал, и замолчал надолго.
– Я понимаю, что вы чувствуете, – сказал я негромко, через некоторое время. – Или думаю, что понимаю.
– Мы расстались врагами, – сказал он отрывисто и снова замолк.
– С мертвыми нам уже не нужно воевать, – сказал я мягко.
Он медленно кивнул и затрудненно перевел дух.
– Я еще что-то слышал про какого-то адъютанта, – заметил он довольно небрежно.
Вот оно. Нервы против воли натянулись звенящей тетивой.
– Прошу прощенья, мне очень неловко, он был очень несговорчив, – я знал, что мой голос не выражает ничего, даже смущения. Ведь так оно и должно было быть, будь все всерьез.
Капитан посмотрел на меня, прищурившись.
– Вы убили его?
– У меня не было другого выхода.
– Он напал на вас?
– Попытался.
Не думал, что он будет смотреть так пронизывающе.
– Что ж, – проговорил он наконец. – Ведь с мертвыми нам уже не нужно воевать…
– Да… – Я вдруг почувствовал себя неловко, будто и впрямь сделал то, о чем говорил.
– Шарди?
Я обернулся.
– Я понимаю ваши чувства, – сказал он негромко. – Или думаю, что понимаю. – Он посмотрел так, будто мы были заговорщиками. – Представить не могу, чтобы вы с кем-то враждовали настолько, чтобы желали убить исподтишка. Но темным людям это даже понравится. Пусть думают, что хотят. Но будьте осторожны.
Он едва заметно улыбнулся, вздернул голову, и удалился легким шагом.
Я перевел дух и немного постоял на месте, не в силах сразу сдвинуться. Он не должен был догадаться. Но догадался. Хорошо еще, что он на моей стороне. Или, потому он и догадался – что был на моей стороне? Что ж, ладно… Придя в себя, я отправился проверить лагерь и, покончив со всеми делами, вернулся в палатку. Мишель поил Огюста горячим вином с пряностями. Осталось кое-что и на мою долю.
– Все готово? – спросил я Мишеля и тот кивнул, в его глазах, чуть заметный, горел огонек азарта как у тихого чертенка.
– Выедем, как только лагерь слегка успокоится, – сказал я Огюсту. Тот промолчал, лишь как-то печально на меня посмотрев.
– Мне кажется, – сказал он вдруг, – будто мы снова во что-то играем.
– Не самое плохое было время, – я слегка улыбнулся.
– Но оно прошло. Как ты можешь быть здесь? Среди этих людей? Ваша фарисейская вера ложна, – голос Огюста не становился громче, но становился все напряженней.
– Вера? Какая разница – многие из нас вовсе ни во что не верят, ни на одной стороне, ни на другой.
– Может, у нас бы ты обрел веру?
Я только фыркнул.
– Вот это уже и есть игра, Огюст. Я всего лишь на своем месте и не хочу ничего менять. Как и ты, верно? А если задуматься… но лучше не стоит. Вера – личное дело каждого, но есть и многое другое – мир, благополучие, процветание, разве мы все сражаемся за что-то другое? – Может, я покривил душой? Были ведь еще мысли – о славе, доблести. Но их и так уже хватало «с лихвой» – со всем прочим, что к этому можно приложить, даже если не очень хотелось прикладывать.
– За правду, – сказал Огюст.
– И за то, чтобы закончить спор.
– И неважно, в чью пользу?
– В пользу здравого смысла, страны, обычных людей. Это выше всех измышлений.
– Ты кривишь душой. Может, тебе больше нравится оставаться на стороне, которая побеждает? Это будет честнее.
Я отпил почти остывшего вина и, прищурившись, посмотрел на Огюста. Может, он полагал, что этим облегчит мне жизнь и совесть, если я его все-таки выдам.
– Не дождешься, Огюст. Не дождешься.
Я подал знак Мишелю, он тихо вышел и вскоре вернулся, мы обменялись кивками.
– Пора, – сказал я Огюсту. Мы набросили на него мой длинный зимний плащ, хотя и так – кому тут догадываться, кто это? Но просто – на всякий случай, да и ночь обещала быть на редкость стылой. Мишель подвел Ганелона и одного из коней, потерявшего сегодня своего всадника, в его седельных кобурах покоились заряженные пистолеты, и мы двинулись к огонькам, обозначавшим посты, оставляя лагерь, в котором мало кто спал – одни праздновали победу, другие оплакивали погибших друзей, третьи стенали в походном лазарете. По полю бродили с факелами похоронные команды. Мы проехали там, где солдаты в караулах настолько хорошо меня знали, что даже не спросили, зачем я выезжаю – мало ли, с каким я еду поручением, бывало всякое, мы спокойно проехали мимо и углубились во тьму.
– Ты знаешь, куда дальше? – спросил я, мне показалось, что прошел уже час, как мы отъехали, но должно быть, меньше. Холод наползал собачий. Если я вскоре не разверну коня, то чего доброго, заблужусь и попаду совсем не к своим.
– Не пропаду, – сказал Огюст. – Ты действительно это сделал.
– Это что же, так странно?
– Это было опасно.
– Берегись, приятель, это уже оскорбление!
Огюст тихо усмехнулся в темноте, в ответ на насмешку в моем голосе.
– Прощай, – сказал он. – Удачного тебе возвращения.
– И тебе.
Легкий цокот подков унес его куда-то во тьму. Я постоял немного, прислушиваясь, и наконец повернул волнующегося коня – ночь была полна звуков, от которых холодела кровь, но я чувствовал себя выше этой ночи. Хотелось лишь думать, что все было не зря и Огюст доберется благополучно. Наверное, это тоже была война, но другая, победы в которой все-таки что-то значили перед небесами. Ночь была беззвездной, но мне казалось, я чувствовал пробивающуюся сквозь облака сияющую паутину, точно знал, что она там была.
* * *
– А как звали твоего капитана? – вдруг спросил Огюст.
– Антуан де Мержи, – ответил я не задумываясь, но поперхнулся первым же глотком вина и закашлялся. Вот ведь черт… разве он не должен быть вымышленным персонажем, вышедшим из-под пера Мериме? Отдышавшись, я вспомнил, что вымышленного персонажа звали Жорж, а не Антуан. Но я точно помнил, что нашего капитана звали Антуаном – в честь Антуана де Бурбона. А почему? Да потому что, как и книжный персонаж, он был выходцем из протестантов. Ну, это уже просто никуда не годится…Судя по кислым минам, которые скорчили Готье и Рауль – они разделяли мое мнение на этот счет.
Но Пуаре ничего не понял, решив, что поперхнулся я в этот момент лишь по случайной неосторожности.
– Так вот, значит, как все началось, – проговорил он с добродушным лукавством. – Долго же ты молчал.
Не так уж и долго. Рауль и Готье слышали эту историю и раньше. Но вот Пуаре тогда с нами не было.
– Да разве это начало? – отмахнулся я. – Просто один из случаев.
– Жизнь – вообще дело случая, – покивал Пуаре. – Ну а потом, ведь второй случай произошел лишь спустя три месяца. Ох, и попали мы тогда – как говорят солдаты, как «кур в ощип»!.. Или «кур во щи»?.. Кстати, как они говорят? – затруднился вдруг Пуаре.
– Как хотят, так и говорят, – хмыкнул Готье. – Будут они еще разбираться.
– И верно…
– Интересно, что же он вам нарассказывал? – обронил Огюст.
– Полагаю, то же, что и тебе, – немного удивился я. – Кроме того, что ты и сам знаешь.
– Расскажите! – подхватил Пуаре. – Раз уж вы оба здесь.
– Ну ладно, – сказал я. – Хотя начало – ты и сам прекрасно помнишь…
X. Помянем старое еще раз
Aut vincere, aut mori! Победить или умереть! На этот раз мы не побеждали. Слишком увлеченные последними удачами, мы сами загнали себя в ловушку, пойдя на новое столкновение с противником, вместо того чтобы отойти для соединения со своими свежими силами. Противник этой ошибки не совершил. Сгоряча завязав бой у кромки леса, мы слишком поздно увидели выходящие оттуда новые отряды.
Наш безрассудный авангард буквально разбили в лепешку. Атака захлебнулась в первые же минуты, после нескольких удачных залпов со стороны противника. Потом невесть откуда налетевшие рейтары вмяли нашу легкую кавалерию в гущу жандармов, которые немного сдержали отступление. Теперь мы просто отбивались, без всяких тактических хитростей. Перестроиться не было никакой возможности. Все смешалось. Я оказался бок о бок с Пуаре. Чуть впереди колыхался штандарт, отчаянно мотающийся из стороны в сторону. Вокруг знамени всегда начинается давка – одним хочется его заполучить, другим – ни за что не хочется отдавать. Вот и мы с Пуаре ломились туда же – слишком быстро таяла группа защитников, окружающая этот тяжелый и неловкий символ нашей боевой славы. Единственное, что оставалось, это отступить – но с неизбежными страшными потерями, которые только усилятся из-за паники – если знамя падет и окажется в руках противника.
Знамя резко ухнуло вниз, потом снова устало поднялось. Я от души выругался – только что древко было в руках какого-то мальчишки лет пятнадцати, который мгновение назад упал под копыта беснующихся лошадей с простреленной головой, как и еще несколько человек до него. Его заменил Старик Арра, самый старый солдат в нашем отряде, которому когда-то очень по вкусу пришлось открытие, что и я бываю мстителен и неразборчив в средствах.
Пуаре тоже ругался сквозь забрало шлема.
– Дьявольщина! Рога им в печенку! Нас отрезают, Шарди, мы потеряли знамя, чтоб им пусто было!..
– К черту!.. – ответил я без особой фантазии, на лету перехватывая разряженный пистолет за дуло, чтобы влепить тяжелой шаровидной рукояткой в скулу ближайшего рейтара, еще не успевшего вытащить тяжелой шпаги из убитого им католика. Рейтар мешком канул вниз.
Мы пришпорили изнемогающих лошадей и сумели проломить себе дорогу меж смыкающимися клещами неприятеля, оказавшись возле Старика. Но прикрыть его нам не удалось. Дважды пронзенный тяжелым немецким палашом, он уже выронил знамя. Его убийца тут же погиб сам, от удара, нанесенного ему сзади швейцарским спадоном. Штандарт мотнулся и упал мне в руки.
– Поздно, – отчаянно прокричал кто-то. – Клещи смыкаются! Спасайтесь, лейтенант! Вас убьют!
Видимо, кто-то из своих, раз он так меня назвал и раз беспокоился. Но голоса я так и не узнал. Ни тогда, ни потом.
Я быстро огляделся. Клещи действительно смыкались. Новая волна рейтар опять отбросила наших. Пуаре отчаянно старался удержать свою позицию, но его теснили. Задыхаясь, он поднял забрало и послал мне совершенно несчастный взгляд. Расстояние между нами все еще было мало, но уже почти непреодолимо, и так чертовски мешала целая гора мертвецов на земле… Следовало что-то немедленно сделать или просто присоединиться к ним. Несколько наших солдат из разных отрядов еще бились рядом с безумной отвагой, но это была уже отвага обреченных. Как только я оказался тут в такой компании?..
Проклятье, ведь жандармы еще совсем близко! Только вместе со знаменем нам к ним никак не пробиться. Не бросать же его!.. Хотя, почему нет?! Только бросить надо в верном направлении! Я взял древко обеими руками и резко крутанул, сматывая штандарт в ненадежное подобие кокона. А теперь, пока он не развился…
– Пуаре, держи! – крикнул я сквозь весь чертов шум, зная, что он услышит, так как упорно смотрел в эту сторону.
Я снова ударил коня шпорами, не заботясь о том, что ему тут не пройти, привстал на стременах и, пользуясь мгновенным толчком, швырнул штандарт как копье.
Со всех сторон дико завопили, но знамя успешно миновало просвет и оказалось в руках Пуаре, который точно так же перекинул его дальше, под надежную защиту жандармов.
Отлично!..
Но что было дальше, и чем все кончилось, я не увидел. Конь мой споткнулся и взвился на дыбы с пронзительным ржанием. Как на дикой фантастической картине я увидел кровь, струей ударившую из его глазницы, в которую угодила пуля, и неудержимо скатился вниз, к мертвецам, в самый ад.
Мертвый уже, вскинувшийся Ганелон запрокинулся, и я еще успел поразиться, видя, как на меня кажущеся-медленно валится огромный черный силуэт. Массивное седло летело прямо мне в грудь. Оказавшись зажатым среди изувеченных, иссеченных и растоптанных тел, увернуться я не смог. Удар, подобный упавшей с неба наковальне, выбросил меня из этой жизни, сквозь искры и звезды, в бархатную ласковую тьму.
– Еще жив, папистский ублюдок, – произнес кто-то будто бы издалека и что-то отрезвляюще хлестнуло меня по лицу. Я пошевелился, и тут вдруг нахлынула боль, как будто застывший в небе черный силуэт рухнул на меня, придавив к земле, только сейчас. Я дернулся и задохнулся, не в силах сделать ни одного глотка воздуха. Кто-то резко встряхнул меня за шиворот, я наконец судорожно вдохнул, пытаясь этого кого-то оттолкнуть, и открыл глаза. Свет, муть, плывущие тени, отвратительный вкус собственной крови во рту. Только моргнув несколько раз, я начал что-то видеть и стало совершенно ясно, что происходит. Сражение проиграно, а я каким-то чудом уцелел, упав в гору мертвецов и, придавленный мертвым конем, избежал того, чтобы меня насмерть затоптали в толчее.
– Черт… – прошептал я с досадой и прикусил губу, боль в разбитых ребрах мешала дышать, а двигаться мешали уже не трупы, двое недобро ухмылявшихся здоровяков крепко держали меня за руки, третий стоял рядом, разглядывая меня сверху.
– Что, Дышло? Вот этот щенок и увел знамя у нас из-под носа? – прищелкнув насмешливо языком, спросил он с заметным акцентом.
– Тот самый, – усмехнулся, должно быть, названный Дышлом, уже без акцента.
– Teufel! – жестко выплюнул стоявший сквозь зубы и со всей злостью пнул меня в помятую кирасу.
«Самое время умереть», – подумал я, но оказалось, что ошибся. Через некоторое время мучительное удушье немного отпустило, окрашенная сполохами тьма перед глазами рассеялась, и я снова смог дышать и видеть, хоть это и не доставляло мне никакой радости.
– Думал умереть героем? – обманчиво дружелюбно полюбопытствовал рейтар, присев рядом на корточки. – А вот мы сейчас зарежшем тебя как собаку, а твою голову потом похороним в выгребной яме, да и зарежшем, знаешь, не быстро, успеешь наскулиться. Ты еще не знаешь, к кому в зубы попал.
– К кому? – огрызнулся я презрительно. – К сброду, которого как грязи?..
В холодно голубых, странноватых глазах немца что-то мелькнуло. Никто не сказал ни слова, хотя я слышал, как у парня слева от злости сперло дыхание, но видно, пока говорил немец, остальные молчали и только повиновались. Немец мгновение сидел неподвижно, а потом с размаху резко ударил меня в висок рукой в латной перчатке.
– Не шмей так ш нами разгофаривать, – сказал он почти ласково и будто бы спокойно, но его акцент усилился, не думаю, что у меня всего лишь зазвенело в ушах. – Барчшук, значшит, только чшто в короли не метил, – он зловеще усмехнулся, – тем лучше, чшто кровь у тебя красная, ты ужше знаешь, а что кишки тонкие?
Я тряхнул головой, чуть не оторвавшейся от удара и сердито посмотрел на него. До чего же и впрямь странные, совершенно прозрачные глаза. Немец со слабой улыбкой медленно сжимал и разжимал пальцы в металлических пластинках. Чепуха, моей крови на них быть еще не могло, хотя я почувствовал, что что-то влажное потекло по скуле, кроме горячей пульсирующей волны.
Немец заговорил еще тише и доверительней:
– Я тебя выпотрошу, как молочного поросенка, не все жше крестьян резать, а уж когда дамочек режшешь… – его глаза подернулись мечтательной дымкой, – особенно тяжшелых… – его пальцы широко растопырились, а потом будто конвульсивно сомкнулись, – давить в пальцах еще тфёплых жшивых младенцевф…
– Ах ты, свинья!.. – яростно крикнул я, выйдя из невольного мгновенного завороженного оцепенения и резко рванувшись, от неожиданности меня едва удержали, но все-таки удержали… Если бы это было пустым бахвальством… Но этот ублюдок не лгал – в ближайшей разоренной деревне я видел именно то, о чем он говорил – у всех моих друзей волосы от такого стояли дыбом, «если бы я увидел того, кто на такое способен, то задушил бы его голыми руками! – говорил Пуаре. – А лучше, сделал бы с ним то же самое!» Я был с ним совершенно согласен. К сожаленью, мне не хватило ни сил ни дыхания на настоящее буйство, скоро я выдохся. Ничего не изменилось. Но да уж… теперь я знал, к кому в зубы попал. Чертовы ублюдки… И я снова горячо пожалел о том, что сражение проиграно. «А сволочи остаются всегда, – всплыло в голове как рефрен, – они просто бессмертны!»
– Ты вфидел! – искренне, почти взахлеб рассмеялся этот ублюдок, и его подельники тоже довольно заржали. – А я ужш думал, тебе совфсем плевать на простых людтей!.. Ну, что ш, пора к делу, пока никто не мешает…
Он кивнул, подмигнул своим подпевалам, и поднялся, подобрав с земли длинный спадон с еще не вычищенным лезвием, на который я посмотрел сперва недоуменно – им, что ли? И понял, что им – у некоторых жертв ведь были отрублены конечности. К дьяволу… ощущая все еще что-то похожее на недоумение, гораздо более сильное, чем страх – не может же все это происходить со мной на самом деле!.. – я принялся вырываться. Но сопротивление не привело ни к чему, кроме гнусного смеха и издевательских предложений позвать на помощь. Нельзя сказать, чтобы я об этом всерьез не подумывал, в конце концов, враги тоже бывают разные. Но из-за какого-то проклятого упрямства я сдержался, да и сильно подозревал, что на самом деле позвать никого не удастся. Негодяи быстро перерезали ремешки, удерживающие мою покореженную вдавленную кирасу, что мне чертовски не понравилось, хоть она и душила меня железной хваткой, в ней я все же чувствовал себя защищеннее.
– Что ж, не очень-то и хотелось… – проговорил я, беря себя в руки, прекратив бессмысленные попытки освободиться. По крайней мере, дышалось мне теперь – пока – легче, и если я еще могу говорить… Я вдохнул поглубже, заставляя себя успокоиться, забыть о боли в груди – это ведь ненадолго, и надеясь, что дрожь от напряжения и ярости сойдет всего лишь за напряжение, а может быть, тоже уляжется. Мне нужно лишь немного вдохновения… Такие мерзавцы всегда суеверны, когда речь заходит о них самих. Рассказывать сказки я умею, если захочу. Я еще заставлю их видеть кошмары и бояться собственной тени, чем бы все для меня ни кончилось… – Посмотрим, что вы скажете, при нашей следующей встрече. Очень скоро!
– Э… Гамельнец… – настороженно позвал Дышло, отчего-то забеспокоившись. Значит, мой голос действительно прозвучал спокойно, а то и весело.
– Что? – Гамельнец прищурился, проведя лениво острием спадона по моему колету, едва его надрезав и внимательно глядя мне при этом в глаза. Я тоже не сводил с него глаз и презрительно улыбался.
– Ну же, вперед! – поощрил я. – Должен же я вернуться назад!
Гамельнец замер на неуловимое мгновение, затем чуть усмехнулся.
– Да. Безумие, это бывает!
– Как и послания, – сказал я, посмотрев на него с кривой усмешкой, вприщур, а затем поймал на мгновение взгляд каждого, давая понять, будто знаю о них все. – От Сатаны.
Справа от меня раздался сдавленный вздох. Хватка ослабла. Я этим не воспользовался. Еще не время портить впечатление. Дрожь и впрямь исчезла, начисто, мне сейчас было все равно, я вел свою игру, и она мне нравилась – нравился испуг в их глазах, оттого что они не видели его в моих. Как много значат для людей всего лишь интонации и то, что ты ведешь себя не так, как они ожидают.
– Я здесь лишь затем, чтобы сказать тебе это, – глаза Гамельнца, оставаясь все такими же безразлично-прозрачными, тревожно, будто украдкой, метнулись вокруг – я знал, что он видел – гору трупов, из которой они по чистой случайности вытащили почему-то еще живого человека. – Ты все делаешь верно. Все делаешь для него, и он тебе благодарен. Он стоит за твоей спиной, – Гамельнец невольно дернулся, будто с усилием подавил желание обернуться, а я подавил желание рассмеяться, другие уже вовсю нервно крутили головами, – и улыбается тебе! Он очень ждет тебя, чтобы ты развлекал его до конца вечности. Он готовит для тебя что-то особенное… – В таких вещах никто не может быть до конца уверен в том, что ты просто лжешь. Даже для меня самого это слишком походило на правду. – Что бы ты теперь ни делал, ты принадлежишь ему. Он любит тебя и скоро придет за тобой, за всеми вами. И я тоже еще вернусь, чтобы забрать вас к нему. Мы еще встретимся! – пообещал я. И в это мгновение я сам в это верил. Я бы вернулся за ними откуда угодно, чтобы утащить их в ад.
– Ганс!.. – заорал один из французов, бросая мою руку, и я с мрачным удовлетворением почувствовал себя хоть немного отомщенным. – Убей его сейчас же! Просто убей!
– Заткниссь!.. – Гамельнец прибавил еще несколько горячих быстрых слов по-немецки. – Подтбери слюни, безмозглый дтурак!
– Да катись ты к черту! – гаркнул «безмозглый дтурак». – Среди папистов полно продавших душу дьяволу! А он еще рыжий!..
– Давфольно! – рявкнул Гамельнец и со всей силы треснул меня спадоном по разбитым ребрам плашмя, так что перехватило дыхание и из глаз посыпались искры. – Держши его!..
И тут неподалеку раздалась чья-то отборная немецкая ругань, но голос был другой и чуть поодаль. Когда зрение опять прояснилось, я увидел, что Гамельнец стоит замерев, его спадон висит надо мной в воздухе, но не так, как если бы он собирался вот-вот нанести удар, его поза выражала досаду, а кто-то рядом продолжал честить его собственную персону свирепым тоном на его родном языке. Я еще понятия не имел, что значит для меня этот поворот событий, но все-таки перевел дух и прислушался.
– Ja, hauptmann[9]9
Да, капитан (нем.)
[Закрыть], – вяло, с неохотой проговорил Гамельнец, и в ответ ему послышалось рассерженное медвежье фырканье.
– Позвольте, капитан, – раздался чей-то вежливый голос, чуть охрипший, и до невероятного знакомый. Услышав его, я на мгновение зажмурился. Быть не может или я уже брежу… – Мне сдается, я знаю этого человека. – Обладатель голоса приблизился и я действительно увидел Огюста – усталого, помятого, в пропыленном панцире, надменного и неприязненного. – И смею сказать, он заслуживает подобного обращения, – в его голосе отчетливо зазвучал металлический призвук настоящей ненависти. Я не знал, верить ли своим ушам и собственным чувствам, которые были так противоречивы, что, казалось, готовы разорвать меня на части, даже если этого не сделает кто-то другой. И я был уже слишком вымотан, чтобы в них разобраться. Может, было бы лучше, если бы все уже кончилось…
– Де Флеррн? – удивленно произнес немецкий капитан. – Вы ли это?
И впрямь, он ли?.. Я всегда считал, что Огюст совершенно не умеет лгать. Может, и не умеет. Я почувствовал усталую горечь и безразличие.
– Это тот самый офицер-католик, что застрелил Конде, – сухо сказал Огюст.
– А! – с оттенком понимания негромко воскликнул капитан рейтар, и все прочие уставились на Огюста с алчным любопытством. Меня же его слова будто ударили.
– Это не… – от удивления вырвалось у меня.
– Это правда, – резко перебил Огюст, и в его глазах загорелось неподдельное яростное пламя. – Выстрел должен был прийтись в меня, но я уклонился, я слышал, как пуля просвистела над моим ухом!.. – Он резко замолчал, потом продолжил: – Я не знал, что принц был прямо за мной. Если вы не помните меня, то я вас – отлично помню!
«Вас?» – он делал вид, что не знает моего имени, или хотел показать, что не желает его знать? Если сказанное было правдой – этим объяснялась и его непоколебимая враждебность при Жарнаке, хотя тогда она так помогла мне убедить всех, что мы враги. Если это было не так только для меня, и я ошибался… Голова сильно закружилась. Как же все это было глупо… Почему все нужно узнавать только тогда, когда уже поздно?
– Конде убили на ваших глазах, это знают все, – с кивком подтвердил немецкий капитан.
Огюст кивнул и опустил взгляд, будто пытаясь забыться. Вдруг нагнулся и поднял, вытащив из-под какого-то мертвеца, шпагу-эсток. Я не сразу сообразил, что она была моей собственной. Огюст, прищурившись, оглядел ничуть не пострадавший испанский клинок и дважды, со свистом, взмахнул им в воздухе.
– Оставьте его мне, капитан Таннеберг, – заключил он угрюмо, и говорил он определенно не о клинке.
– Надеюсь, вы хорошо себя чувствуете? – предупредительно осведомился Таннеберг.
– Отменно, – сказал Огюст. – Я просто хочу его кое о чем спросить. Наедине.
Капитан встопорщил пегие усы и кивнул.
– Ну что ж, де Флеррн, оставайтесь. Вы человек чести и, стало быть, знаете, что делаете. – При этих словах по лицу Огюста скользнуло что-то похожее на гримасу страдания. Как же подействовало на него все происходящее… – А вы, сукины дети, – набросился Таннеберг на подчиненных, – за мной, вы мне нужны!
Рейтары, ворча, оставили нас, прихватив какие-то отложенные вещи, среди которых, кажется, была и пара моих седельных пистолетов, и я снова перевел взгляд на Огюста. Тот молчал. Молчал и я. Глаза его были темны как холодные дула, на губах ни тени улыбки. Что ж, значит, на войне как на войне. Огюст, казалось, колеблясь, вытянул руку со шпагой, и острие моего же клинка качнулось ко мне, но тут же, будто испуганно, отклонилось.
– Это правда? – спросил я наконец тихо. – Насчет Конде.
– Правда, – ответил Огюст.
– Почему ты не сказал мне?
– А зачем?
Конечно. Зачем так радовать врага? Да еще имеющего глупость полагать, что старая дружба, почти что братство детских дней, что-то значит. Лучше приберечь на потом.
– Да и твоя пуля не была единственной, – прибавил Огюст. – Я лишь почти уверен, что ты попал. А может быть, мне так кажется лишь потому, что я до сих пор корю себя за то, что уклонился, это не дает мне покоя, но возможно, все дело совсем не в этом. В бою никогда не поймешь, что происходит.
