Текст книги "Набат"
Автор книги: Василий Цаголов
сообщить о нарушении
Текущая страница: 15 (всего у книги 27 страниц)
Болезнь подтачивала силы Тасо, но он крепился, старался не поддаваться ей: внушал себе, что не время болеть. Вот окончится война, тогда ляжет в больницу. Только бы остановить кровохарканье. С каждым днем все больше чувствовал слабость, кружилась голова. Еда, которую приносила Дунетхан, оставалась почти нетронутой.
Строго-настрого приказал Дунетхан не говорить в ауле о его болезни и Алибека предупредил, мол, позвонят из района ему, отвечай, что ушел в горы, не проговорись.
Ну, а в те дни, когда ему бывало легче, вставал и занимался делом: полевые работы, заготовки, или приходил в бригадный дом…
Он сидел за столом задумавшись: если из Цахкома мобилизовали лошадей, то воевать, наверное, придется долго. Потер кулаком заросший подбородок. В кармане гимнастерки лежало письмо от сына: Буту написал с дороги, сообщая второпях, что их везут на фронт, эшелон идет на Запад, только изредка делает остановки. В письме выделялись две жирно вычеркнутые строчки, и Тасо по смыслу письма понял, что цензура убрала названия городов, через которые проехал эшелон.
В последние дни Тасо не раз спрашивал себя, а правильно ли он поступил, отправив единственного сына на фронт, и тут же отвечал самому себе: «Хороший бы я был коммунист, поступи иначе. Как бы после этого я смотрел людям в глаза? Кто бы еще уважал меня? Теперь моя совесть перед партией чиста». Но проходили минуты, когда в одиночестве его глодала тоска, становилось невыносимо. В такие минуты и кашель мучил, и кровохарканье было сильней. Глядя на него, Дунетхан сама страдала, а помочь ничем не могла, только уговаривала поехать к врачу. Он же слышать не хотел об этом.
Люди все это знали, хотя не подавали виду.
Его одиночество скрашивал Алибек. Когда он был рядом, Тасо отводил душу, беседовал, как со взрослым, советовался. С тех пор, как началась война, Тасо нашел в мальчике верного помощника, без которого ему уже не обойтись. Целыми днями Алибек проводил у телефона. Все в ауле привыкли к нему, даже в районе знали о нем, и если бригадир не оказывался на месте, указания для него передавались через мальчика.
Тасо сидел за столом, а Алибек занял свое обычное место: устроился на высоком пороге, поджав под себя босые ноги, и глядел на бригадира преданными глазами. Перегнувшись в кресле, Тасо дотянулся до окна и с силой его распахнул. В комнату ворвался прохладный воздух, Тасо вдохнул его в себя всей грудью.
Надышавшись, уселся поудобнее.
– Вот что, Алибек, нам с тобой отдыхать некогда, ни днем, ни ночью. Ты сам понимаешь, оставлять телефон без дежурного нельзя. Просто не имеем права. От нас до фронта далеко, конечно, но мы тоже на боевом посту. Сам видишь, какое время, каждую минуту могут позвонить из района. Скажем, фашистов погнали. Я не хочу, чтобы мы узнали об этом после всех! Что тогда о нас подумают люди? К чему я так долго говорю? Ты будешь при телефоне днем, а я сменю тебя вечером.
Подперев кулаком острый подбородок, Алибек сосредоточенно выслушал Тасо и проговорил, не меняя позы:
– Зачем меня сменять?
Вспомнил Алибек, как мальчишки, забыв о войне, прибегали к нему и звали вспомнить заброшенные игры, а он усаживал их рядом с собой и рассказывал, как воюют на фронте. Обо всем этом он узнавал из разговоров по телефону, для него уже не существовал строгий запрет Тасо.
Бригадир встал, подошел к мальчику, положил теплую руку на его заросшую голову.
– Нет, нет, ночью я буду сам, – и уже задумчиво добавил: – да, мы с тобой на фронте, на нашем. Думал ли я о таком? Эх, дожить бы, – произнес с горечью Тасо, но тут же спохватился. – Ладно, пойду, жди меня вечером, поеду в горы.
Алибек вышел вслед за ним, подвел коня, помог влезть в седло и только тогда вернулся к телефону. Придвинул к столу кресло, забрался с ногами, задумался.
Что случилось с людьми? Раньше Залина боялась мимо пустого нихаса пройти, а вчера заявилась туда в черкеске, шароварах, на голове войлочная шляпа с отвислыми полями, в руке палка. Ну, мужчина и только.
Старики тоже все реже приходят на нихас, не шутят, как бывало, а если соберутся, то говорят о войне.
Сбежать, что ли, на фронт, пробраться к Гитлеру и убить гада… Правда, он не знает его в лицо. Но ничего, нашел бы… Бот только на кого оставить Тасо? Обидится он…
За дверью послышались шаги, Алибек высунулся в окно: на ступеньке топтался его младший брат. В полосатых ситцевых штанах, чуть прикрывавших колени, в короткой, до пупка, рубахе, распахнутой на груди, в чувяках, из которых вылезли пальцы. Мальчонка приоткрыл дверь, просунул голову в надежде, что Алибек позовет его. Алибек было притворился занятым, уткнулся в стол, но уловив запах чурека, почувствовал, что очень хочет есть.
– Входи, чего ты стоишь? – нетерпеливо позвал он.
Вытянув перед собой руку с узелком, мальчонка высоко занес ногу, перешагнул порог, остановился и, не зная, как поступить, насупился.
– Ну, что ты принес?
Алибек привстал, потянулся было к узелку, да отдернул руку, понизил голос и, подражая взрослым, важно спросил:
– С какими новостями пришел?
Малыш продолжал молча рассматривать свои заляпанные грязью чувяки. Стоял, стоял и, положив на пол узелок, косолапя, выбежал.
Засмеялся Алибек, поднял узелок. Мать прислала полчурека. Хрустящая коричневая корка еще хранила запах теплой золы. Кусок овечьего сыра и бутылка молока дополнили завтрак паренька.
Мигом покончил с едой, погладил живот и, выпрыгнув в окно, бросился со всех ног к роднику. Тем же путем через окно возвратился и едва успел оседлать кресло, как затрезвонил телефон.
– Цахком слушает. А? Тасо нет. Да, это я. Здравствуйте, что? Не слышу-у… Деньги? Чтобы мы собрали деньги? Какие деньги? Понял. Запомню! Пусть сам Тасо привезет? Скажу. Он у чабанов и вернется ночью. Поздно будет? Чтобы утром был с деньгами в районе? Будет. До свидания.
Алибек повесил трубку и задумался: «Как передать Тасо? Мне отлучаться нельзя, кому же сказать? О, побегу к Дунетхан».
Кратчайшим путем спустился к дому Каруоевых и, кажется, вовремя: хозяйка укладывала в хордзен свежевыпеченный хлеб. Завидев мальчика, женщина испуганно всплеснула руками:
– Мæ хæдзар, что-нибудь случилось?
– Из района звонили… Тасо очень искали, – выговорил запыхавшийся Алибек. – А он не скоро вернется в аул.
– О бог ты мой, зачем им понадобился бригадир?
Мальчик дернул плечом, что за вопрос, откуда мне знать, но, подумав, сказал:
– В городе люди собирают деньги для фронта.
– В каком городе? О чем говоришь?
– В нашем, в котором Дзандир учился.
– Деньги? Разве на фронте нужны деньги?
– Значит, нужны. Такой приказ пришел.
– Что же мы будем делать без Тасо?
– Не знаю. Приказали, чтобы к утру доставил деньги в район. Как найти бригадира?
– О мæ бон! – захлопотала хозяйка. – Утром? Господи, да когда же он успеет?
На это мальчик ничего не ответил.
– Послушай, Алибек, а может, ты найдешь Тасо?
– Я приставлен к телефону.
– Да, да, как я могла забыть… Что же делать? Ну иди, схожу к Дзаге или Муртузу.
Мальчик ушел, а Дунетхан присела на краешек скамьи, сложила на коленях руки: «Почему мне самой не пойти по дворам? Я не для себя же буду просить, а для фронта. Хлеб снесу чабанам завтра рано утром, потерпят, ничего с ними не случится. А если Тасо отругает меня, скажет, кто тебя просил, кто поручал? Ну, и пусть».
Решительно сняла передник, повязала новую косынку, достала со дна сундука пятьсот рублей, зажала в руке.
Пожалуй, она начнет с Муртуза.
Старик как раз грелся на солнце.
Завидев Дунетхан, он приложил руку к уху, всем своим видом подбадривая женщину, мол, выкладывай, зачем пришла. А у нее пропал голос, и слова забыла, с которых хотела начать разговор. Старик нарочито сердито повысил голос:
– Сними с плеч ношу, и тебе будет легче.
Не отнимая руку от уха, Муртуз повернулся к ней боком:
– Подойди ближе и скажи, что привело тебя?
– Пришла я…
– Вижу, что пришла, а не приехала.
– В городе собирают деньги для фронта.
– А я думал, ты приглашаешь меня на кувд… Деньги, говоришь, в городе собирают?
Муртуз уперся руками в высокие колени, кряхтя, поднялся и прошаркал в саклю.
От дома к дому Дунетхан обошла аул и только Джамботову калитку миновала. Но чем дальше уходила от нее – тем короче становился шаг. Собственно говоря, то, что случилось в ту далекую пору, – их личное дело, а сейчас…
Вернулась, постучала. Под навесом лязгнула цепь, и отозвалась собака: лаяла, пока не выглянула хозяйка.
– Это ты? Какой бог взял тебя за руку и привел к нам? Первый раз вижу тебя у нас, – захлопотала Разенка.
Ни с того ни с сего слезы подступили к горлу Дунетхан, и, чтобы не расплакаться, она задышала чаще, глубже.
– Войди, я одна. И умирать не умираю, и здоровья бог не дает. Знала бы я, за что такое наказание… Заходи.
– По делу пришла к тебе, – произнесла Дунетхан. – Деньги собираю для фронта.
Разенка замахала руками, словно ворона крыльями.
Вспотело у Дунетхан лицо. Слова хозяйки слышались, как будто шепот из-за толстой каменной стены. Повеяло холодом, стало зябко.
– Ты собираешь деньги? А что подумают о тебе старшие? Ты коммунистка? Как меняется время.
Возмутилась про себя Дунетхан, вскинула голову, увидела бледное лицо Разенки и все же сказала, вложив в слова всю горечь, накопившуюся против Джамбота.
– Вокруг горе, а тебя чужие слезы не трогают, Разенка. Было бы тебе хорошо…
– Да что ты, я… Сколько надо? – хозяйка спрятала глаза: – Вот придет Джамбот, деньги у него.
– Деньги нужны сейчас. На фронте не будут ждать, пока придет твой муж. Поняла? – сурово прозвучал голос Дунетхан. – Твой муж у тебя под боком, сходи к нему. Это наши сыновья на войне.
– Что ты такими глазами смотришь на меня? Разве я твоих сыновей отправила на войну? И мужа ты зачем моего трогаешь?
Обида за сыновей, за Хадзыбатыра сменилась гневом, но не смогла она произнести и слова, решительно пересекла гладкий чистый двор, и напрасно ее окликала хозяйка: не оглянулась. Пусть знает, что фронт обойдется и без ее денег.
Пришла домой, сложила деньги, пересчитала, потом взяла тетрадь и записала в нее всех аульцев, кроме Джамбота, а под колонкой цифр вывела крупно: «33 550 рублей». Завернула деньги в передник вместе с тетрадью, прижала к груди. «Отнесу, может, пришел Тасо? Я бы и сама отправилась в район, но кто меня знает там?» – Дунетхан собралась выйти, да на дворе послышались шаги, она распахнула дверь: за порогом стоял Джамбот.
– На возьми.
Он протянул две тридцатки. Уже пошел было, но оглянулся.
– Смотри, не забудь внести в список.
Что-то вступило в спину, и она не смогла сдвинуться с места, догнать его, крикнуть в лицо: «Подлец!»
Сумерки быстро заполнили ущелье. От быстрой ходьбы в гору и волнения пылало лицо. Застать бы бригадира!
В кресле, свернувшись калачиком, спал Алибек. Бесшумно, на цыпочках, прошла она к столу, положила на самый край сверток с деньгами, постояла, потом передвинула на середину, ближе к Алибеку, и также мягко ступая, вышла. На пороге стащила с головы косынку.
Поздно вечером в калитку постучался бригадир, называя по обычаю имя хозяина дома.
– О Хадзыбатыр, выйди, если ты дома!
Дунетхан еще не спала: штопала башлык старшего сына.
– Прости, что пришел в поздний час.
Тасо стоял на улице и говорил нарочито громко:
– На столе я нашел деньги. Спасибо! Не будь тебя, наверное, опозорились бы цахкомцы перед всем районом. Вот что, я сейчас отправлюсь в райком, а ты завтра скажи Амирби, пусть перегонит молодняк на южный склон, там трава сочнее. Присмотри и за Алибеком. Одним словом, – остаешься за бригадира.
– Я?! – только и смогла произнести Дунетхан, чувствуя, что у нее не хватает дыхания: она растерялась.
– Ты, конечно, ты… У меня для тебя радость, Дунетхан. Письмо от Асланбека пришло. Прости, раньше тебя прочитал. Молодец он у тебя.
– Ой, – невольно вскрикнула женщина.
Прижала письмо к сердцу, заплакала.
Давно стихли шаги бригадира, а она все еще стояла завороженная, шептала:
– Родной мой…
Села к столу, выкрутила фитиль в лампе, стала читать:
«Здравствуй, нана. Сначала о себе. Все хорошо, не беспокойся. Учусь воевать. Трудно, но привыкаю. Жаль, что не встретил Буту. Напиши мне, что нового в ауле, нет ли писем от Буту, братьев моих? С тем до свидания. Передай приветы всем. До скорой встречи, Асланбек».
Сложила треугольником письмо, нежно погладила горячей ладонью, поднесла к губам, поцеловала.
Ночью прошел дождь. Чтобы не сорваться вместе с конем с мокрой крутизны, Тасо отправился в райцентр пешком. На рассвете он добрался туда, но едва вступил в улицу, как почувствовал слабость.
Очнулся уже на земле у канавы. Попытался встать, но не смог.
Пополз на четвереньках.
Надо!.. Все труднее дышалось. Опустил лицо в ручеек. Как он журчит весело! Ему нет дела до войны.
Умылся… Пил жадно, большими глотками. Как будто вновь родился на свет. Переполз к дереву, обхватил ствол руками, отдышался.
«Встать!» – приказал он себе.
Встал.
Услышал рядом с собой чей-то голос.
– О, хороший человек, что с тобой?
– Помоги, – простонал Тасо и упал.
– Тасо! Это ты?
Успел шепотом сказать:
– В райком…
С помощью колхозного возчика вошел в райком. В приемной секретаря никого не было, и он решил: или опоздал, или Алибек что-то недопонял. Вот передаст деньги и зайдет в больницу. Только бы не закашлять. Першило в горле. Пожалуй, пешком ему не добраться домой. Попросить бы коня. А у кого? Опустился на стул и почувствовал боль во всем теле, поднял глаза на возчика, перевел дух.
– Спасибо, езжай.
– А ты… Как оставлю тебя?
– Ничего, спасибо тебе еще раз.
– Ну смотри, – проговорил возчик. – Эх-хе…
Не успел Тасо сесть, вытянуть ноги, как открылась обитая дверь и появился дежурный по райкому.
– Здравствуй.
Тасо попытался привстать, но не смог. Дежурный пожал ему руку:
– Что с тобой?
– Ничего.
– Ты весь позеленел.
– Две ночи не спал.
– А-а, ну мы тоже забыли, что такое сон.
– Цахкомцы деньги прислали, кому сдать?
– Утром будет митинг, там и внесешь… Надо, чтобы видел народ.
– А я спешил…
– Доложу секретарю, что ты пришел раньше всех, – дежурный закурил, – бюро только недавно закончилось. Сколько собрали?
– Тридцать три тысячи пятьсот пятьдесят.
– Сейчас посмотрим, – порылся в бумагах. – В два раза больше контрольной цифры.
Кивнул Тасо.
За наружной дверью послышались тяжелые шаги. В приемную вступил худощавый мужчина невысокого роста, снял кепи, обнажив лысину, он долго тяжело дышал, затем, осмотревшись, произнес:
– Здравствуйте.
Поискав глазами, на что бы сесть, опустился на стул у окна. Дежурный выжидающе смотрел на него, пытаясь угадать, кто он и с чем пожаловал.
– Беженцы мы. До партийного секретаря мне.
Дежурный соображал: беженцы? Откуда они здесь?
– Целый месяц день и ночь идем. Когда добрые люди подвезут, а больше пешком. Не думали, что останемся живы. Бомбит, проклятый, дороги, все живое поливает свинцом.
Услышав о немцах, дежурный сразу пришел в себя и исчез в кабинете секретаря.
С нескрываемой неприязнью оглядел Тасо беженца: «На его земле враг, а он бросил все и убежал».
– Отсюда куда побежишь? – спросил он беженца.
Тот вначале опешил, в больших глазах мелькнуло удивление, а когда пришел в себя, двинулся на Тасо:
– Больные мы, понял? Больницу разбомбило…
– Ну и что? – понизил голос Тасо.
– Немцы хватают всех и закапывают живьем! Может, ты свалился с луны? Или ты хочешь, чтобы я увел назад этих несчастных детей? – беженец мотнул головой в сторону окна, и, схватившись рукой за сердце, снова тяжело опустился на стул. – Ты думаешь, я трус? Что ты взъелся на меня! – простонав, упал грудью на подоконник.
Отвернулся от него Тасо, посмотрел в окно: в палисаднике сидели в разных позах человек десять.
Из кабинета выглянул дежурный, торопливо пригласил:
– Товарищ, зайдите.
Поднимался беженец тяжело, и Тасо невольно задержал на нем взгляд: «Э, да он совсем старый. Нехорошо получилось, поторопился я обидеть человека».
Через некоторое время позвали и Тасо.
За широким столом сидел секретарь Барбукаев, а слева от него на высоком стуле беженец. Остальные два секретаря полулежали в глубоких креслах, в которых только что спали.
– Здравствуйте, – Тасо приподнял шапку.
Барбукаев кивнул ему, пробарабанил длинными пальцами по подлокотнику кресла, вышел из-за стола.
– Вот что, райком решил направить прибывших товарищей в Цахком. Надеюсь, вы сумеете окружить их вниманием.
Услышал это Тасо, задумался.
– Ты не понял, Сандроев? – повысил голос секретарь.
– Слышу…
Секретарь с укоризной произнес:
– Советские люди попали в беду, и мы обязаны помочь им. Это долг, товарищ Сандроев, долг коммуниста. Наконец, это указание партийных органов, – строго добавил секретарь.
– Они не обидятся на нас… Мы еще не разучились принимать гостей, – через силу заставил себя сказать Тасо.
– Вот это другой разговор. Подумай, где их разместить.
– У меня большой дом.
– Спасибо, товарищи!
– Вы попали к друзьям, товарищ Коноваленко. Не беспокойтесь, Сандроев добрый человек.
Секретарь многозначительно глянул на Тасо.
– В обиду не даст, в этом я уверен.
Беженец взял со стола кепку, раскланялся:
– Не смею больше затруднять вас.
– Это наш долг.
За беженцем закрылась дверь, и Барбукаев обратился к Тасо:
– Считай, что тебе дали важное партийное поручение. Беженцев, конечно, мы могли устроить и здесь, но у вас им будет лучше, а потом, и это главное…
Зазвонил телефон, и секретарь устало сиял трубку:
– Барбукаев слушает! Да.
Секретарь встал:
– Ясно! Будет объявлено. Понятно. Разошлем членов бюро. Все спокойно. Сегодня прибыли в район первые беженцы. Уже разместились в Цахкоме. Все ясно. До свидания.
Барбукаев повесил трубку и взволнованным голосом объявил:
– По радио будут передавать митинг трудящихся из Орджоникидзе! Ожидается выступление секретаря обкома партии.
Секретари райкома поднялись со своих мест, а Тасо не удержался:
– А я думал…
Но тут же осекся. В другой обстановке его невольно вырвавшимся словам, может быть, придали иное значение, но в тот момент не обратили внимания.
– Митинг в райцентре отменяется. Деньги пусть сдают в сберкассу. Пошлите на радиоузел и почту ответственных работников райкома с поручением обеспечить бесперебойный прием и трансляцию выступления. Туда, где нет радио, передадим по телефонным проводам.
Голос Барбукаева был требовательно-властным, усталости как не бывало:
– Сейчас же лично обзвоните партийные организации, пусть готовятся.
Барбукаев повернулся к Тасо:
– А ты сдай деньги и немедленно отправляйся в аул, не задерживайся в районе, тебе надо успеть оповестить людей. Смотри, все до единого должны услышать передачу!
– Да разве успею добраться с этими беженцами? – озабоченно сказал Тасо.
Барбукаев не понял, о ком шла речь, переспросил:
– С какими беженцами?
– Ты забыл о беженцах?
– Ах да… Мы их отправим с кем-нибудь.
– Тогда я пойду.
– Не забудь сразу же сообщить в райком о настроении колхозников, – бросил вдогонку Барбукаев.
В приемной у окна сидел Коноваленко: он выжидающим взглядом встретил Тасо.
– Сейчас я уйду один…
У Коноваленко вытянулось лицо, худое, морщинистое, с обвислыми щеками.
– Так надо, очень… Секретарь обкома по радио будет говорить.
– Сейчас? – Коноваленко засуетился, оглянулся на репродуктор, нахохлившийся в углу.
– Подожди. – Тасо взял его за руку: – Вечером, понял, и мне надо в аул, людей собрать.
Коноваленко вышел вслед за Тасо. Ушли и секретари.
Барбукаев посмотрел на часы: было семь. В углу стояла винтовка, на толстой ручке массивного сейфа висел противогаз, на полу – вещмешок, поверх него брошена телогрейка. В яловых сапогах непривычно горели ноги.
Без стука вошел начальник райотдела НКВД и прямо с порога объявил:
– Не поеду в город!
– Почему?
Высокий, могучего телосложения, он опустился в кресло, под ним скрипнули пружины:
– Звонили из обкома, велели сегодня ждать гостей. – Гость взъерошил волосы.
– Кого?
– Заместителя наркома.
Начальник райотдела положил ногу на ногу.
– Люди на месте? Говорят, он любит объявлять боевую тревогу, – устало проговорил Барбукаев.
– Нас он не застанет врасплох, все начеку.
Начальник райотдела расслабил поясной ремень.
– Надо выбить у него еще двадцать-тридцать противогазов, а если у него будет хорошее настроение, то и винтовки попрошу.
– Не даст.
Барбукаев положил руку на стол и опустил на них голову.
– Ты накаркаешь…
– Дорогой, – произнес секретарь, не поднимая головы. – Постановление обкома о всеобщей обязательной подготовке населения касается не только тебя и меня. Районов много, а оружия не хватает.
Начальник райотдела проскрипел по кабинету высокими сапогами:
– Посмотрим.