Текст книги "Набат"
Автор книги: Василий Цаголов
сообщить о нарушении
Текущая страница: 25 (всего у книги 27 страниц)
– Бери, бери, у меня еще есть… иной уже умирает, а просит табачку.
Галина рука осталась вытянутой вперед.
– Милая, прости его, не курит он, добрая ты наша.
Яша пытался улыбнуться ей, но на лице получилась жалкая гримаса:
– А потом, он невоспитанный горец.
– Сестричка, отдай мне кисет, не пропадать же добру, – попросил командир отделения.
Девушка отдернула руку, надула губы, сунула кисет в сумку, одарила Матюшкина таким взглядом, что он отступил.
– У-у… Глядите на нее, какая сердитая.
– А ты, оказывается, с характером, – с одобрением сказал старшина. – Это хорошо, молодец.
– Не для меня табачок…
Матюшкин выразительно посмотрел в сторону Яши.
Топнула ногой девушка:
– Не смейте! Как вам не стыдно!
Обхватив за плечи Галю, старшина успокоил:
– Ты что-то сегодня не такая?
Девушка заморгала, чуть не заплакала.
– Устала, сил уже никаких нет.
– Ступай в санчасть, заберись в тепло и выспись.
– Ага, а тут кто будет? В третьем взводе двое обморозились.
– Понятно. На нас не сердись, убитых хоронили.
Скосила Галя глаза на Матюшкина, тот сник, пошел к пулемету. Старшина зашептал Гале на ухо:
– Зря обидела человека.
– Я не хотела…
– Шутил он с тобой, шутка вроде бы согревает.
– Отдам кисет, – девушка полезла в сумку.
– Теперь не возьмет. Пойдем, я тебя провожу… Товарищи, до завтра, – попрощался старшина и подхватил Галю под руку.
Его окликнул Яша:
– Вы, кажется, хотели поговорить, товарищ старшина?
– Да. Было настроение.
– О чем?
– Чтобы не скисли.
– Поговорили бы, чего уходите?
– Вы и так молодцы!
Асланбек ходил взад-вперед. Его словно вырезанные губы что-то шептали.
Что с Залиной? Ни слова о ней! Фатима написала о друге его, Буту. А Залина? Ни на одно письмо не ответила. Неужели предала его? Или Джамбот так пригрозил ей? Вот вернется домой и увезет ее в город.
– Бек, – позвал Матюшкин. – Поди сюда.
Сняв с пулемета маскхалат, Матюшкин, тихо насвистывая, стал копаться в нем.
Умостился рядом с ним Асланбек, ни о чем не спрашивая, смотрел на его проворные пальцы – кажется, их и мороз не брал.
– Учись, пригодится, – посоветовал пулеметчик.
Сам генерал наградил его орденом, а кто поверит, что он герой? Не похож. Ни ростом, ни голосом, ничем.
– До войны я землю пахал… Чудно звучит: «До войны». Теперь стреляю в человека… Не совсем в человека, конечно. Ты скажи мне, что со мной случилось, курицу не мог зарезать, жалко было, а сейчас голыми руками фашиста задушу. Ясно, враг. Во, брат, что такое война… Спасибо тебе, Бек.
– Почему ты так говоришь?
– Высказался я тебе, легче стало…
С таким командиром нечего бояться. Лейтенант ему дает задание, а он выслушает, не перебьет, потом позовет Яшу, его и рассуждает вслух, сам себя поправляет…
– Ты умный человек, Матюшкин.
– Загнул, браток.
– Опять ты сказал хорошие слова.
6Аул притих. Днем над горами пролетел самолет, и люди насторожились. Потом появились военные. Задержались, чтобы напиться из родника и ушли к перевалу. Что им там надо? К концу дня из района позвонили, чтобы цахкомцы выделили всех, кто в состоянии держать лопату, на ремонт дороги через перевал в сторону Грузии. Кто пройдет по ней, забытой дороге? Уже с сумерками приехал представитель военкомата. «Будем срочно создавать истребительную группу по борьбе с вражескими парашютистами и диверсантами», – сказал он.
В кармане Тасо газета… Образован Орджоникидзевский (Владикавказский) комитет обороны… Выходит, война может прийти в горы…
Едва хватило у Тасо сил раздеться, лечь в постель и натянуть на себя одеяло.
Скрипнула дверь, в комнату вошел Дзаге, молча уселся на стул у окна, отметил про себя, что Тасо совсем плох – кожа на лице стала тонкой, прозрачной.
Дунетхан внесла столик с едой, поставила у изголовья Тасо и вышла.
Как бы между прочим Дзаге проговорил:
– В трудное время живем…
Тасо повернул к нему голову:
– Кто знал, что будет такое?
– Спроси сейчас меня, и я тебе скажу, какое будет лето. Я по книгам не понимаю, всю жизнь только и видел, что овечьи хвосты.
Дзаге строго смотрел на больного.
– Чабан ночью с закрытыми глазами найдет нужную тропу, не заблудится в горах и в пургу. Об овцах думает, поэтому все дороги знает.
– Жизнь – не тропинка в горах, – попытался возразить Тасо, поняв намек чабана.
– Не уважал бы я тебя, не говорил, что у меня на душе.
Старик сердито засопел:
– Ты думал, что война придет к нам? – неожиданно спросил он.
Покачал головой Тасо.
– Нет.
– Хороший чабан никогда не забывает о волке. У такого отара всегда цела. А как же иначе?
Дзаге оперся на колено:
– Помню, как ты успокаивал: «Нам некого бояться, Красная Армия сильна, если враг полезет к нам, то мы дадим ему по шее, разгромим». И мы верили тебе. Одна стыдливая женщина готовилась разродиться, а сама соседкам говорила, что не ждет ребенка. Так и ты: «У нас договор с Гитлером». Если мужчина дает слово, как ему не верить! Гитлер не мужчиной оказался.
– Кого судишь? – жестко спросил Тасо. – Кого ты казнишь, спрашиваю тебя?
– На свою рану крупную соль сыплю, чтобы больней было.
Подумал Тасо, видно, наболело и у Дзаге. Да… Вести с фронта тяжелые, но не скажешь же об этом старику, А все остальное… и в партии восстановят, и с Буту разберутся, и на Барбукаева что ж обижаться.
Тасо вытянул из-под одеяла руку.
– Если у хозяина сгорит дом, он не скоро встанет на ноги. А Россия сколько раз горела?
– Боишься вину взять на себя, не хватает мужества, Тасо.
Дзаге был беспощаден:
– Гордость не позволяет голову склонить.
– Нет, не виноватым боюсь быть.
– А чего же стыдишься? Себя?
– За прошлое не стыдно. Пусть другие смогут прожить иначе, чем мы. У чабана под ногами тропка, а перед коммунистами степь, покрытая снегом, – они сами протаптывают дорогу.
Старик придвинул стул к кровати Тасо:
– Почему Гитлер лезет вперед?
– Не знаю.
– А ты спроси у тех, кто хочет тебя от груди матери оторвать, от партии.
Прикрыл Тасо глаза тяжелыми веками. Опять Барбукаев вызывает его к себе? Требует живым или мертвым явиться… Не встать мне…
Старик долго рассматривал Тасо, потом поднялся и, ничего не сказав, вышел.
Вечером, когда угомонился аул, в доме Дзаге собрались старики. Внучка сидела за столом, а перед ней – тетрадь. Она приготовилась писать.
– Если кто-нибудь думает по-другому, пусть скажет…
Хозяин дома расчесал пятерней бороду, затем продолжил:
– Нам не нужен другой бригадир! Пусть райком нас спросит, нас…
Гости оживились, заговорили.
– Мы не просили другого быть бригадиром.
– Никто из цахкомцев не выбросит Тасо из сердца.
– Мы уважаем его, верим.
Муртуз вытянул перед собой руки:
– Тасо нам брат.
Дзаге встал за спиной у Фатимы и, собравшись с мыслями, произнес взволнованным голосом:
– Мы хотим, чтобы ты написала в райком заявление. От нашего имени.
Девушка подняла на деда глаза.
– Ты знаешь, как это делать?
– Да.
– Ну, смотри… Пиши. Дзаге, Муртуз, Алихан, Дзандар, Хаджисмел просят райком… Подожди, зачеркни все. Пиши, у нас есть бригадир. Это Тасо, большевик! Сандроев Тасо – наша совесть. А кто говорит, что Джамбот достойней Тасо – пусть придет к нам в аул, покажет свое лицо, и мы поговорим с ним. Мы сказали свое слово и не отступим от него.
Склонилась Фатима над тетрадью, старательно выводя буквы.
– Богу угодно, чтобы мы были похожи на Тасо. Написала?
Подумала Фатима и после всех имен поставила свое. Затем коротко произнесла:
– Слово в слово написала.
Взял дед заявление, повертел перед глазами, вернул внучке:
– Отдашь в руки самому Барбукаеву! И не возвращайся, пока не получишь от него ответа. Иди.
– Хорошо, дада.
– Да будет счастлив твой путь! – пожелал ей Муртуз.
Прижалась внучка к деду, и он не постеснялся показать людям свою слабость.
Распахнулась дверь, на пороге появилась Дунетхан, закричала:
– Тасо!
Люди бросились во двор, на улицу. Впереди всех бежала Фатима. Плач женщин встретил ее у порога, и она поняла, что нет больше Тасо, отца Буту.
7Боясь замерзнуть, Яша придумал себе занятие: стал подкапывать в своей ячейке нишу, чтобы можно было сидеть, вытянув ноги. Долбил землю, проклиная войну и немцев. После нескольких взмахов отдыхал и снова долбил. Порой хотелось швырнуть к черту лопату, лечь на дно, но он тут же гнал от себя опасную мысль и снова принимался за дело.
Работал, пока не стало жарко. Потом закутался в трофейный офицерский плащ, свернулся в комок.
Кто-то остановился рядом с ним.
– Да очнись ты!
Яша узнал по голосу Галю, обрадовался ей, а глаза никак не мог открыть.
– Ну и медведь ты спать!
Галя стояла рядом и изо всех сил трясла его.
– Фу, отоспался, – потянулся Яша.
– Раненых спасай, мертвых выноси, а о тебе никто не позаботится! Согрей, погибаю.
Попытался Яша встать, но Галя прижалась к нему.
– Не дергайся, лучше подыши на меня, в лицо… Обморозилась, ветер жуткий.
Растерялся Яша, чувствуя на щеке Галкины губы: они дергались и щекотали; пахнуло парным молоком.
Вдруг повернулся к ней, стиснул голову, нашел губы и припал к ним.
– Дурень, – Галка засмеялась.
Пропал запах парного молока.
– Эх, Галка, Галка…
– А ты скажи, скажи.
И вдруг сказал неожиданно:
– У нас дети будут?
– Ой, милый, – Галя закрыла глаза, – будут. Мальчики!
– Не надо мальчиков, Галюша.
– Почему?
– Они уйдут на войну, и мы останемся одни.
– И девочек не удержим.
Галя сняла варежку, погладила его по лицу чуть теплой рукой:
– Похудел, зарос.
– Не верь ему, сестра, обманет.
– Помолчи, Бек, не лезь в чужую душу.
Яша подмигнул девушке, прижался к ней тесней.
– Ишь, влюбленные, воркуют, – Матюшкин поднялся, стряхнул с себя снег.
– Пошли вы к… черту, – огрызнулся Яша.
– Молчи, ну их, – сказала Галя и устроилась поудобней.
Яша сидел в одном положении, пока не онемели ноги, спина – не хотел тревожить Галю. Но девушка сама встрепенулась, зашептала:
– Сейчас бы на лежанку, укрыться шубой и грызть пряники. До чего люблю пряники… Поспала хоть чуточку, Яша?
– Ты во сне кого-то звала, не разобрал имя.
– Не обманывай… Ты мне губу укусил, сумасшедший. Фу, у тебя губы, как сосульки.
Он засопел. Галя зевнула, позвала Асланбека, попросила:
– Потри мне, князь, щеки.
– Я?!
– Испугался?
– Нет, зачем испугался… – Асланбек притянул ее голову и задышал в лицо.
– Ох, какой ты теплый.
– Не теплый, а горячий.
– А ты ласковый. Ох, эти мне мужики.
– Откуда ты прилетела, птаха? – тихо засмеялся Матюшкин: – Мне бы, что ли, влюбиться, чтобы не замерзнуть. Вы, городские, не по нашему, по-деревенски, влюбляетесь. Я вот сколько лет вздыхал, иссох весь, признаться не смел. Издали любил, боялся обидеть. А вы налетаете друг на друга, как коршуны.
– Подожди, я посчитаюсь с тобой, ворчун.
Погрозила девушка и ушла, но вернулась, склонилась над Матюшкиным:
– Несознательный ты элемент.
Засмеялась громко и исчезла в траншее.
– Чудно… Рядом с нами смерть, можно сказать, в ногах сидит, а в изголовье – любовь, – Матюшкин вздохнул: чудное дело природа.
– Ты что мелешь… Какая любовь?
– Чего ты, Яшка, стесняешься своего счастья.
Раздался протяжный свист. Яша поднял голову: Асланбек стоял в траншее и смотрел в сторону немцев.
– Что, танки? – сразу спросил Яша, но остался на месте, даже не пошевелился.
Кивнул в ответ Асланбек, а сам во все глаза рассматривал танки. Вначале подумал, что танк на танке стоит, но когда успокоился, присмотрелся, ахнул: не танк, а дом…
– Да что они, очумели, не дали даже позавтракать. Бек! Давай команду.
– Подлюги, – выругался Матюшкин, он тоже не встал.
Подумал Асланбек о пополнении, которого все нет, и танков на их участке ни одного: подбили немцы. Нащупал левой рукой связку гранат, а с правой стряхнул варежку. Поднялся.
Широким фронтом, грохоча, надвигались тяжелые танки.
– Что за чудо морское? – протянул Яша.
– Держись, ребятки, танк, он и есть танк. Приготовить связки! – отдал команду ровным тоном Матюшкин.
Куда же повернут они? Тот, что в середине, кажется, самый большой, пошел прямо. Асланбек повел головой, расстегнул верхний крючок шинели. А что, если выскочить из траншеи и спрятаться за деревом? Деревья толстые, танк обойдет препятствие, а он вслед бросит гранату. Если же остаться в траншее, ее завалит и можно погибнуть ни за что.
– Это мой танк, – дошел до сознания глухой голос Яши. – Матюшкин, адрес в кармане.
– Не болтай.
Когда танк приблизился шагов на сто, Яша, зарываясь в рыхлый снег, петляя, пополз ему навстречу. Асланбек пристально следил за ним и все же не заметил, когда тот метнул связку. Раздался взрыв, но танк не сбавил скорость. Что же делать? Асланбек присел, а когда приподнялся, то увидел надвигающуюся на него громаду и закричал:
– А-а!
В траншее стало темно, на спину осыпалась земля. «Раздавил», – мелькнуло в лихорадочном сознании.
Снова стало светло: «Прошел… Упустил! Что я наделал? Погубит всех», – Асланбек выскочил из траншеи и, пригнувшись, побежал за танком, без шапки, шинель нараспашку. Кружась на месте, танк стрелял во все стороны. Выпрямившись, Асланбек бросил одну за другой две связки гранат.
Очнулся, увидел над собой небо, потом склонилась Галя, кажется, поцеловала, и снова видит небо. Где же она?
– Сейчас, потерпи. В голову тебе угодило. Перевяжу, голубчик, и будет легко, – задыхаясь, шептала она.
С кем она разговаривает?
– Ой, сестричка, оставь меня… Чей же это голос?
– Потерпи, Матюшкин.
– А что с Беком?
– Ничего.
– Уходи…
Никак не мог Асланбек собраться с мыслями, напряг память: «Яша в бою был рядом. А где он сейчас?» Попытался позвать.
– Не стони, мой хорошенький. Сейчас оттащу тебя.
Это голос Гали.
Разорвалась мина, и Асланбек прижался спиной к земле.
Почему не слышно Матюшкина? И Галя пропала. Неужто бросила его?
С трудом открыл отяжелевшие веки и попытался присесть. В этот момент прямо перед ним, кажется, у самых ног вздыбилась земля…
Пришел в себя, но не встал: замер. Прислушался. Тихо, значит, бой закончился. Кто-то проговорил над ним:
– Посмотри на меня.
Повиновался и сразу же спросил:
– Где Яша?
Почему Галкино лицо стало чужим? Приподнялся на локтях: нет, это не Галя.
– Где Галя? Что со мной? – Асланбек выжидающе смотрел.
– Врач сказал, что у вас шок. Лежите спокойно, и все пройдет, – сестра встала. – Я сейчас приду, может, еды раздобуду. Что ты вцепился в автомат? Отпусти, никто его не заберет у тебя. Вот так…
Асланбек что-то начал соображать.
На полу рядом с ним шинель, шапка. Бежать, пока не поздно. Там Галя, Яша, пополнение еще не пришло…
– Ты куда, браток?
Оглянулся и невольно вздрогнул: рядом лежал раненый, голова забинтована, и видны только глаза да синие вспухшие губы. Комната набита ранеными. Удивительно – никто не стонет. Может, они мертвые? Да нет, шевелятся.
Асланбек спросил:
– Где мы?
Раздались голоса:
– В санбате.
– До передовой и полверсты нет.
– Обещали прислать машину.
– Успели бы увезти в тыл, а то как раз попадем к немцам.
– Не трепи, – разомкнул губы боец с перевязанной головой.
– Немец нас не сдвинет, Москва рядом.
– Спеши, сестричка заявится, так не уйдешь.
Делом одной минуты было влезть в шинель, шагнуть к выходу. В глазах зарябило, едва успел схватиться за стену. За дверью послышались возня и приглушенные голоса.
– Дуреха, ведь женюсь на тебе. Ты думала так?
– Отстаньте вы со своей любовью.
Насторожился Асланбек: «Чей это голос? Кажется, Галка».
Учащенно забилось сердце: «Это же она!»
– Милая…
– Комиссару пожалуюсь… Ой! Ах, ты подлец!
Асланбек рванул на себя дверь и оказался в темных сенцах:
– Галка!
Кто-то выскочил на улицу, и Асланбеку в лицо дохнуло морозом, он захлебнулся, закашлял. Перед ним стояла сестра.
– Ну что вы…
Взяла Асланбека под руку:
– Спасибо.
С улицы широко распахнули дверь, и в сенцы внесли на носилках раненого. Асланбек посторонился и боком вышел на морозную улицу.
Перекинул с плеча на плечо автомат и оглянулся, соображая, в какую сторону идти, как в небе раздался рокот. По звуку узнал немецкие самолеты. Кто-то требовательно крикнул:
– Воздух!
Совсем близко в лесу взорвалась бомба. Прямо на Асланбека шли два красноармейца: один вел товарища, раненного в голову. Снова тряхнуло землю.
– Ложись! – крикнул Асланбек, а сам подхватил раненого, шагнул с ним, но не удержался, и они повалились на землю.
– Ой, – застонал раненый.
Взрывы потрясли землю. Асланбек приподнялся, но вокруг не было ни души.
– Сейчас, – прошептал Асланбек, вскочил и побежал в сторону санбата.
Остановился. Там, где был санбат, зияла глубокая воронка. В ужасе Асланбек попятился.
Вернулся он к раненому, устало опустился рядом с ним, прислонился спиной к дереву, простонал:
– О-о-о..
Как в тумане, действовал Асланбек, усадил раненого, к дереву его прислонил, всмотрелся ему в лицо, потом закричал:
– Джамбот!
Тот открыл глаза:
– Сын… Ты…
Заплакал Джамбот:
– Прости…
– Ты что? Жить будешь еще сто лет! – Асланбек оглянулся на воронку. – А там… Там уже ничего нет.
– Виноват… – шептал Джамбот.
– Не говори так, прошу тебя! Что-нибудь случилось? С Залиной?
– Убей меня.
Асланбек снял ушанку, взъерошил слипшиеся волосы.
– Не понимаю тебя, Джамбот.
– Не вини Дунетхан… Сын.
Поднялся Асланбек, надел шапку, всмотрелся в раненого.
– Тебе плохо? А? Потерпи, сейчас придумаю…
– Ты сын мой…
Отбросило Асланбека.
– Залина твоя сестра…
Схватил Асланбек Джамбота за ворот шинели.
– Прости…
Асланбек уходил, натыкаясь на деревья…
В углу блиндажа телефонист, склонившись над аппаратом, настойчиво искал с кем-то связи, и когда казалось, уже была налажена, – что-то обрывалось в цепи, и приходилось все начинать сначала.
– Алло! «Курган»… «Курган». Я «Волга». Я «Волга». У тебя есть связь с «Кратером»? Вызови для «тридцать седьмого». «Курган». Алло!
В трубке затрещало, и телефонист поспешно отвел, ее от уха, тихо выругался:
– Болваны.
И тут же услышал в ответ:
– Ты сам болван!
Телефонист тихо засмеялся.
– «Курган», это ты?
– Ну, я.
– Где «Кратер»?
– А черт его знает.
– Слушай, постарайся для «тридцать седьмого», попробуй соединиться с «Соколом».
– Эх, да этого «Сокола» я сам давно не слышу.
– Он же твой сосед!
– Знаю, что сосед, да только сейчас ко мне ты ближе, чем он.
Телефонист ничего не ответил, положил трубку и снова, склонившись над аппаратом, в который уже раз, с затаенной надеждой закрутил ручку. Для «тридцать седьмого» нужна связь.
– Алло! Алло!.. «Комета», «Комета», я «Волга».
Вокруг печурки сидели командиры. Думая о своем, генерал, казалось, забыл о вызванных им же командирах частей, начальниках штабов.
Собираясь с мыслями, он просунул окурок в приоткрытую дверцу печурки, обвел взглядом лица собравшихся. Всего не: сколько месяцев они воевали вместе, а вроде с тех пор, как приняли на границе первый бой, прошли годы. Вот напротив сидит полковник Масленкин. Высокий, худой, шинель висит на нем, как на манекене. Вне боя застенчивый, немногословный, чтобы услышать, что он говорит, надо напрячь слух. Думаешь, странно, что он избрал профессию военного. Зато в бою его не узнать. Спокоен, команды отдает четко, не повышая голоса, и обязательно переспросит, все ли понятно. На передовой появляется редко, дает командирам возможность самим принимать решения. Рядом с ним подполковник Олешов. Этот, напротив, строен, легок, изящен, очень гордится тем, что состоит в кавалерии. Даже сабельный шрам ка правой щеке не уродует его.
В землянку ввалился начальник разведки армии, шагнул к печурке и, наклонившись к Хетагурову, произнес тихо:
– В пяти километрах, восточнее Ракитино, остановился немецкий артполк. Пленный фельдфебель заявил, что на рассвете полк проследует в направлении Ольхово.
– Дорога к каналу еще наша?
Генерал встал.
– Пока да, но мы не уверены, что завтра немцы не перекроют ее.
Генерал задумался: значит, его опасения подтверждаются: немцы нацелились на Ольхово.
Оборона Ракитино свою роль выполнила. Время выиграно, но противник, убедившись, что город ни с фронта, ни с флангов не взять, применил излюбленный метод: обход. Будь на его месте Хетагуров, он, конечно, тоже поступил бы так и даже раньше.
Части противника незаметно обходят Ракитино юго-западнее, намереваясь перерезать шоссе Ракитино – Ольхово и создать таким образом угрозу непосредственно Ольхову, а от него до Москвы рукой подать. Что же важнее? Удержать Ракитино или не допустить врага к Ольхово? Решать нужно самому Хетагурову. Связь с командующим фронтом потеряна, значит, надо Ракитино оставлять без приказа и действовать, исходя из конкретной обстановки. Все как будто ясно: в связи с угрозой Ольхово, он оставит Ракитино и нанесет удар по противнику, овладевшему дорогой Ракитино – Ольхово, заблаговременно займет рубеж, куда он уже направил оперативную группу, и прикроет Ольхово, чтобы здесь уже стоять насмерть.
Обо всем этом генерал сказал собравшимся.
– Обстановка сложилась так, что мы обязаны принять решение немедленно. Спросить совета нам не у кого. Думаю, что командарму сейчас не легче нашего, иначе бы он дал знать о себе… Еще раз повторяю, у нас остались считанные часы. Со штабом фронта связи нет.
Наступила тишина: в печурке шипели поленья, в углу попискивал зуммер.
– Оборонять Ракитино мы можем, – нарушил тягостное молчание полковник Чанчибадзе. – Но и ребенку понятно, что врагу упорство только на руку. Вряд ли мы скуем его основные силы. Бои показали, что неприятель стремится смять наш левый фланг, овладеть Ольхово, выйти к Москве с северо-запада и тем самым в короткий срок завершить операцию на правом крыле фронта. Мы не можем допустить этого.
Майор, сидевший рядом с Чанчибадзе, смотрел на него снизу вверх странным взглядом. То у него закрывались глаза, то хмурился высокий лоб. Когда комдив кончил говорить и сел, майор, оставаясь в том же положении, сказал:
– А я считаю, что хватит отступать! Мы будем драться до последнего. Обязаны умереть, но не отступить. Хватит!
Майор схватился за голову:
– Сколько…
– Мы не отступаем, а маневрируем, товарищ майор, – резко оборвал его Масленкин. – Возьмите себя в руки.
Генерал удивленно взглянул на полковника: ну уж, если он заговорил, значит, люди понимают ответственность.
– Я сказал то, что думаю!
– Каждый из нас готов умереть, если он будет знать, что его смерть приведет к победе. Отходить даже из стратегических соображений командования трудно, – откликнулся Чанчибадзе. – Противник обошел нас и угрожает Москве. Мы обязаны в этой обстановке отойти, занять новый рубеж и грудью преградить ему на нашем участке путь к столице.
В эту минуту генерал понял, что нелегко будет командирам отдавать бойцам приказ оставить Ракитино. Большую ответственность он взял на себя.
– Нельзя, товарищи, считать противника глупым. Зачем ему топтаться у Ракитино, если цель его наступления – Москва. Он оставит здесь одну, ну, две дивизии, а с основными силами двинется на Ольхово, – поддержал Чанчибадзе полковой комиссар Ганькин.
Генерал приоткрыл дверцу, и в печурке загудело.
Ополченцы вгрызались в землю, чтобы он, Хетагуров, мог осуществить им же предложенную Ставке идею круговой обороны, а теперь он отдаст приказ отойти на новый рубеж. А не спешит ли?
Майор не давал ему сосредоточиться. Он понимал его, но не оправдывал. Командир не имеет права терять контроля над собой, от него зависит судьба людей, которые верят ему, готовы на любой подвиг.
– Товарищ майор, – произнес Хетагуров, – я отстраняю вас от руководства штабом дивизии.
Майор поднялся, вытянул руки.
– Сдайте штаб своему заместителю.
– Капитан Стоценко убит, – хрипло произнес майор.
– Начальнику оперативного отдела.
– Майор Ануфриев тяжело ранен в голову.
– Ну, хорошо, отправляйтесь к себе и ждите указаний комдива.
Хетагуров проводил взглядом майора, и когда тот вышел, спокойно продолжал:
– Товарищи, вы меня поняли? Противник перерезал шоссе, опередил нас. С рассветом может совершить марш на Ольхово, я не оговорился: марш, потому что на его пути нет войск. Прошу, товарищи командиры, правильно оценить обстановку.
Генерал обратился к начальнику оперативного отдела:
– Кавалерийским дивизиям сегодня в двадцать ноль-ноль скрытно отойти к каналу. Кавалеристы нам понадобятся, предстоят и жаркие бои, и контрнаступление. Прошу кавалеристов не задерживаться.
Генерал встал, крепко пожал комдивам руки.
В землянке стало просторней.
– Оставшихся прошу выслушать внимательно.
Хетагуров продолжал стоять:
– Артиллеристам в двадцать ноль-ноль сосредоточиться на дороге в направлении на Ольхово. Орудия зарядить и катить руками, стволами в сторону неприятеля. В двадцать один час с позиции скрытно от врага снимаются пехота, ополченцы и мотоциклетный полк. Мы не отступаем из города, товарищи, а даем бой противнику. Есть ли вопросы? Тогда приступайте к выполнению приказа, который вы сейчас получите.
