Текст книги "Набат"
Автор книги: Василий Цаголов
сообщить о нарушении
Текущая страница: 23 (всего у книги 27 страниц)
– Я работал в типографии. Наборщик, печатник, ретушер… Все, что хотите! Стахановец.
Майор побарабанил сильными пальцами по столу:
– Вы призваны накануне войны?
– Так точно!
– Что вы делали в Воронежской области?
– Послали из Одессы… – Яша удивился: «он, кажется, все знает, а спрашивает».
– Зачем?
– Приказали наладить печатные станки.
– Вы владеете немецким?
«Может, он еще спросит о премиальных? Так я их вернул. Пришел в контору и сказал: «Мастер мне подсунул премиальные, а я не жулик, засвидетельствуйте, что государственные деньги возвращаю», – Яша ухмыльнулся про себя, а вслух сказал:
– Знаю немного. Дружил с мальчишкой-немцем, мать у него учительницей была, в одном доме мы жили…
– Где он?
– Утонул… Судорога схватила.
– Так.
Майор прикурил от зажигалки:
– Не буду скрывать: вас следовало посадить на гауптвахту, а то и большее наказание дать. Фронтовики, бывалые люди, не стыдно. Вы отчислены. Идите!
У Яши вытянулось лицо, он сделал шаг к столу, за который уселся майор, приложил руку к груди, но опомнился и вытянулся по стойке «смирно».
– Как же так? Не могу! Я же… А кто будет Одессу освобождать? Не желаю! То есть…
Майор подошел к Яше, покрутил пуговицу на его гимнастерке, сказал:
– Хотел рекомендовать вас в партизанский отряд, но доверия нет, фокусничаете. Понятно?
– Так точно!
У Асланбека горело лицо, он опустил глаза.
Двое суток прошло после ранения друзей.
2В светлой и просторной комнате жили сыновья Дунетхан. Каждое утро, на рассвете, мать открывала ставни, распахивала окна, и первый луч солнца в обнимку с легким ветерком, еще не растерявшим запаха голубых ледников, мягко вливались в комнату.
Она доила коров и ставила на подоконник глиняный кувшин с парным молоком.
Но все это было до войны…
С тех пор, как в жизнь ворвалось горе, она старалась не думать об этой комнате, и все-таки, нет-нет, да и заглянет туда, правда, не переступая порога, потому что сразу же начинали душить слезы. Разве могла она спокойно смотреть на застланные кровати? У среднего окна стоял широкий стол на толстых квадратных ножках. Перед самой войной Хадзыбатыр купил его в городе. Слева от стола – шкаф с застекленными дверцами. На полках книги…
Однажды она не выдержала, вошла. О, лучше бы ей провалиться в ту минуту сквозь землю! Почудился ей озорной смех ребят, голоса и, глотая слезы, она выбежала из комнаты. В тот день Дунетхан плакала в последний раз. Даже в черный день, когда Тасо принес новую похоронную о смерти теперь уже старшего сына, она не проронила слезы.
А было это так.
Тасо вернулся из района с почтой, и, странное дело, он шел впереди коня, уронив голову на грудь, припадая сильно на ногу. Его заметили аульцы и упорно не уходили, ждали, пока войдет в аул. Они поняли: раз у бригадира палка с левой стороны под мышкой, значит, несет кому-то черную весть. Кому?
Горе, обойдя аул, постучалось в дом Каруоевых.
Недаром говорят в народе: «Пришла беда – открывай ворота». Погиб Созур. Люди оплакивали его. За ним старшего – Батако.
Как она мечтала: вот вернется Батако, женится, даст дорогу братьям, подарит ей внуков.
Слезы аульцев были ей утешением, а у самой резче обозначились глубокие борозды вокруг упрямо сжатых губ. Она отказывала себе в еде, спала на глиняном полу, подстелив войлок. Часами лежала Дунетхан с открытыми глазами, в каждом шорохе чудились шаги сыновей. Они являлись ей во сне, и с укором смотрели на нее, как бы говоря: «Не щадишь себя? А ты должна жить, чтобы дождаться нас, встретить у калитки. Мы не погибли, не верь бумажкам». И она ждала.
Однажды утром ей пришло в голову отправиться в город, в госпиталь, понести гостинцы раненым. Если кто-то из ее сыновей окажется в госпитале, не дай бог, конечно, то, наверное, найдется женщина, которая не оставит его без заботы.
Целый день варила кур, пекла пироги, уложила в хордзен сыр, копченую баранину, когда стемнело, никому не сказав, вышла во двор. Здесь ей представилось, что стоит уйти из дома, как заявятся сыновья. Вернулась в дом с охапкой сухих дров, сложила у очага, настрогала лучинок, достала новый коробок спичек, заменила воду в чугунке, проверила, есть ли в солонке соль. Обошла вокруг сакли. До калитки рядом с ней прошагал пес.
Выщербленный месяц свесился над землей.
Шла быстрым шагом, намереваясь к полуночи выйти из ущелья, хотя сама не знала, почему именно до полуночи. Ее нагнал грузовик, и она прижалась спиной к скале. Машина за машиной проходили мимо. Уставшая, добралась до родника.
Здесь отдыхали красноармейцы, курили, запивая густой дым махорки ключевой водой.
– Здравствуйте, – приветствовала их Дунетхан.
Бойцы ответили дружно:
– Здравия желаем!
– Куда, мамаша, путь держите?
– В госпиталь иду.
– К мужу?
– Нет.
– Сын ранен?
– Чужие сыновья.
– Счастливого пути, мамаша. Спасибо тебе!
В Цахком приехали из военкомата и мобилизовали еще шесть человек. Велели собираться и Джамботу: «Через час быть готовым!»
Жена уложила ему пару белья, вязаные носки, три лепешки, тяжелый круг сыра, полкурдюка, бутылку с аракой да завернула соль в тряпицу.
Она стояла у выхода, сложив руки на груди под шалью, и с тоской смотрела на него. Ей хотелось разрыдаться, но не было слез, и она лишь горестно вздыхала. Муж сидел у очага перед треногим столиком и, покончив с едой, сжал руки в кулаки.
За порогом мычал теленок, чем-то были вспугнуты ягнята.
Наконец, Джамбот поднялся, спросил у жены один коробок спичек и вдруг резко выкрикнул:
– Принеси все спички и положи в хордзен побольше соли.
Он забегал взад-вперед, а жена оставалась на месте.
– В горы уйду! – произнес он.
Остановившись возле нее, вытащил кинжал, снова вложил в ножны:
– Не дождутся они меня в армию!
– А дети! – ужаснулась Разенка.
– Что дети? Кушать нечего? Дети. Ха! Разве я их кормлю с ложечки? Какая им разница, куда я уйду?
– Позора не боишься!
В эту минуту муж был ненавистен ей. Если до сих пор Разенка боялась одного его взгляда, то теперь готова была бросить ему в лицо все, что думала о нем.
– Молчи! Ты хочешь, чтобы я отправился воевать? Пошел на фронт? А если немцы придут в Цахком? Спалят мой дом!
– Не смей! Остановись! Побойся бога, – Разенка шагнула к мужу.
– Уйди, дура! Не твое дело.
– Мое. Всю жизнь молчала. Не могу больше! Подумай о детях, – несчастная женщина обхватила его ноги.
– Уйди, рожденная от собаки.
– Не пущу, – голосила жена.
– Убью!
– Прокляну тебя. Ох-хо…
– У-у, безумная.
– Повешусь… на нихасе. Дочь на фронте, Асланбек…
И тут Джамбота затрясло. Залина! Асланбек! На фронте его дети. Дочь поехала к нему. Они… Нет, нет, он найдет Асланбека, он помешает, он все расскажет… Успеть бы… Брат и сестра… Его дети, в них одна кровь… Его кровь. Как хорошо, что он узнал его адрес. Полевая почта… Найдет.
В безумной ярости Джамбот ударил жену кулаком в открытое лицо. Но Разенка не застонала, только выкрикнула:
– Бей! Еще…
С улицы позвали:
– О Джамбот!
Разжались руки Разенки, и он выругался:
– Подожди, сука, вернусь.
На улице толпились аульцы.
– Да сохранит вас всех бог! – пожелал Дзаге.
Ждали бригадира и представителя военкомата.
– Увидите наших, передайте приветы, – произнес Муртуз.
Пришли Тасо и лейтенант.
На следующее утро хватились Дунетхан. Не было ее на проводах аульцев в армию, не дымит очаг, скотина осталась во дворе…
Заглянула в дом соседка: никого. Подняла тревогу, голосила, пока не сбежались люди. В ауле сбились с ног в поисках Дунетхан. Искали в горах, рискуя жизнью, спускались в пропасть, спрашивали в других аулах, но так и не удалось узнать что-либо о ней. Пропала и все!
3Вернувшись с передовой, генерал-майор Хетагуров озабоченно ходил по просторной избе, потирая озябшие руки. Два красноармейца всю ночь топили печь, и все же из полутемных углов тянуло сыростью. Нездоровилось, разболелась голова. Со вчерашнего вечера чувствовал недомогание, вялость, то бросало в жар, то знобило. Пожалел, что не послал сразу за врачом, а теперь, пожалуй, пилюли не помогут, а на ногах надо держаться.
К возвращению ординарец приготовил завтрак, раздобыл к чаю банку сгущенного молока и пачку галет. Как только это удалось? Клонило ко сну. Чтобы взбодрить себя, вышагивал по избе, кутаясь в полушубок, яростно тер виски и беспрестанно курил. Знай жена, как он много курит, наверное, пришла бы в ужас. «Эх, Валюша, родная моя, скоро ли увидимся и увидимся ли?» – генерал склонился над картой.
На основе оперативных донесений, данных разведки, показаний пленных и предупреждений командования фронтом, начальник штаба армии, командующий левофланговой группой войск Хетагуров пришел к твердому убеждению, что немцы предпримут новое наступление на левом фланге армии, и готовился к нему. Все дни он неотступно размышлял над тем, как с наименьшими потерями противостоять на своем участке нацелившемуся на Москву противнику.
Штаб работал напряженно. Операторы день и ночь лазили по передовой, участвовали в допросах пленных, уходили с разведчиками за линию фронта: спешили до деталей раскрыть замысел немецкого командования против своей армии, чтобы на месте предполагаемого прорыва успеть сконцентрировать силы за счет перегруппировки потрепанных в боях частей. На помощь Ставки и фронта Хетагуров сейчас не рассчитывал: все, что могли, дали.
У командующего фронтом не было резервов, да и Ставка не могла быть щедрой. Генерал знал, что свежие силы подтягиваются из глубинных районов страны для пополнения армий центра Западного фронта, грудью закрывших кратчайший путь к Москве.
Начальник штаба, в какой уже раз, взвешивал все «за» и «против», понимая, что, хотя враг и утратил свои наступательные возможности, все же предстоящие бои за Москву будут решающими и ожесточенными, а у него всего один танк. Отсутствие техники, конечно, восполнится героизмом бойцов, но потери в войсках неминуемы. А он обязан сделать все, чтобы и бой не проиграть и сохранить для будущего общего контрнаступления под Москвой (должно же оно быть!) обстрелянные в боях войска.
Открылась дверь, и в избе бесшумно появился майор, начальник разведки армии. Он и начальник оперативного отдела, ближайшие помощники генерала, входили к нему без доклада.
– Товарищ генерал, разведчики выполнили боевое задание: доставили пленного солдата, – доложил майор.
– На чьем участке его взяли? – не сразу отвлекся от своих мыслей Хетагуров, передвинул линейку на столе.
Майор в любое время суток, в самой сложной боевой обстановке знал о противнике самое необходимое. Генерал старался уберечь майора и не разрешал ему ходить на передовую. Но однажды он отправился в разведку через линию фронта, и генерал не в силах был удержать его: надо было вывести из окружения большую группу тяжелораненых.
– Отличились разведчики Чанчибадзе.
– Допросили пленного?
– Пытались.
– Что это значит? – генерал вскинул голову.
– Он пьян, – майор ухмыльнулся.
– Вот как. Это интересно.
– Сначала мычал, а сейчас угрожает, требует немедленно доставить его в свою часть.
– Дайте мне взглянуть на него.
Генерал уперся руками в край стола.
Открылась дверь, и рослый, атлетического сложения, тепло одетый пленный вошел, вызывающе осмотрелся.
Пленного слегка подтолкнул в спину майор, и он дернул плечом.
Майор еще раз усмехнулся.
– Пройдите, пожалуйста, вперед, – повысил он голос.
Майор говорил на немецком языке, и генерал лишь догадывался, о чем.
Солдат, однако, не сдвинулся с места. Сложив руки на груди, он смотрел на Хетагурова исподлобья, но когда понял, что перед ним генерал, – щелкнул каблуками, вытянулся в струнку.
– Какой части? – тихо спросил генерал.
Майор перевел, пленный упорно сжал губы, показывая своим видом, что не желает разговаривать.
– Отвечайте, – сказал майор, не повышая голоса.
Пленный продолжал молчать.
– Это может стоить вам жизни.
Солдат окинул майора взглядом.
– Что бы вы хотели сказать перед расстрелом? – спросил майор и сжал кулаки за спиной.
Он старался ничем не выдать своей смертельной усталости и желания ударить солдата левой рукой снизу вверх, в широкий с ямочкой подбородок. Это был его коронный удар на ринге.
– На вашем месте, господин майор, самое благоразумное – вернуть мне оружие, прихватить штабные документы и следовать за мной!
– Куда?
– Сдаться на милость командира танковой дивизии, – запальчиво произнес пленный.
– Вы из этой дивизии?
Пленный смешался.
– Или из мотострелковой?
– Напрасно теряете время.
– Мы обсудим ваше предложение, – ответил майор.
– Мое командование гарантирует вам жизнь.
Майор слегка наклонил голову:
– Благодарю. Сейчас мы с генералом решим, как нам быть.
Выслушав пересказ короткого допроса, генерал велел увести пленного.
Прежде чем перешагнуть порог, солдат оглянулся:
– Не задерживайтесь, господин майор, войска прибывают из-под Калинина, и скоро вас обложат, как медведя в логове, будет поздно, поверьте мне, солдату фюрера.
Майор плотно прикрыл за ним дверь.
– Его следовало бы расстрелять… Уверенность выпирает из него, – майор нахмурил лоб.
Генерал произнес уверенно:
– А вы знаете, он не дрогнет под дулом пистолета.
– Похоже, – согласился майор.
– По его спеси можете судить о духе немецкой армии. Фюрер и его солдаты надеются овладеть Москвой и тем самым покончить с нами в эту зиму.
Генерал вернулся к столу, взял линейку.
– Трудно нам придется…
– Разрешите, я поступлю с ним по-немецки?
Генерал вопросительно взглянул на разведчика.
– Вчера ночью на нейтральной полосе наши саперы нашли молодого бойца… Представители «высшей расы» раздели его на морозе и облили водой…
Майор не мог договорить, покашлял.
– Будем гуманны, Игнат Матвеевич.
Впервые генерал назвал майора так, прошелся.
– Он все же сослужил службу нам… Подтвердил данные о том, что противник подтягивает войска из-под Калинина.
На пороге стоял Матюшкин, сиплым голосом доложил:
– Товарищ генерал, вас срочно просят к телефону.
Шея Матюшкина была забинтована. Генерал подумал, что не отправил его еще во взвод, как обещал, но ведь заменить ординарца было пока некем.
Хетагуров положил на стол линейку и вышел к телефонистам: они сидели в полутемной, холодной, но просторной прихожей.
«Тридцать седьмой» слушает! – отрывисто сказал он.
– Говорит Шапошников.
– Здравия желаю!
Для Хетагурова этот вызов не был неожиданным, он знал, что маршал обязательно поинтересуется, как долго выдержат его войска новый натиск немцев, готовился к разговору с начальником Генерального штаба, а все же, услышав его голос, взволновался.
– Слушаю вас, – коротко приказал маршал.
Докладывал Хетагуров, словно разбирал штабные учения.
– Третья танковая группа противника стремится полуокружить Ракитино. Нам навязали ожесточенные бои. У нас есть подготовленный рубеж, а за ним… Ракитино. Защитники города, я уверен, удержат позицию в течение еще четырех-пяти суток. А если потребуется, то и больше, но это будет… Бойцы перешагнули через невозможное. Сейчас об отходе мы не думаем.
Наступила пауза, Хетагуров ждал, что скажет маршал.
– Прошу вас, Георгий Иванович, продержитесь, голубчик, в Ракитино, действуйте в зависимости от обстановки. Не теряйте связи с соседом. Ему приходится труднее, чем вам. На главном направлении, в центре фронта, идут ожесточенные бои.
– Мне понятно, – проговорил генерал, а про себя подумал: «Если на участке его группы такое творится, то что же делается в центре?»
– До свидания, – маршал положил трубку.
4История с Дунетхан потрясла Тасо, и он забыл о своих горестях. Долго ломал голову, но так ничего придумать и не смог.
В аул пришел инструктор райкома партии, то ли беседу проводить, то ли еще зачем. Узнал о Дунетхан и всполошился, давай звонить в райком…
Вот тогда-то и ахнул Тасо: он же не сообщил в райком.
– Когда она ушла? – допытывался инструктор.
– Никто не знает… Ищем. Все горы облазили, что и подумать, не знаю, – рассеянно отвечал Тасо.
– Ничего не понимаю, – повторял инструктор.
– Сыновья у нее погибли, может, руки на себя наложила. Нет, не верю.
– Интересно! – многозначительно произнес инструктор.
Наконец он дозвонился к секретарю райкома:
– Алло! Докладывает инструктор Алимханов… Неприятность в Цахкоме. Исчезла Дунетхан. Вот так! Нет ее в ауле. Искали всюду. Попытаюсь установить причины. Сейчас… На, с тобой хочет поговорить товарищ Барбукаев, – инструктор передал трубку Тасо.
Неприятно было слышать голос Барбукаева, но что поделаешь: бригадир отвечает за поступки аульцев.
– Слушаю, – отрывисто проговорил Тасо в трубку.
Не поздоровавшись, Барбукаев спросил, почему ему не доложили сразу.
– В суматохе забыл…
На другом конце провода щелкнуло, и Тасо, прежде чем повесить трубку, задумчиво посмотрел на нее.
– Ну что? – спросил инструктор.
– Ничего.
– Подозрительно. Загадочно. Исчез человек! Она же не иголка. Странно.
Тасо выжидательно посмотрел на инструктора: на что он намекает?
– Очень подозрительно все это.
Тасо шагнул к столу и положил руку на плечо инструктора, придавил. Попытался инструктор сбросить руку, но Тасо надавил еще сильней.
– На что ты намекаешь? – побагровел он.
– Это тебе лучше знать, – поднял голову инструктор.
Перед глазами Тасо пошли круги, но он сумел устоять на ногах, отдышался и вышел.
А в полдень кто-то пронесся по аулу с воплем.
– Пожар!
Люди высыпали из саклей.
– К кошарам!
Мигом тревога выплеснула народ за аул.
Когда прибежали к кошарам, то все было кончено.
Над голыми закопченными каменными стенами стоял едкий дым.
Не сразу увидели Тасо. Он лежал у стены лицом вниз. Его подняли: кожанка на груди обгорела, на щеке кровоточила глубокая ссадина…
Вечером в Цахкоме появился милиционер и увел с собой бригадира. Всем аулом провожали, а Дзаге на прощанье обнял его, чего до сих пор за ним не водилось.
– Рассказывайте, – коротко произнес Барбукаев и взялся за голову.
– Что?
– Ротозей.
Тасо в упор смотрел на секретаря.
– Вот… Товарищи! Свою безответственность не желает признать, – воскликнул Барбукаев.
Морщины разрезали лоб Тасо, губы сурово сжались.
– Тут кое-кто еще пытается защитить его! Есть предложение исключить Сандроева из рядов ВКП(б).
Сказав это, секретарь пристукнул кулаком по столу.
Ударило в затылке, как будто чем-то тяжелым, голова стала свинцовой, и Тасо подпер рукой подбородок.
Снова удар в затылок, теперь еще сильней.
– Зачем же спешить, не муку мелем, – проговорил заворг.
Тасо удивился, что не сразу заметил его, сидевшего в полутемном углу кабинета.
Заворг поднялся, скрестил пальцы на чуть впалой груди.
– Мы решаем судьбу коммуниста… Не понимаю…
Барбукаев поднял на него взгляд:
– Кошары сгорели! Ягнята под небом остались.
– Но Сандроев не поджигал кошары. Чабаны оставили костер…
– Садитесь! Члены бюро разберутся без вас.
– Понятно, – произнес заворг и сел.
Секретарь положил на стол руки и уперся взглядом в Сандроева.
– Вы знаете, где ваш сын?
– На фронте! – резко ответил Тасо. – Добровольцем ушел. Разве вы не слышали об этом? По-моему, вы лично пожимали ему руку.
– Нам стало известно другое.
Барбукаев зачем-то передвинул чернильницу:
– Помню, вы приходили в райком и сказали, что он пропал без вести. Так?
– Память у тебя хорошая. Если мой сын жив, то он воюет! – сказал резко Тасо, хлопнув по столу ладонью. – А к тебе я приходил как к товарищу.
Секретарь пристально рассматривал Тасо: «Долго же ты прикидывался честным человеком, а сам не смог вырастить из сына патриота. Проглядел. Разве это не предательство интересов Родины. И что, если бы все мы, коммунисты, были бы такими безответственными, как Тасо? Считай, Советская власть погибла бы… Других поучал, критиковал с пеной у рта».
– А у нас есть сведения, что Буту Сандроев бежал с фронта, – нарушил тягостное молчание Барбукаев, – и скрывается в горах.
У Тасо похолодело в груди, но растерянность скоро прошла, он поднялся со своего места и посмотрел на Барбукаева, как бы спрашивая: «Ну, а ты поверил этим сведениям?».
Встретились два взгляда: один – холодный, другой – вопрошающий.
– Он стал дезертиром.
Барбукаев шумно встал, отошел от окна, снова вернулся.
– Ах ты… – в гневе захлебнулся Тасо, сжав кулак – Клевета! Врете!
– Зачем же кричать на нас, – Барбукаев сразу повысил голос. – Это мы должны спросить, как вы, коммунист, воспитали такого сына? Он у вас трус! В первом же бою он бежал.
Расстегнул Тасо кожанку, и рука скользнула по бедру.
– Повезло тебе!
Тасо припечатал кулак к столу:
– Сидишь здесь, а там люди кровь проливают. Врагов выискиваешь не там, где надо.
– Прекратите болтовню!
Барбукаев порывисто вышел из-за стола:
– Вас для чего вызвали? Вы смеете еще обвинять нас?
– Стыдно мне… – устало произнес Тасо.
Прокурор многозначительно переглянулся с председателем райисполкома.
– С этого и надо было начинать! – Барбукаев самодовольно улыбнулся. – Коммунисты проверяются в трудную минуту, а не в демагогии.
– За бывшего товарища стыдно. Столько лет я верил ему, – Тасо направился к выходу. – А тебя… Презираю тебя, – вдруг обернулся он к секретарю райкома.
– Ох, доиграешься с огнем! – с нескрываемой угрозой в голосе проговорил Барбукаев.
– Партийный билет мне вручила партия, она и возьмет, если найдет виновным в чем-нибудь.
Тасо быстро приблизился к Барбукаеву:
– Партия, а не ты. Запомни!
Застегнул Тасо кожанку: «Никогда не откажусь от сына, не верю, чтобы предал меня, отца. Отдал бы я жизнь, только бы увидеть его своими глазами». Тасо посмотрел на прокурора, председателя райисполкома. Почему они не высказались?
– Конечно, за сына вы не отвечаете, – несколько смягчился Барбукаев. – Никто не собирается вас судить за него. Мы получили письмо…
– Кто?
Тасо взялся за спинку стула.
– Написал кто?
– Пока секрет.
– Ясно! – произнес с нажимом Тасо. – Эх вы…
– Прекратите! – закричал Барбукаев.
– Вот так! – не скрывал своего торжества Тасо.
Он всегда критиковал секретаря. И это ему теперь не пройдет даром. Ничего, вот не подтвердит обком решение бюро райкома, тогда он поговорит с Барбукаевым с глазу на глаз.
– Если окажется, что мой сын воюет или сложил честно голову, тогда как? – твердо сказал Тасо.
– Как бы там ни было, а доверие вы потеряли! Вдумайтесь только. А завтра сгорит аул? Вы не поджигали. Еще бы! Но вы прозевали, может быть, диверсию! Это факт, – Барбукаев развел руками: – Судить вас надо!
Резануло Тасо по сердцу, опустил голову.
– Судите! С восемнадцатого года мне доверяли… партия, не такие, как вы!
Не видел Тасо, как прокурор пожал плечами, что-то тиха сказал председателю райисполкома.
– Поступило одно предложение об исключении, – Барбукаев постучал карандашом по столу. – Кто за это предложение?
Тасо не поднял головы.
– Одну минутку!
В углу встал заворг, прошел через весь кабинет.
– Давайте поручим персональное дело товарища Сандроева…
– Ясно! – прервал его Барбукаев, сердито посмотрел.
– С вами у меня будет отдельный разговор. Голосуют члены бюро.
Не оторвал Тасо взгляда от пола, пусть принимают решение, которое сочтут нужным. Вот так! А он не знал прежде, что заворг может возразить Барбукаеву.
– «За» четыре, – объявил Барбукаев. – Против? Двое. Значит, двое… Так, так.
Тасо уперся рукой в стол, оставил стул.
– До решения обкома вы в рядах большевистской партии, и мы хотим посоветоваться с вами. Кого можно назначить на ваше место? – Барбукаев пристально посмотрел на Тасо.
– Подумать надо, – проговорил дрогнувшим голосом Тасо.
– Как вы сказали? – спросил Барбукаев и подался вперед. – Выходит, нет в ауле достойного человека?
– Разве я так сказал?
– Так получается! Во всем Цахкоме один только Сандроев… честный, преданный.
– Эх, Барбукаев, Барбукаев, – проговорил Тасо.
– Я предлагал в свое время Джамбота.
Барбукаев расстегнул воротник:
– Преданный, с головой!
– Нет! – тяжелый кулак Тасо лег на стол. – Он… Вот кто чужой человек!
– Видите, как он думает о людях! – Барбукаев обвел взглядом членов бюро. – А Джамбот на фронте.
– Я бы до обкома дошел, – заявил Тасо. – Смеяться бы стали над нами, никто за ним никогда не пойдет!
– Напрасно тебя столько лет держали в партии.
Прокурор придвинул к себе свободный стул:
– Зачем же вы так? У нас нет никаких доказательств…
– Какие еще факты нужны вам?
Секретарь райкома резко повернулся к прокурору.
– Надо прежде найти виновника, что же касается автора письма, мы с вами не видели его в глаза, – спокойно ответил прокурор.
– Достаточно анонимного сигнала, потом из части пришло извещение. Он исчез на фронте и объявился в горах! – горячился Барбукаев.
– Это еще надо проверить!
Прокурор раскачивался на стуле.
– Допустим, сын коммуниста совершил преступление, о котором мы узнали из письма, пока анонимного. Ну и что? У вас нет другого материала.
– Сейчас не время…
– По-моему, вы возбуждены.
Прокурор встал:
– Решать судьбу старого коммуниста, нашего товарища так легко… Я против! Он не отвечает за поступок сына, и за пожар… В такой мере.
– Мы исключили его, – сказал Барбукаев. – Большинством голосов, между прочим. Значит, вы и заворг открыто поддерживаете его? – с нажимом спросил.
– Да!
– Я давно…
– Вы забываетесь, – резко прервал его прокурор.
– Хватит! – Барбукаев бросил на стол коробок со спичками.
– Я поддерживаю прокурора, – сказал председатель РИКа. – Тасо – это совесть районной партийной организации, а мы по чьему-то злобному письму…
– Почему только по письму? А кошары? Он опозорил партию! – воскликнул Барбукаев.
– Таких, как ты, я в гражданскую пускал в расход, – Тасо презрительно посмотрел на него.
– Надо срочно направить документы в обком, – все больше распалялся Барбукаев.
Зазвонил телефон.
– Алло! Райком слушает! Что? Чабан сорвался в пропасть? Погиб? Неизвестно. Овцы не пострадали? Нет. Сейчас направлю, – Барбукаев повесил трубку.
Въехал Тасо в Цахком, слез с коня.
Всю дорогу думал, как объявить людям о случившемся, Вот теперь надо держать перед ними ответ.
Аульцы ждали…
Наконец Тасо поднял голову, оглядел всех, вернее, дал людям заглянуть себе в глаза, произнес внешне спокойно:
– Исключили меня из партии.
– Тебя?! – вырвалось у Дзаге.
Тасо снял шапку, тряхнул:
– Но мой партийный билет у меня. Еще в обкоме будут разбирать.
Дзаге провел дрожащей рукой по усам.
– Спасибо, добрые люди! Двадцать лет мы были вместе… – закашлял Тасо. – Не подвел я вас ни в чем, не обманул… О Буту кто-то пустил слух. Не верьте этому, мой сын не может совершить подлости.
Тасо пошел тяжелой походкой по тропке к своей сакле.