Текст книги "Коронованный лев"
Автор книги: Вера Космолинская
сообщить о нарушении
Текущая страница: 25 (всего у книги 28 страниц)
XX. Bellum omnium
А спалось в кресле на удивление неплохо. Может быть потому, что каким-то образом от близости того, что должно случиться, казалось, что все уже кончилось – как бы оно там, в итоге, ни обернулось. Или как раз потому, что спалось в кресле, где все было под рукой, включая и врагов, что в самом доме, – уж мне-то они все же в большинстве своем были не друзья, – что в пяти шагах за его стенами. И раз они здесь, ни за кем не надо гоняться, никого не надо искать, ни решать, что с ними делать – все повернется как повернется. Все уже на месте. Почти.
Огюст так и не счел нужным меня разбудить, и взглянув с утра, проснувшись уже от света, на бледное, унылое сквозь оправленное в свинец стекло небо, расчеркиваемое птицами, я был ему за это благодарен. Он и сам заснул там, где сидел, положив руки на стол, а голову на руки, чуть не в обнимку с аркебузой. Я спустил было ноги с подоконника на пол, но, призадумавшись, притих. Вот и двадцать четвертое. Все-таки наступило. И теперь уже не заснуть. Может быть, в следующий раз – уже навечно. Чем дольше кое-кто не вспомнит, какой наступил день, тем лучше.
Но сегодня решать было не мне. Ведь было воскресенье. И Огюста разбудил колокольный звон.
– успел мысленно произнести я строки Эдгара По, еще прежде чем он пошевелился и со стуком выронил аркебузу.
А ведь утренний воскресный звон еще далеко не набатный.
Огюст выругался спросонья и снова раздался грохот – он тут же запустил руку в груду оружейного скарба перед собой.
– Огюст, это утро, – сказал я успокаивающе.
Огюст снова тихо чертыхнулся и огляделся.
– Вот и двадцать четвертое… Ничего не случилось?..
– Пока нет. Еще не вечер, – прибавил я.
– Тьфу ты!.. – Огюст встряхнул головой, окончательно просыпаясь. – Ты нарочно?
– Угу. Чтобы потом хуже не было.
– Да куда уж хуже… – Огюст задумчиво гипнотизировал остановившимся взглядом окно. – Если бы все уже случилось, было бы легче? – спросил он отрешенно.
– Не было бы, – сказал я уверенно, хотя понятия об этом не имел, и не исключено, что исподтишка думал обратное.
Огюст, не удержавшись, чуть улыбнулся.
– Да, стоит иногда смотреть правде в глаза.
«Хотя она такая переменчивая тварь», – подумал я. И почувствовал, что сказал именно правду.
Между тем, приглядываясь к Огюсту, я понял, что, строго говоря, ему уже легче. Слишком много невероятного, того, что воспринять по-человечески просто невозможно. А человеческий ум не в состоянии постоянно быть в напряжении, он просто отказывает, перестает воспринимать все так остро, как, казалось бы, должен был. И в какой-то степени все навалившееся не только сводило с ума, но и сглаживало ужасы, каких мы ожидали, отодвигая их с первого плана в сторону, делая их менее важными и настоящими. Конечно, до определенной степени. Только для определенной. Как вера в собственную смерть, которая, ведь, такая невероятная штука…
А может быть, это и значит – смотреть правде в глаза? То же самое, что не видеть мелочей, а абстрактная суть, по сути, мало что значит, и почти совсем не страшна.
Адмирал чувствовал себя с утра сносно, но находился в препаршивом настроении и яростно скрипел пером по бумаге, составляя уже которое письмо королю. Ведь все было так замечательно, когда он почти не выходил из Лувра. А теперь, когда он был буквально «выведен из обращения», его августейший названный сын даже не думал навещать своего бесценного и незаменимого наставника. Посмотрев на Колиньи, бесящегося в одиночестве и заводящее старое о том, что он не собирается позволять прятать себя как ненужную вещь, я сухо пообещал вернуться после обеда с нашими английскими друзьями и отправился домой.
На улицах, казалось, все страсти улеглись, все успокоилось. Воскресенье разливалось повсюду фальшивой благостью. По прежнему яркие небеса превращали Париж в мирный карамельный городок. Только в них кружилось откуда-то удивительно много воронья, согнанного звоном с колоколен. Неужели их всегда так много? Или все-таки сегодня особенно?
Я внезапно ощутил приступ острой ненависти к возможности предчувствий и любой мистике. В этом было слишком много от дешевой патетики и белыми нитками шитых фокусов. Но иногда так бывает и в жизни, и выглядит в ней еще отвратительней чем на сцене.
У отца одновременно находились и испанцы и Таванн с Бироном. Когда я появился, они как раз гурьбой выходили из его кабинета, вместе с ним самим, и вид у них всех был чрезвычайно мрачный и озабоченный. Вот оно, наконец? О чем они говорили? Уже о том, что произойдет нынче ночью или все же о чем-то еще?
Завидев меня, отец приветственно поднял бровь.
– Не правда ли, чудесен мир, сотворенный господом?
– Э… – озадаченно протянул я.
– Ответ верный, – удовлетворенно кивнул он и целеустремленно двинулся со всей компанией к выходу, продолжая на ходу перекидываться какими-то отрывочными репликами с Таванном.
Я отправился искать Готье. Тот нашелся в оружейной, с лопаточкой на длинной ручке в руках, у засыпанного песком стола для разработки тактических маневров на котором, напряженно хмурясь, что-то задумчиво вычерчивал.
– Что происходит? – спросил я.
Готье с легким удивлением поднял взгляд, а заодно и лопаточку, продолжая опираться локтем о бортик песочницы.
– Ничего. Я думал, тебе лучше знать. Кто у нас в эпицентре событий?
В эпицентре? Мне показалось, что мы говорим на разных языках или имеем напрочь неправильное представление о том, в каких измерениях находимся.
– У нас-то как раз ничего не происходит. А что здесь? Уже что-то слышно о том, что затевается ночью? Что тут делал Таванн с испанцами?
– Понятия не имею, – Готье развел руками. – Нельзя же быть таким параноиком… Твой отец как-то не делился на этот счет информацией.
– Что значит, не делился?
Готье вздохнул и опустил лопаточку в изрытый песок.
– Ну а до того, он много делился? – видя мой все еще недоуменный взгляд, он добавил. – Должно быть, это все кажется ему несущественным.
– Несущественным? Отчего они тогда все дружно выглядели как на похоронах?
– Мало ли. – Готье пожал плечами. – Тут может быть целая прорва причин. А если будет что-то важное, нас это все-таки не обойдет.
– Не обойдет? – непонятно отчего вскипел я. – Да ведь уже двадцать четвертое!
– Знаю, – меланхолично отозвался Готье. – А что поделаешь?
– А где Рауль? – спросил я.
– В церкви, с дамами. Сегодня ведь воскресенье.
– Угу, я и забыл, – соврал я мрачно. – Тогда почему ты здесь?
– А – потому, что я безбожник, Б – мне все опротивело, В – потому что кто-то же должен быть здесь.
– Гениально. А в планах у нас что-нибудь изменилось?
– Пока нет.
– Что ж, может быть, это и хорошо.
– Но тебе придется встречать здесь гостей.
– В каком смысле?
– Ты не забыл, что я, твой отец и Рауль отправляемся вечером в Лувр?
– А, ну да… – Я сделал вид, что меня это ничуть не тревожит. – Но надеюсь, вы не забыли, что у нас есть еще и девушки, которых вы в Лувр не берете, и что мы с Огюстом сегодня прячем Колиньи? Правда, не исключено, что повезем мы его не в дом Уолсингема, а прямо сюда.
– Что? – изумился Готье.
– По-моему, здесь будет безопаснее. Если вообще где-то есть безопасное место. За его домом присматривают хранители.
– Зачем?!
– Вот и я тебя спрашиваю – зачем? Значит, для них это почему-то важно?
– О господи, – устало вздохнул Готье. – Дался вам этот старый пень!
– Но он ведь зачем-то дался им. По какой-то причине им надо, чтобы какие-то события протекали так же, иначе не пришлось бы им самим тут что-то подстраивать. Наверное, он все-таки нужен им как клин – разделяй и властвуй.
– Как будто других способов нет…
– Но ведь этот-то проверенный.
Готье уставился на меня и смешливо булькнул, старательно подавляя смех.
– Извини, – сказал он. – Как-то не получается все это воспринимать всерьез.
– Ну и ладно, само приложится, – утешил я.
Рауль с девушками вернулись примерно через час.
– Как впечатление от шоу? – громогласно вопросил, встречая их с нетерпением, Готье.
– Мир прекрасен, – сдержанно сказал Рауль. – Когда священник спрашивает, нужно ли хранить мир божий – насколько это нормально? С одной стороны, вполне нормально. Бывает и не такое, сплошь и рядом. Но почему именно такими словами? Тут явно больше одного смысла.
Назначенный час все близился, а отец, как обычно, не появлялся. Я начал нервничать, если слово «начал» хоть как-то применимо к двухнедельному полному, но продолженному, как определенная форма глагола, крушению нервной системы. Наконец от него пришла скучная записка о том, что он в Лувре и все идет по плану, Рауль и Готье тут же засобирались туда же, во дворец. Я пожелал им удачи и засобирался снова к Колиньи. Диана и Изабелла оставались одни встречать гостей и объяснять им, что не происходит ничего особенного. Я надеялся, что Жанна поможет им справиться. Мы же с Огюстом должны были, в зависимости от ситуации, доставить Колиньи или в дом Уолсингема, или к нам, и в любом случае, вернуться затем домой, посмотреть, что будет происходить. И если здесь все будет в порядке, возможно, тоже наведаться во дворец. Это была одна из причин, по которой мы еще не окончательно отказались от идеи с домом Уолсингема – все же очень трудно находиться в нескольких местах одновременно.
Напоследок я выглянул в окно и посмотрел на идиллический, мирный, тихий сад. Сколько измерений реальности постоянно сосуществуют рядом? Столько же, сколько мнений? Сколько живых существ, и неживых тоже? Сколько существует точек отсчета – от ядра каждого атома? И более, возможно, до бесконечности? И это не имеет значения только потому, что это невозможно представить. Но может быть, когда-нибудь, это будет возможно. До определенной степени. Всегда и везде только до определенной… Казалось, стоит только сделать один шаг в этот покой и все изменится, вся система координат, вся реальность. Надо только закрыть дверь, за которой бушуют штормы.
Я закрыл окно и позвал Мишеля. Пусть уж заодно и он глянет на Колиньи, если Огюст все еще беспокоится.
Сегодня дом адмирала выглядел еще более обычно и печально, чем вчера. На улице рядом с ним не было вообще никого – случайные прохожие, разумеется, не в счет. Я не увидел поблизости даже хранителей, хотя наверняка кто-то из них присматривал за домом и днем, возможно, из соседних домов.
– Фортуна – продажная девка, – вздохнув, философски пробормотал себе под нос Мишель, чем несказанно меня удивил. Неужели и ему было до этого какое-то дело? Хотя, отчего же не быть? Ему этот мир, как ни крути, ближе чем мне.
– Ты говоришь о том, что видишь? – на всякий случай поинтересовался я.
– В точности так, сударь, – ответил Мишель, педантично прибавив: – Доверять можно лишь тому, что очевидно и проистекает из опыта.
– А как по-твоему, Мишель, проистекает ли из опыта существование такой особы как Фортуна?
Мишель рассмеялся.
– Едва ли, но говорить обиняками можно и о том, что истинно, не греша этим против истины.
Я кивнул.
– Что ж, «если боги ополчились на меня и мое семейство, – повторил я слова Марка Аврелия, – значит, у них есть на то какие-то причины».
– Прошу прощения, – с тревогой сказал Мишель. – Неужели ополчились?
– Ну, не считая того, что их не существует, людей они, похоже, не любят, – пошутил я. Мишель неуверенно промолчал, не ведая точно, в каком месте заканчивается шутка.
В доме адмирала было почти так же пустынно и печально как снаружи. Хотя, почему это печально? Снаружи стоял веселый теплый воскресный денек. А если «многие знания – многие печали», то это несчастье лишь тех, кто что-то знает. Прибыл я ничуть не рано, бедный Огюст едва сдерживался, чтобы не начать бегать по потолку.
– Он отказывается наотрез! – вымученно воскликнул он, едва снова меня увидев.
– Поздно, – сказал я, мысленно даже поблагодарив Колиньи за такое поведение – он не давал Огюсту всерьез ни о чем задуматься, отвлекая и заставляя беспокоиться по пустякам. – Сидни и Роли скоро будут здесь. Пожалуй, мне стоит с ним поговорить…
– Да! – не сумел сдержать энтузиазма Огюст. – Рад, что ты захватил с собой Мишеля, – заметил он уже спокойнее, кивнув приветственно и одобрительно и ему.
Мы дружно и решительно вошли в спальню. Адмирал ответил нам взглядом исподлобья. Сегодня в комнате даже никто и не толокся, видимо, из-за его дурного настроения.
– Вы не собираетесь оставить меня в покое, де Флеррн?
– Вы знаете, что за вашим домом следят, господин адмирал? – спросил я, не обращая внимания на его выражение лица, отчего оно, кстати, тут же и смягчилось. Я бы даже решил, что на нем промелькнуло сдержанное оживление.
– Следят? Что это значит? – Значит, он еще не всем стал безразличен?
– Полагаю, то же, что и… – я повел рукой, показывая, что деликатно умалчиваю о состоянии его здоровья, ибо оно и так очевидно.
– Не понимаю, – капризно сказал Колиньи.
– За вашим домом следят, – повторил я. – Полагаю, затем, чтобы вы не вздумали его покинуть.
Вены на его сухих висках заметно взбухли.
– С чего вы взяли?
– С того, что за вашим домом следят ночью, чтобы под покровом темноты вы никуда не ускользнули. Мне не хочется думать, для чего именно, но боюсь, ваша жизнь может быть в опасности.
– А вы уверены в том, что это мои враги?
– А вы полагаете, что это могут быть ваши друзья?
Колиньи перевел взгляд на Огюста.
– Это действительно так? Вы их видели?
Огюст кивнул утвердительно.
– Почему же вы мне не сказали, де Флёррн?
– Я не хотел вас беспокоить…
Колиньи насупился. И снова перевел взгляд на меня.
– И кто это, по-вашему, мог быть?
– Понятия не имею, – ответил я с самым честным видом, на какой был способен. Разумеется, он мне не поверил. Но больше идее покинуть свой дом он всерьез не противился, хоть и не переставал ворчать. На это его непостоянство я и рассчитывал.
– Почему тебе удается так легко с ним управляться? – недоуменно спросил Огюст, когда мы снова вышли за дверь.
– Потому, что мне, собственно говоря, все равно, что он может подумать, сказать или сделать.
Огюст покосился на меня исподлобья.
– А тебе действительно все равно?
– Совершенно.
Он сердито встряхнул головой, раздув ноздри и сверкнув глазами, и даже ударил каблуком в ближайшую стену.
– Ты не веришь, что у нас получится! Ни во что не веришь! Ты все равно думаешь, что ему крышка, и тебе наплевать!.. Он для тебя уже мертвец!..
– И я тоже. Мы оба одинаковы. Тебя это устраивает?
Огюст от неожиданности замолчал.
– Что ты имеешь в виду?
– Только то, что есть. В целой бездне миров мы все давно мертвецы.
– А… ты имеешь в виду в будущем…
– Которое, в каком-то смысле, давно уже существует. Да. Ну и что нам всем терять?
– О Господи, чушь какая…
– Неважно. Просто уже все не страшно, и меня это не волнует. Никак.
– Ой, – сказал Огюст и посмотрел на меня с тревогой, как на тяжело больного. Почти как на Колиньи.
– Да нет, нет, не настолько, – успокоил я его, смягчая краски, – это все абстрактно. Просто я все-таки верю, что хуже уже не будет, а насчет лучше – уж как получится. Неужели ты всерьез веришь, что у тебя не хватит духу при необходимости схватить Колиньи за шиворот и самому затолкать в экипаж, пусть даже силой? Хватит, ведь верно? – Огюст бессознательно кивнул. – Ну и о чем тут беспокоиться?! Нужно тебе всерьез его согласие? Теперь уже решает не он, что бы он ни сказал на это в дальнейшем. А я ему и вовсе никогда не подчинялся. Потому мне и проще. К тому же, похоже, я сбиваю его с толку, и пока он раздумывает, что бы все это значило, мы можем действовать. А если тебя так смущает, что он смертен, подумай о том, что смертен и ты. Если у тебя ничего не получится, что ж, такова жизнь, может не получиться у кого угодно и когда-нибудь все будем там, где будем. Естественным образом или совершив какую-то ошибку, о которой можем даже не подозревать.
Огюст перевел дух, покачав головой.
– Да, верно… схватить его за шиворот при необходимости мы сможем.
Уже смеркалось, когда наконец прибыли Роли и Сидни со своим экипажем. Оба англичанина были в отличном настроении. Им нравились такие шпионские игры. Похоже, их настроение передалось и Колиньи, даже до того, как он на самом деле их увидел. К вечеру он немного оживился, Огюст распорядился, чтобы его должным образом подготовили и одели. А я тем временем разговорился с англичанами.
– Любопытный маневр, – проговорил Роли, возбужденно расхаживая по спартански, хотя нет, простите – пуритански обставленной адмиральской гостиной. Его глаза азартно блестели. – А от кого вы его все-таки прячете?
– От кого получится, – я пожал плечами. – Кстати, когда вы подъезжали сюда, то не заметили ничего необычного?
Роли и Сидни переглянулись. Сидни небрежно сидел с бокалом белого вина на краешке стола.
– Как будто, нет, – сдержанно заметил Сидни.
– Вам не показалось, что за домом или за вами следят?
Роли заинтересованно уставился на меня, и его глаза заблестели еще ярче.
– Нет, – ответил он, хотя его тон определенно говорил: «А жаль!» – Вы ведь имеете в виду людей Гиза? – заметил он пренебрежительно.
– Может быть, но скорее всего – нет.
– Любопытно, – повторил Роли. – А от кого же еще?
– Если вы с ними встретитесь, то непременно их узнаете.
– Звучит весьма интригующе, – отметил Сидни. – Что же это за таинственная сила?
– Вам придется быть с ними весьма осторожными. – Я подошел к окну, чуть сбоку, и посмотрел уже привычно на те углы, за которыми видел кого-то прошлой ночью. Правда, мешал свет в комнате, а за окном было уже темно. Но я ведь знал, что искал, а подходили ближе они именно, когда было темно. И на этот раз среди теней я снова заприметил почти неподвижные силуэты. Едва видные, их присутствие скорее угадывалось, но я был уверен, что не ошибаюсь. Стража снова была на своем месте. – Думаю, уже есть смысл приготовиться к драке.
Роли издал тихое заинтересованное восклицание и тоже подошел к окну.
– Вы что-то видите? Я – ничегошеньки! – Силуэты действительно совсем растворились в тенях.
– Они здесь, – заверил я. – Если нам повезет, это действительно шпионы Гиза и они обычные люди. А если нет, будьте готовы к тому, что они сильнее обычных людей, почти не чувствуют боли, если вообще ее чувствуют, и пользуются отравленным оружием, хотя отрава обычно не смертельна – на их клинках какой-то жгучий состав, это весьма неприятно и может сильно выбить из колеи, если этого не ожидать.
– Вот чертяки! – рассмеялся Роли. – Прямо какие-то арабские сказки.
– Да, зато они не очень умны, с головой у них так себе. Одурманены и действуют как заведенные.
– Как ассасины? – с понимающим кивком полюбопытствовал Сидни. – Только те еще были чертовски хитрые.
– Похоже, – согласился я.
– Или берсерки, – вставил Роли. – У тех с головой было совсем скверно.
– В некотором роде, в том же духе. Но соображения у них свои. Вернее, у того, кто их послал. У них самих, судя по всему, вовсе нет никаких соображений.
– Понятно… – протянул Сидни, покосившись на меня с подозрением.
– Можете считать, что я пошутил, – сказал я ему с улыбкой, решив не нагнетать атмосферу. Кажется, о том, что авантюра может оказаться сумасшедшей не только в переносном смысле, но и в прямом, если ее затеяли сумасшедшие, они уже задумались. – Но если вы случайно столкнетесь с тем, о чем я только что говорил, не удивляйтесь. Ничего страшного, это в порядке вещей. Хоть, конечно, не совсем в порядке.
Роли похлопал меня по плечу.
– Что-то не заметно, чтобы вы были в кольчуге, – заметил он хитровато.
– А вдруг мне придет в голову уходить по крышам? Тогда она может мне помешать.
Роли весело хрюкнул.
– А я уже почти поверил!
Я посмеялся вместе с ним.
Неважно. Вера придет по мере надобности.
Огюст зашел к нам, сказать, что все готово. И мы отправились к экипажу. Адмиралу помогали его слуги и Мишель. В конце концов, он был даже не в таком плохом состоянии, чтобы переносить его в носилках. Ночь была еще тихой и свежей. Насупленного Колиньи усадили в карету. Все это время он поглядывал орлом и выглядел недовольным, но не протестовал. Я оглядывался по сторонам, ожидая, произойдет ли что-то сейчас. И подумывал о том, что если не произойдет ничего, возможно, будет все же разумнее сменить пункт назначения. Но беспокоился я напрасно.
От углов как-то скучно и буднично отделились молчаливые тени. И именно потому, что они были молчаливы и будничны, остальные заметили их позже меня, но не заметить их было уже трудно. Будто бы ненароком, они окружили нашу компанию вместе с каретой. Я насчитал примерно дюжину пришельцев. Тут же подтянулись еще трое. Пятнадцать. Прямо как на сундук мертвеца…
– Кто эти люди? – вопросил из кареты Колиньи.
– Вы не должны покидать этот дом, – провозгласила одна из новоявленных фигур монотонно и требовательно.
– Сейчас проверим… – ответил я, и громко спросил: – Не правда ли, чудесен мир, сотворенный господом?
– И сохранится в мире! – дружно и громко отрапортовали хранители. А вместе с ними и один из слуг Колиньи, что держал сейчас лошадей. От такого единодушия все кругом вздрогнули.
– Что за черт?.. – пробормотал Роли, не резким и не быстрым, но неуклонным движением обнажая шпагу.
– Вы не нужны здесь сейчас. Идите с миром, – объявил я. Можно ведь попробовать сперва и более легкий путь…
– Нет, – ровно, безо всяких эмоций отозвался первый из заговоривших хранителей. – У нас другой приказ. Мы не должны никого больше слушать. Ходит повсюду лукавый, аки лев рыкающий, ища кого бы пожрать. Вернитесь в дом.
Колиньи сам высунулся из окошка кареты.
– Я вам приказываю пропустить нас! – велел он властно.
– Вернитесь в дом, – последовал все тот же безразличный ответ. – Сегодня вас убьют. Это предначертано. Мы должны проследить, чтобы ничто этому не помешало, или убить вас сами.
Сидни прерывисто вздохнул.
– Вот это да!..
Даже у меня от такой откровенности невольно по коже прошел мороз. Но значило это еще и то, что в той же мере это приговор для самих хранителей, которые попытаются нас остановить.
– Огюст, – окликнул я не оглядываясь, и услышал чужой короткий стон и звук падения, тут же, лишь с самым неуловимым усилием подавив то, что мог бы при этом почувствовать. Ни Огюст и никто из нас сегодня уже не был склонен задумываться о возможной ценности человеческой жизни. Время для этого уже прошло или еще не настало. А сегодня – сегодня была Варфоломеевская ночь!
Хранители, похоже, с изумлением уставились на своего первого павшего. К которому ближе всех стоял именно Огюст, с длинным кинжалом в левой руке. Зато никто больше не держал лошадей.
– Гони! – велел Огюст кучеру. Отчетливо и сухо как сломанная ветка, щелкнули длинные вожжи. Карета рванулась вперед. А из-за углов выскочили еще пять человек. Уже двадцать…
– Помните, что я вам говорил! – крикнул я бывшим начеку англичанам. – Бейте насмерть! – Может, кольчугу я и впрямь с собой не захватил, но пистолеты все-таки не забыл. Выхватив из-за пояса первый, я тут же разрядил его в лицо единственного говорившего хранителя. Успешно. Предводитель рухнул. Хранители тоже схватились за бывшие у них наготове пистолеты и аркебузы. Дико заржала одна из лошадей, похоже, раненая шальной или прицельной пулей. На крыльцо выскочили слуги Колиньи с аркебузами, не зря затаившиеся там по нашему с Огюстом приказу и дали залп. Пули засвистели повсюду, застучали градом, рикошетя от стен и булыжников и снопами высекая искры.
Стрельба с крыльца и из ближайших окон была больше беспорядочной и просто отвлекла хранителей от цели, насколько можно было отвлечь таких целеустремленных людей. Зато это дало возможность нам с Огюстом бить без помех и промахов. Из четырех моих выстрелов, три попали точно в цель. Четвертый пистолет все-таки дал осечку – что ж, с ними бывает… Значит, настал черед холодного оружия, благо, никакой дистанции с противником уже и не было.
Огюст тоже уже расправился с несколькими. Врагов на поле боя осталось сразу же меньше десятка. «Войну порождает не нападение, а оборона»[16]16
Карл фон Клаузевиц «О войне».
[Закрыть], – прозвучало у меня в голове. Оставить в живых хоть кого-то из них было сейчас совершенно невозможной роскошью, несмотря на то, что, в сущности, они ведь были ни в чем не повинны – просто одурманены. Но они представляли собой опасность, безликую и трудноистребимую. Конечно, все это только самооправдание. Но что поделаешь, иначе не выходило, я не мог заставить себя их ненавидеть, и не очень-то хотел. Как ни крути, была ведь во мне некая часть личности, для которой убийство кого угодно крупнее мухи казалось едва ли не нонсенсом. Хотя другая часть моей личности умела это проделывать даже чересчур хорошо…
Было некогда в этом разбираться. По крайней мере, я уже был готов к тому, что они сильнее обычных людей, и на этот раз, когда не было никакой неожиданности, мне это почти совсем не мешало. Я не пытался относиться к ним пренебрежительно и как-то недооценивать, и потому очень быстро избавился еще от троих, не дав им возможности всерьез сопротивляться, хотя большинство из них были в бригантинах или кирасах. А потом услышал удивленный и сердитый вскрик Сидни – по всей видимости, его задели, и он уже оценил всю прелесть состава, который покрывал их клинки. На мгновение у меня мелькнула мысль, что сегодня все может быть иначе и теперь на их клинках есть нечто, способное произвести не один лишь неприятный деморализующий эффект, но что толку об этом думать, если даже и так? Развернувшись, я вогнал ранившему Сидни хранителю клинок рапиры в подмышку, где не мешала кираса. Хранитель рухнул.
– Как вы? – поинтересовался я.
Сидни отчаянно тряс левой рукой, но выглядел вполне жизнеспособным. На светлой разорванной перчатке расплывалось темное пятно. Кто-то из слуг уронил возле крыльца масляную лампу, горящее масло растеклось только по мостовой и пока не грозило пожаром. От огня, отражающегося в металле, всюду мелькали яркие сполохи.
– Неплохо, если это не яд…
Я кивнул. Еще один выстрел, чуть в отдалении, снова заржали лошади, послышался крик. Далеко карета с Колиньи не уехала. Несколько хранителей увязались за ней и, похоже, подстрелили кучера. Я бросился за ними вдогонку.
Огюст и Роли за моей спиной костерили нападавших на разных языках, но какое-то, если тут было применимо это слово, жизнерадостное возбуждение в их голосах подсказывало, что дело идет к концу. Раздавались позади и одиночные выстрелы и азартные выкрики слуг. Двое хранителей подбежали к остановившейся в конце переулка карете.
– Мишель! – крикнул я. – Слева!..
И тут же из левого окошка кареты вырвалась огненная вспышка, сменившаяся даже в темноте хорошо различимым клубящимся белым дымком, поплывшим вверх. Сунувшийся было к карете нападавший со стуком растянулся на мостовой. Я выдохнул. Слава богу, Мишель не дремал. Последний оставшийся хранитель поступил немного умнее, он не полез в карету, а быстро взобрался на место кучера. Наверное, когда-то это было его привычным занятием, – подумалось мне, – почти рефлекс. Возница хлестнул лошадей в тот самый момент, когда я вскочил на запятки, подумав, что вообще-то – «не царское это дело…» и едва успев ухватиться за что-то, совершенно для этого не приспособленное, но попавшееся под руку – это было просто украшение – голова Горгоны с торчащими в разные стороны атакующими змеями. Я перехватил более удобную латунную ручку, за которую обычно держатся лакеи, припрятал длинную рапиру в ножны, чтобы не мешала, а потом, используя и ручку и голову Медузы и прочие выступающие детали, полез наверх, на крышу. Вот так же я недавно штурмовал беседку, спасаясь от девушек, когда мы дурачились с рапирами в саду. Карета подо мной гремела, дергалась, болталась и плясала. Какие-то постромки определенно были не в порядке, и движение шло рывками. В ближайший поворот мы вписались, ударившись об угол и едва не оставив в том месте колесо. Но скорость была не такой уж большой, что-то у возницы не клеилось. Я посмотрел на него сверху с печалью. Он определенно меня не замечал. Приноровившись к ходу экипажа, я выбросил руку с дагой ему в шею, почти в открывшийся под краем каски затылок, когда он нагнулся, снова хлестнув коней. Он судорожно дернулся, взмахнув руками, выронил вожжи, попытался выхватить оружие и уронил загремевшие и пистолет и шпагу вниз, на мостовую.
– Тихо, тихо… уже все, – утешающе прошептал я, перебираясь на его место и почти осторожно сталкивая тело возницы на землю. – Определенно, – пробормотал я не слишком весело, подхватывая вожжи и придерживая спотыкающихся, недовольно ржущих лошадей, и теперь уже точно обращаясь к самому себе, – выражение: «„перо“ сильнее меча» придумали ассасины…
Кругом хлопали ставни и раздавались изумленные и недовольные возгласы. В окна высовывались парижане в ночных рубашках и колпаках, и никак не могли взять в толк, что происходит. «Что-то непохоже, чтобы они были готовы сегодня к каким-то зловещим действиям, – подумал я отвлеченно с некоторой благодарностью. – А может, просто квартал такой попался».
Послышалось среди прочих и некое нелицеприятное рассуждение о «хозяевах жизни», отчего-то так знакомое почти что по другой жизни, что я невольно развеселился, и хотя вслед за этим в карету и в меня полетел из окон какой-то мусор, я уже спокойно направлял лошадей прочь, а вернее, обратно к дому Колиньи.
– Кто здесь? Что происходит? – грозно осведомился он сам, высовываясь в окно.
– Все в порядке, господин адмирал, – успокоил я. – Мы только заглянем за теми, кого оставили.
Уже издали было видно, что у Огюста и компании все в порядке, завидев возвращающуюся карету, они все бросились к нам. Я остановил лошадей, не подъезжая к ним вплотную, и сошел на землю, осматривая постромки. Повреждены, конечно, но ничего, сойдет, доехать можно. И колесо, кажется, не отваливалось. У одной из гнедых лошадок была неглубокая рана в шее, просто содран кусок шкуры. Неприятно, но не смертельно.
– Все живы-здоровы? – поинтересовался я у подошедших.
– О, наши – да! – живо отозвался Роли. Глаза у него были почти на лбу, но происходящее ему определенно если не нравилось, то казалось чертовски любопытным и, может быть, забавным, уж по меньшей мере – занятным.
– Если только это не яд, – слегка запыхавшись, с трудом улыбнулся Сидни.
– Как адмирал? – напряженно спросил Огюст.
– Со мной все в порядке, де Флёррн, – сварливо ответил тот сам, из кареты. – Сколько можно обо мне беспокоиться?..
Огюст вздохнул и выразительно закатил глаза. Я, кажется, тоже.
– Ну что ж, тогда в дом Уолсингема! – поторопил я.
– Конечно! – воодушевился Огюст. И адмирал уже не возражал на это ни единым словом.
Наш ночной караван прибыл точно на место не слишком торопясь и не такой уж маленькой толпой. Что ж, чем больше, тем лучше, а если соединить эти силы с англичанами и не позволить застать себя врасплох – у Колиньи были теперь все шансы не только пережить эту ночь, но и какое-то количество последующих.
