Текст книги "Набат"
Автор книги: Василий Цаголов
сообщить о нарушении
Текущая страница: 26 (всего у книги 27 страниц)
Очнувшемуся Асланбеку показалось, что ноги придавлены каменной плитой, а склонившийся над ним Джамбот старается вцепиться ему в горло. Асланбек попытался сбросить с себя плиту, но не слушались руки, они были словно ватные, и глаза не открывались.
Наконец он разомкнул веки, и сразу же над ухом тявкнула собака, а вслед за этим раздался чей-то приглушенный голос:
– Тише, дура!
Асланбек попытался приподнять голову, но она словно чугунная. Кто-то рядом зашептал:
– Живой? Ну и ладно… Лежи, уже приехали. Вот сейчас втяну сани во двор и прикрою ворота.
Что за черт! Смотрел во все глаза и ничего не мог понять. Где он? Хотел спросить, куда его везут, но человек исчез.
Из избы вышел мужчина в длиннополом пальто нараспашку, в валенках, спустился по ступенькам.
Асланбек скосил на него глаза и почувствовал, что снова куда-то проваливается.
– Внучек, ты никому на глаза не попался?
– Ни-ни!
– Похоже, к утру завьюжит.
– В степи, дедушка, воет, с ног сбивает.
Дед склонился над Асланбеком.
– Крепко же ты стянул его.
Дед долго возился над узлом, но веревка не поддавалась, и он велел принести нож. Внук как будто ждал этого момента, вытащил из кармана складной нож. Старик перерезал веревку, подхватил раненого и попытался приподнять, да закряхтел.
– Подсоби, внучек… Будто свинцом налитый.
– Замерз, оттого и отяжелел, – важно заметил мальчик.
– За ноги берись, Семушка, – торопил дед, оглядываясь на калитку.
Асланбека поволокли к крыльцу, запыхались, пока подняли по скользким ступенькам. На высоком крыльце отдышались: дед беззубым ртом судорожно ловил воздух, а внук то и дело громко сморкался.
– Еще чуток, Семушка, – упрашивал дед. – Поднатужься. А ну как кто забредет, – шептал он прерывистым голосом. – Беду наживем, человека погубим.
Собрав остатки сил, перетащили через порог и сами повалились рядом.
– Фу, упарился.
Не вставая с пола, дед вылез из пальто.
Асланбек лежал без шапки, в густые волосы забился снег, на ресницах застыли льдинки. Он смотрел на деда: «Попал к своим, опять повезло мне».
– Не бойся, милый, ты у своих. Это тебя Семен Егорыч спас, мой внук, значит.
Дед встал на колени, смахнул с Асланбека снег.
– Вот он. Теперь ты спасен, будешь долго жить. Как бы из того света явился к нам.
Семен мял в руках шапку, переминаясь.
– А меня, значит, величать Михеичем… А ну, Семен Егорыч, давай разденем гостя да на лежанку уложим, пусть отогреется. Куда же тебя ранило?
В сознании Асланбека все перемешалось: мать, родник, пес, взвод, комиссар… Джамбот. Он опять потерял сознание.
Пришел в себя на печи. Сразу же пошевелил ногами: целы. Поднял кверху руки: тоже. Что же случилось с ним? Послышались шаги, и он приподнялся на локтях.
– Ай да Илья Муромец! Отоспался? Сутки ты храпел. Ну, когда так, значит здоров, – обрадовался дед.
Присел Асланбек, посмотрел на Михеича.
– Где я?
– В деревне.
– Немцы есть?
– Были.
– Наши далеко ушли?
– Не очень, догнать можно, если захочешь.
– Спасибо, Михеич.
– Не надо… Понял?
Мягко ступая, дед вышел.
Асланбек улегся на спину, попытался вспомнить, что же случилось с ним…
…В полночь скрытно снялись с позиций, прошли через вымерший город на окраину, к дороге… Он помогал артиллеристам катить руками заряженное орудие стволом к неприятелю. Что же было потом?
Снялись с позиций… быстрым шагом шли по улицам…
А дальше?
Катили орудие…
Неторопливый, деловитый голос лейтенанта: «Приготовить гранаты».
А потом, потом?
Орудие.
Гранаты.
«Ура-а-а!» Что-то вспыхнуло перед ним, и… Что было потом, как ни силился, не мог восстановить в памяти.
В избе неслышно появился Михеич; он бережно нес перед собой миску.
– Сейчас, миленький, мы тебя накормим.
Поставил миску на стол, потер руки:
– Семен Егорыч говорит, что ты контуженый. А он у меня ученый, все знает. Видать, так, потому что искал я на тебе свежую ранку да не нашел, слава богу.
Асланбек свесил голову сверху:
– Спасли вы меня…
– Господи, кончай ты молиться на меня.
Дед протянул миску:
– Кушай, потом липовым чайком напою.
– Подожди, отец.
Асланбек отстранил руку с миской, он не чувствовал голода:
– Мне надо уходить к своим.
– Понятное дело, опасно тебе оставаться здесь, того и гляди, заявятся немцы.
– Помоги, Михеич.
Посмотрел снизу вверх старик, с расстановкой сказал:
– Стар я уже, глуховат, глаза плохо видят, – дед прищурился. – Придет ноченька, Семен Егорыч проводит тебя в путь-дорогу, он все тропинки знает, догонишь своих. Не думаю, чтобы далеко ушли, утром слышно было, как пушки ахают.
Проглотил Асланбек ломтик ржаного, быстро опорожнил миску, маленькими глотками выпил из кружки душистый чай с леденцом. Наевшись, сполз с печи, прошелся по комнате, вначале неуверенно, потом быстрей, так что половицы заскрипели: «к своим, к своим…»
Остановился у окна, затянутого причудливыми узорами, но тут же снова заходил по комнате.
Дед устроился под образами. Орудуя шилом и иглой, чинил валенок, изредка бросая на Асланбека взгляд через плечо, и когда тот в изнеможении опустился на стул, отложил работу, снял очки.
– Михеич, дорогой, отправь меня сегодня, сейчас! Где Семен?
– Непоседа наш Семен Егорыч… Давеча ушел, не открылся куда. Теперешний народ скрытный… Как стемнеет, так появится, и я в дорогу тебя снаряжу.
– Спасибо!
9На столе лежала радиограмма командующего фронтом. Хетагурову грозили военным трибуналом за то, что оставил Ракитино без приказа. Командующий направил в армию начальника артиллерии фронта для расследования и принятия строгих мер, вплоть до расстрела.
Задуматься, однако, над последствиями Хетагурову было недосуг.
Два дня противник не проявлял активности на его участке, бои носили местный характер, переходили в частые, дерзкие контратаки во фланг и тыл немцев.
Командующий фронтом установил новые разграничительные линии. Его директива заканчивалась категорически: «Рубеж является стратегическим. Приказываю стоять насмерть! Ни шагу назад!»
10В глубине леса Асланбек, чертыхаясь, склонился над лыжами.
– Ты чего? – спросил Семен.
– Не хочу лыжи, пешком пойду, – в бессильном отчаяния воскликнул Асланбек, выбившийся окончательно из сил.
– Здесь, знаешь, как глубоко? Во!
Семен скинул варежку и ребром ладони провел по горлу.
Измученный Асланбек разогнул спину и посмотрел на Семена: тот сунул палку в снег, и рука исчезла по самый локоть.
– А ты говоришь… – торжествующе сказал Семен. – Без лыж он пойдет… Иди, я не держу тебя.
– Слушай, я молчу, как это дерево.
– По твоим глазам вижу, не поверил… А деревья не молчат, прислушайся.
Впервые в жизни Асланбек надел лыжи. Были минуты в пути, когда он в изнеможении валился коленями на лыжи, как его учил Семен, и отдыхал. Упади в сторону – утонул бы в снегу. Каждый раз, пока Асланбек отдыхал, Семен терпелива ждал, а если он долго не поднимался, то мальчишка не уговаривал, не старался помочь, а бубнил себе под нос: «Фашисты, сказывают, в соседней деревне трех красноармейцев замучили… И хозяйку расстреляли для острастки, чтобы другие не скрывали наших». Асланбек быстро разгадал бесхитростную, уловку Семена, но виду не подал. Поднимался, и они снова тащились в направлении фронта.
Сбросил с плеч котомку Семен, извлек из нее лопатку с коротким черенком, выбрал высокую сосну, в два обхвата, стал разгребать под ней снег, пока не выкопал глубокую, просторную нору, завесил домотканым рядном.
– Залазь, сейчас надышим. Будет жарко, как в бане.
Подумал Асланбек о том, что сталось бы с ним, не найди его этот шустрый мальчуган. Ну, очнулся бы, уполз с поля боя. А потом?
Освободив ноги от креплений, Семен приподнял полог и спустился в нору. За ним полез Асланбек и, усевшись рядом со своим спасителем, устало закрыл глаза.
Теперь, кажется, мучения остались позади, и до своих не более двух километров. Так уверял опять же Семен, мол, по орудийным вспышкам определил. «Откуда он все знает?», – удивлялся Асланбек, но тут же говорил самому себе: «Не маленький».
Остаток пути к линии фронта Семен наказывал проделать также на лыжах, потом ползти и все время держаться правее, не уходить далеко от опушки, а то можно угодить к немцам. А когда рядом лес, и на сердце спокойнее, чуть что – укрылся в нем. Немцы далеко в лес не пойдут, боятся партизан. Он прижался к Семену, обхватил его обеими руками и задремал.
Первым проснулся Семен. Трещали на морозе деревья. Выбираясь наружу, мальчик задел Асланбека, и тот вскочил, ухватился за автомат.
– Ты чего? – проговорил Семен, дрожа. – Погоди, я сейчас.
Присел Асланбек, скинул шерстяные варежки, подаренные дедом на прощанье, протер глаза, прислушался: со стороны фронта доносился орудийный гул. Выстрелы, то частые, будто кто-то спешил отстреляться, то редкие, с тяжелым уставшим выдохом: «Уфф!»
– Совсем рядом наши, – прошептал вернувшийся Семен. – До рассвета доберешься, а то и раньше…
Он зябко повел плечами, потер руки:
– Ну и лют мороз нынче!
Устроился на прежнее место рядом с Асланбеком и, уткнувшись головой в колени, предложил:
– Поедим, а то тебе скоро в дорогу.
– Пойдем со мной, – неожиданно предложил Асланбек.
Присвистнул Семен, расправил плечи, ничего не сказал, вытащил из котомки сало, предусмотрительно нарезанное дома, извлек полкаравая.
– На вот, ешь лучше.
Семен разостлал на коленях котомку, положил сало поверх нее и протянул Асланбеку краюху.
– Ну, с богом, – сказал, подражая деду.
Ел Асланбек не спеша, прежде чем откусить от краюхи, дышал на нее.
– Боишься, не найдешь дорогу? – спросил Семен. – Зачем меня-то зовешь?
Собрав крошки с котомки, мальчишка отправил их в рот и посмотрел на Асланбека.
– Ты теперь мой брат. Понимаешь?
– Где уж там…
– За тебя боюсь.
– А чего за нас бояться, – обиженным тоном пробасил Семен и втянул голову в плечи, откинулся назад.
– Немцы кругом.
– И своих не меньше, и земля не чужая нам, каждая тропка знакома.
– Слушай, ты партизан?
– Я же тебя не спрашивал, из какой ты части?
Асланбек понимающе кивнул.
Семен залез за пазуху и вытащил письмо-треугольник.
– Возьми, отправь по почте. Мать у меня в Сибири. До войны уехала к тетке, да заболела. Ты адрес запомни: Иркутск, Таежная, сорок. Агриппине Михайловне Ануфриевой. Запомнишь?
Асланбек притянул к себе мальчишку:
– Хочешь, я сам отвезу?
– А ты, видать, хитер! Тебе же воевать надо.
Настало время расставаться.
– Будешь в наших краях – не проходи мимо. Ладно? – Семен потянул носом, отвернулся.
Не нашелся Асланбек, что ответить, пожал Семену локоть.
11Лейтенант сидел, обхватив правое колено. Он старался втолковать одесситу:
– Пойми, война кругом! Столько людей гибнет.
– Отпустите, товарищ лейтенант, – умолял Яша.
Он стоял перед взводным, заросший, худой.
– Нет, не проси. Если бы ты просился в разведку, а то искать погибшего! Ты, Нечитайло, не ерунди, – голос лейтенанта был вкрадчив. – Это никому не нужно. Ты уверен, что он не переметнулся?
Его раздражали усики одессита, которых он почему-то раньше не замечал.
Поднялись Яшкины плечи: это он вздохнул.
– Ну, вот что – взводный встал. – Я Бека любил не меньше твоего… Он меня, можно сказать, под Ракитино от смерти спас. Но его нет среди убитых, и не ранен он. Разреши спросить тебя: где он? Иди, ты уже сердишь меня.
Яша не собирался уходить, и лейтенант смерил бойца нетерпеливым взглядом.
– Надоел ты мне, – проговорил взводный и пошел к выходу из землянки.
– Одну минутку, товарищ лейтенант, – умоляюще произнес Яша.
– Только, пожалуйста, короче и не повторяйся! – поморщился взводный.
– Нет, зачем же… Если вы меня не отправите с разведчиками, то, чтобы вы знали, я уйду сам.
– Прекрати разговоры, рядовой Нечитайло. Марш на позицию!
Лейтенант отступил, и Яша прошел мимо него.
Наверху его ждала Галя. Ни слова не сказала, не спросила, пошла рядом с ним. Ей не нужно было объяснять, чем закончился разговор с лейтенантом.
– Ах ты гад! – выдавил из себя Яша.
– Обратись к генералу, – Галя спряталась от ветра за Яшкиной спиной.
– Отстань!
Не обиделась Галя, не обратила внимания на его тон.
Шли молча. Яша проклинал про себя лейтенанта. Галя вспомнила о письме Асланбеку. Оказывается, отец-то его на фронте, письмо вот прислал. Надо попросить Матюшкина, пусть напишет и матери, и отцу об Асланбеке. А что скажет: пропал без вести или погиб? Только бы не угодил в плен. Нет, живым Асланбек не сдастся, не такой у него характер… Пожалуй, лучше подождать с ответом, вдруг объявится. Сколько уже прошло с той ночи…
12Глубоко зарывшись в снег, Асланбек прислушался: немецкий часовой делал пять шагов в одну сторону, столько же назад.
Рисковать ли? Спасение совсем рядом, надо только отползти в сторону, пересечь линию фронта – и он у своих. Ох, обрадуются ему во взводе. Особенно Яша… Ну, приведет он немца в плен, докажет, что не трус. А если ранят, попадет в руки немцев? Тогда комиссар скажет: «Сдался, шкура». Пожалуй, лучше двигаться к своим.
Скрип удалился, и Асланбек приготовился отползти, но не мог сдвинуться. Возможно, сейчас «язык» очень нужен командованию, и каждый раз разведчики, рискуя жизнью, отправляются в тыл, а он рядом с немецким солдатом размышляет, как поступить.
Часовой приблизился, и Асланбек напрягся…
Нельзя ему рисковать…
Попробовать? Выбрать момент, сбить его с ног, вцепиться в горло… Вот сейчас… Но что это, похоже, часовой бегает взад-вперед. Приподнявшись, Асланбек увидел, как немец исчез в блиндаже. Забросить бы гранату в блиндаж… Переполох подниму – сам погибну. А лейтенант говорил, что сейчас каждый боец на строгом учете. Не смерти боюсь: комиссар, взводный – все подумают: «Предатель, в отца пошел».
13Начальник штаба заложил за спину руку с карандашом, в другой папироса: он диктовал очередную оперативную сводку штабу Западного фронта:
– Тридцатого ноября войска армии вели бои с противником, продолжая подавлять выявленные огневые точки. Противник открыл наиболее интенсивный огонь в районе Ольхово, – генерал раздавил окурок в щербатом блюдце, прошелся по избе. – Войска продолжают укреплять занимаемый рубеж и действиями мелких отрядов ведут активную боевую разведку по всему фронту армии с целью захвата пленных, уничтожения живой силы и техники противника, который продолжает сосредоточивать мотопехоту, автотранспорт. – Четвертую папироску закурил генерал: – Погода: пасмурно. Ветер северо-западный. Скорость ветра 3 метра в секунду. Температура ночью – минус двадцать градусов. Связь по радио с соединениями и частями армии налажена.
Хетагуров минуту размышлял, потом перечитал донесение, приказал: – Передайте на подпись полковому комиссару и начальнику оперативного отдела.
Оператор собрал в папку документы и вышел. Генерал проводил его взглядом и, продолжая курить, склонился над картой. Согласно решению командарма, войска к четвертому декабря должны закончить перегруппировку сил и боевых средств, занять исходные положения и уже тогда…
Тогда только вперед, на Запад!
В сенцах послышались шаги, начальник штаба оторвался от карты. Открылась широко дверь, и в избу вошел командарм в своем неизменном темно-синем меховом комбинезоне и ушанке.
– В Сибири, наверное, теплее. Коварен мороз ночью, скажу я вам, – забасил он простуженным голосом и зашагал по избе, потирая красные от холода руки.
Невысокого роста, плотно сбитый командарм заполнил собой избу, и, кажется, в ней стало уютнее и теплее.
Командарм и член Военного Совета были в штабе фронта. Хетагуров догадывался, зачем их вызывали, но ждал, когда об этом заговорит сам командующий.
– Лезет, распроклятый, армия обороняется на широком фронте, до восьмидесяти километров.
Командарм сел к столу, устало провел пятерней по лицу:
– Раз в пятнадцать уступаем ему в танках, а в артиллерии, пожалуй, более, чем в четыре раза. В живой силе – в полтора… Колоссальная сила! Силища, скажу я вам, невиданная до сих пор… Но нет, здесь он сломает хребет. Мы перебьем! Да так, что не поднимется. Ей-ей, перебьем. Не стояла никогда матушка Россия ни перед кем на коленях. И не будет, пока на нашей земле останется хоть один человек.
Командарм ударил кулаком по столу:
– Попал я на батарею младшего лейтенанта Афанасьева, между прочим, уралец. Командовал, не обращая на меня никакого внимания. Спокойно вел свое дело, как будто сталь варил. В каске, в полушубке, в руках тетрадь с расчетами, ну словно на учениях в мирное время: «Три снаряда, беглый огонь! Первое! Второе!»
Тут слышу в воздухе подозрительный гул. Ну, думаю, засекли батарею. Смотрю на лейтенанта, а он без тени тревоги командует: «Маскироваться!» Двенадцать «юнкерсов» сбросили бомбы и пошли на второй заход, а Афанасьев выскочил из укрытия: «Расчеты, к орудию!» Без бинокля было видно, как накрывали цели батарейцы… Похвалил я его, а он в ответ: «Спасибо, товарищ командарм, но вчера мы стреляли лучше, даже пехота осталась довольна». Потом рассказывали о нем. Его в дивизионе считают снайпером. Вчера утром к орудию встал за наводчика и вторым выстрелом поразил цель. Умелец, что и говорить! А ведь из запаса. Боевые командиры подобрались с головой, не дождутся, когда перейдем в контрнаступление, только и слышно: «Скоро?»
Начальник штаба улыбнулся одними, глазами, и засветилось его лицо, смуглое, обветренное, как у настоящего горца.
– Всем не терпится, Дмитрий Данилович, – не спеша проговорил он тихим голосом, который никак не вязался ни с его профессией военного, ни тем более с боевой обстановкой. – Всем не терпится.
Командарм прошел к окну, постоял, о чем-то размышляя, быстро вернулся к столу, положил на карту широкую ладонь:
– Ставка и Военный Совет фронта готовят план контрнаступления. Разгром немцев, а не просто контрудар! Создаются две группы для нанесения решающих ударов. Наша армия включена в Северную группу. В предстоящем контрнаступлении ей отводится важная роль. Наши войска занимают исключительно выгодное оперативное положение. Предстоит наступать от Волжского водохранилища, – он закашлялся и, передохнув, продолжал все так же возбужденно: – Надо садиться, начштаба, за разработку плана контрнаступления на нашем участке. На этот счет есть директива Ставки. Хочется услышать на Военном Совете ваши соображения.
Наконец! Сбылось! Хетагуров взял со стола карандаш и, собравшись с мыслями, произнес:
– Главный удар мне видится в направлении на Кленово… Так я вас понимаю, товарищ командарм?
Командарм, не отрывая взгляда от карты, одобрительно пробасил:
– Именно так предлагает штаб фронта. Главный удар нанести центром оперативного построения армии, внезапно, без артподготовки, во фланг и тыл 3-й танковой группы противника, чтобы не успел опомниться! Разорвать его по частям, концентрическим ударом на Кленово, окружить и уничтожить!
Начальник штаба задумался: план контрнаступления вынашивался им все эти дни в горниле боев и виделся во всех деталях, он поспешил высказаться.
– Правый фланг обеспечить одной сковывающей группой и не дать противнику подтянуть резерв.
Рука Хетагурова медленно двигалась по карте.
– Пожалуй, эту задачу надо поставить 185-й и 46-й кавалерийским дивизиям, – предложил он.
– Одобряю!
Начальник штаба сделал пометку в блокноте. Командарм потянулся к коробке папирос.
– Надо вам предусмотреть вспомогательный удар на левом фланге, из района севернее Ольхово, в направлении Кленово – Ракитино, с задачей овладеть Кленово, в дальнейшем развить наступление на Ракитино.
– Понятно!
Хетагуров отбросил спадающую на лоб тяжелую прядь густых черных волос.
– Оставаясь в должности начальника штаба, вы по-прежнему будете командовать левофланговой группой армии.
Командарм прошелся вдоль стола, снова вернулся на прежнее место:
– Очевидно, надо оставить в вашем подчинении две кавалерийские и одну стрелковую дивизии, стрелковый полк… Как вы думаете, Георгий Иванович? – генерал-лейтенант испытующе посмотрел на Хетагурова.
– Считаю ваше решение правильным, – четко ответил Хетагуров. – Но я бы лучше руководил штабом.
– Вот вы, Георгий Иванович, и будете командовать и штабом армии, и группой, – настаивал на своем командарм: – Командующий фронтом утвердил мое решение, остается вам продолжить исполнение этих обязанностей.
Они работали вместе недавно, дней двадцать. До этого Хетагуров командовал артиллерией мехкорпуса и никогда не думал, что окажется в роли начальника штаба. И вот теперь, в боях на подступах к Москве, они встретились. Для командующего было очень важно иметь во главе штаба мыслящего человека, способного сколотить коллектив, который бы не ждал указаний, а сам предлагал, предугадывал намерения противника. Кажется, новый начальник штаба именно такой.
– Значит, и задача левой группы определена? – переспросил командующий.
– Точно так! Прорвать стремительным контрнаступлением оборону неприятеля, освободить Кленово и выйти на Ракитино с востока, – Хетагуров вопросительно взглянул на командарма.
– А если соседняя армия не будет активна, как нам того хочется? Что у вас есть на этот случай?
Командарм хотел до конца быть уверенным в начальнике штаба, Хетагуров понимал это, поэтому спокойно ответил:
– Левая группа нашей армии выполняет поставленную задачу, не забывая о своем фланге со стороны соседа. Ударом с севера мы содействуем его продвижению.
– Добро! Готовьте план операции по этапам боевых действий и сегодня в 24.00 доложите вчерне Военному Совету.
– Ясно, товарищ командарм… Если позволите, то у меня есть один план.
– А ну, – командарм неумело закурил.
– Предлагаю создать подвижную группу в составе двух стрелковых дивизий, придать им отдельный танковый батальон. Во главе группы поставить полковника Чанчибадзе.
– Согласен.
Командарм курил, не затягиваясь, покрыл голову шапкой, застегнул комбинезон и уже у выхода сказал:
– Буду на своем командном пункте. Вместе вечером посмотрим ваши наброски, внесем коррективы, у меня кое-что есть в запасе.
Уже с этой минуты мысли Хетагурова были связаны с разработкой плана контрнаступления. Он вызвал ближайших помощников, начальников родов войск и служб, разъяснил поставленную командармом задачу и попросил через два часа быть у него с конкретными предложениями.
В сложнейшей обстановке, когда враг рвется к Москве, ему поручено разработать план контрнаступления армии. Великая честь!
В 23.55 начальник штаба явился на заседание Военного Совета Армии. В приоткрытую дверь он услышал голос командарма:
– Еще целых пять минут в его распоряжении… А вот и он сам. Прошу сесть поближе.
Комдивы, начальники штабов и родов войск уселись вокруг широкого крестьянского стола. Перед каждым в алюминиевых вместительных кружках горячий чай, галеты, мелко наколотый сахар. Низкие, замерзшие окна завешены байковыми одеялами. В углу на стуле стоит самовар.
Командарм отпил из кружки.
– Товарищи, чувствуйте себя как дома. Не чай, а французский коньяк! Прошу!..
Хетагуров пил, не замечая, что чай горячий.
Командный состав пополнялся в период боев под Ольхово, и все присматривались друг к другу без стеснения. Нужно было хорошо знать в тяжелую минуту рядом стоящего, быть уверенным в соседе.
– Начнем.
Командарм отодвинул пустую кружку и кивнул Хетагурову:
– Пожалуйста, начальник штаба и командующий левофланговой группой. Да, прошу иметь в виду, что доклад генерала Хетагурова не подлежит оглашению. За исключением присутствующих, о нашем намерении никто не должен знать. За сохранение секретности каждый отвечает своей головой!
Операторы разложили нужные для доклада документы, на стене висела карта с четко обозначенными позициями противостоящего противника. Окинув в последний раз взглядом присутствующих, Хетагуров встал:
– Командарм приказал штабу разработать вчерне план возможного контрнаступления.
Начштаба взял указку и обратился к карте:
– Кленово – Ракитино для немцев имеет стратегическое значение, отсюда они нацелились на Ольхово. После того, как противник овладел Ракитино, он перегруппировал свои силы и перешел к временной обороне по всему фронту. Противник ставит цель: подтянуть главные силы, нанести удар на Ольхово и Задонск, обходом флангов выйти на Орешки, в тыл, сомкнуться со своей южной группировкой и завершить окружение Москвы. Части противника на левом фланге соседа переправились через водный рубеж, вплотную подошли к Ольхово и создали угрозу захвата его.
Заложив левую руку за спину, генерал провел указкой по карте.
То ли после чая, то ли подкралась к нему болезнь, но Хетагуров с трудом стоял на ногах, хотелось сесть, но он переборол себя, стараясь говорить громко.
– Усилиями левофланговых частей нашей армии во взаимодействии с ударной армией Казанцева противник был остановлен, и сосед получил возможность подтянуть свои резервы. Противник отброшен на исходное положение: западный берег канала Москва – Волга.
В этом месте генерал сделал паузу, повернулся спиной к карте.
Он почувствовал резкую боль в воспалившихся глазах и закрыл их. Вспомнилась ему палата госпитальная. Взгляд из-за полузакрытых век. Поверх одеяла худые длинные руки со взбухшими венами. Дрогнули губы больного: «Проявляй выдержку…»
– Вы закончили?
Голос принадлежал командарму.
Приоткрыл глаза Хетагуров, стиснул указку: «У тебя ничего не болит. Ни-че-го!»
– Штабом армии разработан план наступательной операции по этапам боевых действий.
Слегка кружилась голова, и он расставил ноги:
– Положение армии позволяет, в случае контрнаступления, вести его основными силами, а также нанести удар таким образом, чтобы… – покашлял, – отрезать пути отхода немцев и во взаимодействии с соседом слева окружить и уничтожить противника в Кленово, – подытожил Хетагуров, возвратился к столу, положил указку, взялся правой рукой за спинку стула.
Командарм разрешил сесть.
Член Военного Совета встал и, полуобернувшись к карте, всмотрелся в нее, раскурил трубку, снова сел, спросил:
– Какие новые данные есть у нас о противнике?
Боль в глазах не проходит, опустил голову, чтобы не заметили, как он прикрыл веки. Это от усталости, надо заснуть хотя бы на часок.
– В группировку противника, противостоящего нашей ударной группировке, входят две танковых, три пехотных дивизии. А также одна моторизованная дивизия СС, последняя перед фронтом левофланговой группы, и на подходе 86-я пехотная дивизия.
Хетагуров провел рукой по лбу:
– Противник перед фронтом армии вынужден перейти к обороне. Он возводит жесткую оборону на глубину, дзоты и проволочные заграждения, минирует танкодоступные места.
Член Военного Совета положил трубку на стол перед собой.
– Многовато для нас, черт возьми, – проговорил он. – Значит, ваша группа, Георгий Иванович, в составе трех дивизий, усиленная артиллерией и авиацией, способна развить наступление на Кленово?
– Во взаимодействии с соседом слева, с войсками генерала Казанцева.
Хетагуров посмотрел на командарма, тот кивнул, мол, продолжайте.
– Армия, хотя ей еще не удалось объединиться, прочно удерживает оборону, ведет боевую разведку, частично перегруппировала дивизии, полки с учетом контрнаступления. Распоряжением Ставки из резерва Главного командования армии переданы три стрелковые дивизии. Завтра ночью они будут разгружаться на станциях Задонск, Саперово. Нас усилят танками, артиллерией, лошадьми для конницы.
В настоящий момент левый фланг армии навис над флангом войск неприятеля, угрожая ему с севера, а с фронта и в полосе между нами и армией Казанцева, куда немцам удалось вогнать клин, вступят в бой резервные армии Верховного Главнокомандования.
Командарм и штаб армии считают, что откладывать контрнаступление нельзя. Немцы усиленно укрепляются, о нашем же замысле им ничего неизвестно. Фактор внезапности имеет для нас значение, равное нескольким армиям. Главный удар – на Кленово – будет нанесен силами четырех стрелковых дивизий на участке моторизованной и 96-й пехотной дивизий противника. Это наиболее слабый участок у него. Разрешите доложить, что разведка ведет наблюдение за противником, и мы пришли к твердому убеждению, что в случае нашего успеха противник пойдет по дороге на Теряево. Почему? Да потому, что кругом снежные заносы, а противник систематически расчищает и поддерживает в проезжем состоянии только эту дорогу!
Нависающее положение нашей армии над флангом и тылом группировки немцев позволяет нанести мощный удар, а также отрезать пути отхода на запад и юго-запад и уничтожить его. Вспомогательный удар предлагается нанести из района севернее Ольхово. Это поручается одной стрелковой и двум кавалерийским дивизиям. После овладения Кленово группа наступает на Ракитино. Нам думается, что в районе Кленово можно и нужно окружить всю группировку противника и уничтожить. Мне остается добавить, что, хотя на нашем участке проходили тяжелые бои, которые сыграли свою роль в обороне Москвы, всем войскам центра фронта пришлось еще трудней. Устойчивый центр, героизм войск на центральном участке дают нам возможность провести крупную операцию. У меня все!
Генерал постоял на возвышенности, откуда хорошо просматривался большой участок обороны дивизии. Спустился по крутым ступенькам, надавил на дверь.
– Товарищи командиры! – подал команду комдив Чанчибадзе.
В землянке вес встали, и сразу стало тесно.
– Садитесь, – генерал скинул полушубок, снял ушанку, сильно потер впалые щеки. – Товарищ полковник, а как в вашем дворце насчет табака?
Генерал сел рядом с Чанчибадзе за низкий стол. Ему было приятно, что у комдива уютно. А ведь прошло всего десять суток с тех пор, как в непрерывных боях нельзя было день от ночи отличить.
– Курить строжайше запрещено, – комдив улыбнулся. – Но вам сам бог велел, товарищ генерал.
– Э-э, нет, нельзя, значит всем… Аракчеевский, скажу я вам, режим ввели, в другой раз подумаешь, идти ли к вам в гости.
Полковник Чанчибадзе положил на стол серебряный портсигар.
Зазвонил телефон. Чанчибадзе взял трубку.
– Слушаю! Что? Ясно. Десять «юнкерсов»? Многовато. Ишь, ерунда ему. А люди что же? Едят? Как это едят? Ложками из котелков? Ясно, – рассмеялся полковник. – Прислать кого в помощь? Ну, смотри, управишься, значит, хорошо. Докладывай чаще… Танки? Сколько? Восемь? Так. Пропусти, а пехоту отсеки. Конечно. Правильно. Ну, действуй.
Комдив положил трубку.
– Бомбят на участке сто пятьдесят втором.
Генерал понимающе кивнул.
– Продолжайте занятие, – велел он.
Комдив пригладил рукой карту, обратился к командирам:
– Ишь, какие стратеги. Потом не звоните, не спрашивайте ни о чем… Сейчас проверю вас. Контрнаступление начинается ночью. Вы понимаете, какие преимущества это нам дает? Как выдержать направление взвода, роты?
Поднялся коренастый Матюшкин, одернул гимнастерку, застегнул на крючки воротничок.
– По компасу, – не задумываясь, ответил он.
– Хорошо, – согласился комдив. – Но вы же не на полковом учении, а в боевой обстановке. Сможете ли вы в ходе наступления руководить боем и определить азимут? Сомнительно.
