Текст книги "Коронованный лев"
Автор книги: Вера Космолинская
сообщить о нарушении
Текущая страница: 6 (всего у книги 28 страниц)
– Это не в счет, – вымолвил Рауль. Но был он при этом бледен как его рубашка.
– Черта с два! – с рыком выпалил Готье. – Очко каждому – пять-два! Конец спектакля!
– Уф… Мир? – улыбнулся Рауль, глядя на меня блестящими глазами, в которых пряталось что-то похожее на новую беззаботную подначку. Но это был просто застарелый рефлекс – подначку в его глазах начисто застилала тревога. Ему уже так же не хотелось испытывать судьбу, как и мне.
– Да хоть вечный, – согласился я.
Готье, ворча, двинулся к скамье и начал свирепо раскидывать там вещи, раскапывая свою перевязь. К нему присоединился Огюст. Он был рад за Англию, но еще больше был рад, что все уже кончилось.
Рауль тихо рассмеялся.
– Ну и утро, а? А ведь мы еще и за ворота не выехали.
– Утро как утро, – пожал я плечами. – Прямо как у Хотспера, «как сказал он, угробив семь дюжин шотландцев перед завтраком: „Пора бросать эту мирную жизнь и заняться делом“».
– Как раз «шотландцев» порубить не удалось, – пожаловался Рауль.
– А тебе зачем? – простодушно полюбопытствовал я.
V. «Румяная пулярка»
По обе стороны уже распахнутых ворот собрался целый караван. Изабелла, сидя в седле, не выпускала из рук книгу, увлеченно зачитывая оттуда отрывки Раулю, заглядывавшему через ее плечо в открытый том.
– Железная логика! – воскликнула Изабелла. – Чугунная!
– Редкая ересь, – согласился Рауль. – Жаль, не редкость…
Изабелла подняла голову и весело помахала мне рукой. Я галантно поклонился ей в ответ – условности, знаете ли.
– Ничего, что я сегодня так? – дружелюбно спросил Рауль без тени раскаяния.
– Да мне самому было интересно.
– А что сегодня? – спросила Изабелла.
– Да так, немного пошалили.
Мы обменялись кивками и разъехались.
Голова у меня немного покруживалась после бурного утра и бездарно проведенной ночи. Ничего, – подумал я, дружески потрепав гриву Танкреда, – ты же добрая зверюга, сам меня довезешь, не врежешься в столб и не слетишь в кювет. Разве что уронишь. Ну да не привыкать. Танкред по-товарищески подозрительно покосился на меня и поводил ушами.
– Целый день ехать, – горестно пожаловалась моя кузина, восседающая на своей красующейся лошадке, – а у меня теперь болит рука.
– Ну извини. Натерла пальцы? – Да и от непривычных движений руку у нее сейчас скорей всего немилосердно сводит, хотя, пожалуй, завтра будет еще хуже.
– Еще как, – кивнула Диана.
– Извини, – повторил я, искренне сожалея о содеянном.
– Да ты тут ни при чем, это мы с Изабеллой.
– О?.. – Я перевел взгляд с Дианы на Изабеллу, похоже, обе были живы-здоровы. Изабелла снова весело нам помахала.
– Она еще и угодила мне рапирой в локоть. Но я все-таки победила, – гордо похвасталась Диана.
– Молодец, – похвалил я. – Подобрали себе что-нибудь подходящее?
– Более-менее. – Диана кивнула на пока пустующий, если не считать камеристок обеих наших дам, дамский экипаж, видимо, туда и была сложена их новая добыча.
По крайней мере, сейчас они были не при оружии, если не принимать всерьез усыпанного драгоценностями почти игрушечного кинжала на поясе Дианы. Ее седло украшали изящные седельные кобуры, из которых выглядывали инкрустированные слоновой костью рукоятки пистолетов. В моих кобурах покоились пистолеты видом попроще и калибром покрупнее.
– Будьте с ними поосторожней, – машинально сказал я. Понимаю, что Диана сама бы догадалась, но опыта у нее было все-таки куда меньше, чем задора и лихости. Диана исподлобья посмотрела на меня с непередаваемой иронией.
– А если устанешь, – добавил я, вспомнив про ее руку, – ты всегда можешь пересесть, – я кивнул на тот же самый экипаж.
Диана потрясенно распахнула свои васильковые глаза.
– В такую чудную погоду? Да за кого ты меня принимаешь?!
Я подмигнул ей, сделав вид, что пошутил и раскрыл висящее на цепочке у меня на груди золоченое «нюрнбергское яйцо» – часы почти соответствующей формы, впоследствии столь излюбленной Фаберже. Хорошо, что светские часы давно уже не отмеряются как в старые времена, когда и светлое и темное время суток делили на двенадцать равных частей – не удивительно, что отношение ко времени было условным, когда длина часа всякий день менялась. Единственная стрелка показывала начало одиннадцатого. Снова защелкнув крышечку часов, я направил коня к голове каравана.
– Все на месте. Если что-то забыли, проще будет кого-нибудь за этим послать.
– Да… – отец, сидя в седле, что-то дописывал свинцовым карандашиком на клочке бумаги, приложив его к серебряной табакерке. – Ив, – позвал он закончив и, как только Ив почтительно шагнул к нему, вручив ему свернутую бумагу. – Вы знаете, что делать. Во всем полагаюсь на вас. Оливье, вы также знаете все здесь в совершенстве, гораздо лучше меня, я не испытываю никакого беспокойства, оставляя поместье на ваше попечение.
Оба они поклонились, и мы с отцом тоже слегка склонились в ответ, в знак уважения к старым верным слугам.
– Что ж, едем, – сказал отец, бросив карандашик в табакерку, где вместо табака носил обычно сложенный лист бумаги, используемый как блокнот, и другие мелкие предметы, и караван неспешной величавой мохнатой гусеницей полностью переместился за ворота. На стенах стояли люди в праздничных одеждах, ярко пестрели на солнце флажки, а когда мы немного отъехали, взвились легкие облачка дыма, раздался артиллерийский залп – салют прощающегося с нами Оливье. Из своих владений мы отбывали по-королевски.
– Знаешь, – заметил я отцу, – мне нравится, как ты используешь табакерку, но почему-то манера держать в ней одновременно свинцовый карандаш и зубочистку кажется мне несколько предосудительной.
Отец озадаченно приподнял брови.
– Наверное, ты прав. Как-то не задумывался.
– Что за записку ты оставил Иву? – полюбопытствовал я.
– Пришло в голову в последний момент – пароль, без которого он и Оливье должны считать поддельными все якобы приходящие от нас письма. На всякий случай.
– О… – Я оглянулся на маленькие пестрые флажки, мне показалось, что дымок над ними еще не развеялся. Может, это был не просто салют из привычных любимых маневров нашего коменданта и Оливье действительно догадывался, что мы едем на войну?
Я окинул задумчивым взглядом наш праздничный поезд. Конечно, последние дни мы ведем себя все-таки странно. Как ни притворяйся, не заметить это наверняка сложно. Страшно подумать, какие предположения может строить тот же Мишель или сопровождавший отца Антуан, заместитель Ива, более молодой и подвижный или какая-нибудь камеристка. Потому лучше и не думать, тем более что не думать о том, о чем думают они, для нас привычно и более чем нормально. Но перейти здесь черту все же будет опасно.
– Не хочешь спросить меня, что за пароль? – поинтересовался отец.
– Я не собираюсь подделывать твои письма, – заметил я шутливо.
– Ты как-то недооцениваешь той возможности, что в тот момент меня может уже не быть.
Я сердито прищурился, посмотрев на него.
– Если это будет зависеть от меня, я собираюсь ее просто не допускать.
Похоже, я его сильно развеселил, но об этом он говорить не стал.
– Ты же помнишь наш герб в другом веке? – сказал он вслух.
– Конечно.
– Его название.
Я понимающе кивнул. Польская геральдика отличается от прочих ограниченным сводом гербов, к которым «причисляют» самое разное количество родов. В некотором смысле, эти гербы являются скорее знамёнами. И каждый из них имеет свое имя. «Радван» – золотая хоругвь, увенчанная крестом, на алом поле. В самый раз для крестового похода.
Хоть все непосвященные, более или менее, ехали в хвосте процессии, о том, что не предназначалось для чужих ушей, в дороге мы не говорили, разве что отрывочно делились какими-то мыслями с непринужденным и совсем не таинственным видом – что ж, это мы тоже все умеем. Да и что нам пока оставалось – думать, быть настороже и посматривать по сторонам.
Но случайные встречные путники были самыми обычными, и самыми обычными – давно известные места. День стоял замечательный, светлый и не слишком жаркий. Золотились луга, стройными рядами выстраивались виноградники, в яркой синеве кувыркались птицы, легкий ветер доносил пряные запахи предосенних цветов, влажной земли и пыли. Я просто знал, что они предосенние, даже если это еще не ощущалось всерьез. Вы когда-нибудь замечали, как богат букет ароматов увядания? Весна тоже пахнет увяданием – оттаявшим увяданием всех прошлых лет. В полях работали люди, на зеленых склонах пологих холмов бродили козы, овцы и гуси, рассыпанные по земле как комки шерсти и кучки перьев, стада коров то и дело пересекали дорогу, мешая движению. Мы миновали очень задумчивого быка, печально глядящего нам вслед – втайне и неосознанно мечтавшего о героической гибели на какой-нибудь корриде, вряд ли грозившей ему в родном отечестве, а немного позже – раздувшийся трупик овцы на самой обочине, радостно облепленный мухами. Жизнь продолжалась, моментально занимая едва освобожденное место. Кишела кишмя.
Порой мы ускоряли аллюр и за короткое время преодолевали достаточно большие расстояния, но отряд при этом неизбежно растягивался по дороге и потом на какое-то время приходилось сбавлять темп, чтобы все собрались и никто не отстал.
Ритмичный стук копыт всегда вызывает в памяти какие-то песенки, и я потихоньку начал насвистывать – пока вдруг не обнаружил, что бессознательно насвистываю «Марсельезу», на чем мой свист и резко оборвался. Но тут Диана и Изабелла добрались до отца и уговорили его продекламировать собственную старинную песнь о нашем полумифическом родоначальнике, которого так же как одного полумифического короля звали Артуром. Я с детства любил эту полушутливую сказку, которую приятно было и послушать и почитать – отец изобразил ее на пергаментном свитке, с чудными буквицами и миниатюрами, но так, как читал ее он – не удавалось прочесть никому, половина сказочного эффекта была в его голосе – он с поразительной точностью знал, как расставить акценты, какими должны быть интонации, какой именно тембр и тон нужно задать, и сказка в его устах просто зачаровывала. Как и сейчас, с первых строк.
По лесной дороге длинной
Едет рыцарь одинокий.
Весь, с конем, покрыт он пылью, —
Видно, путь его далекий.
Подъезжает рыцарь к граду,
Слышит плач в нем и стенанье,
Флаги черные ограду
Осеняют в знак печали.
Вопрошает рыцарь тихо:
«Что случилось, что за горе?
Мор постиг ли? злое лихо?
Государь скончался? голод?»
И в ответ услышал слово:
«В наших землях объявился
Страшный змей-дракон Гедова!
Он в пещере поселился
На горе за валом прочным,
И потребовал он завтра
Дев младых и непорочных
Десять пар себе на завтрак!»
И воскликнул рыцарь громко:
«Неужели заступиться
Нет мужчин? Не плачьте робко!
Поспешу с змеей сразиться!»
Развернул свое он знамя —
Лев златой на красном поле,
Всколыхнулся над полями
Герб славнейшего из войнов!
Поскакал Артур на гору,
Чтобы встретиться со змеем.
«Выходи, – кричит, – Гедова!
Пред тобой не оробею!»
Вылезает из жилища
В чешуе весь, как в кольчуге,
Змей-дракон, глазами ищет,
Увидал, застыл в испуге!
Прошипел: «Артур, я знаю,
Мне не справиться с тобою!
Что ж поделать, улетаю!»
Взмыл, и скрылся за горою.
Пляшут люди все от счастья,
Славят храброго Артура!
Облекают графской властью
И жену ведут младую. [7]7
П.Ф.Космолинский «Песнь об Артуре», 1975 год.
[Закрыть]
Легенда действительно была старинной, отец только придал ей некогда свою форму. И именно из-за этой сказки я начал когда-то пробовать сочинять сам. А теперь меня некстати начали одолевать вопросы, на которые я прежде просто не обращал внимания. Персонажа легенды звали Артуром. По преданию, происходило это намного раньше воцарения Карла Великого и значит, задолго до написания знаменитой «Истории» Гальфрида Монмутского, после которой, как считается, это имя стало популярным в Европе. Было ли оно популярным еще до Гальфрида? По крайней мере, здесь оно было. «Лев златой на красном поле» – когда-то наш герб был именно таким, и именно из этой истории взялись корона, которой увенчали героя, и камень в когтях – символ захваченной горы. Но изображение должно было утвердиться куда позже – в те времена, задолго до крестовых походов, еще не приходилось говорить о настоящей геральдике. Но какие-то символы – личные, на печатях и знаменах – были всегда. И во льве нет ничего необычного – не так далеко и Фландрия и Брабант – кругом на гербах львы в разных ипостасях. А если придерживаться той версии, что черный лев Фландрии появился из старого изображения медведя, то медведь как раз и есть Артур, как любят объяснять исследователи. Не исключено, что откуда-то оттуда Артур и появился. А интересно, куда потом подевался дракон? Будучи наслышанным о подвигах противника, враг «отступил с большими потерями, рассеялся и впал в ничтожество», как написали бы создатели «Всемирной истории в изложении „Сатирикона“». По крайней мере, дракон с таким именем нигде и никому уже не досаждал. Потому никто и не подвергал сомнению, что деяние было достойным, а не каким-то плевым пустяком. То же, что произошло на самом деле, обычно трактовалось как некое локальное отражение нашествия гуннов. Но если брать именно гуннов, а не кого-то еще – легендарная хронология, да и терминология в этом все-таки сильно плавала, то не было ли это частью битвы на Каталаунских полях, что тоже происходило совсем неподалеку или ее отголоском. И тогда это происходило еще даже до того Артура, который известен как король бриттов. Ого! Как интересно-то…
Диана то и дело проносилась мимо по обочине галопом. Спокойно ей в седле не сиделось. А мы с Раулем припомнили старые планы и решили, что все-таки надо будет наведаться в Новый свет и схватиться по дороге с какими-нибудь алжирскими пиратами. Изабелла решила составить нам компанию. Пираты ей были без надобности, а вот животный и растительный мир Нового света ее очень даже интересовали, как она вскользь обронила: «пока там не все вымерло». Представив себе дикую картинку – Изабеллу, с блеском одержимости в глазах героически продирающуюся с мачете через дебри Амазонки, я подумал, что алжирские пираты, это, в сущности, просто дети.
Пару раз мы останавливались, устраивая короткие пикники в особенно приятных местах – сперва в прозрачном сухом перелеске, смягчавшем разгоревшийся августовский полдень, а после на солнечном склоне, неподалеку от ручья.
И понемногу, пока солнце неторопливо ползло к западу, мы приближались к нашему привычному перевалочному пункту – гостинице мэтра Бонифаса Гастона, личности весьма уважаемой в округе.
«Румяная пулярка», так называлось заведение – и выглядела, и была предприятием приличным и солидным. Добротный, довольно большой дом, покрытый румяной (иначе и не скажешь) черепицей, ухоженные деревянные службы, невысокий щеголеватый заборчик, выкрашенный в зеленый цвет. Просто образчик респектабельности. За чистотой скатертей и нравов мэтр Бонифас Гастон, крупный обаятельный толстяк и здоровяк, следил ревностно. Ходили упорные слухи, что мэтр – благородного происхождения и отец его принадлежал к весьма знатному роду. Но, вот к какому именно – тут все тонуло в тумане, высказывались даже предположения, что мэтр Гастон приходился незаконнорожденным сыном самому Франциску Первому. Как бы то ни было, мэтр Гастон был удивительно обаятелен, начитан и умен для трактирщика.
Подъезжая к «Румяной пулярке», мы застали ее хозяина с осоловевшим видом прислонившимся к калитке. Жаркая погода вкупе с жаром очага и наплывом посетителей в последние дни, возымели свое действие. Учитывая невероятную округлость благородного трактирщика, неудивительно, что ему требовалось иногда сделать несколько хороших глотков воздуха. Мэтр Гастон извлек из кармана штанов изрядных размеров носовой платок и сосредоточенно потер им покрасневшее лицо, плешь на макушке и четыре солидных подбородка, плавно переходящих в грудь и плечи. Русые кудряшки на его голове весело встопорщились. Толстяк потряс платком в воздухе как енот-полоскун и, спрятав его, покрутил головой, обозревая окрестности. Тут он заприметил нашу ораву и заметно всполошился, однако, приглядевшись, либо несколько успокоился, либо просто взял себя в руки и вышел на дорогу встретить нас как добрых знакомых.
– Далеко ли, добрые господа, путь держите? Не угодно ли отведать тушеных кроликов с морковкой? – с шутливо церемонным поклоном поинтересовался трактирщик. – Не почтите ли наш скромный кров своим благородным присутствием?
– Всенепременно, почтеннейший трактирщик, – благосклонно откликнулся отец на это приглашение, вполне достойное какого-нибудь рыцарского романа, не обязательно выходящего из-под пера Сервантеса, – и кроликов мы тоже почтим.
– Добро пожаловать, высокочтимые господа и дамы! – маленькие глаза мэтра лучились благожелательной улыбкой. – И прошу простить, если не все наши услуги окажутся на высоте.
– Откровенно говоря, – негромко пожаловался мэтр Гастон, лично ведя под уздцы отцовского коня, когда мы въезжали во двор, – со всеми этими праздниками просто морока. И боюсь, не всегда удается вовремя избавиться от нежелательной публики.
– Вот как? – сказал я, спешиваясь. – Вам помочь?
– Нет, нет, – оживился мэтр Гастон, несколько склоняясь, чтобы не разговаривать с воздухом над моей головой. Теперь, когда я смотрел на него, стоя на земле, он, как обычно, удивлял меня своим огромным ростом. Его непомерная толщина всегда создавала иллюзию, будто он намного ниже, так же как баобаб на картинке кажется укороченным. – Сейчас-то, слава богу, все в порядке, а вот вчера нежданно-негаданно нагрянула компания наших недавних лучших друзей – гугенотов, человек этак в дюжину…
Сбруя на лошади Огюста резко зазвенела, трактирщик, ничего не замечая, продолжал:
– Мне-то все равно, кто они, но молодцы, видать, были уже крепко навеселе и как-то уж очень настаивали на том, что их истинная вера позволяет им получать бесплатно все, что им нравится, обижать посетителей и совершенно непочтительно относиться к дамам. Наверное, один бы я не справился. На мое счастье, здесь был маркиз де Клинор, очень приятный, благовоспитанный молодой человек со своей свитой, вы его, конечно, знаете. – Клинор был настолько приятен и благовоспитан, что просто удивительно, как он не избрал всерьез духовную стезю – у него были все шансы получить к этому времени кардинальскую шапку, а то и оказаться уже папой римским. – Он их и прогнал, так что, почти никакого ущерба мы не понесли. А сегодня днем нас посетил наш известный буян – барон де Дизак. Хорошо, что он нас покинул за несколько часов до вашего появления.
– Вот как? – поинтересовался Огюст, взглянув на меня.
Трактирщик взмахнул рукой, с извиняющимся видом.
– Уж простите, что я так говорю, но мир в моем доме очень для меня ценен!
Я пожал плечами, не выказав к сообщению никакого интереса. Огюст тоже пожал плечами. Действительно, что тут может быть интересного? Нет славы в победе над слабейшим.
Тем временем, наших лошадей увели в конюшню, а мы вошли в просторный зал на первом этаже гостиницы, пропитанный самыми аппетитными запахами и уставленный уютными деревянными столами.
– Что ж, – сказал мэтр Гастон, – пойду, потороплю зятя с ужином, а этот парень, – он поманил рукой слугу, – покажет вам ваши комнаты. Доставить ли вам ужин наверх или вы предпочтете спуститься в общий зал?
– Мы спустимся, – ответил отец и оглядел компанию, – если никто не пожелает персонально уединиться.
Огюст едва было не пожелал, но передумал. Настроение у него было не ахти, но чем оставаться наедине со своими мыслями, лучше уж посмотреть на окружающий мир, относясь к нему как к препарату на предметном стекле. А вдруг в нем промелькнет что-то, за что его можно будет поймать как кота за хвост и призвать к ответу?
Не считая комнат для слуг, наше общество заняло четыре комнаты на втором этаже. Все же, габариты «Пулярки» были ограничены, так что мы разошлись подвое, не считая отца, который сам сошел за двоих.
Когда мы спустились, было совсем еще не темно, «Пулярку» заливал золотисто-румяный вечерний свет. Но пока мы сидели, окошки понемногу закрывались от сумеречной прохлады и потихоньку зажигались огоньки масляных ламп и свечей, по стенам заплясали фантастические гротескные тени, глядя на которые каждый бы понял, что он тоже в сущности лишь призрачное сказочное чудовище, занесенное неведомо куда неведомым ветром. Тушеные кролики удались на славу, равно как и молочные поросята, пулярки и пироги, на которые у меня уже не хватило сил. Несколько проезжих дворян составили нам компанию. Я не запомнил их имен, но все были довольно приятными собеседниками. Мы немного поболтали с ними ни о чем, от природы до Плутарха, и поделились новостями сомнительной свежести.
– Вы никогда не слыхали о Хранителях? – спрашивал присутствующих худой как щепка дворянин в оранжевом колете.
– О хранителях чего? – деловито поинтересовался Готье.
– Стало быть, не слыхали, – крякнул дворянин. – Это новый духовный орден. Он проповедует…
– Да ну их, в болото, всех и сразу! – воскликнул бородач с веселыми черными глазами. – Слишком много их развелось. Духовный орден – тоже мне новость! Религия нынче не в чести. А вот граф де Люн повздорил сегодня с кузнецом…
За соседними столами захохотали, еще не услышав историю. Граф де Люн был местным ходячим анекдотом – недотепой, занудой и к тому же страдал прискорбным дефектом речи.
– Замучил беднягу, показывая, какой толщины должна быть хорошая подкова, с каким блеском и звоном, ну, вы себе представьте, сколько выговаривал каждое слово! Кузнец через часок рассвирепел и попросил его говорить поскорее, Люн напыжился и принялся так же скоро рассказывать историю своего рода. Тем временем, мимо проезжал барон де Дизак. Ну, все знают, какое у него терпение! Слушал он, слушал, да и сгреб, наконец, графа за грудки, требуя, чтобы тот угомонился, а граф, не будь промах, дал ему по лбу сломанной подковой и начал, заикаясь, вызывать барона на дуэль. Дизак, конечно, не дослушал, чуть не проломил графу голову все той же подковой, быстро закончил свои дела и уехал, пока тот не пришел в себя. Кузнец сделал лошади графа подкову, сам вытащил из его кошелька двойную плату, да и оттащил подальше от кузни, чтоб тот, когда придет в себя, не вспомнил где был и не явился бы рассказывать продолжение…
Скоро нам надоела эта болтовня, и мы отправились наверх.
– Какая скука, – проворчал Огюст, когда мы поднялись в свою комнату. – Даже ушей никому не отрезали. – Говорил он не о кроликах. Его явно одолевало беспокойство.
Я пожал плечами и выглянул в окно. Говорить вслух перед Варфоломеевской ночью, что «все впереди», как-то не хотелось.
– Поль, а не пойти ли нам прогуляться? – предложил Огюст, уже севший было на постель.
Я обернулся и увидел его задумчиво крутящего в руках обнаженную рапиру.
– Надеешься найти кого-то с ушами?
Огюст ответил мне неожиданно непонимающим и обиженным взглядом, будто я попытался ударить его ножом, а ведь у меня-то в руках ничего не было. Тьфу ты… он же просто хотел поговорить без свидетелей, а о том, что именно кому-то там не отрезали, забыл сразу, как только сказал. Конечно, в таком контексте моя фраза прозвучала слишком презрительно, если он решил, что я не желаю его слушать. Я кивнул на клинок.
– Ты думаешь, он будет согласен с тем, чтобы ему их отрезали?
Через мгновение Огюст, наконец, понял, о чем я говорю, и испустил облегченный смешок.
– Если они будут слишком длинными, его никто и спрашивать не будет. – Огюст задумчиво посмотрел на пистолеты. – Знаешь, просто до смерти хочется обшарить окрестности, прежде чем ложиться спать.
– Понимаю, – согласился я, снова пристегивая отстегнутые было клинки. – Обожаю шарить в кустах по ночам. Жаль, что мы понятия не имеем, что именно мы тут можем найти.
– Узнаем, если что-нибудь найдем.
Смех смехом, а ведь именно этим в итоге и приходится заниматься – искать неизвестно что. Помимо точного места и времени, с которого для нас все началось, ничего определенного мы больше не знаем. А «без глины кирпичей не слепишь», как говорил самый известный сыщик всех времен и народов.
– Эй, господа, надеюсь, у вас не поединок? – завидев нас, спускающихся по лестнице, осведомился разговорчивый бородач, благодушно нам кивая и икая от выпитого вина.
– Нет, – заверил я, – мы просто хотим уточнить кое-какие картографические вычисления, сверившись с положением созвездий в это время года.
Глаза бородача слегка остекленели. Огюст потянул меня за рукав и мы вышли под темное полосатое небо, украшенное вереницами бледно-сизых туч.
– Что это ты понес? – недоуменно вопросил Огюст.
– Что в голову пришло, чтобы он заскучал. Жаль, я не захватил с собой свою астролябию… Если бы мы таинственно промолчали, он бы пошел за нами выяснять, а еще чего доброго, мирить.
Летняя ночь была тиха и почти свежа. Мы прокрались между коровником и конюшней, не найдя ничего интереснее случайно выпавших из поленницы дров посреди идеального порядка.
– Десять часов, и все спокойно, – пробормотал я. – Где же вы бродите, мои ночные кошмары? – Хотя зачем им нападать снаружи, если они прекрасно умеют нападать изнутри?
Огюст, осмотревшись, решительно двинулся к калитке. Я пошел за ним. Интересно, далеко он собрался? Без колебаний отодвинув щеколду, Огюст направился к дороге, бросив калитку распахнутой. Я поймал ее и прикрыл за нами. Долго он еще намерен не произносить ни звука и делать вид, что меня рядом нет? Еще немного и мое терпение выйдет.
Отойдя немного от трактира, Огюст остановился посреди слабо светящейся в темноте дороги. Луна скрылась за облаками.
– Это какой-то ужас, – пробормотал Огюст, не знаю, говорил он это мне или себе самому. – Я так не могу!
– Никто не может, – ответил я. – Но так уж вышло.
– Ты не понимаешь! Поль, ты же католик, тебе, в сущности, наплевать на то, что должно произойти через две недели! Даже меньше! – в голосе Огюста, хоть и приглушенном, слышались панические нотки. – История меняется?! Если кто-то захочет ее изменить, чтобы этого не произошло… да я сам хочу это сделать, если смогу! – он резко сделал еще несколько широких шагов по дороге, прочь от огоньков «Пулярки», – почему мы должны ему мешать??? Это же бред! Полнейший бред! Это могло случиться с вами, но это не могло случиться со мной! Просто – не – могло! – Он остановился, дрожа как осиновый лист. – Господи, лучше бы я ничего не знал! Даже если бы вы меня прикончили! Но я бы этого – не знал!..
– Огюст, все мы были бы рады этого не знать…
– Но вы все равно это сделаете, потому, что история не должна измениться!
– Да кто, черт побери, это сказал!..
– История!..
– Да?! Или дьявольская шутка и наваждение? Если мы не можем поручиться за то, кто мы и что у нас в мозгах, с какой стати нам принимать за истину то, что мы помним? – Мы ведь уже говорили об этом? Да, с отцом, но не с Огюстом. С ним – это были только намеки, успокаивающие разговоры о том, что ничего толком не известно. Да и затевать самим такой разговор, лезть ему в душу, внушать ложные надежды – тоже казалось лишним и несвоевременным. Но как же одиноко и жутко он должен был себя чувствовать… Как бы то ни было, вот оно – время пришло и никого кроме нас нет на этой пустой дороге среди черноты. Я должен ему сказать – так, чтобы это не внушало ложных надежд, так, чтобы это не казалось пустой издевкой и дешевым обманом. Подбирая слова, я ощутил, что на лбу у меня выступила испарина. – Огюст, да к черту это все. Понимаешь, мы не уверены, что то, что мы можем сделать для того, чтобы история якобы «не изменялась», на самом деле не изменит ее. Мы же понятия не имеем, что это за эксперимент. А значит – мы никому ничего не должны.
– Какая ерунда. Ведь это такая огромная ответственность!..
– Слишком огромная, чтобы мы могли ее оценить и поступить правильно, исходя из того, что нам известно. Огюст, я говорю серьезно – если кому-то понадобится, чтобы через две недели ничего не происходило – пусть! Почему бы нам самим на это не повлиять?..
– Ты лжешь, Поль! – перебил он яростно, не дав мне договорить. – Ты просто хочешь…
– Я просто хочу сказать, – повысил я голос едва ли менее яростно, – что те сволочи, которые нас в это втянули, слишком мало нам объяснили. Действительно, если они хотели, чтобы все было всерьез, зачем они втянули в это тебя? Зачем они втянули Диану? Зачем втянули Изабеллу? Почему они не втянули в это кого-то, кто действительно может всерьез повлиять на события?! Нельзя же всему этому верить! А значит – не будем! Я не шучу. И я вовсе не один так думаю. С отцом мы об этом уже говорили – о том, что никому не заставить нас поступать против совести. Не буду врать и обнадеживать, скорей всего, у нас просто ничего не получится, но мы будем действовать только так, как сами посчитаем правильным! Если человек все-таки венец творения и в самом деле обладает бессмертной душой, то нам еще стоит за нее побороться, а не становиться игрушкой неведомо кого! Огюст…
Огюст сел на дорогу, обхватив голову руками. Я тронул его за плечо.
– Огюст?..
– Я прекрасно тебя слышу, – проговорил он через минуту.
И мы замолчали. Надолго. Вокруг громко, на все лады, стрекотали сверчки. С неуловимым звоном во мраке обращались небесные сферы. Луна просочилась сквозь серое облако как бледная, чуть ядовитая орхидея.
– Ты не боишься так говорить? – наконец тихо спросил Огюст. – А если они тебя слышат?
Я уже думал об этом. От таких мыслей никуда не денешься. И, признаться, разомкнуть крепко сжатые зубы оказалось труднее, чем мне бы хотелось.
– Если слышат, то или им все равно, или – какая тогда разница? Тогда это пустая игра и ничего не имеет значения.
– А ты не думал, что они могут с тобой сделать?
Да почему же только со мной?..
– Я же говорю – тогда все будет не имеющей никакого значения бессмыслицей! Все, что только может со мной случиться! – все-таки меня передернуло, я много чего мог себе представить… Огюст, видимо, тоже. Но зачем думать о том, что будет после прыжка в огонь? Достаточно только прыгнуть. – Все, что они могут придумать! Это же не повод сдаваться! – сказал я негромко, но яростно, не только Огюсту, но и всей, окружавшей нас ночи и всем, кто мог бы прятаться за этой декорацией и слышать нас.
– А что тогда повод? – спросил Огюст.
Риторический вопрос. Я перевел дух. Не знаю, как Огюст, а я, кажется, уже сказал все, что хотел.
– Нам надо возвращаться, – сказал я. Луна снова скрылась за облаком.
– Да, и кому это надо? – зловещим голосом проговорил в темноте Огюст, и я услышал нежный звенящий шелест обнажаемой рапиры. Огюст упруго поднялся. – Давай закончим все прямо здесь и сейчас. Римляне хорошо знали, что им делать.
Римляне? Судя по всему, те самые, что ввели обычай вовремя падать на собственный меч?..
