Текст книги "Набат"

Автор книги: Василий Цаголов

сообщить о нарушении

Текущая страница: 24 (всего у книги 27 страниц)

5

Весь день на передовой было подозрительно спокойно, если не считать, что два раза прилетали бомбить «юнкерсы» да немцы палили из автоматов и постреливали из минометов.

К вечеру Асланбек перебрался к Яше, сидел, прижавшись к нему. Как хорошо, что они нашли свою часть. Спасибо майору Чернышеву, помог им, а мог отправить совсем в другое место.

Вдвоем в окопе было тесно, но зато близость друга согревала, успокаивала, можно было отвлечься от мыслей о немцах и вздремнуть.

Едва Асланбек умостился, как уставшее тело расслабло, и он продолжил мысленный разговор, теперь с Залиной. Все спрашивал ее, почему она молчит? Не разлюбила ли? Тогда как же их встречи? Пусть украдкой, короткие, порой без слов. Или всего этого не было?

– Бек, к взводному, – передали по цепи.

Поежился Асланбек. Зачем он понадобился ночью командиру.

Ткнул его в бок Яша:

– Иди, Бек, тебя же зовут.

– Не могу.

– Ты что, одурел, под трибунал захотел?

Сразу пришел в себя Асланбек, закряхтел, клацнул зубами:

– Я не сплю.

– Понимаю.

– Руку не подниму.

– А ты прикажи сам себе, – Яша встал, взял его за воротник шинели. – Ну, ну… И чего я такой влюбленный в тебя, горец несчастный? Топай.

– Слушай, не спи без меня, – сказал на прощанье Асланбек.

– Немец дрыхнет и нам велел. Ладно, ладно, отваливай, ишь, какой эгоист. Может, ты мне грелку принесешь?

Закинул Асланбек за плечо автомат и пошел, с трудом передвигая несгибающиеся в коленях ноги.

Зачем он понадобился лейтенанту? Впрочем, надо радоваться случаю побыть в тепле, а то до утра не дотянет, окоченеет. Почему только люди воюют зимой? Заключили бы на время морозов перемирие и разошлись по домам…

У командирской землянки остановился, пораженный. Еще вчера здесь стоял валун высотой с человека, а теперь валяются обломки. Гранит не выдержал, а человек как же?

В землянке, кроме взводного, застал полкового комиссара Ганькина и Веревкина.

– Значит, вам понятно? – обратился к сержанту полковой комиссар.

– Так точно!

– Вот что, – продолжал комиссар, взглянув на Асланбека. – Намерены мы атаковать немцев. По показаниям пленного, в деревне обосновался штаб полка. Но это надо проверить, заодно разведать, как сильно укреплена деревня. Правда, пока ее брать не будем, нас интересует штаб, документы. Взять их необходимо с боем. О намерениях противника нам надо много знать. Понятно?

– Куда яснее… Простите. Понятно, – Веревкин козырнул.

– А вам?

– Так точно!

Ганькин вынул из планшетки топографическую карту, разложил на столе, провел по ней рукой, разгладил.

– Спасибо, – запоздало добавил Асланбек и переступил с ноги на ногу.

Комиссар удивленно поднял взгляд на него.

– Я сделаю все, что могу, – проговорил Асланбек.

Он смотрел комиссару прямо в глаза. В эту минуту Асланбеку было приятно, что разговор состоялся при командире взвода. Пусть знает, на какое задание посылает его сам комиссар дивизии.

– Об этом больше не вспоминайте, – повысил голос Ганькин. – Вы боец Красной Армии, выполняете свой долг перед народом, перед матерью, братьями, наконец, совестью своей. Воевать, побеждать ваш долг!

– Я сказал, что думал, как сердце мне подсказало.

Комиссар строго смотрел на Асланбека:

– Задание сложное, поэтому с товарищем Веревкиным мы решили послать вас. Почему вас? Нам тоже так сердце подсказало.

Показалось Асланбеку, что комиссар слегка улыбнулся и сказал он со значением, которое понятно было только им обоим: «Я помню наш разговор, Каруоев, и хочу, чтобы вы доказали, на что способны. Не подведите меня».

– Старшим назначаю сержанта Веревкина!

В полночь разведчики подползли к деревне, она вытянулась вдоль леса двумя прямыми улицами. Огородами прокрались к крайней избе. Окна были тщательно занавешены, и все же, присмотревшись, разведчики обнаружили узкие полоски пробивавшегося света. Перевалили через низкий забор, плюхнулись в глубокий снег. Приподнялся Веревкин, повел головой, принюхался и, не заметив ничего подозрительного, пригнувшись, перебежал двор, замер под окнами. У Асланбека гулко билось сердце, он дышал открытым ртом. Сержант взмахнул рукой, и Асланбек совершил тот же путь.

– Полно фашистов, – прошептал ему на ухо Веревкин, и вдруг глаза его округлились: на ступеньках лежал автомат.

Асланбек подался вперед, но Веревкин потянул его за шинель, как раз в этот момент из-за дома вышел часовой. На ходу застегивая брюки, он взял автомат, потоптался на месте, затем поднялся по заскрипевшим ступенькам и, оглянувшись, зашел в сени.

Сбросив варежку, Асланбек взялся за гранату, и сержант снова предупреждающе положил ему на плечо руку.

Асланбеку была непонятна осторожность сержанта: немцы рядом, их можно уничтожить одной гранатой, а они должны оставить врагов безнаказанными. Он пожал плечами, и пришлось Веревкину наклониться к нему.

– Задание у нас.

Сразу вспомнил Асланбек, зачем они в деревне, кивнул.

Пробираясь огородами от избы к избе, разведчики запоминали те из них, в которых были немцы.

Во дворах, на улице они видели часовых. Бойцы все примечали: пушки в сараях с выбитыми дверьми, походные кухни, слышали чужую приглушенную речь. Обследовав деревню, разведчики выбрались на окраину, к оврагу, и чуть не наткнулись на часового: закутавшись, фриц плясал на морозе. В отдалении от него – другой. Острым взглядом Веревкин прощупывал овраг, пока не обнаружил блиндаж, а метрах в тридцати – второй.

Он подал знак Асланбеку, и тот кивнул: «вижу», а сам прикинул в уме, что будь с ними Яша да еще Матюшкин и прихвати они пулемет, так ничего не стоило бы им захватить штаб.

Возвращались через оборону немцев по-пластунски, ничем не вспугнув тишины.

У траншеи разведчиков поджидали комиссар и взводный.

– Товарищ полковой комиссар, ваше задание выполнено! – доложил Веревкин.

– Спасибо, товарищи!

Разведчики обозначили на командирской карте немецкую оборону и вернулись к себе во взвод. Всю дорогу Асланбек бежал, спешил к другу, а тот как ни в чем не бывало напустился на него.

– Куда подевались мои патроны? Ты слышал или нет? Сколько у нас патронов?

– Сто. Двести. Еще хочешь? – закричал Асланбек.

От обиды ему даже стало жарко, он не знал, что делать.

Яша сидел на корточках и пересчитывал патроны. Да разве бы Асланбек встретил его так?

– А если точнее?

До чего нудный голос у него.

– Двести сорок один патрон, шесть гранат, из них три «лимонки», две бутылки с горючей смесью, – Асланбек приложил руку к виску. – Разрешите вольно, товарищ полковник?

– Не дури… И у меня две «лимонки», сто десять патронов. Неплохо! Слушай, Бек, – Яша сплюнул в сторону. – Мы сегодня уложим кучу гадов.

– Ты и я? – съязвил Асланбек.

– Сухарей бы на всякий случай прихватить.

Яша потер рукавицей нос:

– Считай, тогда мы экипировались.

– Ну, как там немец? – спросил появившийся Матюшкин.

– Спит, – устало ответил Асланбек.

– Как дома с Греттой.

Яша поднялся:

– Молодец, Асланбек, к немцам ходил, как будто в парке культуры и отдыха прогулялся.

Пришел Веревкин:

– Здорово, Матюшкин.

– Мое вам, товарищ сержант.

– Поздравляю! Лейтенант приказал принимать тебе отделение.

– Мне?! Ха! А ты?

– К батальонным разведчикам направил… Ну, пошел я. Пока, ребята.

– Веревкин! Товарищ сержант! – окликнул Яша.

Тот остановился.

– Что?

– Как же я?

– Взводный обещал присвоить тебе ефрейтора… Если ты останешься, конечно, жив после этого боя.

– Да нет, нас на кого бросаете, на Матюшкина?

– А что?

– Остались бы сами.

– Пошел к черту, Яшка, не растравляй.

– Ясно. А звание завещаю Беку.

– Товарищ командир отделения, разрешите отлучиться по нужде? – вдруг обратился Асланбек к Матюшкину.

– Нельзя, – отрезал тот.

– Почему?

– Сохрани в себе тепло.

Но Бек даже не улыбнулся шутке.

Яша запихнул «лимонку» в карман шинели.

В ожидании выступления выкурили самокрутку на всех, а когда пришла команда, дружно выбрались из окопов.

Передвигались, как и было велено, гуськом, короткими перебежками. Приказали лечь, – упали в снег. Казалось, закрой Асланбек глаза, так уснул бы, проспал сутки и двое. Чтобы прийти в себя, он провел лицом по снегу. Защекотало в носу, с трудом сдержался, чтобы не чихнуть.

– Вперед!

Поползли.

Капюшон лез на глаза. Заложило снегом нос, не замечал, как мороз обжигал горло. Снова отдых.

…Справа зачернела деревенька, и когда до нее оставалось метров двести, рота рассредоточилась, залегла цепью.

Тишина. Продвинулись еще шагов на сто.

Лежали, прислушиваясь, время тянулось томительно медленно. Может, немцы обнаружили роту и ждут, когда она поднимется, чтобы открыть по живым целям ураганный огонь?

Чем пахнет снег? Свежей сывороткой. Нет, скошенной травой. Втянул в себя воздух. Почудился разрезанный на две половинки арбуз, прямо на бахче рано утром, до восхода солнца. Задержал дыхание: липы так пахнут, как он сразу не догадался!

Между облаками появились серые прогалины. Рассветало. День будет солнечным.

Еще осенью, когда набрели в лесу на муравьиные кучи, он предсказал, что зима будет суровой, но Яша посмеялся над ним. Надо, бы напомнить ему об этом разговоре.

Морозный воздух распороло мощное «Ур-р-а-а!», и деревня ожила. Шквальным огнем встретили их немцы. Застонали рядом. С криком «Урраа!» бежал и Асланбек. Он не стрелял, ему нужно было увидеть цель, чтобы бить наверняка. Прямо перед ним под навесом у пушки копошились немцы. Он, плавно нажал на спусковой крючок: трах-трах…

Рядом с ним оказался Веревкин. Обогнал его, крикнул:

– Не отставай!

Вдруг сержант выронил из рук автомат, зашатался. Вгорячах Асланбек пробежал мимо, запоздало оглянулся, ахнул: Веревкин стоял на коленях, схватившись за живот.

Бегом вернулся к нему, но было уже поздно: сержант лежал на боку, скорчившись, и неподвижными глазами смотрел на Асланбека.

Вскинув руку, Асланбек прикрыл лицо словно от удара и быстро отошел назад, резко повернулся и только собрался бежать, как услышал за спиной голос Веревкина.

– Бек…

Оглянулся. Сержант лежал в том же положении, но водил вокруг себя по снегу рукой, нашел автомат и привстал на колени. К нему бросился Асланбек, зашептал:

– Ну… Вставай…

Асланбек подхватил его под мышки:

– Дорогой сержант…

Губы Веревкина дрогнули, и Асланбек ясно услышал:

– Вперед!

Отпустил его Асланбек, отшатнулся, и сержант отяжелел. Асланбек хотел удержать его одной рукой, не смог, и Веревкин упал лицом вниз.

Чирикнуло над ухом, и Асланбек присел. В этот момент сержант приподнял голову, Асланбеку показалось, что большие голубые глаза смотрели строго, и в них он прочитал укор: «Почему ты не в бою? Вперед!»

– Каруоев, ты что задержался?

Появился рядом запыхавшийся Матюшкин.

– Веревкин… убит.

У Матюшкина отвисла челюсть, но он приказал:

– Отвлеки пулемет на себя. Покосит всех.

Матюшкину надо, чтобы он, Асланбек, перехитрил немцев, вызвал огонь на себя. Ему приказано идти на верную смерть… Врешь, он не погибнет.

Пригнувшись, пробежал несколько шагов, затем упал в снег, пополз.

Стащил с головы шапку, поддев коротким стволом автомата, и отведя от себя, высунул, снова опустил. Отполз, оставил шапку на виду. «Отвлеки. Покосит всех». Горело лицо. Пулемет бил слева. Пригнувшись, Галя волочила за собой санитарную сумку. Упала. Убило?.. Приподнялся, чтобы пробраться к ней, опустился. Нельзя. «Отвлеки». Пополз на стрекот пулемета и, когда почувствовал, что он рядом, бросил гранату.

Пулемет захлебнулся.

Вскочил, дал длинную очередь, перед ним словно из-под земли вырос немец. Асланбек не успел выстрелить. Кто-то опередил его, пулеметчик упал.

Разгоряченный боем, Асланбек бежал вперед.

Выполнив задание, рота вернулась.

«Деревню пока брать не будем! Пока…»

Неприятель молчал весь день. И ночь прошла без выстрелов. Только в небе рокотало до рассвета. А утром из леса неуклюже выползли танки. Матюшкин высунулся, пересчитал: три машины. Издали открыли бесприцельный огонь и, отстрелявшись, повернули назад. Так и не понял Матюшкин, к чему была эта комедия. Постращать, видно, хотели…

Утро выдалось на редкость сухое, морозное, миллиарды тончайших игл вонзались в тело, лицо, руки, жгло – хоть кричи; забравшись под шинель, холод сковал кости, сжал, как панцирем и, чтобы не погибнуть, надо было двигаться, а накопив тепло, уметь на минуту закрыть глаза и вздремнуть, забыться, а потом начинать все сначала… Бегать, танцевать на месте, двигаться…

Асланбек слышал, как рядом поднялся одессит, негромко ругаясь, громыхая замерзшими сапогами, выбрался из траншеи отогреваться. Ему все легко удается: захотел и встал. Надо и ему идти к Яше, самому не подняться – не чувствует ни рук, ни ног, ничего, пальцем не пошевелить.

Позвал, с трудом разомкнув челюсти:

– Яша.

Одессит, видно, не слышал его.

– Ты чего? – отозвался Матюшкин.

– Помоги.

– Горюшко-то мне с вами.

Подхватил Асланбека под мышки:

– Поднимайся, сам, сам… Стоишь? А теперь пройдись, ну.

Снова свело губы, рот, голову не повернуть, что-то вступило в шею.

– Пошел, пошел.

Матюшкин слегка подтолкнул его в спину.

Качнулся, но спасибо – поддержал Матюшкин.

– До чего беспомощный человек… Шагни разок, хоть разок, – ласково упрашивал Матюшкин.

– Не могу, – простонал Асланбек.

И сразу услышал сердитое:

– Баба ты, старая рухлядь.

Вспыхнул Асланбек, загорелся, оттолкнул Матюшкина, а он ничего – тихо засмеялся.

Вылез наверх Асланбек и застал одессита бегающим вокруг дерева, пристроился к нему.

– Веревкин…

Асланбек говорил, тяжело дыша:

– Приснился.

– Опять ты о нем?

– Пошли шагом.

– Не надо, – умоляюще попросил Яша.

– Страшно…

– Бек, а ты знаешь, что сегодня за день? – одессит спрашивал, не ожидая ответа. – Эх, ну и дела…

К ним присоединился Матюшкин.

– Славика не могу забыть, – снова горестно проговорил Асланбек.

– Не береди душу!

Матюшкин едва поспевал за друзьями.

Бежали по утоптанному кругу, пока не стали подкашиваться ноги от усталости.

– Руки сержанта в крови, снег загребали. Искали автомат.

Вздохнул Яша, оглянулся на Асланбека:

– Ты его письмо отправил?

– Нельзя, жена догадается, в крови оно.

– С медом не выпьешь такую горечь.

Умолкли.

Снова побежали.

Первым сдался Яша, уперся спиной в дерево:

– Сегодня я родился. У мамы, конечно. Подумать только, мне стукнуло двадцать два годика. Какой я уже старый! И зубы проел, и глаза проглядел, и уши прослушал, и ноги мои притупели, спасибо, на войне надо ползать на животике… Эх, ни тебе музыки, ни речей.

Асланбек прижался к Яше с одной стороны, с другой – Матюшкин.

– Не знал я, что у тебя праздник. Не отправил бы в горы отару ягнят! Понимаешь, мясо ягненка не надо жевать. Теперь что делать? Зарежу тебе старого барана. Клянусь бородой моего умершего прадеда, если я не устрою тебе пир. Только не обижайся за старого барана.

– Спасибо, Бек. Жареное мясо мне противопоказано. А-а, кацо, ничего, отметим в Берлине, в самом лучшем ресторане!

Перед мысленным взором Асланбека встала мать…

…Высокая, стройная, идет по комнате, вытянув перед собой руки. Нашла диван, села, откинулась назад, позвала сына, Асланбек поспешил к ней, обнял. «Поезжай учиться», – просит мать ласково. «Обязательно, нана». Из другой комнаты появился на цыпочках отец, тихо засмеялся: «И станет он у нас инженером». Отец подмигнул сыну, и они вышли на улицу. Шли рядом. В конце улицы разошлись: отец поднялся по склону к кузне, а он ушел в горы…

Вдали громыхнуло, немцы открыли огонь из тяжелых орудий.

Бойцы не спешили уходить в укрытие, стояли, не меняя позы.

Над головой пролетел снаряд и разорвался в лесу. Потом еще. Ушли в траншею. И тут началось!

Гул стоял непрерывный, и нельзя было высунуть голову, посмотреть, что делается вокруг, куда ложатся снаряды. Потерялось ощущение времени. Казалось, что земля уже не перестанет содрогаться.

Постепенно канонада затихла, Асланбек приподнялся в окопе и ахнул: деревья в лесу покорежило, выворотило, перед окопами землю перепахало. А березка уцелела. Обрадовался деревцу Асланбек.

– Гордая, – присвистнул Яша.

– Красавица, – протянул Матюшкин.

Зарокотало в небе, и все разом задрали кверху головы. Пронеслись самолеты, поливая землю свинцом. Завыли бомбы. Одна… вторая… третья. «Где же наши?» – Асланбек стиснул зубы.

– Танки! – крикнул Яша.

– Чего орешь в ухо? – отозвался Матюшкин.

Немецкие танки на большой скорости неслись вперед, паля на ходу.

Начался день, началась работа…

Ощупью Асланбек нашел противотанковую гранату.

Танк, который он приметил для себя, закружил на месте и замер, его объяло пламенем.

– Ух, подлые фрицы, – возбужденно закричал осипшим голосом Яша. – Горите, жарьтесь.

– Тихо ты, – осадил его Матюшкин.

Стальные махины шли развернутой колонной, прикрывая пехоту. Вдруг танки круто развернулись и открыли пехоту, пошли за ней. Такое Асланбек видел впервые и не понял, что это значило.

Стреляли в солдат, тщательно прицеливаясь, но они упорно надвигались. А может, это и есть психическая атака, о которой говорил Веревкин?

Над траншеей поднялся Матюшкин.

– Ах вы, сволочи.. Вперед! За Родину! За Сталина!

– Бек! – позвал Яша.

Как будто его подняли в воздух, тряхнули и снова поставили на место. Почему он замешкался? Взяла злость на самого себя, все в нем напряглось, сжалось, подобно сильной стальной пружине… Стиснул автомат. Почему немец не стреляет? Пронеслась мысль: «Только бы не споткнуться». Мальчишкой он был признанным Чапаевым и отчаянно рубился на саблях с «беляками»…

Прямо на Асланбека во весь рост шел, не таясь, высокий немец. Что-то дрогнуло внутри у Асланбека, ноги, руки словно приросли. Миг… еще… овладел собой.

Сделал ложный выпад вправо, и немец попался на него. Р-раз! Чтобы не видеть ахнувшего верзилу, отвернулся. Ни стонов, ни выстрелов не слышал Асланбек.

Сошлись две живые стенки, откатились, и тут же противник обрушился ураганным минометным огнем. С первыми разрывами Асланбек упал, укрыл руками голову. Тяжелый гул прижал, вдавил его в землю.

Разорвалась бомба… Самолеты. Теперь никто не выберется. Но почему взрывы уходят все дальше? Неужто немецкие летчики бомбят свои позиции? Не наши ли это самолеты?

Кто-то попытался перевернуть его на спину:

– Поднимай, убитый.

Вскочил, в ужасе отшатнулся от санитаров. Откуда-то появился Яша.

– Бек! Ты ранен? Давай помогу!

Мотнув головой, Асланбек отстранился, но почувствовал, что жжет бедро.

– Не надо!

– Ага, ты не хочешь покинуть поле боя? Весьма похвально! Но здесь же можно сойти с ума.

С помощью друга Асланбек спустился в траншею, прошел в свой окоп, и стало как будто легко.

Жив… Снова над ним тяжелое, низкое небо… Как он раньше не замечал, что в окопе уютно, тепло…

Распахнул шинель, задрал вместе с гимнастеркой рубаху: на бедре небольшая рана, словно бритвой провели, по коже.

– Покажи… Пустяки, царапнуло.

Одессит стянул свою варежку и кончиком пальцев притронулся к телу Асланбека:

– Ну, что ты оголил зад? Простудишь, чего доброго, грипп заработаешь, позаразишь всех нас. Давай забинтую. Санитара позвать?

– Нет, не больно, – слабо возразил Асланбек, про себя подумал: «В третий раз родился на свет».

– Это ты сгоряча не чувствуешь.

Яша зубами разорвал пакет, старательно перебинтовал:

– Вот и залатали.

– Холодно, – пожаловался Асланбек.

– Да что ты?

Потоптался Яша и ушел, не сказав больше ничего, и сразу же вокруг стало пусто, и рана заныла нестерпимо. Втянув голову в плечи, Асланбек вспомнил немца-верзилу, и все в нем похолодело.

Стараясь отвлечься от пережитого, стал ворошить в памяти. Как-то приехал в аул на побывку Созур, рассказывал о своем командире, бывшем пограничнике, и особенно любил повторять, как ему пулей оторвало ухо, но он все же настиг нарушителя границы. А разве отца в гражданскую не полоснула белогвардейская шашка?

Вернулся Яша не один, с Галей. Асланбек поймал себя на мысли, что ему приятно видеть ее, даже рану перестал чувствовать. Соломенные волосы девушки выбились из-под шапки, щеки раскраснелись. Сняла с плеча сумку, опустила к ногам, спрыгнула в траншею, дыхнула горячо, и он отвел лицо. Одессит уселся на корточки, уставился на Асланбека; ему было смешно смотреть на смущенного друга.

– Покажи, куда тебя? – Галя провела варежкой по плечу Асланбека. – Родной ты мой, горбоносенький.

Бросил Асланбек на Яшу взгляд, полный презрения: уже выболтал. Одессит улыбнулся, как будто он ни при чем.

– Ну, быстрей, некогда мне, – теперь уже требовательно сказала Галя. – Нянчусь с вами, а меня никто не пожалеет.

– Сестра, я тебя звал? Не звал, – повернулся к ней спиной Асланбек. – Иди к Яше, он больной, его и лечи.

Галя спустила в траншею тяжелую сумку, уселась на нее верхом:

– Устала с вами.

Уронила на колени руки:

– Упрашивай каждого. Да что это такое?

Чувствуя на себе взгляд Асланбека, девушка зарделась:

– Что ты уставился на меня? Правда, что ты из княжеского рода? Или врут?

– Правда.

– Да что ты? Первый раз в жизни вижу потомка настоящего князя. Ладно, пойду.

Постояла, вздохнула:

– В нашей роте пятерых насмерть, двадцать человек ранило, и все почему-то в левую руку.

– Постой.

Черные глаза Асланбека ласкали девушку.

– Ты сегодня красивая, – он застенчиво улыбнулся.

– Господи, и ты, князь, похож на всех смертных. Адью, несчастный!

Перекосившись под тяжестью сумки, она ушла, а за ней и Яша. Но он скоро вернулся, размахивая перед собой короткой палкой, попросил Бека:

– У тебя был нож, дай.

– Зачем?

– Сейчас мы разведем огонь.

– Ты с ума сошел, Яша.

– Да что ты говоришь?

– Огонь разведешь – руки согреешь, а спина, ноги, живот – все у тебя еще больше замерзнет, и мы тебя будем хоронить. Понял?

Швырнул Яша палку и сплюнул.

– Видал? – спросил он.

– Кого?

– Не «кого», а «что». Слюна в льдинку превратилась. Идиоты.

– Кто?

– Кто, кто! Командиры наши.

– Тсс! Дурной, не кричи.

– Немцы в теплых блиндажах сидят, а мы как кроты, как… в могиле. Почему? – Яша присел, но, не выдержав, встал.

Асланбек надвинул шапку на глаза.

– Мы не можем, – остервенело крикнул он. – Блиндаж построим, печку затопим и приказ придет: «Отходи». Кому достанется блиндаж? Кому? Немцу!

– Противно тебя слушать, – огрызнулся Яша. – Не надо, не сердись на меня, на себя, ни на кого. Всем плохо. У меня в голове все перепуталось. Ничего не понимаю. Отец говорил, учитель говорил, в военкомате говорили, в райкоме говорили, песни пели, а теперь что получается? Немец нажимает, нажимает, танки на нас пускает… А я что сделаю? Скажи. Гранаты где? Пушки где?

– Бек, как будто во сне все это.

В штабе армии беспрерывно звонили телефоны, командиры частей деловито докладывали о противнике. Телефонисты работали четко, не теряя ни на минуту чудом налаженную связь. Операторы штаба наносили на карты полученные данные, и вскоре стало ясно: противник по всему рубежу обороны левофланговой группы ищет слабое место, чтобы прорвать ее и просочиться в глубь боевых порядков.

Натянув капюшон на голову, Асланбек подоткнул под себя полы шинели. Ему показалось, что он отогревается. Отдыхали бойцы по очереди.

Людей во взводе осталось раз-два и обчелся. В отделении Матюшкина он сам, Яша и Асланбек, а участок обороны все тот же.

Ополченцев, тех, кто остался в живых, отправили на формирование, а пополнение не дали, обещали… Лейтенант говорил, что важно до прихода свежих сил продержаться. Как только сменят, полк отведут на отдых. Пока надо воевать за себя и за недокомплект личного состава, а недостаток в технике возместить героизмом каждого.

Немцев к Москве не пропустим, пусть и не думают, а вот с морозами нет сладу. В Осетии о таких холодах и не подозревают, расскажи – не поверят аульцы.

– Бек, милый, где ты там?

Кого это принесло?

– Аль оглох ты?

Это командир отделения Матюшкин, а кто с ним?

Узнал по голосу старшину. К начальству надо вылезать.

Шагах в пяти двое, в маскхалатах, склонились над станковым пулеметом. Оказывается, пока сидел в окопе, выпал снег, в воздухе кружились крупные снежинки. Высоко задирая ноги, направился к командирам.

– Подсоби, – попросил его старшина. – Рукавичку жалка, выронил, мать ее так.

Втроем перенесли пулемет в траншею, установили в ячейке Матюшкина, накрыли маскхалатом. Варежками стряхнули с себя снег. Против обыкновения, старшина не уходил что-то, отстегнул от пояса фляжку, глотнул из нее, крякнув, провел ладонью по усам.

Матюшкин выжидательно смотрел на него, но старшина повесил фляжку на место, проговорил:

– М-да… Такое вот дело.

Асланбек и Матюшкин переглянулись: что случилось со старшиной: расчувствовался, разговорился.

– У нас печь – не печь, а домна целая. Приеду, бывало, зимой из лесу, а жинка уже ждет.

Закурил старшина, предложил и Матюшкину, но тот отказался.

– Эх, полежать бы еще разок на печи…

Матюшкин притронулся к фляге, с надеждой, дрогнувшим голосом спросил:

– Полная?

– От ангины средство… Горькое, как хина.

– И у меня что-то болит, – покашлял.

– Пройдет. Ртом не дыши. Ладно уж, держи.

– Спасибо, землячок, – Матюшкин, хлебнув, крякнул.

– А где Яша? – спросил старшина. – Распустил ты, Матюшкин, подчиненных, – передал флягу Асланбеку.

– Сейчас был здесь.

Асланбек запрокинул флягу над ртом.

Старшина взял флягу, она была почти пуста, буркнул.

– Непорядок у тебя, товарищ командир!

Ему было неприятно, что Матюшкин догадался о спирте.

– Ты, Матюшкин, был пулеметчиком?

– В финскую.

– Так… Где все же одессит?

– Он как волк: ночью не спит, овцу ищет, – сказал Асланбек. – Не уйдет далеко.

Матюшкин засмеялся.

Вылез Асланбек из траншеи, осмотрелся и сам не зная почему, пошел по следу, углубляясь в лес, пока за деревьями не увидел друга. Но прежде он услышал его тяжелое дыхание, Яша что-то волок по снегу к воронке.

Присмотрелся Асланбек: убитого тянет.

– Князь, ты?

Не выпуская убитого, Яша присел, дышал так, что грудь вздымалась.

– Семь дел отложи, а покойника в последний путь проводи, – проговорил одессит и встал.

Отворотясь, Асланбек подхватил убитого за ноги, поволок:

– Спасибо тебе, Бек, думал, не осилю один.

Убитого опустили на дно воронки. Первым наверх выбрался Асланбек. Устало уронил голову на руки, закрыл глаза. Вот так похоронят и его, и Яшу, всех… Никто не останется в живых, если командиры не придумают, как остановить немцев. Во взвод дали пулемет. Где его взяли? Старшина же ругался, что оружия не хватает, куда только смотрят интенданты? В соседней роте, наверное, больше негде. Значит, надо ждать наступления на их участке.

– Старость – не радость, – сказал Яша и уселся рядом с другом.

Отдышавшись, сам закурил и Асланбеку протянул тощий кисет.

Правда, что табак успокаивает. Не затягиваясь, Асланбек задерживал дым во рту. Что в нем находят хорошего? Покашлял, но не бросил «козью ножку».

В двух шагах на снегу что-то чернело. Асланбек шагнул широко: портсигар. Повертел в руках находку, нажал на красную перламутровую кнопку, портсигар раскрылся. Под резинкой, поверх папирос лежала фотокарточка. Мальчишка лет десяти, в бескозырке и матроске, смотрел на Асланбека доверчивыми глазами. Под фотографией записка. Развернул:

«Дорогой товарищ! Очень тебя прошу, не сообщай о моей смерти домой. Пусть сын верит, что его отец жив. А ты, товарищ, бей врага и, когда придешь в Берлин, напиши оттуда моему сыну письмо про то, что его отец, Николай Матвеевич Поляков, погиб в Берлине. Вот и вся моя просьба к тебе, живому».

Похоронят, и в Цахкоме не узнают, где его могила. Могут и не похоронить. Прежде чем закрыть портсигар, Асланбек долго смотрел на фотографию, еще раз перечитал письмо и не удержался, беззвучно заплакал.

Яша положил ему на плечи несгибавшуюся в локте руку, скорее самому себе сказал:

– Ничего. И на нашей улице будет праздник. Эти счастливые, землей их укроем. А сколько убитых лежат под снегом? Найдут ли их в лесах, болотах? Эх, мамочка родная! После войны меня будут ждать, а мои кости… Ну и дела, жуть! Нет, вот победим гадов, вернусь сюда, все могилы отыщу, своими руками памятники установлю. В Берлине на самой большой площади надо будет поставить мраморные плиты, не черные, а белые, и выбить на них имена погибших и заставить фрицев выучить эти имена, до единого.

Асланбек подтянул голенища сапог. Чудак Яшка, о чем думает. Если останусь жив, вернусь в аул и всех мальчишек буду учить стрелять, ползать по-пластунски, чтобы все умели воевать, тогда никто не сунется.

Пришел старшина с Матюшкиным, не говоря ни слова, забросали воронку оледеневшими глыбами.

Едва хватило сил укрыть тела землей.

– Бумага у вас есть, товарищ старшина? – спросил Яша.

– Зачем?

– Напишите: «Они стояли насмерть!» Не забудьте поставить в конце восклицательный знак.

– А фамилии как же? – спросил Матюшкин.

– Где медальоны? – старшина протянул Яше записку: он добавил от себя: «16 ноября 1941 г., Ракитино».

– У меня, – ледяным тоном произнес Яша, вытащил из-за поясного ремня варежку, засунул в нее записку и положил на могилу, а сверху накрыл каской.

– Как написать о них? – спросил старшина голосом, утратившим обычную повелительность.

– Зачем спешить? – произнес Яша.

– Да нет, Яша, нельзя… – попытался возразить старшина. – Приказ на этот счет строгий.

– Нам с вами, товарищ старшина, и без того очень трудно, а вы хотите еще быть вестником горя… – Асланбек вытянул руки вдоль тела.

– Узнает мать горькую правду, наплачется… – Старшина махнул рукой.

– Плакать будет и ждать все равно будет! – жестко сказал Асланбек.

Он продолжал стоять по команде «смирно» с непокрытой головой…

– Может, не пошлем… похоронки? – тихо произнес Яша и надел шапку.

– Как так? – посуровел голос старшины.

– Пусть ждут, – пояснил Яша. – Все же легче.

– Рубить, Яша, так одним махом!

– Жестоко!

– Война…

Минута молчания была последней почестью погибшим.

Возвращались гуськом. У траншеи их ждала Галя. Завидев, воскликнула:

– Куда вы пропали? Пришла в гости к ним… – осеклась.

Никто не ответил, лица бойцов были суровы, непроницаемы.

– Князь, держи, – Галя протянула письмо. – Яшенька, что-нибудь случилось? – Голос у нее робкий.

– Прости, родная.

Яша развел руками, вынул кисет, он оказался пустым, попросил у Матюшкина закурить:

– Устали мы…

Матюшкин протянул «козью ножку» всего на две затяжки, да и то неглубоких. Девушка с укором посмотрела на него. Обжигая пальцы, Яша затянулся:

– Счастливый человек ты, Бек, – в его голосе прозвучала горечь. – Тебе пишут, помнят чернявого где-то.

Но Асланбек не услышал его, он дрожащим от волнения руками развернул треуголку: «Здравствуй, дорогой мой брат…»

Письмо было от Фатимы, он сразу узнал ее почерк.

– Матюшкин, давай я закурю, – попросил он.

– Эх, мужчины вы плюгавые. Табак надо свой иметь, а не ждать, когда подадут.

– Не говори много.

Асланбек не отрывал глаз от письма, строчки плясали, и он не мог совладать с собой.

Порывшись в санитарной сумке, Галя извлекла кисет, туго набитый махоркой:

– На, это я для раненых держу.

– Не надо тогда, – Асланбек отвернулся.