Текст книги "Набат"
Автор книги: Василий Цаголов
сообщить о нарушении
Текущая страница: 17 (всего у книги 27 страниц)
В вечернюю казарму ворвалось:
– Тревога! Боевая тревога!
О том, что бы значила очередная тревога, раздумывать было некогда. Мгновение – Асланбек навьючил на себя ранец с притороченной к нему скаткой, у выхода заученно выхватил из пирамиды винтовку и выбежал на плац, за ним топал одессит. Уже в строю Асланбек застегнул ремень на брюках, поглубже натянул на плечи лямки ранца.
– Завтра принимать присягу, а они тревогу устроили, – Яша передернул плечами. – Как я буду выглядеть на празднике? Я уверен, что сам генерал пожелает познакомиться с лучшим бойцом, и непременно позовут меня, Яшу Нечитайло. А у меня, скажу вам, еще тот видок, будто всю ночь провел с цыганами в ресторане. Боже ты мой, да я помру от стыда, – одессит широко зевнул. – Какой я дурак!
– Эй, не плачь над ухом, – буркнул Асланбек.
– Крокодил, лошадь…
– Я не виноват, что ты животное. Это все люди знают и никому не интересно.
– Дорогой мой Бек, у меня лопнула пуговица на кальсонах.
Полк выстроился и притих. Командиры стояли по двое-трое и о чем-то говорили между собой, а когда появился начальник штаба, батальонные бегом направились к нему.
Сердцем почувствовал Асланбек, что на этот раз тревога необычная. Прав Яша, назавтра полк готовится принимать присягу, после обеда всем разрешили привести в порядок обмундирование, и тут тревогу сыграли.
Вроде бы все, как всегда: построение, ожидание командира полка. Но Асланбек знал, что обстановка на фронте тяжелая, особенно на Западном направлении. Враг все ближе подходит к Москве. Скорей бы отправляли на передовую. Сколько же учиться стрелять, атаковать! Изо дня в день одно и то же, подъемы на рассвете, марши на пустой желудок. На фронте, наверное, все по-другому. Захотел есть – отнял у немцев, и вообще никаких тебе походов, отбоя, нарядов вне очереди… Там сержант на него не станет кричать, побоится, чтобы не получить вгорячах сдачу.
– И сами не спят, и нам не дают, – возмутился кто-то.
– Вы только пожелайте, и я мигом организую грандиозный скандал! Скажите только «да» и вы увидите, на что способен Яша ради вас. Почему вы молчите?
– Нашел время шутить, ничем его не проймешь.
– Не говори много! – отрезал Асланбек.
Командиры бегом вернулись к своим подразделениям.
– Похоже, пойдем досыпать, – зевнул Яша.
– Да нет, затевается что-то, – проговорил Веревкин.
Пришел взводный, отвел в сторону Веревкина, нагнулся к нему и что-то сказал шепотом, тот в ответ закивал.
Полк двигался по шоссе. Колонну сопровождали перемигивающиеся звезды, таинственные шорохи, далекий лай, сдавленные гудки паровозов, гулкое шарканье подкованных сапог.
Все чаще Асланбек подтягивал ремни отяжелевшего ранца, скатка валилась во все стороны, с плеча на плечо перебрасывал винтовку. Рядом с ним сопел Яша, изредка подавая голос, чтобы послать проклятие на голову Гитлера.
В воздухе запахло угольной гарью, ближе становились перекличка рожков, лязг буферов; подслеповато мигали огни стрелок и паровозных фар.
– Пусть я не доживу до утра, если мы не пришли на железку.
Яша схватил друга за плечо:
– Как ты думаешь, князь, зачем мы здесь понадобились?
– Не приставай, слушай, – устало отозвался Асланбек.
– Ха! Удивляюсь, как ты, такой умный, до сих пор не стал наркомом финансов всего Кавказа! Может, ты скажешь, Бек, куда мы укатим отсюда?
– В баню, стирать твои кальсоны.
– Один раз в жизни ты сказал умное слово. Я молчу!
Передние ряды остановились, и зазевавшийся Яша ткнулся носом в чью-то спину.
– Тьфу, бестолочь! Когда только научатся подавать сигнал: «Стоп»!
Отплевываясь, стянул с плеча винтовку, опустил прикладом в землю.
Отдыхали стоя, пока по колонне не пробежала команда:
– Приготовиться к посадке в вагоны!
– Дали бы отдышаться. Кому нужна такая спешка?
Яша повесил винтовку на шею:
– Все время бегом, скорей, скорей.
Вдоль состава понесся, помахивая закопченным фонарем, осмотрщик.
– Пупок прирос к позвоночнику, а они и в ус не дуют. Умирать и то нельзя, без приказа! – брюзжал Яша.
Выпрямившись, Асланбек поймал Яшу за локоть, и тот завопил.
– Уйди, лягну!
Яша попытался вывернуться.
– Ну, чего орешь? – прикрикнул сержант.
– И повеселиться уже нельзя.
Яша смачно сплюнул под ноги.
– Теперь говорить будем по команде.
– Не устал играть? – спросил Асланбек.
– Бек, твое счастье, что у меня заняты руки.
– Ну и балаболка.
Веревкин шумно выдохнул.
– Что бы ты делал без своего языка?
Асланбек засмеялся, изловчившись, двинул Яшу коленом под зад, но при этом сам потерял равновесие и чуть не упал.
– Умоляю тебя, Бек, запомни на всю жизнь этот случай!
– Хорошо, дорогой.
– По ва-го-нам!
ЧАСТЬ ВТОРАЯ
1Глубоко провалившиеся глаза Тасо были закрыты, рука лежала поверх одеяла. Дышал полуоткрытым ртом, то и дело облизывал тонкие посиневшие губы. Черные густые брови резко выделялись на бледном лице. В ногах у него сидел Дзаге, а у единственного незавешенного окна – Муртуз. В углу, склонившись над столом, шептала Фатима. Она часто заглядывала в газету, а затем долго водила пальцем по карте и, если находила нужный населенный пункт, то подчеркивала красным карандашом.
Линия фронта на карте выглядела изломанной, причудливой.
Тасо открыл глаза и стал наблюдать за девушкой.
– Спасибо, Фатима, – проговорил больной.
Девушка встала из-за стола, опустила голову.
– Барбукаев назвал тебя первой стахановкой.
– Как все, так и я.
– Нам не надо как все. Ты из Цахкома, отец у тебя на фронте. Поняла?
– Да.
Дзаге подался вперед, проговорил быстро:
– И Буту воюет.
Под подушкой у Тасо лежало извещение с фронта на имя Дунетхан Каруоевой. В бою погиб ее сын Созур. Первая черная весть.
Сколько их будет еще? Больной чувствовал затылком грубый конверт, он мешал ему сосредоточиться. Почему у него такая доля? Он, а не кто-то другой должен сообщить Дунетхан о постигшем ее горе. А ему не хватает мужества, и вот уже третий день он убеждает себя, что весть надо утаить. Пусть мать живет надеждой, верит, что ее сыновья придут домой. Это поможет ждать, работать… Еще настанет время, когда она получит сполна и горе, и радость… Нет, ни к чему убивать в ней веру, силы.
За дверью послышался голос Джамбота:
– Эй, кто-нибудь живой в доме есть?
Открылась дверь, и все увидели, как он опустил к ногам мешок. Старики не изменили позы, а Фатима оставила свое занятие, поспешила к выходу.
– Т-сс.
Приподнялся в постели Тасо, нервно спросил:
– Что… Ты что принес?
– Ха! Слепой и то догадается: муку.
Джамбот войлочной шляпой сбил с куртки пыль:
– Председатель прислал тебе.
– Муку? – переспросил больной.
– Ну да. Пироги печь с сыром.
– Я не просил его, – Тасо задыхался от волнения.
– А я просил, но он отказал мне.
– Забери.
У Тасо был хриплый голос, он упал на подушку:
– Отнеси.
– Куда?
Старики опустили головы.
– Уходи.
Тасо задохнулся.
Фатима замахала на Джамбота, и он легко поднял мешок на плечо.
– Как хочешь.
– Зачем ты так? – проговорил Муртуз, когда закрылась дверь.
Дзаге выпрямил спину:
– Догони его и пригласи к себе в гости.
Дрогнули у Тасо уголки губ: улыбнулся. Муртуз зацокал языком, хитровато прищурил глаза.
Фатима смотрела в окно. Утро выдалось солнечное, безветренное. Удивительная стояла зима: бесснежная, сухая. Старики говорили, что на их памяти такой зимы давно не было.
Прижав коленями палку, Дзаге засунул руку в глубокий карман, долго рылся в нем, потом достал из-за пазухи газету.
– Посмотри.
Он протянул ее внучке:
– Порадуй нас новостями. Эх, пропади тот поп…
Кажется, из аула никто не уходил, и гостей не было. Откуда же газета появилась? У Тасо застыло лицо, на переносице появились складки.
– Ну, что ты вычитала?
Дзаге глянул на Фатиму.
«Что им сказать? Под Москвой бои, а наши Берлин бомбили. Ничего не пойму», – Фатима смотрела в одну точку, пока строки не расплылись.
– Ты что, оглохла?
Дзаге ударил по полу палкой.
– Три летчика стали Героями Советского Союза, – рассеянно проговорила Фатима. – Так…
– Осетины? – допытывался Дзаге.
– Русские…
– Слушай, нам очень хочется, чтобы ты нашла в газете имя осетина. Посмотри, пожалуйста, и не спеши.
– Ну, где я тебе его найду, дада.
– Не поверю. Осетины никогда не воевали плохо. Так я говорю? – обратился Дзаге к Муртузу, и тот часто закивал.
Почему настаивает Дзаге? Не похоже на него. Тасо перехватил взгляд Фатимы, подмигнул, и она снова уткнулась в газету. Однако дед перегнулся к ней и, ткнув пальцем в правый угол газеты, сказал недовольным голосом:
– Вот здесь читай.
Не прошло и минуты, как девушка воскликнула:
– Ой, дада, ты знал? Да?
Дед зажал уши:
– Не кричи, не глухой, что я знал?
– Какой-то Дудар Шанаев награжден орденом.
– Вот видишь, что я тебе говорил.
– Чей же это сын?
Фатима вернула газету деду.
– Род Шанаевых большой.
– Да не иссякнет он! – воскликнул Муртуз.
– Не осрамил Дудар имя своего отца!
– И нас тоже.
Муртуз провел рукой по бороде.
– А если бы ты лучше поискала, так еще нашла, – Дзаге сложил газету и сунул Тасо под подушку, проговорил: – Знать бы, когда кончится война.
– От этого легче не будет сегодня, – произнес Муртуз.
– Эх, Муртуз, Муртуз… Не надрывался бы я сегодня, не мучил себя ожиданием, а силы по дням распределил.
Тасо открыл глаза.
– Знаю только одно: мы победим.
Фатима увидела в окно беженца: Коноваленко, с трудом волоча ноги, приближался к дому. Долго он скреб ботинки у порога, шумно дышал за дверью, кашлял.
Старики встали ему навстречу, поприветствовали легким поклоном, не сели, пока Коноваленко не опустился на стул. Отдышавшись, он обратил взор на Тасо.
– Ай притвора, а ну вставай.
Вместо ответа Тасо рассматривал Коноваленко.
Тот поерзал, проговорил:
– Ты не смотри, что я бледный. Это у меня лицо такое.
– Опять ты за свое?
– Слушай, бригадир, работу мне дай, не могу сидеть. Джамбота дочь в чабаны пошла, девчонка, а я – мужик.
Тасо печалился, как бы не пришлось Коноваленко хоронить, а он о работе опять заговорил.
– Я знаю, о чем ты думаешь, бригадир… Только Никита Михайлович двужильный. Да, да! Еще у меня золотые руки. Люди в них очень нуждались… Часы, примусы, машинки – все на свете починяли. Сестра моя – акушерка. Скажите, у вас никто не болеет? И детей не рожают?
– Рожают, – вяло проговорил Тасо.
Фатима оставила мужчин одних.
Луч солнца бил в лицо Тасо, и он положил ладонь на высокий лоб.
– Отдыхай, Никита.
– Вы только послушайте, люди.
– Пожалуйста, потерпи, – упрашивал Тасо.
Удивительный человек этот беженец. Тасо не мог вспомнить, чтобы когда-нибудь он жаловался на свою болезнь, даже не обмолвился, что ему трудно дышать высоко в горах.
Старики плохо понимали русский язык и только догадывались, о чем говорил гость, поэтому хранили торжественное молчание.
Бригадир откинул в сторону руку:
– Дай мне встать, такое закрутим с тобой.
– Немец прет, а мы разлеглись, – с горечью сказал Коноваленко.
– Что делать?! – выдохнул Тасо.
– А-а, пойду на солнышко.
За беженцем закрылась дверь, во дворе стихло шарканье.
Имеет ли он право скрывать весть о гибели Созура? От матери, от аульцев? И радость, и горе принадлежат им, людям, а он утаивает чужое горе. Созур отдал жизнь за Цахком, за Родину. Хорошо сказал Дзаге, вот кончится война, и народ выбьет на скале имена героев-цахкомцев, пусть помнят, знают о них в веках.
– Дзаге, – тихо позвал Тасо.
– Здесь я, здесь.
Придвинулся старик к кровати вместе со стулом.
Приподнялся на локтях Тасо:
– Собери народ сегодня.
– Народ?
– На нихас пойти у меня нет сил. Сюда позови. Всех собери.
Тасо опустился на подушку.
– Хорошо.
Дзаге встал.
Его примеру последовал и Муртуз. Они ушли, тихо ступая.
– Фатима!
Девушка неслышно появилась у кровати больного.
– Позови Дунетхан, с ней поговорить хочу, и сама приходи.
И снова извещение словно обожгло.
– Сейчас сбегаю.
Уже не мог Тасо сдерживать кашель, нетерпеливо махнул ослабевшей рукой, и девушка оставила его одного. За дверью она притаилась и беззвучно плакала. Ей казалось, что он захлебнется, и боялась уходить.
Раскрылась дверь со двора, и в холодные сенцы вошла Залина. В полушубке, волосы заправлены под шапку, на ногах арчита.
Увидела ее Фатима и бросилась к ней, уткнулась лицом в грудь, заплакала.
– Ты что?
– Трудно.
– Ну, как он?
– Плох, не проживет долго.
Больной продолжал кашлять.
– Хамби тоже лежит.
– А ты, Залина, возмужала.
Фатима заглянула в грустные глаза подруги:
– Скучаешь по Асланбеку?
– Нет! – резко ответила Залина. – Забыла о нем.
– Что ты говоришь!
– Не любила я его, голову морочила.
– Не надо так. Дунетхан получила от него письмо.
Передернула плечами Залина, мол, а мне-то что.
– А мой Буту молчит.
Залина приоткрыла дверь, посмотрела в щелку, затем прикрыла, утерла слезу.
– Хотела поговорить…
– О чем?
– Да так.
Залина направилась к калитке молча, задумавшись.
Вдруг, ничего не сказав подруге, она круто развернулась и быстрым, широким мужским шагом направилась к дому Тасо.
Она вошла в комнату в тот момент, когда Тасо читал похоронку. Залина видела, как вздрогнул Тасо, даже кровать под ним скрипнула. Рука с похоронкой полезла под одеяло.
– Прости, – произнесла девушка.
– Что случилось?!
Голова Тасо оторвалась от подушки, глубоко впавшие глаза, не мигая, требовательно смотрели на Залину.
– Ничего… Я просто так, посидеть хочу около тебя.
– А-а, – выдохнул Тасо, улегся удобней. – Садись.
Она присела на край стула у окна.
– Вот здесь, – указал Тасо.
Она прошла к его изголовью, опустилась на стул, не смея посмотреть на Тасо.
А он думал о своем, и рука, зажавшая похоронку, вспотела.
Ничего не слышно о Сандире, Бола, Ахполате…
А где ты, сын мой?
Выдержит ли Дунетхан? Должна…
В чей дом придет еще черная весть?
Залина… Как она управляется с овцами?
С трудом пошевелил под одеялом онемевшей рукой, проговорил:
– Ты не молчи, Залина, расскажи, как вы там…
Сказать ему, что она решила уйти на фронт? Сегодня. Сейчас.
Нет, не скажет, ему и без того очень плохо.
Вечером аульцы собрались у дома Тасо. Все ждали выхода бригадира. Никто не спрашивал, зачем они понадобились, почему их оторвали от неотложных дел.
Ни Дзаге, ни Муртуз, никто из старших не сел, хотя им вынесли из дома стулья.
Но вот на крыльце появился Тасо. Его поддерживала под руку Фатима, а за ними шла Дунетхан.
Кожанка Тасо застегнута на все пуговицы, шапка надвинута на лоб, будто собрался в далекий путь.
– Люди, – негромко обратился он к аульцам. – Из района пришел приказ: всем мужчинам научиться стрелять из винтовки… – Тасо сделал паузу, положил руку на грудь, – пулемета… Инструктора пришлют к нам, – провел рукой по горячим губам. – Опоздали мы с этим… А теперь послушайте Фатиму.
Девушка одной рукой продолжала поддерживать Тасо, а другую поднесла к глазам и зарыдала.
– Не надо, – попросил Тасо, а у самого вздрогнули плечи. – Ох-хо-хо!
Обнажил Тасо голову, и собравшиеся поняли: кто-то умер.
Кто?
Бьются сердца.
В чей дом сейчас войдет горе?
Кричат сердца.
Кому оплакивать своего близкого?
– Люди добрые!
Вперед выступила Фатима, голос у нее, словно натянутая тетива.
Подступились аульцы, встали теснее, втиснулись во двор те, что стояли за забором.
– Сын Хадзыбатыра… – спазма сдавила ей горло, – Созур Каруоев погиб в бою.
Тихо.
Старики обнажили головы.
Кто-то голосисто зарыдал.
Плач поднялся над аулом.
Мужчины не стеснялись своих слез.
– Остановитесь!
Протянула вперед руки Дунетхан:
– Не плачьте… Прошу вас, люди.
Наступила тишина.
– А может, жив Созур? А? Если умру, то похороните меня на высокой скале… Хочу первой увидеть сыновей на тропе.
Мужчины надели шапки.
У Дунетхан не хватило сил, покачнулась, люди подхватили, не дали упасть.
И тут раздался пронзительный голос Джамбота.
– Не уходи, Тасо, спросить тебя хочу.
Бригадир держался за плечо Фатимы.
– Где моя дочь?
Фатима почувствовала, как пальцы Тасо сдавили ей плечо.
– Молчишь!
– Она твоя дочь, а ты спрашиваешь меня!
– На фронт ушла Залина!
Джамбот, взмахнув рукой, положил ее на рукоятку кинжала в широких деревянных ножнах.
Значит, вот зачем приходила Залина, проститься, – перевел дух Тасо, сказал громко.
– Это и тебе честь как отцу.
– Ты ее отправил! Ты! А Фатиму держишь возле себя, она невеста твоего сына!
Вперед выступил Муртуз, гневно ударил палкой по земле:
– Залина ушла сама! Сама! Слышите, люди! А ты, Джамбот, живи, как все мы, цахкомцы. Я все сказал!
Двор медленно опустел.
2Красноармейцам выдали зимнее обмундирование, и все повеселели. Вот только Нечитайло остался недоволен и целый день ворчал по поводу широких голенищ сапог и шинели, из которой можно бы было свободно скроить две. Он несколько раз бегал в каптерку, пытаясь выпросить другие сапоги, пусть ношеные, только бы перешитые, с узкими голенищами, но старшина прогнал его. А красноармейскую шапку ему все-таки удалось обменять у кого-то на новую командирскую с густым мехом. Только щеголял в ней Яша недолго: утром перед строем старшина объявил, что если завтра Нечитайло явится в таком виде, то до конца войны ему не отделаться от нарядов вне очереди.
Попробовал было Яша возразить, да старшина оборвал таким тоном, что одессит осекся на полуслове и понял: старшина с ним не шутит и слово свое сдержит. «Эх, до чего же хреновая у меня судьба. Ну чего все пристают ко мне? Не люди, а комары. Да разве же старшина человек? Идиот!» – ругался в душе Яша, а все же к концу дня с обновкой расстался и после этого сник, помрачнел, ни с кем не разговаривал, отчего во взводе тоже заскучали, потому что никто не мог выдать шутку лучше Яши.
Кто-то осмелился и пошел к сержанту просить за товарища, но и Веревкин был неумолим: «Война, а Нечитайло щеголяет, как девица. Или армия ему танцплощадка? Фронт рядом».
Что же касается Яши, то он на следующий день, забыв о своей обиде, улыбаясь, ходил по казарме и снова посыпались из него шутки да побасенки.
Когда на пороге появилась девушка с сержантскими знаками различия и поздоровалась звонким голосом, все удивленно уставились на нее. Первым нашелся Яша, он двинулся ей навстречу.
Асланбек в это время, прислонившись плечом к теплой печке, перечитывал письмо матери:
«В ауле мало осталось мужчин. Хорошо, еще живы Дзаге, Муртуз а то бы женщинам было страшно оставаться в ауле, когда другие на работе. Тасо каждую ночь ходит по аулу, и если заметит свет в окне, то беда. А еще противно воют собаки, как будто плачут. Все говорят, что это к несчастью. Интересно, что еще может случиться? Посылаю тебе лист с нашего дуба. Твоя мать Дунетхан».
Перечитал письмо. Как это мать не догадалась написать хотя бы два-три слова о Залине. Он же дал слово, что не женится на ней, пока не вернется домой отец. Написать еще раз Залине? Не ответит, обиделась, наверное. Да разве мог прийти в ее дом и проститься с ней? Записочку написал, а попросить мать, чтобы передала – не посмел. Ничего, вернется в аул и вручит.
– Миледи, здрасте.
Одессит театрально поклонился в пояс, сложив губы бантиком, вперил взгляд в девушку.
Она скользнула по нему удивленными глазами, затем, усмехнувшись, подняла голову, прошла мимо. Он поспешно засеменил и, оказавшись перед ней, поклонился.
– Товарищ красноармеец, казарма не манеж.
Она смерила Яшу презрительным взглядом.
– Ваше имя, занимаемая должность, семейное положение и происхождение?
Яша облизнул губы.
Девушка засмеялась, и почудилось Асланбеку, будто он уже слышал этот смех… Фатима! Да, она так смеялась.
Тряхнув выбившимися из-под шапки локонами, девушка ответила в тон Яше:
– Сержант, санинструктор. Галина Петровна Скворцова. С сегодняшнего дня буду проверять, как вы моете уши, убираете постель.
Яша вытянул и без того длинную шею.
Санинструктор сложила руки на груди, покачала головой:
– Товарищ красноармеец…
– Нечитайло, Яков Нечитайло!
– Вы живете не в берлоге, а в казарме, да еще в тридцати километрах от Москвы.
– В сорока.
Яша поклонился.
Асланбек положил в карман гимнастерки письмо и с интересом стал наблюдать, что же будет дальше.
– Почему вы не бреетесь? Обросший, противно смотреть в общем-то на симпатичного молодого человека.
Галя неожиданно шагнула к Яше и потянула за ремень:
– Господи, все на нем болтается, висит.
Собравшиеся вокруг красноармейцы, глядя на озадаченного Яшу, никак не ожидавшего такого оборота, покатывались со смеху. Неожиданно она оставила в покое Яшу и обратилась к ним:
– А вы моете шеи? Обтираетесь холодной водой по пояс?
Вокруг послышалось:
– Да, мы купаемся два раза в день.
– Только мыло не душистое.
– Товарищи бойцы…
Санинструктор заправила под шапку белокурые локоны:
– Сейчас я проверю ваши воротнички, подходите ко мне по одному.
Стоило ей произнести это, как первым казарму покинул Веревкин, за ним поспешил дневальный, затем потянулись остальные, оставив на поле брани Яшу. Да зачарованный Асланбек все еще стоял у печи.
– Зайцы несчастные, оказывается, вы на расправу жиденькие, – девушка прошла вдоль двухъярусных нар. – Какой позор! Молодые, здоровые, а такие неряхи, не могут заправить постель. – Санинструктор откинула одеяло: – Плохо, неряшливо. А вот эта убрана красиво, как будто девушка на ней спит.
Яша выкатил вперед грудь, заулыбался:
– Рад стараться.
Асланбек не сводил глаз с санинструктора, где-то в душе завидуя другу. До чего легко умеет разговаривать с девушкой, откуда только берутся у него слова.
– О, это ваша хижина? – Галя искренне удивилась.
– Так точно!
– Никогда бы не подумала. Очень рада за вас. Видно, дома вы хороший помощник жене.
– Не совсем точно, моя королева. Я одинокий, несчастный мужчина, заброшенный женским полом.
– Все вы за порогом холостяки, – засмеялась Галя.
– За других не отвечаю.
– Ну и что, думаете жениться?
– Я готов расписаться хоть сейчас, если вы согласитесь стать подругой моей жизни. Ради одного поцелуя готов обуглиться.
– Боюсь, обожжетесь… А я думала, вы умеете шутить.
Оставив свое место, Асланбек быстро направился к ним, положив на шею одессита руку, сдавил, а сам улыбается:
– Сестра, очень прошу тебя, не обижайся на Яшу. У него сердце, как снег: подыши и растает.
Девушка круто повернулась на каблуках и, не оглядываясь, направилась к выходу. Когда она исчезла за высокой дверью, Асланбек разжал пальцы.
– Ты здорово придумал отличиться перед этой фифой.
Яша скривил презрительно губы, потер шею.
– Она соловей, чистая, как… как небо!
– Ты хотел показать, что не перевелись в Осетии рыцари?
Неизвестно, чем бы кончилась перепалка, не появись в казарме дневальный:
– Выходи строиться, ишь, лясы точат!
Друзья загромыхали сапогами, и казарма осталась на попечении дневального.
На улице одессит прошипел Асланбеку в ухо:
– Несчастный ты человек, Бек. Считай, что мы кровники, на всю жизнь враги с тобой.
В ответ Асланбек хмыкнул носом, и это еще сильнее распалило одессита.
– Унизил. Так подло. Перед кем? Она девчонка.
– У нас в ауле живет девушка по имени Залина…
Появился взводный, придирчиво оглядел красноармейцев, видимо, остался доволен, потому что не сделал замечаний, подал команду:
– Взвод, на-пра-во! На пле-чо! Шагом арш!
Занимались за поселком, утопая по колено в снегу, с криком «ура» наступали на «противника», окопавшегося на опушке леса, отбивали «контратаки», передвигались по пересеченной местности.
Потом, раскрасневшиеся, расстегнув шинели, дымили махоркой, слушая разбор «боя». Лейтенант назвал имена бойцов, отставших при «наступлении», и тем самым ослабивших натиск на «врага». Вместо того, чтобы стремительно проскочить «простреливаемую» неприятелем зону, они зарывались головой в снег. Если они так поступят в бою, то их легко поразит пуля, и они своей смертью сорвут наступление роты, батальона, а это повлияет на замысел командира полка. Поэтому в момент наступления никто не имеет права погибать, отставать… Вперед и только вперед!
Одессит слушал лейтенанта с горечью. Не везет ему. В прошлый раз, на марше, ночью, угодил в воду. Сегодня бежал по глубокому снегу, старался изо всех сил, опередил других, а заслужил замечание командира: нельзя отрываться без надобности от взвода.
Асланбек нашел взглядом друга, моргнул ему. Нелегко приходится Яшке. Чуть что – наряд. Стоит ему не появиться на кухне дня два-три, как повара с тревогой спрашивают, не заболел ли?.. Однажды Яша жаловался: «Да разве же дадут заболеть. Куда только подевались мои болезни? Дома от порошков язык вспухал, а здесь…»
В тот день взводный объявил в столовой, что вечером в клубе артисты из Москвы дадут шефский концерт. Над столами прокатился гул одобрения, и с обедом быстро покончили.
По случаю предстоящего концерта красноармейцам разрешили, не выходя из казармы, заняться личными делами. Асланбек сидел у окна и брился.
– Братцы, давайте споем, – предложил бесцельно слонявшийся по казарме Яша. – Гляжу на вас, и сердце плачет.
Но его не поддержали; каждый был занят своим делом. Одессит уселся на нары.
– Меня не поняли. Килька, несчастная плотва, а не люди, сонные овцы, – ругался он нарочито громко.
«Не поймешь его: весело ему или притворяется», – Асланбек провел ладонью по лицу.
Яшкин голос мешал ему сосредоточиться.
– Ходят с опущенными задами, – гудел Яша.
– А может, сгоняем в картишки?
Между тесными нарами появился рослый красноармеец из запасников, зевнул:
– Бывало, дома, зимним вечерком напьешься чайку от пуза и жаришь в дурачка. Все норовил я тещу обыграть… Ох и злилась, аж глаза набухали, как у вареного рака.
Разинув рот, Яша смотрел на него снизу вверх.
– Ай, ай, Петро, и как ты не побоялся бога? – с ласковым укором произнес Яша. – Тещу обыграл, чуть на тот свет не отправил.
– Ага, так и побежала.
– Небось, она рада, что от такого зятя избавилась.
Петро сел рядом с Яшей, ссутулился, закинул ногу на ногу:
– Да я, бывало, гляну ей в затылок и вроде книгу прочитал.
Подошел Асланбек, сел напротив. Не оглядываясь, Яша ударил Петра по колену, о чем-то подумав, вдруг предложил:
– А что, согласен, давай сыграем.
Петро с нескрываемой насмешливостью глянул на одессита:
– С тобой! Ха-ха… Да я тебя в два счета обыграю. Только чур, не обижайся. На, тасуй.
– А почему я? Карты у тебя в руках, а потом я не твоя теща.
Яша поплевал на пальцы:
– Ты в детстве плакал?
– Из меня слезу не выбить и кувалдой.
– Да ну?
– Ей-ей!
– Давай держать пари?
– А зачем? И без спора сейчас будешь на лопатках.
Игроков обступили, с интересом ожидая очередной Яшкиной проделки.
– Братцы, глядите в оба, как бы нам не напороться на старшину, – попросил Петро.
На Яшкиных припухших розовых губах играла загадочная улыбка. Усики тонкие, щегольские, а большие черные глаза грустны и оттого кажутся чужими, не Яшкиными.
– Послушай, я с тобой могу играть вслепую, хочешь, перевяжу один глаз? – Яша проворно вытащил из-под подушки полотенце.
Вокруг захохотали, а он тем временем в самом деле перевязал лицо, закрыл полотенцем левый глаз.
– Сдавай, – резко скомандовал одессит. – А если пожелаешь, так и второй глаз закрою.
Петро раздавал карты, сбиваясь, пересчитывая.
– Не желаю, Петро, играй с кем-нибудь.
Яша стянул с головы полотенце.
– Почему?
– Положи карты! – властно потребовал Яша. – Сосчитай.
– Пять, – растерянно произнес Петро. – А где же шестая? Я сдавал. Отогни рукав.
Яша, смеясь, швырнул карты и встал.
Сразу же после ужина Асланбек и Яша направились в клуб. По дороге одессит беспокойно озирался, явно кого-то высматривая, а у входа неожиданно прильнул к Асланбеку.
– Кончится концерт, не уходи, жди меня здесь. Ясно?
Выпалил и тут же исчез, а Асланбеку ничего другого не оставалось, как войти в клуб.
В зале с низким потолком было холодно. Над сценой тускло горела лампочка. Бойцы сидели в проходах, на подоконниках. Асланбек втиснулся, ругая про себя Яшу, из-за которого не успел занять место. Зрителей все прибавлялось, каждый, стремился протолкнуться, умоляя чуточку потесниться.
Из-за плюшевого занавеса появился артист, взорвались аплодисменты. Он долго раскланивался во все стороны, то и дело поправляя большую черную бабочку на тонкой шее. Наконец произнес простуженным голосом:
– Дорогие воины! Разрешите приветствовать вас от имени артистов Московской эстрады и пожелать…
Новые жаркие аплодисменты не дали ему договорить, и он, призывая к тишине, замахал рукой:
– И пожелать вам скорой победы над проклятым во веки веков фашизмом!
Медленно раздвинулся тяжелый занавес. На пустой сцене одиноко стоял рояль, напоминавший черного жука.
– Поет заслуженная артистка…
Она вышла из-за кулис: высокая, полногрудая. На декольтированном черном платье искрился кулон. Глядя на нее, люди забыли о войне, и, кажется, в зале стало теплее и уютнее.
– Русская народная песня «Вот мчится тройка», – объявил ведущий и поспешил к роялю.
Неожиданно среди концерта Асланбек, вспомнив о друге, встал. На него зашикали. Не обращая внимания на возмущение, он, работая локтями, упорно пробивался вперед: «Где он бродит? От меня что-то скрывает».
На улице постоял, поежился от холода. Пожалел, что оставил, сам не зная почему, интересный концерт. И все из-за этого Яши. Никак не мог сообразить, в какой стороне его искать. Вдруг его слух уловил приглушенные голоса, присмотрелся: в углу открытой веранды стоял Яша, прислонившись плечом к стене, перед ним Галя.
– Сколько вам лет, Яша?
– А что?
– Балагур вы несчастный.
Девушка посмотрела на Яшу с укоризной.
– Вот так всю жизнь! Люди всегда думают, что мне очень весело. Галя, Галя… У Яши не лицо, а смеющаяся маска, а душа его горько плачет по Одессе. Запомните, чем сильнее Яша смешит людей, тем горше ему самому.
– Простите, Яша, если это так.
Раздался звук, похожий на сухой треск, как будто сосулька упала с высоты.
– Как вам не стыдно!
Галя оттолкнула одессита.
Асланбек готов был броситься к ней, обнять, сказать теплые, ласковые слова. Какая она молодец!
Галя повернулась, чтобы уйти.
– Постойте, – в Яшином голосе мольба.
Асланбек попытался вернуться в клуб, но его окликнули.
– Бек! Убиться, если это не князь крадется. Иди сюда!
– Душно там, вышел подышать, – попытался оправдать свое появление Асланбек.
– Чтобы я так жил, если ты не искал меня. Только сумасшедшие да князья кавказские считают на небе звезды, – проговорил Яша безразличным тоном, но Асланбек понял, что он недоволен.
– Ребята, проводите меня, замерзла, – жалобно попросила девушка и первая взяла Яшу под руку.
Издалека донесся гул. Летели самолеты. Чьи? Прожекторы лихорадочно шарили черное небо. Грохнули зенитки.
В небе вспыхнуло зарево, и где-то за поселком ухнуло, тряхнуло землю под ногами.
Стояли молча. И мороз не щипал.
– Закурить бы, – нарушил молчание Яша.
Прожекторы изрезали небо. Еще раз ухнуло, теперь уже совсем рядом. Асланбек стиснул кулаки. Было жутко оттого, что не видно самолетов.
– Ладно, мы пойдем, – проговорил Яша. – Бывай, Бек.
Возвращаться в клуб у Асланбека не было желания, и он собрался уже идти в казарму, как из мглы появилась женщина в длинном пальто, валенках, прошла близко, чуть не задела его, почему-то засмеялась.
