Текст книги "Набат"
Автор книги: Василий Цаголов
сообщить о нарушении
Текущая страница: 6 (всего у книги 27 страниц)
2
Пришла Анфиса на собрание раньше всех, уселась в первом ряду. В школьном зале топилась новая голландская печь, но обогревала плохо: когда Анфиса размыкала губы, то изо рта вырывался пар. Однако холода Анфиса не чувствовала: она с нетерпением ждала событий, а в том, что они будут, не сомневалась и поэтому мысленно обращалась к сыну: «Угомонись, не вздумай лезть на рожон…»
На сцену суматошно выбежала комсомольский секретарь, словно за ней гнались, поставила на стол пузатый графин с водой и исчезла, чтобы снова объявиться, теперь уже с блюдцем; приподняла стакан и просунула под него блюдце, окинула взглядом стол.
Люди прибывали. Громко перебрасываясь шутками, занимали последние ряды, прежде чем сесть, гремели стульями. Усевшись, мужики сразу же лезли в карманы за куревом. Ну а бабы, известное дело, зашелушили: семечки всегда при них.
Пришел Лука, занял место рядом с Анфисой – зал от сцены до середины пустой, а ему вот обязательно надо примоститься тут же, – ткнул ее локтем в бок. Но у Анфисы своя неотступная забота: как бы сын не встрял в чужую перебранку. Лука, не оглядываясь, произнес:
– Людей не густо.
Анфиса с трудом удержалась, чтобы не сказать ему: «Да пошел ты отсюда, чего прилип!»
Наконец в зале появился председатель, не поднимаясь на сцену, взглядом из-под бровей обвел станичников, покачал головой.
Анфиса сразу прикинула: собрание срывается. Ничего, пусть понервничает, а потом пора бы знать, какое к нему уважение имеют станичники.
Кто-то нетерпеливо крикнул, правда, не очень твердым голосом:
– Скоро?
Председатель курил у окна, видно, ждал кого-то; потом что-то сказал парторгу, но тот в разговор не вступил.
Докурив сигарету, председатель взошел на сцену, занял место за столом, как раз перед графином с водой, по залу прошел шорох, похоже, с густой кроной заигрывает свежий ветерок, и замер в последних рядах.
Председатель постучал карандашом по графину, призвал к тишине, а что стучать, если и так люди приумолкли в ожидании.
– Ну, чего звенчит? – откликнулся Лука.
И словно его услышали, раздались голоса.
– Не тяни!
– Знаем, зачем позвали!
Председатель не смутился нисколько, одернул полы пиджака, слегка покашлял в кулак.
– Кворума нет, – наконец объявил он. – Начинать-то как?
Обрадовалась его словам Анфиса, посмотрела направо, налево: Джамбот прислонился плечом к стене, и ребята из его звена тут же. Не понравилось матери выражение его лица, того и гляди сорвется сын с места, забеспокоилась, не вздумал ли выворачивать душу перед станичниками? Поговорил бы председателем с глазу на глаз.
– Может, перенесем собрание? – спросил не совсем уверенно председатель.
Анфиса подумала с неудовольствием, что там, где не надо, он крут, а в правом деле поддержки ждет, объявил бы по домам, и все заботы на сегодня долой. Но станичники, оказывается, были другого мнения:
– Чего еще?
– Оформите протокольно.
Нашла Анфиса взглядом парторга, и в тот момент он кивнул, мол, соглашайся, и председатель объявил:
– Общее собрание колхозников считаю открытым. Кто за это?
Проголосовали дружно. Потом комсомольский секретарь бойко перечислила по бумажке фамилии нужных в президиуме станичников. Многих из названных не оказалось в зале, и стулья на сцене остались пустыми. Поднялся туда и Джамбот, сел сзади всех, но тут же встал и пересел на свободный в первом ряду стул, уперся локтем в колено. Мать одобрила его: «Чего прятаться за чужими спинами? Должен быть у всех на виду».
Ну, а то что сын в президиуме, она по-своему оценила: раз начальство усадило его на столь почетное место, значит, не очень обозлены за разговор с председателем, пронесло, а может быть и другое, стараются задобрить сына, чтобы не вздумал выступать.
Председатель уткнулся в свои бумаги и шпарил, будто на скачках норовил обогнать на своей кляче знатных рысаков, но уже через несколько минут в зале стал нарастать шум, похоже каждый желал бы сказать вслух свое, вынести на люди наболевшее, выплеснуть, что на душе. Председатель бросал беспокойно-просящие взгляды на парторга – тот вел собрание, – затем не выдержал, оставил трибуну и постучал карандашом по графину.
Лука потер руки:
– На кого осерчал?
Председатель стучал все сильней, теперь уже по пустому стакану, чтобы звонче было.
– Ишь, засвиристал в свою дудку, – не таясь, произнес Лука.
Станичники повскакали с мест, загрохотали стульями, собрались уходить. Вот тогда-то и поднялся парторг, выбросив вперед руку:
– Товарищи…
Стихло, но не совсем.
– Собрание будем закрывать, или по-другому решаете?
Голос неторопливый, чтобы услышать его, нужна тишина.
– Продолжайте, – обратился он к председателю.
Люди дослушали доклад.
Потом с информацией выступил председатель ревизионной комиссии.
И его время истекло.
– Вопросы будут? – спросил парторг собравшихся.
Задвигался беспокойно Лука, и не успела Анфиса сообразить, что же тот станет сейчас делать, а уж он, привставая, руку тянет к президиуму. Не дождавшись, когда ему разрешат, предложил громко:
– Перейдем к обсуждению! Товарищ председатель до того понятно доложил, что и вопросы ни к чему.
Тишина.
– Ты что, за всех решаешь? – возразил раздраженный председатель, однако тут же согласился. – Пожалуй, верно, чего нам перемалывать время впустую.
И люди запоздало поддержали Луку:
– Факт!
– Говорить будем, известное дело!
– Какие такие вопросы?
Кивнул головой председатель, дал понять, что президиум согласен с их мнением.
– Кто желает первым?
Тишина в зале выжидательная: в самом деле, кто?
– А хотя бы и я!
Анфиса и не сомневалась, что первым начнет именно Лука.
Поднялся он на сцену, прежде чем встать за трибуну, поклонился в пояс станичникам, и ему дружно похлопали, вытащил цветастый платок, утер лоб. Анфиса отметила про себя, уж не шаль ли он прихватил из дома, у дочери их столько…
Посмотрел Лука в зал, как бы желая убедиться, все ли еще сидят на своих местах, не сбежали?
– Станичники, – начал он, – и очередной доклад нашего уважаемого председателя получился округленный, без острых углов, проглядывает в нем коллективный труд, мудрость. Это положительно, хорошо…
По залу пополз смешок, как бы поддержка собравшихся оратору: «Шпарь, Лука, так их!»
И Лука шпарил:
– А я вот в корень дела посмотрел, факты повернул иначе и обнаружил, что гладкость пропала, оголилась оборотная сторона нашего положения. Я имею в виду колхозный рубли. Было время, недалекое время, на пальцах считали копейки, а нынче в бухгалтерии счетные машины завели. Не осуждаю. На плохо другое. Разбогатели, коровники понастроили, механизацию ввели, всякие карусели да елочки, а коровы не желают крутиться на каруселях, словно на ярмарке. Вот и ржавеет карусель. Бог с ним, с железом, да тыщи ржавеют. Наши кровные! А куда председатель смотрит? За что мне уважать его?
В президиуме поднялся Джамбот, пригибаясь, сошел в зал и присоединился к своему звену: ребята продолжали стоять у стены особняком. Задержала на них взгляд Анфиса: настроены решительно, схлестнутся с председателем, сомнений у нее никаких на этот счет.
Видно, сын на собрании не промолчит. А может, он и прав? Нельзя иначе. Ребята поверили председателю и веру свою, может, в землю вложили. И она, земелюшка, поэтому отозвалась. Земля и человек одинаково к доброте чуткие. Или она постарела и не понимает Джамбота? А на сколько она старше сына? Попал он к ней, когда было ей шестнадцать лет… Господи, еще сама ребенок.
– Вопрос к председателю!
От родного голоса Анфиса вздрогнула, поспешно оглянулась: сын мнет ушанку в руках.
– Мы договорились не задавать вопросов, – вкрадчиво произнес председатель.
Джамбот вскинул голову:
– Я не голосовал!
Из зала его поддержали.
– Пускай задает!
– Это же анархия! – гнул свое председатель. – Распорядок-то вами утвержден.
Не дал ему договорить парторг, поднялся с места.
– Задавай вопрос, товарищ Самохвалов!
Анфиса с благодарностью подумала о нем: молодец, сразу показал, чью сторону взял.
– Председатель, ты думаешь сдержать свое слово, что дал моему звену? Землю закрепил, а теперь отобрал? Зачем же огород городили?
Председатель перегнулся через соседа, хотел обратиться к парторгу, но тот отвернулся откровенно. Выпрямился тогда он, ответил:
– В рабочем порядке решим. Вопрос-то частный.
Но его слова не успокоили, в зале раздалось:
– Обезличка!
– Выходит, мы частники?
– Ребята по сто центнеров с гектара взяли!
– От начала до конца сами вырастили.
– Известно, какая польза хозяйству!
– А ну-ка, дорогу.
К сцене пробивался Алексей. Добравшись, выбросил вперед руки, словно желал удержать на месте покатившийся вниз по склону валун, в зале стало тихо.
– Говорим, говорим, а председатель кивает, дело же он не делает. Толочь воду в ступе нам недосуг. – Скрестил по-бабьи руки на выпуклом животе. – Вспомните, станичники… – обратился к людям.
Но в неторопливом голосе говорившего Анфиса не услышала просьбу поддержать его: произносил, как молотом ударял. Председатель с каждым словом Алексея все ниже голову опускал, глаза прятал.
– Вспомните, прошу вас, как мы строго велели правлению нашему организовать комплексные звенья, чтобы, значит, на уборке ты не успел чихнуть, а уж хлеб в амбаре. Было или нет?
Раздались голоса:
– Факт!
– Не забыли!
– Вот и ладно, что помните, – продолжал так же обстоятельно, без надрыва. – А председатель звенья создал да тут же развалил.
– Неправда, – подал голос председатель.
Но Алексей не обратил на реплику внимания.
– Снова, значит, Джамботу с ребятами землю корчевать? Корчевать надо, возражений ни у кого! Слышишь, председатель, ты прав, поэтому и люди молчат. Но зачем толкать на рекорд ребят, если общий урожай в колхозе ниже передовых, показателей? Ладно, надо, есть до кого всем нам тянуться. Пусть… А почему участок отбираешь? Инициативу в них губишь?
Голоса из зала опять поддержали:
– Верно!
Он еще постоял, чтобы сказать:
– Хрен тебя знает, председатель, что ты за человек. Вроде бы и казак, любишь наше дело, а получается…
Не договорив, Алексей отправился на свое место, и люди: расступились, дали пройти.
Поднялся председатель и нервно:
– Ты бы, Алексей, о ферме доложил. А с ребятами правда…
А что правда, люди так и не услышали, сами же не дали высказать, загалдели, кажется, теперь не утихомирятся.
– Слова прошу!
Это выкрикнул Джамбот.
– Ну, пошла гульба! – потер зябко руки Лука. – Сегодня не закуняешь[23]23
Закунять – задремать.
[Закрыть].
Джамбот одним махом на сцену и к столу, ударил кулаком по нему так, что графин со стаканом подпрыгнули:
– Кончай комедию!
Председатель глазами захлопал.
– Не дури, – посоветовал.
Все в Анфисе сжалось, сама не поймет: одобрять сына или сожалеть, что так получилось, а тем временем Джамбот обратился к станичникам:
– Значит, пришел я к председателю, а он и говорит: «Дело есть к тебе неотложное, можно сказать великое. Так, мол, и так, отстали мы от других по рекордам, везде свои чемпионы, а в нашей же станице мы имеем одну серость, будто ни на что не способные люди в ней живут». Ну, понятное дело, и меня гордость взяла, обозлился я, спрашиваю: «Что требуется?» А ты подбери ребят и с ними возьми бросовую землю, гектаров с полсотни, и на ней кукурузу вырасти, но только такую, чтобы, – развел руками, – всем в республике на зависть… «Очень просил. И обещал тоже горы… «За колхозом не пропадет, сверхплановый урожай оплатим по совести, не ниже чем в других колхозах, а еще каждому «Жигули» выхлопочу». На машинах мы не настаивали, но раз обещал… Выхлопотал… – усмехнулся открыто, – одним словом, нашел я ребят, сами свидетели, станичники, и день, и ночь мы в поле. Когда нас в газете расхвалили и все такое, председатель гоголем ходил, подбадривал: «Давай-давай», а как только кукурузу отправили с поля в амбар, похолодел, не замечает, стороной обходит, будто чумы боится. Ребята на меня, конечно, наседают: «Ты Джамбот, звеньевой, ступай, узнай, чего это председатель». Я к нему, ясное дело, спрашиваю, как мне велели ребята-товарищи, а он глаза воротит, мимо меня глядит: «Замотала меня текучка, Самохвалов, но ты не беспокойся» и все такое, значит…
Повернулся к председателю и в упор ему:
– А ты думал как? В станице тебе – не в конторе сидеть… Ладно! А теперь наш участок кому-то передал, подарок сделал. Раньше ты убеждал нас: «У земли должен быть один хозяин». Выходило, врал? Нет, правду докладывал нам, а потом изменил ей, правде своей. Почему? Свояченице передал землю нашу.
Встал с места председатель:
– Что ты заладил: «Нашу, нашу!?» Земли в колхозе пять тысяч гектаров, на твоем участке свет что ли клином сошелся?
Положил Джамбот руки на бедра:
– Погоди! Земля в колхозе устала. И без удобрений она тощая, как снятое молоко, а наш – да, наш участок – сроду не засевался, камень брось – колос появится. Вот что!
Спрыгнув со сцены, уже в зале договорил:
– Стыдно мне за такое начальство!
Не смутился председатель, с нарочитой улыбкой в голосе:
– О том ли надо говорить сегодня? С чего ты начал, Самохвалов? С интересов сугубо личных. Не то ты говорил, не узнаю тебя, Джамбот.
В зале стало тихо: хотел высечь в людях сочувствие к себе, а вместо этого насторожил. Заерзал, ждет, кто же начнет, кто поведет станичников за собой. Уставился на Луку, и Анфиса подумала про себя: «Боится», оттого стало гадливо на душе, и все из-за него, из-за председателя.
Поднялась она, перехватила взгляд председателя, и показалось ей, будто он подмигнул, мол, поддержи меня.
– В земелюшке моя душа! – негромко, с раздумьем начала, она. – А от меня, значит, к сыну передалась любовь не любовь, а как бы… Срослась я с землей, корни намертво переплелись, что ли. Одним словом, от нее никому не оторвать Самохваловых, ажник земля и небо столкнутся! Ты вот попробуй брось в руку Анфисе Самохваловой зерно – колос вырастет и не какой-то там, а налитой. А почему? Да во мне кровь-то дедова! Крестьянская, чистая, ни с какой другой не перемешанная. Это верно, все вскормленное землей надежно… И еще что я; скажу… Наша порода людям известная, захватистые[24]24
Захватистый – настойчивый.
[Закрыть] мы. А ты, председатель, пустой колос, – вдруг сказала, – ни станичник ты, ни городской… Кого ты обманул? На чем засквалыжничал? Плевать нам, Самохваловым, на машину… Не в ней жизнь, а землю ты не смей отбирать.
Сделала движение, будто сесть на свое место хотела (председатель белее белого утер лицо платком), потом резко развернулась на костылях и на сцену:
– По-барски будешь с нами – не потерпим. А станица: что? Стояла без тебя и будет стоять!
Услышала голос в зале:
– Во заскипидарили Анфису!
Аж встряхнуло всего председателя, вскочив, крикнул:
– Хватит! Ты что хулиганишь?
Рванулся к нему на сцену Джамбот, да хорошо, Лука вырос на его пути, удержал.
– Погоди, не петушись… – урезонила Анфиса. – Ишь, затомошился![25]25
Затомошиться – засуетиться.
[Закрыть] Где ты был, когда ребята на кукурузе в дождь и в зной? Каждый раз ты прикрываешься государством. Наше государство так не поступает. Это ты перед кем-то выламываешься. За государство мы, – повернулась к залу Анфиса, указала рукой на станичников, – в ответе. Вот так! Мы!
Она качнулась на костылях, и у сына вырвалось:
– Мать!
Вмиг взлетел на сцену, но Анфиса отстранила его, и люди увидели, как бледнело ее лицо.
– А ты не лезь поперек батьки в пекло, ступай-ка туда, где стоял.
И сын послушно пошел к ребятам, но голос председателя удержал его.
– Не беги. Имей мужество, Джамбот Самохвалов, до конца выстоять перед народом. Рубите с матерью, коль замахнулись.
– А мы не лозу рассекаем шашкой, а к порядку призвать собрались здесь. Ясно? Обида у меня большая на тебя, вот что, за пацана считаешь меня. Поиграться появилось у тебя желание, да?
Он широким шагом назад на сцену, встал рядом с матерью, а она шагнула вперед, заслонила его собой.
– Ну, вот он я!
– А ты не петушись, крылышки еще слабые.
– Как знать… – ответил председателю Джамбот.
Анфиса всем телом подалась к столу президиума, произнесла со значением:
– Ты не смей с ним так-то! А еще запомни: Анфисия Ивановна и Джамбот Самохваловы в защите не нуждаются и крылья у них орлиные. И обиды не прощают, рады бы, да не умеют.
Сын сложил руки на груди.
– Врать-то было зачем? – обратилась она к председателю. – Или они тебе Ваньки-встаньки? Джамбот давно уже не вьюноша.
Председатель поднялся было, да парторг усадил.
– Ты бы по-человечески, так, мол, и так, промахнулся, ребята, – продолжала требовательно Анфиса. – Да не в машине вся наша жизнь-то, не в ней одной, а в совести! И не в участке одном наша жизнь. А ты бы по-нашему, просто, взял бы и сказал слово доброе, откровенное, и ребята горы свернут.
Сошла она в зал, а прежде спрыгнул сын, подал руку, да только она не оперлась: сама.
– Видели! – крикнул вслед председатель. – Работай с ними! Да так работать, как Самохвалов и его звено, должен каждый, для всех нормой чтобы было в колхозе, тогда и богатство наше утроится. А то есть такие, что работают спустя рукава весь год, а чуть поднажали и орут: «Герой я, плати!» У таких, как Самохвалов, на первом плане стоит личное. Сделают шаг – плати, с ножом к горлу пристают… Прав я, товарищи?
От стены отделилось звено Джамбота и к выходу, а здесь остановились.
– Прав, но они-то не такие! – крикнул Лука. – Они ту землю с того света, можно сказать, вернули. Спасибо им, – поклонился. – Мы надеемся, что и овраги заставят жить, а их вон сколько. Но не так же надо с ними поступать…
Хотел еще что-то сказать Лука, да Алексей не дал.
– Погоди-ка! Все же если умом прикинуть, не прав ты, председатель, не прав и точка. Пусть другие оживляют овраги, примеру доброму последуют, а ты на одних взвалил.
– Верно!
– Факт!
– Разберемся на правлении, – заявил председатель.
Кто-то крикнул:
– Знаем мы твои обещания. Пошли отсюда!
Тронулся зал, зашаркали люди к дверям, и не остановил их вскрик председателя:
– Вы куда?
– Ого, да с таким голосищем гаить бы кабана! – это сказал Лука, сказал с недоброй ухмылкой в голосе.
На сцене никого не осталось, и в зале опустело, одна Анфиса продолжала сидеть.
А вечером она с грустью, затаенной болью наблюдала, как сын нервно ходил из одной комнаты в другую, а помочь не могла и придумать не знала что. Вот и просила судьбу переложить на ее плечи все его заботы. Тяжко было видеть, как переживает он, поделился бы что ли мыслями своими, а он молча, молча…
– Ты выпил, когда шел на собрание? – озаботилась вдруг молчавшая весь вечер жена.
Джамбот удивленно вскинул на нее глаза, поднялись его широкие густые брови. Он подошел к ней, наклонился и дыхнул в лицо.
Взыгралось все в Анфисе: ну, чего она. Ударила костылем об пол.
Сын полуобнял мать, шепчет ласково:
– Ты за меня не бойся, Самохвалов я!
Дернулись плечи у матери, и он ткнулся лбом в ее плечо.
– Будет, маманя, родная ты моя.
Не выдержал, выскочил в сени. Санька тоже убралась на свою половину.
Повиснув на костылях, плакала Самохвалова.
3
Появилась на улице Анфиса не с самого утра. Санька ушла на ферму. Джамбот, слышала она, возился в сенях, ну а она все лежала в кровати, пока не раздались на улице голоса станичников, только не угадала, кто именно явился под ее окна. Делать нечего, раз явились, значит, она нужна и надо выбираться к ним, зря не притащатся.
На улице, пожелав всем доброго утра, стала ждать, о чем ее спросить хотят.
– Увезли Джамбота? – наконец поинтересовался Алексей.
Ну, теперь-то понятно, что привело станичников, а все же с притворным удивлением воскликнула:
– Куда?
Алексей уставился на нее молча, будто она должна объявить что-то необычное.
– А в милицию…
Засмеялась Анфиса искренне:
– Тю… Айда в хату!
– Пусть выглянет, – потребовал Лука.
И она громко позвала:
– Джамбот!
Дверь распахнулась, и в ней вырос сын:
– Ты звала, маманя?
Она махнула рукой:
– Не надо…
Станичники оживились, о другом заговорили, будто и не они только что спрашивали про Джамбота.
– Эх, в такие морозы деды на кабана ходили, забавлялись, – сказал Алексей, его не поддержали, но он с надеждой в голосе добавил: – А вернувшись в станицу с удачей, ставили ведро водки… Ведро!
С дороги в их сторону свернула «Волга», мягко переваливаясь, приблизилась к ним.
– Явился не ко времени, – с сожалением произнес Алексей.
– Будто знал, – откликнулся Лука.
– Кто бы это с петухами к нам?
– Илья Муромец, – съязвил Лука.
«Волга» бесшумно остановилась, из нее выбрался секретарь райкома, поздоровался с каждым за руку, при этом в глаза заглянул, на Луку же особо уставился, о чем-то своем размышляя, без предисловий проговорил:
– Все мудришь, Лука?
Тот недоуменно пожал плечами, в свою очередь спросил:
– А что, собственно, произошло?
Станичники обступили Луку, как бы укрыли собой, от того секретарь вспылил:
– Собрание сорвали! Невиданное дело.
Лука пояснил:
– Не согласны мы, чтобы было не по-нашему.
И сразу же к нему секретарь:
– Свою, выходит, политику гнешь?
Закурил Лука, самосад злой, кого хочешь принудит кашлянуть; секретарь на что свой, в станице вырос, и тот откинулся назад.
– Ежели кричать на нас будешь, так мы уйдем, – сказал кто-то.
Секретарь оглянулся, но лица у всех были сосредоточенно упрямы, не угадал, кто произнес это.
Смотрела Анфиса на секретаря и вспомнила, как надрала ему ухо в то далекое утро.
…Была последняя военная весна. Председатель велел ей вывести единственную в колхозе лошадь на берег реки, там, мол, трава раньше всего пробивается. Она исполнила указание… Щиплет лошадка травку. Откуда ни возьмись, налетела стайка пацанов, один из них и прыгни на лошадь. А та повалилась со всех четырех ног, придавила всей тяжестью озорника. Мальчишки врассыпную, а он орет.
Напомнить бы ему об этом? Да ну его, а то еще хуже получится, ишь какой ершистый заявился.
– Нам все одно кого в председатели, – тянул свое Лука.
Секретарь, видно, о том же намеревался завести речь, оттого обрадовался, что его опередили:
– В чем же тогда дело?
– Ты помнишь, – спросил у него дотошный Лука, – по соседству с вами Фрол жил?
Станичники засмеялись, правда, сдержанно.
– Ажин его с того света верни и поставь на колхоз.
Заметила Анфиса, как покраснели у секретаря кончики ушей, видно, нелегко ему стоило сдержаться.
– Да на такого, как ты, и его многовато, – попытался отшутиться секретарь.
Хохотнула Анфиса коротко, получилось громко, потому что секретарь посмотрел на нее из-под насупленных бровей.
– Это ты, Анфисия Самохвалова?
Она перехватила его взгляд. Секретарь покачал головой:
– Ухо и до сих пор горит, надрала на всю жизнь.
Снова смех добродушный.
– С характером она у нас.
– За характер ей орден отвалили!
Секретарь прошелся взад-вперед:
– Докладывали…
Лука сбил ушанку на одно ухо:
– А тебе обо всем докладывают?
Зыркнул на него секретарь, не утаил, что погасил в себе и на этот раз вспышку. Лука предусмотрительно отступил, однако дал понять, что нисколько ни о чем не сожалеет, и если потребуется, то скажет еще не такое.
– Просить я приехал вас, станичники.
– Народ проси, – уклончиво ответил за всех Лука. – Мы что…
В тот день в контору колхоза вызвали Джамбота и все его звено.
Сидят секретарь райкома, председатель, парторг, в коридоре толпятся станичники и Анфиса тут же.
– Ошибся председатель, что землю хотел изъять, с кем не бывает, Самохвалов? За свое он получит, будь уверен.
Это объявил механизаторам сам секретарь райкома. Ну, а звеньевой неожиданно для всех подытожил:
– Пусть при всем народе извинится.
Вышел из-за стола секретарь, надвигается на Самохвалова, в упор смотрит, будто выбирает, куда выстрелить.
– Это за что же? Тебе бы самому научиться уважать людей. Почему стучал кулаком? Почему покинули собрание? Неуважение к станичникам показали свое…
Поднялся и Джамбот, но не отступил и взгляд свой не увел, опять свое:
– Мне в душу плюнул председатель. Всем нам… – коротко кивнул на ребят. – Я на собрании не денег требовал.
– Так тебе же будут «Жигули».
Вспылил на это Джамбот:
– Это он пилюлю засладил. А ребятам?
– Ладно, я сам займусь машинами, мне-то вы доверяете?
Секретарь взял под руку Джамбота.
– Не надо голову терять…
Вернулся секретарь к столу, положил руку на телефон, и все насторожились: сейчас даст нужное указание – и делу конец, но он трубку не поднял.
Джамбот, слегка поклонившись начальству, произнес:
– Прощевайте!
Одни после этого считали, что напрасно поступил так, другие горячились: «Пусть начальство знает нашего брата!».
Но события на этом не закончились для Самохваловых. Санька явилась домой и объявила, что ушла из колхоза, не желает оставаться, раз с мужем так поступили.
Вначале слушал ее Джамбот рассеянно, а потом крикнул:
– Врешь! В тебе опять взыгралась твоя… Никуда я не поеду из станицы, ясно? Срам какой, бросила ферму.
Санька стянула платок с головы.
– А я уж заявление подала.
– Какое? О чем оно, твое заявление? – вытянул вперед шею муж.
Не успела Анфиса сообразить, а уж сын ударил Саньку по щеке.
– Беги, сейчас чтоб забрала!
И она ни слова в ответ – ушла, покорная. Долго не являлась, и тогда Джамбот отправился на поиски. Вернулся он вскоре один.
– Обиделась… Ушла к отцу с матерью.
– А заявление? – вырвалось у Анфисы.
Ухмыльнулся сын открыто, и без его объяснений стало ясно: забрала.
– Как жить-то будешь дальше? – спросила.
– Я-то?
– А кто же еще?
– Ты насчет Саньки?
– Куда баба денется?
– Верно, а то больно раскомандовалась.
– Я тебе о председателе…
Сын с нажимом в голосе возразил:
– Земля-то колхозная, не его. В тракторе откажет, тяпку возьму.
На том разговор о председателе закончился.
Перед тем, как им уйти спать, пришла Санька, повела себя, словно ничего не произошло, принялась мыть полы, потом хлопотала у печи…
