Текст книги "Коронованный лев"
Автор книги: Вера Космолинская
сообщить о нарушении
Текущая страница: 26 (всего у книги 28 страниц)
– Очень советую вам все же быть этой ночью настороже, – еще раз настойчиво подтвердил я Роли.
– Разумеется, что за вопрос! – ответил тот. – Что-то у вас тут становится слишком уж любопытно. Что это все-таки было?
– Извините, – уклонился я дипломатично, – еще сам не все знаю. Но обещаю, что как-нибудь расскажу.
– Если останетесь в живых, – негромко сказал Сидни. В глазах его горело очень странное сдержанное любопытство. Любопытство наблюдателя, не преисполненного ни чрезмерного беспокойства, ни оптимизма.
– Разумеется…
– Постойте… – Сидни вдруг мягко, но как-то уверенно ухватив меня за рукав. – Будьте осторожны. Я едва ли могу считать себя настоящим поэтом… – он пренебрежительно дернул светлыми и тонкими, как нить, усами, – но говорят, такие люди бывают чувствительны к тому, что может произойти. Вам может удаваться сегодня очень многое. Но будьте осторожны, удача оставляет нас внезапно. Пусть это произойдет… по крайней мере, не сегодня.
– Благодарю, – сказал я искренне. – Пусть и вас она не оставит.
Сидни кивнул, очень серьезно и корректно, будто в одном лишь кивке заключалось и некое философское умозаключение и военный салют, и мы с Огюстом расстались и с англичанами – в доме Уолсингема горели, и будут гореть до рассвета, сегодня все окна, и с адмиралом и его свитой. Возможно, адмиралу и было интересно, куда это собрался теперь его верный адъютант, но он ни о чем больше не спрашивал. Должно быть, именно таким образом он узнает быстрее, что именно теперь происходит в Париже, так что Огюста он отпустил без возражений. И мне даже показалось, что в его глазах, когда мы прощались, горел еле сдерживаемый боевой, почти мальчишеский азарт. По крайней мере, он точно знал, что мы не желаем ему зла. И ничуть не жаловался на сперва не слишком гладкую поездку. Впервые за несколько дней ему не было скучно.
Ночь все еще была тиха, теперь, когда снова не было ни хранителей, ни грохочущей по булыжникам кареты. Мы остались под звездами втроем – с Огюстом и Мишелем.
– Мы это сделали, – проговорил Огюст заворожено, будто не веря самому себе. – Мы это все-таки сделали. Это невозможно. Это что-то!.. Что-то невероятное! Мы изменили историю! Ведь правда!..
– Это еще не конец, Огюст!
Огюст шумно перевел дух.
– Конечно. Но я думал… – он бросил на меня странный взгляд, – что ты этого все-таки не сделаешь… Ведь ты… – он неуверенно замолчал.
– Что, ты все еще думаешь, что именно я застрелил Конде? – спросил я грубовато.
Огюст отрицательно покачал головой.
– Нет, но ты все-таки католик.
Мишель деликатно молчал, и вообще вел себя тише воды, ниже травы, будто не понимал ни слова из того, о чем мы говорили.
– Какая скука! А теперь мы возвращаемся…
– Домой? – возбужденно подхватил Огюст. – В Лувр?..
– Нет, к дому Колиньи.
– Зачем? – потрясенно вопросил Огюст, и в его взгляде опять мелькнуло смутное подозрение и неуверенность.
– Поговорить с Гизом.
– ? – Огюст открыл рот и снова закрыл его, со стуком. – Зачем?.. Это что, все еще наш план, или ты только что это придумал?
– План, конечно, – не упоминать же, что я не успел его ни с кем обсудить. – Знаешь, ему тоже может грозить опасность.
– А не черт бы с ним? – ворчливо спросил Огюст.
– Нет. Не черт.
Огюст устало выдохнул, а затем глубоко вдохнул ночной воздух.
– Какая ночь… – пробормотал он. – О черт… что я говорю?
И мы вернулись на улицу Бетизи, полную следов миновавшего сражения.
– Хорошо, что их было немного, – проговорил я, оглядываясь. Теперь, в тишине, когда вокруг не было никого кроме мертвецов, улица выглядела жутко и печально.
– Немного? – недоверчиво переспросил Огюст.
– Всего двадцать. Этого было бы достаточно, если бы они застали нас врасплох. Они могли напугать и удивить. Но тот, кто их послал, не ожидал всерьез, с кем они могут столкнуться. Они были здесь всего лишь на всякий случай. В этом наше счастье.
Я пригляделся к одному из павших хранителей. Теперь, когда он был мертв, его лицо больше не казалось пустым, усталое человеческое лицо. Смертельно уставшее.
Я мысленно пожелал ему покоиться с миром. Затем мое внимание привлекло еще кое-что, на что я прежде не обратил внимания или принял за что-то другое, отчасти знакомое, хоть и лишь по книгам. Оглянувшись, посмотрел на другого павшего, на третьего, затем снова склонился над первым и сорвал с его левого плеча белую повязку.
– Взгляни-ка.
Огюст с изумлением взглянул на меня и только затем на предмет в моей руке.
– Ну это же… – он поморщился от отвращения.
– Да нет, внимательней.
На белой повязке был тонкий графический рисунок – «всевидящее око», обычное каноническое изображение – в треугольнике, испускающее лучи.
– Какая-то масонская штучка? – удивленно проговорил Огюст.
– «Мне сверху видно все, ты так и знай…» – помянул я старую песенку из другого мира. – Думаю, это затем, чтобы их спокойно подпускали католики – ведь символ не так уж заметен. А зачем нужно, чтобы подпускали? Уж не затем ли, чтобы убивать?
– Что? – переспросил Огюст. Он был слишком поглощен своими проблемами в последнее время, и я его не винил. Любой мог быть на его месте – окажись он только на его месте.
– Это очень удобная ночь, чтобы повернуть все туда, куда нужно, если знаешь, куда поворачивать. Третья сила – она избавит нас и от убийц и от нас самих…
– Но они хотели убить Колиньи!
– Как любого, кто может что-то возглавить. Их цель – хаос, и спасение всех от хаоса, который они устроят сами.
– Но тут ведь и без них было бы черт знает что!..
– Конечно, было бы. И это знал не только черт. И до сих пор есть. Зато в чужую игру легче войти, и воспользоваться чужой энергией себе во благо. Ну что ж… нет худа без добра.
– Без добра???
Раздалось тихое ворчание, и мы оглянулись. Рядом скользнула большая, будто волчья, тень. Похоже, мы мешали бродячим псам ухватить свой кусок. Послышалось и короткое торопливое лакание – какая-то из собак пила из лужи кровь.
– О черт!.. – Огюст принялся нащупывать за поясом один из снова уже заряженных и хранимых наготове пистолетов. У него и самого глаза в темноте загорелись по-волчьи.
– Побереги пули, – посоветовал я.
– Какая гадость! Я не хочу пачкать клинок. Нам непременно нужно здесь оставаться?
– Если не хочешь, бери Мишеля и уходи. Встретимся дома.
В темноте послышалось уже не только лакание, но и грызня.
– Э… прошу прощенья… стая может и броситься, – подал наконец голос обеспокоенный Мишель.
– С чего бы это? Им недостаточно мертвецов?
– Пошли на крыльцо, – проворчал Огюст. Никуда уходить он явно не собирался, а крыльцо вполне могло послужить некоторым укреплением. – Как ты думаешь, который час?..
Разнесся глухой раскат, прокатившийся в ночном воздухе как расходящаяся кругом волна – набат все-таки ударил.
– О черт… – снова произнес Огюст, усталым, упавшим, тихим голосом и оперся на перила. – Им не удалось…
– Подождем, – сказал я упрямо, – это еще не все, – но теперь и мой голос от волнения отчетливо охрип.
Огюст потянул из ножен шпагу, хотя никого еще рядом не было. Какая-то из собак тонко тоскливо завыла, прежде чем кануть во тьму, вспугнутая либо колокольным звоном, либо…
– Идиотская это была идея… – сказал Огюст грустно. – Не наша, а тех, кто все это придумал. Совершенно идиотская… от начала и до конца…
Я промолчал. Сквозь гулкие удары колокола, будившие город, слышался уже и топот и лязг металла и бодрые выкрики. Чуть в стороне заплескалось зарево от факелов. В окнах стали зажигаться огни. И все-таки, это еще не значило, что в Лувре все сорвалось. Дать сигнал мог кто угодно. Но по улице, похоже, к нам двигался, грохоча, целый отряд. И так и должно было быть, это наверняка были те, кого мы ждали.
– Какой турак ударил в колокхол?.. – услышал я сердитый возглас с заметным акцентом, раскатившийся в промежутке между ударами далеко по ночной улице. – Они всех перебудят раньше вфремени!
– Швейцарцы, – кивнул я сам себе. Это Гиз. А от смысла прозвучавших слов мне, пожалуй, немного полегчало.
– Тебе не кажется, что лучше нацепить эту штуку? – вдруг поинтересовался Огюст, кивнув на белую тряпочку с изображением «всевидящего ока», которую я все еще мял в руке. Я тут же протянул ее Огюсту, но тот отстранился, брезгливо отмахнувшись. Улыбнувшись, я припрятал тряпочку в рукав как носовой платок, чтобы не потерять.
Огюст испустил шальной смешок, послышался тихий мягкий звук – это Мишель за нашими спинами вжался в темную дверь. Факелы вынырнули из-за угла и огни беспрепятственно заплескались по улочке, приближаясь к нам.
– Вот чшерт!.. – промолвил кто-то с искренним недоумением. – Кто это тут уже вфаляеттся?..
– Не может быть, чтобы нас кто-то опередил, – раздался в ответ холодный молодой голос, принадлежавший самому герцогу Гизу.
– Господин герцог! – окликнул я с крыльца.
Что-то дружно грохотнуло и лязгнуло.
– Сттой, кто идет! – воскликнул швейцарец, подняв руку, хотя мы-то с Огюстом как раз никуда не шли. Зато колонна замерла.
– Доброй вам ночи, Бэм! – любезно сказал я. – Вас сегодня действительно опередили.
– Что это значит? – резко вопросил герцог и, похоже, решив, что мой голос ему знаком, немного выступил, вглядываясь, вперед. – Кто вы и кто эти люди? – он повел рукой, охватив широким жестом мостовую.
– Вы меня знаете, герцог. – Я сошел с крыльца и светски поклонился, в глубине души отчего-то забавляясь, приметив россыпь раздуваемых огоньков фитилей, напомнившую звездное небо, сошедшее на землю.
Гиз удивленно поднял руку и огоньки угасли.
– Ла Рош-Шарди? Что вы здесь делаете в такой час?
Прекрасный вопрос для Варфоломеевской ночи. Похоже, кто-то, не будем показывать пальцем, организовывал ее спустя рукава.
– Подавляю заговор, – ответил я серьезно.
– Что? – Герцог определенно решил, что я окончательно спятил, если еще и говорю ему такое в глаза на пустынной улице среди ночи.
– И ожидаю вас, чтобы предупредить об опасности. Дом пуст, – объявил я, пока он не успел придумать своих объяснений происходящему. – На Колиньи сегодня было совершено покушение вот этими людьми, – я повторил его жест, указав на мостовую.
– Успешно? – жадно спросил герцог, в то же время не на шутку обеспокоенно – уж если собираешься мстить за давнюю смерть своего отца, то не слишком приятно, когда тебя кто-то опережает.
– Нет.
– Но дом пуст?
– Колиньи его оставил, не желая подвергаться новым нападениям.
– А! Но вы знаете, где он!..
– Имеет значение не то, где он, а кто вот они, – я кивнул в сторону мертвецов.
– Почему?
Бэм прочистил горло.
– Вфзгляните-ка… – он указал пальцем на ближайших мертвецов. – На них метки!..
– Да… – герцог глянул на меня с большим подозрением.
Я покачал головой.
– Это не то, что вы думаете. Это не ваши сторонники. Взгляните внимательней. Бэм, могу я вас попросить? Сорвите какую-нибудь повязку и поднесите поближе.
Заинтригованный герцог согласно кивнул, и Бэм, пыхтя, сорвал с одного из хранителей повязку.
– На ней што-то естть, – заметил он сразу, как только повязка оказалась у него в руках.
– Посмотрите и на другие, – посоветовал я не оборачиваясь, – они все такие.
Бэм походил среди покойников, что-то бормоча себе под нос.
– Совфершенно вферно, – подтвердил он.
– И что это означает? – снова спросил герцог.
– То, что вам следует опасаться этих людей не меньше, чем их опасается Колиньи.
Герцог издал тихий удивленный звук, швейцарцы за его спиной довольно громко зашушукались.
– Почему?
– Потому, что они не ваши сторонники. И не его. Но им было бы очень выгодно, если бы вы сами друг друга истребили. А они затем расправятся с тем, что останется от победителя.
Герцог открыл рот, и снова закрыл его. Еще раз спрашивать «Почему?» показалось ему не самой свежей идеей.
– Так кто они?
– Этого пока не знает даже Таванн, – услышав знакомое имя, герцог чуть успокоился. Не только потому, что оно было ему знакомо, раз Таванн чего-то не знал, это автоматически означало, что это не заговор короны против Гиза лично. – Но если эти люди однажды нападут на вас, а они наверняка сделают это еще до исхода ночи, вам теперь легко будет их узнать. Во-первых, на них эти метки, которые будут позволять им безопасно приблизиться к вашим людям, а когда станет видна разница, будет уже поздно. Во-вторых, обязан предупредить вас, что они опоены каким-то зельем и действуют быстрее многих обычных людей, и лучше не позволять им задеть себя, по крайней мере, холодным оружием – оно у них чем-то смазано и любая царапина может выбить из колеи – в нее будто набивают перец. Впрочем, насколько можно судить, именно этот жгучий состав безвреден. Если почувствуете его, это еще не значит, что вы отравлены. И в-третьих, они пока еще отзываются на эти слова! – Я поднял палец, призывая к вниманию, и возвысил голос: – «Не правда ли, чудесен мир, сотворенный Господом?»
– И сохраниттся в мире!.. – нестройно откликнулась откуда-то из середины колонны пара швейцарцев.
Герцог невольно вздрогнул, некоторые из швейцарцев удивленно отшатнулись от тех, кто откликнулся. Я быстро перевел взгляд с герцога на изумленно таращившегося на собственных солдат Бэма и обратно.
– Боюсь, вам придется убить этих людей, потому что сейчас они попробуют убить вас!..
– Лукавфый!.. – возопил один из откликнувшихся на пароль швейцарцев. – Убить его!.. Убить гхерцога!.. – И парочка хранителей-камикадзе тут же разрядила аркебузы в собственных ближайших товарищей и принялась крушить соседей сперва прикладами, а потом и клинками, посеяв ненадолго растерянность и панику. Послышались гневные выкрики, стоны, звон, выстрелы, я сам выхватил пистолет, хотя в обычной ситуации в толпе всполошенных швейцарцев и слишком близко от герцога не рекомендовалось бы, и выстрелил в голову одному из хранителей. Другого, выхватив у одного из растерявшихся солдат аркебузу, подстрелил Бэм. И все склонились над ним, так как он был еще жив. Растолкав других, подошел герцог.
– Почему?.. – все-таки спросил он умирающего.
– Храните мир божший… – выдавил тот упрямо. – Тты его губишь!.. – и захрипев, несчастный швейцарец испустил дух.
Герцог повернул голову, в темноте он казался бледным как покойник.
– Что он сказал?..
– Правду, – заметил я мрачно. Взгляд у герцога был оторопелый и, пожалуй, испуганный. – Так, как он ее понимает, – прибавил я. – Берегитесь не тех, кто может убить тело, а тех, кто может повредить вашей душе. Такое, – я указал на убитого, – они могут сделать с любым человеком, что им попадется. То есть, конечно, не они, а их предводитель. Наше счастье, что его последователи почти лишены разума. Но в том-то и весь ужас – они лишены души. – Швейцарцы тревожно зашептались, заохали, кто-то принялся ожесточенно креститься. – Их речи во многом правдивы, – продолжил я. – Но то, что с ними сделали – все отменяет. Они не ведают ни что творят, ни что говорят. Им уже ничто ни во вред и не во благо, они только орудия. Орудия того, кто хочет получить власть, устранив всех, кто ему мешает на дороге, так или иначе.
– Да кто же это?
Я посмотрел герцогу в глаза.
– Это-то самое плохое – мы пока не знаем.
– Тогда каким образом вы хоть что-то о них узнали?
– Случайное столкновение. Не на много дней раньше вас.
– Погодите-ка… – припомнил герцог. – Тогда, на охоте, вы сказали что-то очень похожее…
Так я и знал, что он прислушивался.
– Так что же, король…
– Не думаю, – возразил я. – Полагаю, он ими обманут. Но после этой ночи он не станет их поддерживать.
– Ах вот как… – герцог чуть наклонил голову, и мне показалось, я слышу, как в его голове щелкают мысли, как костяшки на счетах. – Значит, вот оно что…
Я услышал не столь уж отдаленный цокот копыт и прочий шум от перемещающейся массы народа. Этот звук мне не нравился. Не только потому, что незнакомый отряд угадывался как большой. Это была не абстрактная тревога и обычная подозрительность, это была почти маниакальная уверенность. В следующее мгновение я понял, почему так уверен.
– Вам не следует здесь оставаться, – решительно перебил я мысли герцога. – Они идут сюда, считая, что вы отвлечены, что, скорее всего, уже покончили с вашим врагом и торжествуете! Уходите или готовьтесь к бою!
Гиз снова посмотрел на меня как на сумасшедшего, колеблясь.
– Они молчат, – сказал я. – Они ведь не думают!
Гиз бросил в ответ еще один потрясенный взгляд – столько, сколько сегодня, подобных взглядов, наверное, можно было не увидеть и за всю его предыдущую жизнь. И тоже прислушался. После чего выражение его лица стало еще более озадаченным.
– Можем отступить в дом Колиньи – он все равно свободен, – предложил я. – Хозяин не будет возражать после того, что тут было. – Мы оба покосились на следы небольшого предыдущего сражения. Хотя осада может не дать места для маневра…
– Вы правы, – быстро отреагировал герцог. – Но мы можем на всякий случай отойти к дому…
Он отдал приказ и мы дружно вернулись к дому, где на крыльце угрюмо скучали Огюст и Мишель.
– Позвольте… – проговорил герцог, с недоумением глядя на Огюста, будто силился его припомнить.
– Граф де Флеррн, – представил или напомнил я, как ни в чем не бывало. – Адъютант адмирала Колиньи. Наш союзник в этом деле, так же, как и сам адмирал, – снова счел нужным подчеркнуть я. – Ему известно, что покушение третьего дня было совершено не по вашему приказу.
Лицо герцога на мгновение стало обезоруживающе ошарашенным.
– Но как вы…
Выходит, и впрямь так? Прекрасно. Хотя, уверен, будь оно даже не так, моя трактовка была бы сейчас для всех попросту удобной. Но я был уверен в том, что она верна. Огюст тоже слегка вздрогнул, и на его лице, откуда ни возьмись, появилось облегчение. Как бы мало это ни значило, застарелые стереотипы, рефлексы, счеты… вечно они нам аукаются.
– От них, – не слишком сильно солгал я, указав на трупы. Вот уж на кого всегда было удобно сваливать… – Вас стравливали намеренно, бог знает сколько времени, чтобы проще было разделаться.
– Гм… – проговорил герцог. Неважно, что именно он об этом думал. «Мириться лучше со знакомым злом», – даже если это знакомое для него зло – Колиньи и все протестанты вместе взятые, – когда альтернативой выступит нечто настолько чужеродное и пугающее, что того и гляди можно будет уверовать в то, что россказни о дьяволе – не такие уж россказни.
Лязг и грохот приближались.
– Это что, танки? – нервно проговорил Огюст.
– А? – рассеянно переспросили сразу и Мишель и герцог.
– У меня есть идея, – сообщил я. – Если только они не нападут сходу… А впрочем, даже если и сходу – главное успеть сказать…
Отряд вывернулся из-за того же угла, из-за которого появились Гиз и швейцарцы. Костяк войска, сплошь пестревшего белыми ленточками, составляла пехота, сопровождали ее и всадники с аркебузами наперевес. На всех сверкали каски, не было сомнений, что защищены у них металлом не только головы. Все же кто-то изрядно постарался и подготовился…
Новоприбывшее войско молча и деловито вышло на середину улицы, будто не обращая на нас внимания, затем остановилось напротив дома и развернулось четко, по команде, к нам лицом.
– Герцог Генрих де Гиз, – провозгласил торжественно один из хранителей, назначенный по «их» обычаю вожаком и гласом божьим, – ты нарушитель мира и порядка, убийца и изменник. Чаша переполнилась. Ты должен умереть – так предначертано…
Услышав этот неестественно невозмутимый, холодный, будто нечеловеческий голос, некоторые из швейцарцев заметно задрожали в мистическом трепете. Очень уж странно и уверенно звучали эти слова, да и что греха таить, была ведь в них своя правда.
Я дал отмашку сам – похоже, и герцог только при этом знаке вышел из мгновенного оцепенения и вскинул руку.
– Не правда ли, чудесен мир, сотворенный Господом? – почти не вразнобой, хором, громко вопросили швейцарцы, немного ошеломив этим даже таких непрошибаемых ребят, что стояли сейчас напротив них.
– И сохранится… – так же хором начали было хранители, но тут же их строй проломился под залпом, а затем и лавиной яростно атаковавших швейцарцев.
– Ббей их!.. – взревел Бэм, и началась форменная мясорубка. Которая, впрочем, через некоторое время захлебнулась в молчаливой, почти инертной и, тем не менее, контратакующей стене хранителей. Натиск швейцарцев понемногу иссяк и ослаб. Как бы то ни было, такого странного противника они никогда не встречали. Отовсюду неслись удивленные и растерянные возгласы и ругательства.
– Что за… чшерт?.. – возмутился Бэм, неуклонно оттесняемый назад. Эта битва все еще могла кончиться нашим полным разгромом. Мы с Огюстом кромсали врагов достаточно эффективно и ритмично. Но этого было мало. Вдвоем мы посреди этой растерянности не справимся…
– Швейцарцы!.. – воззвал я, перекрикивая лязг, хриплое дыхание, ругательства и стоны сражающихся, только постфактумом отметив, что уже действительно что-то крикнул. – С нами Бог и истинная вера! Во имя Отца и Сына и Святого Духа, вперед! Вперед, божье воинство!.. – А ведь когда-то, подсказал внутренний голос, ты уже все это говорил. Иерусалим? Первый крестовый поход?.. Я отмахнулся и от мыслей и от воспоминаний. – Pater noster!.. – прокричал я на латыни, заглушая и свои и чужие мысли и задавая ритм: – Qui es in caelis, sanctificetur nomen tuum!..[17]17
«Отче наш, сущий на небесах, да святится имя твое…» (лат.)
[Закрыть] – мой кинжал прочертил кровавую линию под чьим-то ухом, уходящую под подбородок. – Adveniat regnum tuum!..[18]18
«Да придет царствие твое…»
[Закрыть] – обманное движение, перевод, и острие рапиры прокололо мозг еще одного хранителя через пробитый висок и тут же выскользнуло. – Fiat voluntas tua, sicut in caelo, et in terra!..[19]19
«Да будет воля твоя, на земле, как на небесах…»
[Закрыть] – еще один хранитель упал наземь с подрезанными сухожилиями, кто-то из швейцарцев добил его. Кто-то подхватил слова молитвы, и дело пошло жарче и веселее. – Panem nostrum quotidianum da nobis hodie…[20]20
«Хлеб наш насущный дай нам на сей день…»
[Закрыть] – рапира чуть не застряла в нёбе очередной жертвы, – et dimitte nobis debita nostra, sicut et nos dimittimus debitoribus nostris!..[21]21
«И остави нам долги наши, как и мы оставляем должникам нашим…»
[Закрыть] – Удар клинком плашмя, и тут же укол кинжалом. – Et ne nos inducas in tentationem, sed libera nos a malo!..[22]22
«И не введи нас во искушение, но избавь нас от лукавого».
[Закрыть]
И мы переломили их натиск!
– Лукавый!.. – снова услышал я яростно прогремевшее знакомое слово, едва закончив произносить: «sed libera nos a malo!». И только подняв голову и увидев того, кто его выкликнул, понял, что оно не относилось к кому-то абстрактному или хотя бы к герцогу, чья смерть была «предначертана» – вожак хранителей оказался одним из моих старых знакомых, мы встречались с ним в одном узком переулке, прежде чем оказались во дворике, куда подоспел Каррико. И он меня узнал. Уцелев после первых выстрелов, лишь помявших ему каску, и в последовавшей сече, он грозно потрясал окровавленным мечом, маниакально впившись в меня горящим взглядом. – Враг человеческий!..
В ответ я несентиментально вытащил левой рукой пистолет, – хранитель ведь был все еще в седле, – и выстрелил в него. И, черт возьми, не попал… то есть попал нечетко – пуля не пробила кирасу, куда-то срикошетив. Вожак пришпорил коня и ринулся на таран, расшвыривая с дороги всех, кто случайно на ней попадался. Я благополучно увернулся, бросив пистолет и выхватывая второй. Вожак резко развернул недовольно ржущего коня, едва не свернув ему шею, но тут чей-то чужой выстрел разнес ему голову. Я мельком увидел Огюста, над пистолетом которого еще вился дымок.
– Не застревай! – бодро крикнул Огюст. – Их тут еще полно!
– Спасибо! – крикнул я в ответ, разрядив пистолет в упор в ближайшего противника и, пробормотав под нос: «Моя слава явно преувеличена…» – принялся за уничтожение хранителей, стараясь не думать, что делаю. Неужели же все-таки теперь, когда ход битвы уже был переломлен, да и предрешен, две части моей личности наконец решили разъединиться и выяснить между собой отношения? Одна испытывала приподнятость и боевой азарт, увлеченно продолжая решать задачки из серии: «уклонись и режь!», а вторая изнывала от отвращения, мечтая оказаться где-нибудь подальше от этого места. Или, все-таки, выражаясь не совсем моими словами, я лукавил сам с собой? И раздвоение личности тут было ни при чем? Так, отговорки? Удобная причина, лежащая на поверхности, чтобы объяснить подобную двойственность? Она могла объясняться и куда проще. Ведь, с одной стороны, было ясно, что убивать придется – это единственный способ их остановить, хочется нам того или нет. И в том-то и дело, что – единственный – хранители не могли ни дрогнуть, ни бежать, ни просить пощады, ни сдаться. Мы все были вынуждены довести дело до конца. Нас тыкали носом в то, что вызывало омерзение – не просто победить, а именно добить, уничтожить врага подчистую, просто потому что не оставалось выбора.
А если бы этот пославший их мерзавец снарядил против нас отряд не мужчин, а женщин или детей? От этой мысли я мгновенно облился холодным потом и ощутил некстати подкатившую тошноту. А ведь это все еще может быть… И с этим невозможно будет бороться – все это только начало… По счастью, именно эта мысль тут же вылилась в бешеную злость – да, эту живую стену придется пробить, чтобы добраться до того, кто за ней стоит, и чем быстрее пробьешь, тем лучше, тем быстрее это начало все же обернется концом! И останется какой-то шанс, для всех тех, кого он не успеет пустить под нож и под пушки, кого не успеет лишить рассудка.
«Так вот почему Рауля так мутило от запаха лампадного масла», – подумал я. Он каким-то образом все это помнил, только не помнил, что помнит именно это… И на какое-то мгновение мне показалось, что я тоже помню что-то… Но это странное ощущение тут же ускользнуло, оставив лишь странный мысленный привкус, внезапную дезориентацию и удивление – я действительно тут? Что это я здесь делаю?.. Резкий укол в бок, будто острой, но раскаленной и застревающей кочергой, быстро напомнил – что, и, развернувшись, я тут же перерезал горло кому-то еще, почти не глядя.
– Отвратительно!.. – выдохнул я и согнулся, упершись левой рукой в колено, меня колотила дрожь. Каким-то краем сознания я соображал, что все уже кончилось и, наверное, можно даже упасть, но очень не хотелось расклеиваться.
– Поль! – услышал я встревоженный голос Огюста. – Ты в порядке?
Мне мерещилось, или он действительно по какой-то причине чувствовал себя сейчас лучше чем я? Может быть, оттого, что лучше меня осознавал, как эта Варфоломеевская ночь не похожа на настоящую? Может быть. Да что и впрямь, черт побери, со мной творится? Стыд и позор… Я с трудом распрямился и бессмысленно огляделся. «О поле, поле, кто тебя усеял…»[23]23
А.С.Пушкин. «Руслан и Людмила». Целиком цитата звучит: «О поле, поле, кто тебя усеял мертвыми костьми?»
[Закрыть] Черт возьми, ну и бойня…
Ко мне уже спешил не только Огюст, но и Мишель.
– Нет. Все в порядке, – отмахнулся я. – Извините, кажется, под конец я был не в ударе…
Огюст смотрел на меня круглыми глазами.
– Не в ударе? Да ты что! Ты тут такую просеку проложил! – Что-то у меня внутри тоскливо защемило.
Огюст хотел что-то прибавить, но отчего-то сдержался, видимо, посмотрев мне в глаза и заметив реакцию. Так что же? Все-таки раздвоение личности? У меня вырвался сухой саркастический смешок.
– Так значит, все в порядке? – недоверчиво переспросил Огюст.
– Ага. – «Только скажите спасибо, что меня не вывернуло наизнанку…»
– Проклятье, – услышал я сердитый голос герцога и оглянулся. – Они уложили почти две дюжины моих людей!
– А их – почшти четыре дюжшины… – трезво отметил Бэм, озабоченно бродивший среди тел, и то и дело ожесточенно потиравший плечо, куда, видимо, пришлась жгучая царапина. – Ччертовшщина… Почшему они не отступили? – подивился он.
– Не могли, – мрачно ответил я, – в этом-то и самое жуткое.
– Едва ли, – рассеянно проговорил герцог. – Так, так, и что же дальше?..
– Между прочим, – я покосился на заляпанную белую повязку, все еще красовавшуюся на плече Бэма, – я думаю, этот знак будет их притягивать. Помните? Сокрушить победителя и занять его место.
Гиз на мгновение замер, кивнул, и отдал приказ избавиться от меток, его приказ выполнили с энтузиазмом, будто спохватившись.
И мы снова услышали дробный стук копыт, только приближавшийся теперь куда стремительней. В отдалении слышались крики и выстрелы. Что же теперь, интересно, все-таки происходит в городе?.. На этот раз?
На этот раз все подтянулись и приготовились к встрече с кем бы то ни было без подсказок. Швейцарцы вновь стали плечом к плечу, и мы с Огюстом присоединились к ним, на всякий случай снова подняв оружие.
«Не хранители!» – подумал я со смесью облегчения и настороженности, распознав это по тому же признаку, что и раньше – приближающиеся всадники не то чтобы галдели, но все-таки перекликивались, то сердито, то посмеиваясь. Причем перекликивались по-немецки. Швейцарцев, похоже, это ничуть не успокаивало, но едва отряд рейтаров выехал, красиво развернувшись, на открытое место и тут же, приметив швейцарцев, перестроился в боевой готовности, мы с Огюстом одновременно окликнули:
– Капитан Таннеберг!
– Кто меня зовет? – отозвался капитан сразу и бодро и грозно. Бэм что-то прошипел сквозь зубы, швейцарцы встали на всякий случай поплотнее.
– Это я, де Флеррн! – с энтузиазмом ответил Огюст, отчего герцог, стоявший неподалеку от меня, впал в еще более мрачное и глубокое задумчивое молчание, чем раньше. – Что вы здесь делаете?
– Ха! – сказал Таннеберг. – Приехал проследить как тут тела! – Должно быть, он подразумевал «дела», но легкий акцент придал словам другой, хотя и не менее, если не более глубокий смысл. Звякнув сбруей, он подъехал чуть ближе и пригляделся. – Кажется, не слишком карашо? – его акцент стал заметней, как обычно, когда он бывал чем-то обеспокоен. – Что с каспадином адмиралом?
– Он в безопасном месте, – с несдерживаемым весельем в голосе заверил Огюст.
– В безопасности от кого? – на всякий случай поинтересовался Таннеберг, уперев руку в бок и недоверчивым орлом поглядывая на замерших швейцарцев.
– От тех, кто здесь лежит, – торжественно провозгласил Огюст.
Я тоже отделился от отряда, выйдя вперед и, обернувшись к швейцарцам, примиряющее поднял руку.
– Прошу вас, господа, оставьте опасения, сегодня мы все еще воюем не друг с другом.
– Ба! – воскликнул Таннеберг, переключив свое внимание с Огюста на меня. – Та ведь мы знакомы!..
– Разумеется! – признал я.
– Вас-то я и должен был найти, – заметил, несколько неожиданно, Таннеберг. – Или господина де Флеррна. Так мне сообщил этот вьюнош, что примчался из дворца от короля Наваррского. Д’Обинье, – он старательно выговорил имя. – А тут с вами, часом, не герцог ли Гиз со своими швейцарцами? – полюбопытствовал он с фальшивым сомнением.
– Он самый, – ответил я, стараясь при этом почти закрывать герцога от Таннеберга и компании – очень тонкий негласный намек, что он мне еще дорог, и надеясь, что никто из швейцарцев, заподозрив заманивание в ловушку, не выстрелит мне при этом в спину. – И именно благодаря ему сейчас здесь царят мир и порядок, а заговорщики, напавшие на этот дом, повержены.
