Текст книги "Набат"

Автор книги: Василий Цаголов

сообщить о нарушении

Текущая страница: 14 (всего у книги 27 страниц)

– Виноват, товарищ полковой комиссар.

Улегся Асланбек, закрыл глаза. Во рту пересохло: это случалось с ним, когда он был сильно и неожиданно взволнован.

Заложив руки за спину, комиссар медленно пошел в глубь казармы, а за ним, словно тень, – дневальный.

– Останьтесь, – коротко приказал комиссар.

– Есть! – дневальный круто повернулся на месте и на цыпочках вернулся к выходу.

Комиссар шел неслышным шагом, останавливался у нар и, пригнувшись, всматривался в лица спящих. Со стороны казалось, ищет кого-то, и Асланбек украдкой наблюдал за ним.

Но вот шаги приблизились, и он притворился спящим. Комиссар остановился. Боец слышал его близкое ровное дыхание и сильнее зажмурил глаза. Комиссар улыбнулся, мягко спросил:

– Почему не спите?

Открыл глаза Асланбек, что оставалось ему делать. На него смотрел комиссар. Он сделал порывистое движение, чтобы соскочить на пол, но комиссар удержал его легким прикосновением:

– Лежите.

Где он слышал этот голос? Не мог вспомнить, кажется, у Николая Петровича, учителя литературы, такой голос.

– Надо вам уснуть.

– Не могу, думаю!

– То, что вы думаете, – хорошо. О чем же?

– О войне думаю… Созур, брат мой, в армии служит. У меня есть еще два брата.

– О, какой вы богатый. А я у матери один.

– Это плохо, – забыв об Уставе и кто перед ним, Асланбек обхватил колени руками.

– Вот как! – комиссар покачал головой. – И у меня – сын.

Расчувствовался Асланбек, – словно дома, перед очагом, в кругу семьи сидел.

– У нас в горах говорят: «Один – это проклятие».

– Откуда вы родом?

– С Кавказа.

– Кавказ очень большой.

– Из Осетии… В горах мы живем. Вот наш аул, а наверху ничего нет, только небо. – Асланбек живо представил себе вершины, снежные, залитые утренним солнцем, и поднял над головой руки:

– Высокие горы, красивые.

– Знал я одного осетина, учился с ним в академии. Томаев Каурбек.

– Томаев. О, известная фамилия.

– Хороший был товарищ, – комиссар улыбнулся чему-то своему.

– Спасибо, товарищ комиссар!

– За что?

– Вы похвалили осетина.

Комиссар положил руку Асланбеку на колено.

– Мой народ хороший, товарищ комиссар.

– Как ваша фамилия?

– Каруоев, Асланбеком меня звать.

– Так-так… Ну, ладно, отдыхайте, товарищ Каруоев, – поздновато уже.

Комиссар сделал шаг, остановился:

– Гордитесь своим народом… – улыбка осветила его круглое лицо. – Смотрите, не подведите его.

– Никогда! – повысил голос Асланбек.

– Тсс… Спите.

Рядом с комиссаром появился сосед Асланбека с нижних нар: он прибыл с другой командой, и они не успели еще познакомиться. Прежде чем обратиться к комиссару, сосед поправил сползшую набок пилотку, одернул гимнастерку, расправил плечи.

– Разрешите спросить, товарищ комиссар?

Не сразу ответил комиссар, на мгновение задумался: «Нехорошо получается, пришел на сына взглянуть, а людей разбудил. А зачем было к сыну идти? Нервы ваши сдают, товарищ Ганькин, никуда это не годится».

– Говорите.

Комиссар взглянул на красноармейца.

– Душа разрывается. Как там наши? – с болью в голосе спросил красноармеец.

Комиссар заложил правую руку за спину, а другую положил на нары. Он сердцем чувствовал, что красноармеец с юркими глазами и тонкими усиками заставит его сказать все, что он сам знает о войне. А имеет ли он право что-то скрывать? Война всенародная, и правду о ней знать должны все. В горькой, жестокой правде закаляются характеры настоящих людей.

Он сам вчера эти же слова, с той же озабоченностью, произнес в кабинете начальника политуправления округа, и с неменьшим нетерпением ждал ответа…

– Наступают – отступают, – проговорил тот.

Наступают – отступают… Чужие, не свои слова. А кто может сказать четко, определенно о делах на фронте, о том, что там творится? Каждый боится признаться самому себе, что он не знает, сколько будут продолжаться ожесточенные бои, после которых все же приходится оставлять села, города…

– Мне трудно разобраться, – произнес новобранец. – Что творится?

– По произношению вы из Одессы, – сказал комиссар. – Как ваша фамилия?

– Да. Из моей Одессы. Какой город! Красавец! А море… Боже мой, как только Айвазовский не сошел с ума… Фамилия моя – Яша Нечитайло.

Асланбек отметил про себя: «Ну и говорун». Однажды дома он попал в среду незнакомых мужчин, вмешался в их разговор и тут же услышал замечание, которое никогда не забудет: «Болтливость юноши, что иноходь жеребенка».

Признаться комиссару?

Зачем? Разве в душе он не комсомолец?

Промолчать?

Завтра сержант попросит членский билет. Что тогда?

Придумает: забыл билет дома, пришлют.

Значит, обмануть?

Трус.

А в чем его вина? Почему ему нужно бояться правды? Он же не верит в виновность отца.

– Возможно, вы знаете, сколько еще немцы будут наступать? Когда я слушаю радио, то затыкаю уши, – еще тише проговорил Яша. – Лучше бы не говорили ничего…

Взгляд Асланбека переметнулся на комиссара: что он скажет? Конечно, скроет правду, ему надо в красноармейцах поддержать боевой дух.

– В прошлую ночь фашисты пытались бомбить Москву, – в голосе комиссара ни тени встревоженности.

– Бомбили?! – одессит вытянул шею. – Москву?! – стиснул кулаки. – Столицу?

Асланбек расстегнул воротник гимнастерки и повел головой: да что это такое?

Застучало вдруг в висках, и комиссар опустил голову, подумав, что хорошо бы успеть отдохнуть до рассвета. Он почувствовал на себе взгляды красноармейцев, резко поднял голову: одессит смотрел не моргая, Асланбек – вприщур. Лицо осетина выдавало его состояние.

– Да… Но зенитчики отбили налет… Сто пятьдесят самолетов прилетало и только один прошел!

Неужели правда? Почему об этом умолчал лейтенант? Как им удалось долететь? Где были наши летчики? Что получается? Война только началась, а немец уже захватил Украину, Белоруссию… Так он и к Москве придет. Какая у Гитлера сила, если заставил отступать Красную Армию?

– Ишь, куда метят, в самое сердце, чтобы им захлебнуться.

Одессит влез к Асланбеку, устроился у него в ногах.

Комиссар снял фуражку, вытер платком высокий лоб, положил локоть на край нар.

– Я ничего не хочу скрывать от вас, – он сделал небольшую паузу, – над Родиной нависла серьезная опасность… Фашисты готовились к войне давно. Так-то. Ну, отдыхайте, а завтра соберемся и поговорим, – комиссар надел фуражку, пошел к выходу.

У дверей задержался. Собственно, он так и не увидел, сына, а Славка рядом, в этой казарме, лежит на нарах, и может, тоже с открытыми глазами.

Переборол себя и вышел из казармы.

Асланбек проследил взглядом за комиссаром, и когда за ним закрылась дверь, спрыгнул с нар, затопал через казарму, пронесся мимо дневального, вылетел во двор.

Комиссар разговаривал с младшим лейтенантом: в нем Асланбек узнал по повязке дежурного.

– Что случилось? – строго спросил комиссар.

– Скрыл. Вчера.

Асланбек часто дышал, и это мешало ему сосредоточиться.

– От сержанта…

Комиссар перевел взгляд на дежурного, и тот, понимающе кивнув, оставил его с бойцом.

– Расскажите все по порядку, – комиссар взял Асланбека под руку, попросил:

– Только, пожалуйста, спокойнее.

– Меня исключили из комсомола, – у Асланбека упал голос, – еще дома… В райкоме.

– Понятно. Вы в чем-то провинились?

– Я сын арестованного.

– Это не совсем ясно. Других причин не было?

– Нет! – горячо воскликнул Асланбек. – Секретарь райкома настоял: «Каруоев сын врага». Никого не захотел слушать.

– Ясно. А вы обжаловали?

– Нет, – поднял голову Асланбек. – А потом отец…

– Отец отцом, – перебил его комиссар. – Сердцем, умом вы комсомолец? Или вы обиделись на комсомол? На Советскую власть?

– Никак нет.

– Вот и хорошо. Надеюсь, воевать будете, как требует от вас воинский долг?

– Конечно. Отец мой коммунист с девятнадцатого года.

– Вы же говорите, что он арестован?

– Все равно он большевик.

– В таком случае скрывать об отце не следовало. От командира секретов нет… Получается, вы струсили, испугались сказать правду сержанту. Придется вам извиниться…

– Не могу…

– Вот оно что… Ему с вами в атаку идти, в рукопашную, он должен быть уверенным в каждом бойце. Каждый боец…

– Правду ему скажу, а извиняться не буду!

– Разве извиняться позор?

– Что я могу сделать с собой?

– Мужчиной надо быть, горцем, – жестко сказал комиссар.

Дорваться бы до фронта, там бы он доказал, на что способен. Имя отца ему дороже всего на свете и он не посрамит его. Что касается Родины, так он скорее погибнет, а ее не предаст. Как он будет сейчас клясться в этом комиссару? Честность, преданность, сказал взводный, проверяются в бою.

– Я мужчина!

– Верю… Знаю, что не подведете.

Впервые Асланбек посмотрел комиссару прямо в глаза, не скрывая, что хотел бы убедиться в искренности его слов.

Вернулся Асланбек в казарму, чувствуя на сердце некоторое облегчение. Конечно, кто-то может усомниться в нем из-за отца, но он выдержит, не сломится под тяжелой ношей. Отец закалял…

Взобрался на нары, лег на спину, руки подложил под голову, но тут же вынырнул одессит, не дав опомниться, затараторил.

– Нет, ты видел комиссара? Разве это политический деятель? Худой, длинный… Скажи, браток, ты кинешься за ним в штыковую? Нет? Я так и знал, – поспешно воскликнул одессит, не дав Асланбеку и рта открыть. – Да я его самого схвачу в охапку и поволоку в атаку. Послушайте, а как вас величать? Вдруг вы человек с высшим образованием, а может, ваш папа начальник, а я по своей невоспитанности тыкаю вас. Так вы заранее и великодушно извините, уважаемый гражданин…

Говорить не хотелось, голос одессита раздражал, и Асланбек решил не отвечать, авось да отделается от него. Однако сосед оказался назойливым, нудным голосом спросил:

– Будем в жмурки играть?

Кончиками пальцев нежно провел по тонким усикам.

Асланбек не отозвался. Неужели ему придется жить с ним под одной крышей? Надо проучить его, иначе не будет от него покоя.

– Вы не желаете открыть ротик и произнести «а»?

Ох-хо, как у него не устал язык? Хотя языку ни в гору лезть, ни с горы спускаться.

– Слушай, дорогой, хватит! – не выдержал Асланбек.

– Слушай, дорогой, зачем хватит?

– У нас так говорят: «Болтун языком чешет, телом худеет». На тебе мяса нет, посмотри на себя, – сказал Асланбек и улегся.

Одессит засмеялся, и это показалось Асланбеку странным. Прищурившись, он снова свесился с нар и нарочито грубо проговорил:

– Ты ишак! Понимаешь?

– Ишак? Вот это животное. Ха-ха!

– Будешь смеяться – побью.

– Осторожно, вы можете испугать младенца, и он начнет заикаться. Вот нашлепаем немчуре по задику, тогда с вашего разрешения я напомню сегодняшнюю ночь. Так как вас величать?

– Сказал, уходи, ты надоел мне, – неожиданно для самого себя Асланбек вскипел, еще мгновение и соскочил бы с нар, ко хорошо, вспомнил комиссара. – Что тебе нужно?

– Ничего. Хочу познакомиться. Меня звать Яшей. Яков Нечитайло.

Подумал Асланбек, что сосед не умолкнет, но не драться же с ним сию минуту.

– Черт с тобой, зови Асланбеком. Про Осетию слышал? Из Северной Осетии я.

– Тю! – присвистнул одессит. – Надо же, счастье какое привалило мне вдруг. Да я, можно сказать, с пеленок мечтал встретиться с тобой, Аслан-Бек! Послушай, лучше будем тебя называть на иностранный манер, Беконом… И не думай возражать. Точка! Впрочем… Нет, к черту, пусть другие подражают трижды проклятым капиталистам. Ты восточный князь Бек, чтобы мне не дойти туда, куда я иду, если только говорю неправду. Это же звучит, ты донял? Бек без чалмы и халата. Не возражай, прошу, не возражай. Яша Нечитайло сказал, значит, точно! Бек, а твои соплеменники все еще живут во льдах. Да? Или как их там… в юртах!

Изучающе смотрел на соседа Асланбек. Интересно, заведись в Цахкоме такой человек, что бы делали его родственники? Увезли бы его далеко в ущелье, замуровали в пещере. Да от такого соседа разбежался бы весь аул. Да все цахкомцы за целый день не произнесут столько слов, сколько он сказал сейчас.

Усмехнулся Яша чему-то своему, и Асланбек повысил голос:

– Ты смеешься?

– Ей богу, нет.

Одессит перекрестился с самым серьезным видом.

Махнул рукой Асланбек, отвернулся от него.

– Князь, – канючил Яша.

Надо завтра успеть поменяться с кем-нибудь нарами, пока люди не узнали его. Не даст, видно, покоя.

– А, Бек!

Замучает, если не ответить ему, не успокоится.

– У нас дома из камня. Понимаешь?

– Я всю жизнь что-то путаю. И ты знаешь, мне за это достается на крупные орехи… Ну, а на собаках ты на своем Северном ездил много? С ветерком, да? С горки? Завидую! Собака – первый друг человека. Умно, гениально сказано. А что думает по этому поводу сам друг? Вот это я не знаю.

Перевернувшись, Асланбек свесился лицом вниз, с любопытством посмотрел на Яшу. Так вот какие они, городские парни. Настырные, глаза с хитрецой, озорные. Вспомнив, как одессит разговаривал с комиссаром, улыбнулся.

– А вы мне кажетесь симпатичным, Бек, – одессит пронес палец перед самым носом Асланбека.

Вольность одессита не понравилась Асланбеку, и он успел поймать его за запястье:

– Э, ты на кого поднял руку?

– Пардон, – воскликнул от боли одессит.

Асланбека взяло зло, и теперь уже без жалости он изо всех сил сжал ему руку.

– О-о, – взвизгнул тот.

Так бы и дал ему ногой под зад, чтобы летел кубарем.

– Скажи: «Извини»!

– Прости, Бек.

– Нет: «Извини!»

– Милый, какая тебе разница?

– Я так хочу.

– Ой-ой! Извини, извини, – завопил Яша.

– Баба, – Асланбек с трудом разжал онемевшие пальцы. – А вот я не закричу, на, нажимай! – он протянул руку. – Не хочешь? Это твое дело, но ты не мужчина.

– Ну вот, – одессит потер запястье и, как ни в чем не бывало, проговорил: – Так на чем мы остановились? – Он ткнул пальцем себя в лоб: – Ах да, вы меня обидели…

– Дайте спать, – проговорил кто-то жалобным голосом.

Приподнялся Асланбек на локтях: справа от него на нарах сидел молоденький боец.

– Кто там плачет? – спросил Яша, не вставая.

– Ганькин, Слава.

Потянувшись, Асланбек повернулся на левый бок, но сон пропал, и он долго ворочался, вздыхал, а когда начал дремать, услышал команду:

– Подъем! Тревога!

Он кинулся искать ботинки, забыв, что спал в них.

Мгновение – и в казарме поднялся гвалт, ошалело снуя и толкаясь, новобранцы повалили к выходу. Одессит же спал, похрапывая, Асланбек успел еще ткнуть его в плечо, он замычал, повернулся к нему спиной.

В казарму влетел комиссар, постояв с минуту, отрывисто крикнул:

– Тихо!

Схватив ранец и скатку, Асланбек устремился вон из казармы, у выхода споткнулся и непременно упал бы не успей схватиться за кого-то. Чертыхаясь, присел, быстро перемотал сползшую обмотку и выскочил на освещенный луной двор. Тут его встретила новая команда:

– По двое становись!

Нашел свой взвод, занял место в строю, а когда оглянулся по сторонам – увидел рядом с собой одессита: он с невинным видом раскачивался взад-вперед.

Когда же он успел? Шайтан, а не человек.

– Ай-ай! Целый год собирался Бек по тревоге! Конечно, вашему сиятельству очень трудно все делать самому. И почему вам не разрешат держать при себе слуг?

Яшкина издевка задела самолюбие Асланбека.

– Скажи еще одно слово, и я тебя разорву!

Одессит чмокнул губами, сделал большие удивленные глаза, ткнул пальцем в грудь Асланбека, нарочито растягивая слова, тихо произнес:

– Его сиятельство желает поговорить со мной конфиденциально? Я к его услугам. Сейчас самое подходящее время для душевных объяснений двух смертельно влюбленных, – Яша слегка поклонился.

Опустив к ногам скатку, Асланбек высвободил руку и собирался уже ударить Яшу, но вдоль строя медленно шел комиссар.

Новобранцы выстроились в две шеренги. В это время в широко распахнутые ворота въехала легковая машина, пересекла двор и остановилась рядом с комиссаром. Из машины стремительно вышел полковник, широким шагом прошел перед строем из конца в конец и вернулся на середину плаца. По шраму на лице и двум орденам Боевого Красного Знамени Яша узнал в нем командира полка.

– Вот бог, за которым Яша поползет с закрытыми глазами в пекло, в ад, тигру в пасть, – прошептал зачарованный одессит. – Какой герой! Вы только посмотрите на его плечи. Это же Эверест, человек-гора!

Козырнув полковнику, комиссар сказал что-то, и снова полковник стремительно зашагал взад-вперед, не удаляясь далеко от комиссара.

– Кто подал команду ложной тревоги? – неожиданно выкрикнул он; сделал паузу, длившуюся минуту, две, после чего проговорил с расстановкой: – Между прочим, трусу в полку нечего делать. Такому лучше убраться по собственному желанию, пока я сам не прогнал, – зычный голос полковника гремел над притихшим плацем.

Строй замер.

– Считаю до трех… Раз!

Вот оно что, оказывается, кто-то подшутил над всеми. Уж не сосед ли? Асланбек скосил вопрошающий взгляд на одессита, но лицо у того было без тени волнения.

– Два!

Почувствовал Асланбек, как у него одеревенела спина, шея, а правая нога вот-вот оторвется от земли. Сейчас он шагнет вперед, возьмет всю вину на себя, только бы полковник из-за кого-то не считал всех трусами. Но его опередил Нечитайло: вышел из строя и отбил три четких шага. Стиснув руки, Асланбек готов был клясть себя за то, что его опередили, да еще плюгавый Нечитайло.

– Так! – командир полка смерил одессита взглядом. – Всем вернуться в казарму и продолжить отдых. Приказываю уснуть. И чтобы я не слышал ни одного звука. Разойдись!

Сломавшийся строй медленно растекался. Поплелся, оглядываясь, и Асланбек, поймав себя на мысли, что, кажется, ошибся в одессите; видно, он настоящий мужчина, если не испугался полковника.

Командир полка закурил, внимательно рассматривая одессита со всех сторон, и тот понял, что наказания не избежать, но все же продолжал держаться смело, не заискивая, пытаясь сохранить независимую осанку.

Полковник с трудом сдерживал гнев, и комиссар, заметив, как у него посинел рубец на лице, положил руку Яше на плечо, и этим как бы взял его под свою защиту:

– Дитя моря.

– На свое счастье, он еще не красноармеец. Почему, Яша Нечитайло, ты взбаламутил народ? Или это ты кричал во сие? – ухмыльнулся полковник. – В атаку звал нас.

Стоявший до этого по команде «смирно» одессит преобразился, перекинул на правое плечо винтовку, заговорил доверительно, быстро, будто боялся, что его прервут, не станут слушать до конца, а ему очень не терпелось высказаться:

– А как же, товарищ полковник, спят себе да еще храпят, позабыли обо всем на свете, даже о мамочке родной. Такое зло на них взяло, ну и… Сам не знаю, как закричал. А чего поразлеглись, может, думают, что казарма им гостиница «Астория»? Вы знаете, у нас в Одессе…

– Ну вот что, – прервал полковник Яшкин словопоток. – Марш на гауптвахту! На двое суток!

Уронив к ногам скатку, Яша внезапно сник. Долго натягивал на плечо сползавший ремень винтовки.

– До каких пор вы будете топтаться?

Яша зябко передернул плечами, с нескрываемой надеждой оглянулся на комиссара: искал у него поддержки, но тот отвернулся, и одессит снова вперил взгляд в командира полка, а сам зашарил ногой: искал скатку.

– Я, конечно, ослышался, – произнес с мольбой в голосе.

– А чтобы в другой раз лучше слышалось, набавлю вам еще двое суток. Марш! Артист из погорелого театра.

Командир полка резко откинул руку в сторону, и Яша понял, что надо уходить, и все же не выдержал, на прощанье сказал:

– Спасибо! Раз надо – значит, надо.

Он сразу стал неуклюжим, угловатым, хотя старался бодро вышагивать через плац.

Весь день думал Асланбек о нем. А ночью услышал…

– А что я сделал?

– Больно умный, под трибунал захотел? Скажи спасибо, салага, что не успел принять присягу… Военная обстановка, а он шутить изволил. Зачем ты усики приклеил? – повысил голос Веревкин.

– Усы не трожьте, товарищ командир.

– Товарищ командир… Вот я тебе покажу, быстро выгоню из тебя одесский душок.

– Пожалуйста, если я преступник, то извольте…

Приподнялся на нарах Асланбек. Рядом стоял Веревкин, а за ним два красноармейца с винтовками. Что происходит?

– Басистый, как погляжу на тебя. Собирайся живо! Ишь, разлегся. Сбежал с гауптвахты…

– Ах, оставьте!

– Какой умный! – Веревкин старался говорить потише, и все же его голос растекался по казарме.

Никто не спал, все притихли. А когда удалились шаги – послышались приглушенные голоса.

А утром горнист и Веревкин с трудом добудились новобранцев: никто не хотел просыпаться, долго потягивались, протирали глаза, кляня всех и вся.

Выбравшись во двор, поеживаясь от утренней прохлады, столпились у деревянных кадок с водой. Вдруг Слава как закричит:

– В бой! За мной!

Оголился до пояса и сунул в кадку голову по самые плечи. Это развеселило Асланбека, и он, недолго думая, стащил с себя гимнастерку вместе с рубахой. Бойцы дружно сняли рубашки, подбегали к Славе, хлопали по загорелой спине.

– Моряк и только!

– Водолаз с Тихоокеанского флота.

– А тебе откуда известно?

– Мы с ним с одного крейсера. Помню, как-то целые сутки просидели на дне океана.

– Оно видно, весь зад у вас в ракушках.

Мылись, приплясывая, обливаясь полными пригоршнями. Пришлось Веревкину приказать:

– Заканчивай туалет!

Весело бежали в казарму за котелками и на завтрак строились расторопнее.

– Первая рота, повзводно, в колонну по четыре становись!

Веревкин, щелкнув каблуками, вскинул над головой правую руку:

– Раз, два, три.

Выждав секунду, он оглянулся: в строю копошились, и сержант ровным, бесстрастным голосом скомандовал:

– Разойдись!

Ничего не понявшие новобранцы, переглядываясь, расходились, недоумевая, что это стряслось с ним.

– Становись!.

И надо же было случиться, в тот момент, когда Веревкин оглянулся, кто-то присел и стал перематывать обмотки.

– Раз-з-зой-дись!

На этот раз он удалился шагов на двадцать.

– Ста-но-вись!

Все бросились к нему, и не успел Веревкин досчитать до трех, как рота образовала колонну.

– Раз-зой-дись!

В строю кто-то нагнулся.

– Ста-но-вись!

Снова неслись, без суеты заняли места, каждый свое.

– Шагом а-арш!

Навстречу незадачливой роте шли такие же, как и они, новобранцы, уже успевшие позавтракать, шутили вслед.

– Выше ножку!

– Ай да лодыри.

– Сказано, салаги.

– Не в столовую их, а на плац гоните.