Текст книги "Набат"
Автор книги: Василий Цаголов
сообщить о нарушении
Текущая страница: 21 (всего у книги 27 страниц)
– Матюшкин, карту, – попросил Хетагуров.
Ординарец расстелил карту на кабине от грузовой машины «ЗИС» и отошел на полшага.
Намерения противника стали проясняться еще трое суток назад. Он нацеливался на левый фланг. Пожалуй, и Хетагуров, будь на месте немецких генералов, поступил бы именно так. Овладеть Ракитино, выйти на дорогу Ракитино – Ольхово, нанести удар в направлении Ольхово, отбросить правый фланг армии за Волгу, взять железнодорожный и шоссейный мосты через Московское море. Что же дальше? Как будут действовать две танковые и одна мотострелковая дивизии? Это зависит от обороняющихся, от него, Хетагурова.
Ну, что же, попробуем противостоять противнику. Какими только силами? В танковой бригаде уже нет ни одной целой машины…
Разрывы между частями увеличились. Чем их закрыть? Чем?
Командующий фронтом передал кавалерийскую дивизию. Одну. Она займет оборонительный рубеж на восточном берегу Волги. На подходе, правда, два пехотных полка, но и они нужны в глубине обороны на случай, если противнику удастся прорвать ее.
Успеть бы с круговой обороной… А почему нет?
– Подкрепления не ждите, оно нужно на левом фланге.
Генерал посмотрел на Ганькина и подумал, что излишне было говорить.
– Ясно! – коротко ответил комиссар.
Выбрались из блиндажа в траншею.
– Вот что, комиссар, немедленно выдвинуть навстречу танкам человек двадцать бойцов.
– Слушаюсь, но двадцать…
– Что?
Генерал наклонил голову, нахохлился: не к месту вмешался комиссар, но раз перебил, значит, у него есть возражение, и надо выслушать его. В самом деле, они находятся не на учениях…
– Наберу ли я столько людей?
– Двадцать! – жестко произнес генерал.
– Есть двадцать бойцов!
Эти бойцы в момент танковой атаки заменят артиллерийские батареи.
– Снабдить их бутылками с горючей смесью… С истребителями танков послать самого надежного, самого отчаянного командира. Они должны решить успех боя! У нас же нечем обороняться, а нам надо не только обороняться, а еще и истреблять.
– Я сам пойду, – просто сказал комиссар.
– Пожалуйста, – так же просто согласился генерал.
– Во взводах осталось по две-три бутылки, – произнес комиссар. – Соберем до единой!
Генерал стоял вполуоборот к неприятелю.
– Остановить надо танки, сбить атаку. Наступил критический момент…
– Ни один боец не покинет позиции, – устало сказал Ганькин.
Генерал наклонился к нему:
– Алексей Михайлович, танки похоронят нас в окопах, а нам еще воевать и воевать. Идите.
Поползла, пронизала оборону команда: «Выдвинуть в направлении леска бойцов с бутылками. Задержать танки!»
Одно орудие с перебитым колесом…
Из памяти не выходил разговор с маршалом: «Удержать позиции. Выстоять. Время выиграть для тех, кто организует оборону на ближних подступах к столице».
Три-четыре бы пушки. Выкатить и ударить прямой наводкой. Сам бы встал к орудию…
Рядом на корточках сидел Матюшкин. Отстегнул от поясного ремня «лимонку», подкинул на руке, засунул в карман шинели.
Генерал скосил взгляд: что он носит в ранце? Матюшкин как раз раскрыл его, замурлыкал себе под нос. Взгляд генерала выхватил уложенные в ряд противотанковые гранаты, четыре «лимонки», диски к автомату, две бутылки с горючей смесью… Запасливый, однако. Вот кому придется защищать Москву! Потеплело на душе, позвал:
– Матюшкин.
Боец поднял кверху голову.
– Как ты думаешь, танки пройдут?
Голос у генерала доверительный, очень ему хочется, чтобы ответ бойца совпал с его собственными мыслями.
Придвинулся к нему Матюшкин, уперся плечом в плечо.
– Никак нет, что вы. Простите. Эх…
– Говори, говори, – подбодрил генерал.
– Один бы нам танк.
– Скоро, голубчик, к нам придет подкрепление.
– Ясное дело, придет, а нам сегодня, сию минуту, товарищ генерал, позарез нужно. Атаку отбить чем? Бутылками?
– Давай дадим команду отступить? – понизил голос Хетагуров. – Пока не поздно. А?
– Отход? – вырвалось у Матюшкина. – А бой?
– Без танков погибнем.
– Это я так, к слову…
Генерал прищурил глаза, лицо серьезное.
– Никак в нас усомнились, товарищ генерал?
Матюшкин быстро нагнулся, взял из ранца противотанковую гранату:
– А это что?
– Это граната, Матюшкин, а не танк. Людей погубим.
– Вы к гранате прибавьте мою душу, злость, и сразу другая сила будет.
Обнял его генерал за плечи, но получилось неуклюже.
– Отойдем, а он ходу прибавит, снова нагонит, факт!
Матюшкин шмыгнул носом:
– Тряхнем его разок-другой, а там, если по стратегии надо, – и отойдем.
Послышался рокот моторов, генерал вскинул бинокль: из леска выползли танки. Раз, два, три, четыре, пять… Ну, это не так страшно. Шуму больше наделали. Не промедлил бы Ганькин! Не отрываясь от бинокля, генерал просматривал поляну. Или бойцы умело замаскировались, или комиссар с ними опоздал.
Танки ползут по белоснежной скатерти.
Одно орудие с перебитым колесом…
Уже свастику различает на броне без бинокля. Гусеницы отбрасывают в сторону комья снега.
«Обстановка требует, товарищ Хетагуров, сделать невозможное… Задержите противника на своем участке».
Если бы войска армии не оказались расчлененными. Молчит единственное орудие. Молчит оборона.
Молчат истребители. Где же комиссар?
– Матюшкин!
– Слушаю!
– Где комиссар? Проверь…
Не успел отойти Матюшкин, как впереди ухнуло, и танк обволокло густым дымом. И тот, что шел слева от головной машины, встал. А головная идет прямо на генерала. Ударило единственное орудие. Махина продолжала надвигаться.
«Удержать рубеж. Любой ценой».
– Матюшкин!
– Я!
– Гранату!
– Товарищ генерал! Не пущу!
Предстал перед ним мысленно прежний адъютант. Молоденький. Форму еще не успел помять, ремни на нем скрипят… Немцы идут во весь рост. Генерал выскочил из окопа, и люди бросились вперед. Если бы не адъютант, пришлось бы и ему пойти в рукопашную. Адъютант закричал: «Товарищ генерал! Не пущу!»
Потом, на новом рубеже, его убило…
– Матюшкин, – тихо повторил генерал.
– Не могу…
– За нами, милый, Москва.
Тряхнув рукой, генерал сбросил варежку.
Матюшкин вложил ему в руку гранату, а сам на брюхе выбрался из траншеи.
Сжал генерал гранату. Ползет вперед Матюшкин. Танк, не сбавляя скорости, палит на ходу. Встал генерал во весь рост, занес руку с гранатой.
Матюшкин успел метнуть раньше.
Головной танк застопорило. Откинулась башенная крышка, и из люка высунулось дуло автомата. Застрекотало. Матюшкин подскочил к танку, бросил в люк «лимонку», отбежал, упал, прежде чем услышал глухой взрыв.
Два танка повернули назад. Немецкие автоматчики зарылись в снег, открыли бесприцельный огонь.
Вернулся ползком Матюшкин. Без шапки, разгоряченный.
– Ах, разиня, посеял, – бормоча, свалился в траншею.
– Как ты его? – не удержался генерал.
– Ушанку-то?..
– Танк..
– Не знаю, – просто сказал Матюшкин. – Шапку вот потерял, старшина другую не даст.
– Ты папахи достоин, Матюшкин, генеральской.
– Уж скажете… – не по уставу ответил боец.
Пришел Веревкин, без слов сунул Матюшкину ушанку.
– Спасибо, – сказал ему в спину Матюшкин, и на душе у него потеплело.
Генерал приказал:
– Приготовиться к контратаке! Эвакуировать тяжелораненых.
Козырнул Матюшкин, а когда отошел, понял: формальность в ту минуту была лишней.
Оглянувшись, Хетагуров крикнул вслед:
– Что же с комиссаром?
Послышались шаги. Возвращался Матюшкин.
– Матюшкин!
– Я!
– Найди полкового комиссара.
Снова ушел ординарец, но вскоре вернулся, топая сапогами.
– Товарищ генерал, беда, – выпалил он.
– Погиб?
Генерал подался к Матюшкину.
– Славка… Сын его подбил танк и сам…
Генерал бежал по траншее запыхавшись, ему помогли выбраться.
Комиссар стоял с обнаженной головой…
Расстегнул генерал полушубок на груди, перевел дух, всмотрелся в Славку, лежащего на шинели.
Комиссар опустился на колено, поцеловал Славку в забитые снегом волосы. Не выдержал: встал, уронив голову, беззвучно зарыдал.
Стащил с головы шапку генерал. Бойцы, взявшись за края шинели, подняли товарища… Им наперерез шагнул генерал, положил руку на холодную Славкину щеку. Отступил, опустив плечи, пошел к траншее.
Из траншеи стал рассматривать в бинокль поляну. Мысль о комиссаре мешала сосредоточиться: на поляне притаились немецкие автоматчики. Пойдут ли танки им на выручку? Хотя бы они опоздали.
Пришел комиссар… Рядом тяжело дышал Матюшкин.
– Разрешите ударить по ним с тыла и флангов? А вы с фронта пойдете. То есть не вы, а бойцы, – спохватился ординарец.
«И я ведь об этом думаю. Ему бы генералом быть», – Хетагуров хотел сказать: «Молодец», но его опередил комиссар.
– Приказ уже отдан, – проговорил комиссар.
По виску Ганькина сочилась кровь.
– Товарищ полковой комиссар, вы…
Комиссар приложил руку к виску, и Матюшкин осекся под его суровым взглядом.
Генерал прислушался: интересно, о чем они?
Застрекотали на поляне ручные пулеметы. Немецкие солдаты, атакованные с флангов и тыла, палили из автоматов. Комиссар вырвал из кобуры наган, занес над головой:
– За мной! Вперед!
Бойцы устремились за комиссаром.
– Ура-а-а!
Кони, утопая в снегу по самое брюхо, задрали кверху головы.
Впереди ехал Матюшкин. Его рослый иноходец широкой грудью взрыхлял снег, пробивая дорогу рысаку, что был под генералом. Рысак сливался с заснеженной степной гладью, и только на лбу чернело пятно.
Раздобыл коней Матюшкин, донской казак, как он сам себя называл, видно, в шутку. На широком, скуластом лице часто мигали узковатые глаза. Вот и узнай, кто он. Матюшкин зорко смотрел по сторонам: ну, как появится неприятель, как-никак рядом же передовая.
Вдали через ровные промежутки вспыхивал горизонт: немцы жгли осветительные ракеты.
Взмыленные кони отфыркивали крупные хлопья пены. Покачиваясь в мягком седле, Хетагуров думал о предстоящих боях. Круговая оборона Ракитино даст возможность продержаться столько, сколько потребуется командованию фронтом.
Кони остановились у глубокого рва. Ординарец, навьюченный автоматом, дисками, гранатами, ранцем, сполз с коня и поспешил на помощь генералу, но тот уже легко спрыгнул на снег, затопал на месте сначала медленно, потом быстрей, а когда отогрелся, прошелся вдоль рва.
Ополченцы закончили рыть противотанковый ров и устроили перекур у винтовок, сложенных в козлы.
Генерал спустился в ров, приложив руку к виску, поздоровался, обвел взглядом обветренные, заросшие лица ополченцев. Сорок восемь часов, которые они провели на передовой, сроднили необстрелянных людей с опасностью. В четырех километрах от них велись ожесточенные бои с противником, и они спешили закончить ров.
Командир особого батальона ополченцев, белобрысый, долговязый, в очках с железной оправой, курил, обжигая огрубевшие в ссадинах пальцы.
– Не жадничайте, товарищ Курочкин, – генерал раскрыл портсигар. – Курите, генеральские.
Комбат взял папиросу, а свой окурок все же потушил и предусмотрительно спрятал в железную коробку из-под леденцов.
– С детства это у меня…
– Коробка? – улыбнулся генерал.
– Жадность. В деревне рос, без отца и матери.
Портсигар прошел по кругу и уже пустым вернулся к генералу, каждый спрятал папиросу, а курил ту, что была у Курочкина: сделает одну затяжку и передает товарищу.
– Спасибо, москвичи, выручили, – наконец нарушил молчание генерал. – Вы совершили невозможное!
– Кого мы выручили? – Самих себя? Свой город? – с ожесточением в голосе переспросил Курочкин и, не дождавшись ответа, договорил: – Каждый выполняет свой долг перед Родиной, перед самим собой. Как и вы, между прочим, товарищ генерал.
– Воевать во все времена было долгом армии, – проговорил Хетагуров. – Не так ли?
– Вы правы, но сейчас война всенародная, – сказал Курочкин. – Все мы солдаты! Все!
Не снимая варежек, генерал сжимал и разжимал пальцы.
– Россия видела на своем веку не одно нашествие, – смягчил свою резкость Курочкин. – В какой раз народ встает на смертный бой? Извините за пафос, но мы патриоты своей Родины.
Машинально генерал кивнул, думая о гордости, лично о своей гордости за свою землю, Родину, советских людей.
– Вы что-то хотите спросить? – поднял воротник шинели комбат.
– Нам приказано… – Хетагуров сделал паузу. – Мы обязаны задержать врага здесь, на этом месте. Ему удалось вклиниться между нами и соседом. Очень большой ценой мы не дали ему прорвать оборону на всю ее глубину. Противник упорно хочет выйти нам в тыл… Обстановка, товарищи, серьезная.
Ополченцы отходили с лопатами, кирками и продолжали долбить землю.
– Ваш батальон, очевидно, вернется в столицу?
– Разве мои товарищи похожи на трусов, товарищ генерал?
Курочкин снизу вверх провел варежкой по вздернутому носу:
– Мы умеем метко стрелять и в штыковую пойдем.
– Понятно, товарищ комбат.
Генерал представил себе оперативную карту.
…В окопах измотанные беспрерывными боями красноармейцы ведут счет каждой гранате, только в самый критический момент применяют их, в остальных случаях встречают танки бутылками с горючей смесью. А бывают моменты, когда патроны на учете…
Оборона редеет с каждым боем.
Противнику нужна Москва в эту зимнюю кампанию. Не позже! Зачем? Чтобы поднять дух армии и своих союзников после провала октябрьского наступления.
Противник навалился на группу Хетагурова: танки, орудия, минометы. Трудно, невыносимо трудно вести бой на его участке. А какой силы удар должен быть на центральном направлении фронта? Там же развернулись основные бои.
Генерал поднял глаза на Курочкина:
– Вы кем работали до войны?
– До войны? Странно звучит. Старшим научным сотрудником института языкознания Академии наук СССР. Ну, а в тридцатых годах служил в войсках ОГПУ. А вот Лихачев, мой заместитель…
– Изучал языки народов мира, а теперь постигает язык войны, – вмешался в разговор маленький, кругленький, с припухшими глазами ополченец.
Он стоял рядом с комбатом.
Наклонив голову на левый бок, Хетагуров прищурился:
– Значит, вы лингвисты? Самые мирные люди на земле.
– Доктор наук, профессор…
Профессор скинул варежки и потер красные, жилистые руки.
– Вам повезло, – проговорил Курочкин.
– Да, да… Хотели отправить меня в тыл, а я прорвался к военкому и… – профессор всунул руки в варежки. – А военком оказался моим соседом по дому. Представляете.
Он вертел головой: ему мешал шерстяной шарф, намотанный на шею.
– Скажу вам по секрету, я знаю ваш язык и рад буду объясниться на нем.
– Осетинский? – оживился Хетагуров.
– Прекрасно владею иронским и дигорским диалектами.
– Ну, а я из ущелья, где живут туальцы.
– Как же, бывал, бывал…
– Æз райгуырдтæн Зæрæмæджы, фæлæ дзы рагæй нæ уыдтæн[43]43
Æз райгуырдтæн Зæрæмæджы, фæлæ дзы рагæй нæ уыдтæн – да, я родился в Зарамаге, но давно не был там.
[Закрыть], – проговорил генерал.
– Къостайæн мацы бавæййай?[44]44
Къостайæн мацы бавæййай? – не родственник ли вы Коста?
[Закрыть] – спросил он.
– Иу мыггагæн стæм[45]45
Иу мыггагæн стæм – из одного рода мы.
[Закрыть], – ответил, подумав, генерал.
– Уæдæ уæ фыдæлтæ уыдысты æфсымæртæ[46]46
Уæдæ уæ фыдæлтæ уыдысты æфсымæртæ – значит, родственники.
[Закрыть].
– Æвæццæгæн[47]47
Æвæццæгæн – очевидно.
[Закрыть].
– Ну, спасибо, товарищ генерал, дали отвести душу, – профессор добродушно заулыбался.
Он не мог стоять на одном месте: переминался, снимал и надевал варежки…
Вдруг он взял генерала под руку, приподнялся на носках больших кирзовых сапог и прошептал:
– Я был влюблен в осетинку.
– Да ну! – так же шепотом произнес генерал.
– Да, да. Она была прекрасной.
Перед мысленным взором генерала встали Зарамаг, ущелье, горы… Тряхнул он головой… Воспоминаниям не было отпущено времени.
– Одним словом, сегодня-завтра нам придется очень трудно, – он смотрел мимо профессора. – Противник рвется к Москве, и Ставка приказала на нашем участке сковать часть его сил, удержать Ракитино как можно дольше. Приказ выполнить мы обязаны.
– Да, конечно, – проговорил комбат.
– Ну, хорошо, вы останетесь здесь. Устраивайтесь, обживайте свои окопы. Прошу объяснить каждому, товарищ Курочкин, что дороги и обочины заминированы. Не подорвались бы свои на них. Каждый человек дорог нам… – задумчиво проговорил Хетагуров.
Он подумал, что через двое суток, а возможно и на рассвета следующего дня на этом месте оборвется не одна жизнь. Кто знает, что будет с Курочкиным, профессором… А может случиться, что профессор на осетинском языке произнесет над ним слова прощания, а Курочкин будет рассказывать о нем своим внукам.
Война…
– Не маленькие, видели, как минировали, – комбат протер очки, снова нацепил на нос.
– Береженого бог бережет, – мягко сказал генерал.
– Это-то так…
– Вот и хорошо… Действуйте спокойно, осмотрительно. Представьте себе, что вы родились на фронте и всю жизнь воюете. Поверьте, немец тоже думает о смерти, ему тоже не хочется умирать. Он лезет вперед, пока не встретит сильную оборону, а как получит по зубам, так и храбрость куда девается! Вот так-то, дорогие товарищи.
– Товарищ генерал, – громко сказал Курочкин. – Вы хотите успокоить нас, забыв, что батальон состоит из коммунистов и комсомольцев. Мы все как один добровольцы.
– Простите, товарищи. Я никого не думал обижать, но мой долг… Рядом с вами будут бойцы обстрелянные и командиры опытные. Одним словом, желаю успеха!
– До свидания, товарищ генерал.
– Фæндараст[48]48
Фæндараст – счастливого пути.
[Закрыть], – громко сказал профессор.
– Бузныг[49]49
Бузныг – спасибо.
[Закрыть], – генерал сжал ему руку.
У траншеи его ждал ординарец: он подвел коня, придержал стремя.
Трусцой ехали по шоссе в сторону Ракитино. Навстречу попались небольшие санные обозы и четыре грузовика. В кузовах сидели бойцы, а на прицепах подпрыгивали орудия. Провожая их взглядом, генерал с горечью подумал, что усиление обороны за счет перегруппировки собственных войск, временный выход из положения…
Всадники достигли одноэтажной окраины города и напра-
[ В скане пропущена страница 306 ]
Танк несся на второй скорости. Хетагуров, чуть высунув голову, наблюдал за ним. Когда же до окопа осталось метров десять, танк круто развернулся. Бойцы с облегчением вздохнули.
– Матюшкин! – позвал Хетагуров. – Скажи этому трусу, что я его отправлю под трибунал.
Маячивший в люке водитель услышал Хетагурова, со слезой в голосе произнес:
– Не могу, понимаете!
– Выполняй приказ! Обстановка какая, знаешь? Проскочи на большой скорости. – Матюшкин положил руку на пистолет. – Ну!
Это возымело действие, лязгнули гусеницы, танк развернулся, сотрясая землю, занял исходную позицию метрах в ста и понесся на окоп.
Бойцы медленно приседали. Когда же скрылся под танком окоп с генералом, все ахнули.
Звон разбившейся бутылки вывел их из оцепенения: ее метнул в уходящий танк генерал.
– Ура!
Выбравшись из окопа с помощью Матюшкина, генерал направился к своему коню.
– Вот что, Матюшкин… Ты боец, а не денщик, и тебе лучше быть во взводе.
– Как прикажете!
– Пойми меня правильно, милый.
– Понимаю!
– Пользы от тебя больше будет.
– Ясное дело.
От взрывов звенело в ушах, к горлу подкатывал ком, того гляди, вывернет. Эх, распластаться бы в окопе, закрыть глаза и уснуть, а там будь что будет.
Уже наступили сумерки, а он все еще не мог прийти в себя, восстановить в памяти закончившийся днем бой. Кажется, сначала разорвалась бомба… Бомба? А почему он не видел самолетов? Это был снаряд, а уже потом прилетели самолеты.
Удивительно, как остался жив? Если еще раз случится такой бой, то по нему в Цахкоме справят поминки.
– Бек, пойди сюда, – позвал Веревкин.
Не хотелось Асланбеку вылезать на мороз, вроде бы в окопе потеплело, надышал под плащ-накидкой.
– Ты что, оглох! – снова окликнул сержант.
До чего у него противный голос. Как только он не замечал этого раньше. Ну что ему надо? Давно не виделись? Мог бы позвать Яшу, он к нему ближе. Яшка сейчас, наверное, не дышит, радуется, что зовут не его.
Хочешь – не хочешь, а иди, вызывает командир. Притворюсь спящим? А может, боевое поручение ему хотят дать?
– Не хитри, кацо.
Не похоже, по другому бы тогда звучал голос Веревкина.
– Бек.
Не отстанет Веревкин, сколько ни тяни, а идти все равно придется. Попытался встать, но полы шинели примерзли к земле. Отодрал. Потом нарочито медленно разминался, громко кряхтел. Вдруг стал оглядывать окоп. Надо бы в стенке окопа выдолбить углубление для ног. Тут подошел сержант сам.
Он подал Асланбеку руку и потянул его на себя.
– Никак рожаешь?
Чувствуя себя виноватым, Асланбек не мог посмотреть в глаза сержанту.
– А ну, прядется идти в атаку? Пока соберешься, взвод вступит в рукопашную, а ты поспеешь как раз к шапочному разбору. Непорядок.
«Надо же, не поленился, притопал», – думал Асланбек. – Помоги перевязать, – Веревкин сбросил шинель, остался в меховой жилетке и оголил руку выше локтя.
Увидел Асланбек кровь, судорожно глотнул, отвернулся.
– На, вяжи!
Веревкин протянул пакет, лицо перекосилось от боли и холода.
– Чего развесил уши?
Рука сержанта расплылась в глазах Асланбека.
– Тю, да ты, никак, ослеп? – гудел сержант. – Бери выше, да потуже наматывай.
Неслышно появился рядом Яша, встал, широко расставив ноги. Смолчать он не смог.
– Поздравляю с почином, товарищ сержант.
Веревкин кивнул одесситу, не поднимая головы:
– Повезло, брат, царапнуло легонько.
– Чуть левее, и пуля угодила бы в сердце, – проговорил рассудительно Яша. – Раз, и нет сержанта.
– Это точно, – просто ответил Веревкин. – На то она и пуля. Она за умным охотится, а дурака вмиг находит.
– Выходит…
– Выходит, Яша, выходит, – перебил Веревкин, и этим дал понять всем: в любой обстановке он для них командир.
Пока Асланбек помогал сержанту надевать шинель, с лица раненого не сходила болезненная гримаса.
– Ну вот, вроде бы порядок.
Веревкин здоровой рукой застегнул крючки на шинели:
– Знобит что-то… Морозец до косточек пробрал, градусов двадцать будет.
Прислушался Асланбек к голосу Веревкина… Сильный он человек, ни разу не застонал, к санитару не побежал. С такой раной в санбат кладут. Неделю полежал бы в тепле…
– Лучше пусть знобит, чем лежать укрытым холодной землей.
Яша запрыгал на месте.
– Как только кончится война, уеду в Одессу, прямо с поезда на пляж… Ух, прыгну в море и… не вылезу.
– Я буду служить, – сказал сержант. – А ты, Бек?
– В горы уйду! Ты знаешь, как трава пахнет?
– Нет.
– Э-э, – махнул рукой Асланбек.
– А ты видел, как весной дышит земля?
– Дышит?
– То-то и оно. Пар идет, душистый.
Между деревьями мелькнула фигура в маскхалате. Прижимая к себе приклад автомата, кто-то приближался, проваливаясь в снег.
– Взводный, – уверенно сказал Веревкин.
– Включил все моторы, – добавил Яша.
– Новость несет, – сказал Асланбек. – Поэтому спешит.
– Какую? – спросил Яша.
– Откуда я знаю.
– Фу, упарился, пока добрался. Ну и навалило. Что, братцы, очухались?
Взводный скрутил цигарку толщиной с большой палец, задымил.
Яша потер руки, а Веревкин козырнул:
– Разрешите на «козью ножку».
Лейтенант нехотя протянул ему кисет, спросил:
– Видели, на опушке открылись два немецких пулемета?
– А что? – не понял Яша.
– Наступать нам не дадут.
Лейтенант глубоко затянулся несколько раз.
– Где Петро?
– Дрыхнет весь день на пуховиках.
– Здесь я! – отозвался Петро. – Яшка – трепло.
Лейтенант махнул ему рукой: сюда.
Не поверил Асланбек своим ушам, переспросил:
– Наступать?
– Ну да. Чего ты удивился?
– Кто будет наступать?
– Ты, он, я… Мы все!
Асланбек перевел взгляд на сержанта, не шутит ли лейтенант. Немец головы не дает поднять, а он о наступлении говорит. После боя во взводе не стало четверых. Одного убило, троих ранило. Кому воевать?
– Ну, на кой хрен нам сдались эти пулеметы! – вмешался Яша, потянул носом. – Разрешите докурить?
Лейтенант словно не слышал: курил, часто затягиваясь, и Яша, скорчив обиженное лицо, отвернулся.
– Приказано пулеметы уничтожить… Добровольцы есть?
Лейтенант сделал последнюю затяжку и разжал пальцы: окурок упал на снег.
– Нет, – неожиданно жестко произнес Яша.
Лейтенант взглядом прицелился в него, и Яша ждал, что он скажет, но взводный смолчал.
– Не дури, – вмешался сержант. – Болтаешь языком.
– Под трибунал пойдете, боец Нечитайло, – наконец проговорил взводный.
Яша поднял на него глаза и, четко выговаривая слова, сказал:
– Не пугайте трибуналом, и добровольцев среди нас не выискивайте. Мы все готовы в любую минуту выполнить самое опасное задание. Вот так!
Лейтенант облегченно вздохнул, свернул новую цигарку, передал кисет Яше.
– Я думал… Вечно ты со своими штучками, Нечитайло.
– Да как можно…
– Ну, ладно. Действовать будете тихо, осторожно… В таком деле поспешность – только помеха, можно остаться там, – лейтенант мотнул головой в сторону неприятеля. – Местность открытая, все как на ладони. Так… Проверьте оружие, обмундирование, чтобы у меня ничего не бренчало, ночью на морозе все шорохи слышны за версту. Готовьтесь, скоро выходить.
Взводный прикурил от трофейной зажигалки, потянул простуженным носом, о чем-то подумал, потом посмотрел на Асланбека, позвал его.
Отошли шагов на десять, остановились.
– В разведку с боем не пойдешь, – сказал взводный.
– Как не пойду? Все пойдут… Как можно? – взволновался Асланбек. – Славка ходил…
– Эх, не понимаешь…
На что намекает лейтенант! Ну, Славика берег, это он делал правильно, а его кто приказал беречь? Нельзя в разведку… Идти в атаку можно, броситься с гранатой под танк… Стоп! Из разведки не вернулся какой-то младший лейтенант, к немцам перебежал. Трибунал приговорил его к расстрелу. Взводный сказал, что у предателя отец, оказывается, в революцию бежал с белыми офицерами в Японию. Ах вот оно что…
Глаза заволокло пеленой, и он протер их кулаком, подступился к лейтенанту.
– Понимаю: не комсомолец? Отец в тюрьме? Да? Враг я…
– Видишь ли… – запнулся лейтенант, скользнул взглядом по бойцу. – Я тебя знаю.
– У немцев останусь?
– Одним словом, в другой раз.
– Я убью себя… Сейчас, – Асланбек переложил из руки в руку автомат.
– Ты что, ошалел? Не дури. Ладно, собирайся, черт с тобой, тебе лучше делаешь…
– Не надо мне лучше, не хочу!
Повернулся лейтенант и ушел лесом.
Вернувшись к друзьям, Асланбек заметил вопрошающие взгляды, но промолчал, а они не спросили.
Первым нарушил молчание Петро:
– Чего задумались, хлопцы?
– Митинг срывается, – озабоченно ответил Яша. – Оратор приопаздывает. Может, толкнешь речугу?
Не доверяют ему, значит? Кругом смерть, не знаешь, в какую минуту тебя убьют… В чем подозревают? Как бы не перебежал к немцам? Да какой человек предаст самого себя? Ему бы погибнуть вместо Славика. Что же теперь, смерти ему искать? Голову подставить пуле? Ни за что он не отдаст свою жизнь даром, ни сейчас, ни потом… Он еще не докопался да правды. В Москву поедет, в ЦК, к самому Сталину обратится, все, все расскажет…
– Кончай травить, готовься.
Веревкин слегка пошевелил пальцами раненой руки.
– А как же вы?
Яша погладил Веревкина по плечу, сказал мягко:
– У вас ранение серьезное.
– Тебя не спрашивают, придержи язык.
– Молчу!
– Вот так…
Из леса появился старшина с двумя бойцами; у каждого за спиной термос, в руках по ведру.
– А, суслики, приготовить ложки к бою! – весело гаркнул старшина, ставя ведро на снег.
– Ого, пахнет говядиной, – оживился Яша.
Он выхватил из-за голенища ложку, сунул в ведро, но старшина успел ударить его по руке.
От боли Яша вскрикнул, запрыгал на одной ноге.
– Не спеши поперед батьки в пекло. Какой прыткий. Ты же не в «Астории», – назидательно сказал старшина. – Команды не было, а ты уже навалился. Это на все отделение.
– Не густо, – отозвался Петро, заглянув в ведро. – На донышке, воробей клюнет два раза и…
– Так вас же четверо, – возмутился старшина.
– Не четверо, а отделение! – отозвался Веревкин.
Чертыхнувшись, старшина ушел.
Сержант велел Яше принести буханку и разделить поровну, а тот – в свою очередь перепоручил Петро:
– Кому говорят? Топай, чего стоишь?
Петро перед самым его носом покрутил кулаком, но за хлебом пошел, а вслед ему хихикнул Яша:
– На морозе одно спасение – двигаться, а он ленится ногой двинуть.
Вернулся Петро. Вдвоем с Яшей пытались разрубить буханку. Ударил раз, другой лопатой, железо со звоном скользнуло по ней. Кое-как отбили по кусочку. Свою дольку Асланбек просунул под гимнастерку, приложил к голому телу.
– Каша на четверых, а воевать за все отделение, – пытался пошутить Петро. – Не старшина, а фокусник.
– Не заржать бы от овса, – вставил слово Веревкин.
– Ведите меня сейчас на скачки, всех кобыл оставлю за своим хвостом, – Яша заржал. – Похоже?
Пробирал мороз. Асланбек пытался заставить себя забыть по крайней мере на эту ночь разговор с лейтенантом, а завтра пойдет к полковому комиссару…
– Угу. Я давно хотел сказать, что ты настоящий жеребец, – Петро зачерпнул ложкой из ведра.
– А что, князья тоже едят перед сном?
Веревкин вытащил ложку из-за голенища сапога.
Яша притянул к себе ведро.
– Говядину с грибами заливают сметаной и черепашьими яйцами.
Не замечал Асланбек, как он ел, мысль сверлила: «Не доверяют». Что нужно сделать, как доказать всем свою честность, преданность? Или это выдумка лейтенанта? Вот он спросит у комиссара…
– Ого! Вот это житуха!
Петро лизнул было ложку, но вовремя опомнился:
– Ух ты, чуть язык не прилип.
Он не должен погибнуть, пока не докажет взводному, что, сын коммуниста Хадзыбатыра Каруоева не младший лейтенант-перебежчик. После теплой каши стало еще холоднее, но надо было готовиться к вылазке, и Асланбек натянул маскхалат, потуже завязал тесемки, запихнул под шинель на груди обойму к автомату, проверил, на месте ли нож, подвесил «лимонки» так, чтобы не мешали ползти.
Снова появился лейтенант, на этот раз озабоченный, отозвал в сторону сержанта:
– Веревкин, на Бека можно положиться?
– А что такое?
– Интересуются им, – что-то недоговаривая, сказал взводный. – Откуда он свалился на мою голову.
– Воюет, как все.
Насторожился Асланбек, сразу догадался, о ком говорят, и решил: если лейтенант настоит на своем, то сейчас же к комиссару, узнает в чем его подозревают, найдет человека, который, приказал не пускать в разведку и взорвет гранатой, и себя вместе с ним.
– В разведку идешь, учти, – предупредил взводный, прошептал: – Отец у него враг народа.
– Ерунда какая-то, – возмутился Веревкин. – Он мне все рассказал. На смерть человек идет.
– Особист требует.
– Да пошлите его к матерям.
– Велел оставить в окопе.
Вскипел сержант:
– Пускай особист воюет рядом со мной!
– Тихо! Прекрати, ты смотри у меня.
– Мы в бой идем, а вы… Не пойдет Каруоев – ни шагу не сделаю и я!
Взводный вытянул шею, задышал в лицо сержанту.
– Ты это серьезно?
– Комсомолец я, командир, не меньше особиста в ответе за… отделение.
– Да оставь ты особиста.
– Жду вашего приказания!
– Гляди за ним в оба, на всякий случай, – сдался взводный.
– Товарищ лейтенант…
– Хватит!
– Отвечаю головой!
Взводный придирчиво оглядел бойцов, остался ими доволен, сказал сержанту:
– Можешь остаться. Ранение как-никак, другого пошлю.
– Нет, – отрезал сержант.
Взводный не настаивал, а о ранении напомнил больше для порядка, наперед зная, что Веревкин ни за что не останется.
– Сержант, поставь задачу, – приказал лейтенант. Приосанился Веревкин.
– До березок доберемся быстрым шагом, а от них поползем. Дорогу пробивать будем по очереди, снег глубокий. Первый я, меня сменит Петро, его – Яша, потом Бек. Перед опушкой замрем. Поняли? Не сопеть. Дышать легонько, у немца не уши, – слухачи. Хорошо, что навалило снегу, как по заказу, – тут же добавил: – Гранаты экономьте. Пулеметы забросаем гранатами и назад. Вопросы есть?
