Текст книги "Набат"
Автор книги: Василий Цаголов
сообщить о нарушении
Текущая страница: 20 (всего у книги 27 страниц)
– Постой. Ты еще не все слышала.
Что он еще хочет сказать?
– Разве не знаешь, что о тебе болтают? Где ты всю ночь шаталась с Тасо?
Метнулась к обидчику, презрительно бросила в лицо:
– Ишак полудохлый. Тьфу на тебя, – плюнула ему в лицо.
– Ты.. – выругался Джамбот.
За спиной его послышался голос Тасо:
– Я слышал.
Не оглянулся, как кошка, отскочил в сторону Джамбот, испуганно прикрыл лицо руками. Тасо в упор смотрел на него.
– На меня грязь льешь? Смою.
Заметались глаза Джамбота, вспомнил, что с Тасо шутки плохи, поспешил защититься:
– Тебя власть поставила подслушивать чужие разговоры?
Подступился к нему бригадир, занес кулак, да Дунетхан уперлась плечом Тасо в грудь, и ему пришлось отступить.
– Смотри у меня… За Дунетхан ответишь перед ее мужем; и сыновья не простят. Обо мне услышу от тебя еще раз, оторву голову. Запомни, скотина.
Тасо вытащил из нагрудного кармана письмо, поднес к самому лицу Джамбота.
– Скотина!
– Что?!
– Ты предал Хадзыбатыра! Оклеветал!
– Я?!
– Он мне обо всем написал. Ну, берегись.
– Убьете?
– Судить будем тебя, всем аулом.
– Ты уже мстишь мне? Обзываешь? Лучше свою голову побереги.
– Не попадайся на пути, слышишь? Не прощу.
– Убей, чего еще ждешь?
– Сегодня о твоих детях думаю, а завтра… – ушел Тасо, не договорив.
– Тьфу, – Дунетхан плюнула в лицо Джамботу.
Обтер он рукавом лицо, не знал, как повести себя.
Пересекла Дунетхан двор. Вслед ей неслось злобное:
– Смотри, накличешь горе на себя, о сыне подумай.
Не оглянулась она. Нет, Хадзыбатыр не осудит ее за это. Почему она не мужчина! Убила бы его.
У Джамбота путались мысли. Надо опередить проклятого Тасо. В районе уверяли, что Хадзыбатыр не вернется в Цахком. Выходит, Каруоева нашли честным человеком, доверили оружие, и он воюет против немцев?
Утром Дунетхан проснулась от требовательного стука в калитку:
– О, Хадзыбатыр, если ты дома, то выйди на минутку!
«Кто бы это мог быть?» – Дунетхан выбежала во двор. На улице стоял Дзаге, а рядом с ним – Алибек, он держал за конец веревки бычка.
– Вчера торопила всех, а сама что же? – сердито ворчал старик.
Не могла сразу сообразить Дунетхан, зачем он здесь.
– Куда вести бычка? Или самому гнать его на фронт.
От нахлынувших чувств Дунетхан готова была целовать ему руки. Но, увы, она не могла высказать, что думает о нем, старик оскорбился бы, потерял к ней уважение. Поспешно распахнула она перед ним калитку, но Дзаге выразительно посмотрел на мальчика, а тот протянул Дунетхан бечевку: бычок послушно последовал во двор.
Один за другим шли к ее дому аульцы. Кто вел овцу, кто двух. Бригадир пригнал корову, все равно, мол, в доме никого нет. Сама Дунетхан попросила записать от имени Каруоевых трехгодовалого бычка. Не отстал и Джамбот: принес на себе крупную овцу.
4В трубе противно завывало, нещадно дымила печурка – немецкий бочонок из-под бензина. Кто-то, пригнувшись, вышел, и в землянку с улицы ворвался холодный воздух.
Хетагуров стиснул кулак, опустил с силой на колено, и тут же устыдившись самого себя, оглянулся: устроившись на ящике из-под снарядов, начальник оперативного отдела разложил на коленях карту и погрузился в свои думы. В углу сидел на земляном полу Матюшкин, его ординарец, и спал, под левой рукой у него был жесткий ранец, немецкий автомат висел на широкой груди. Ровно дышал Матюшкин, иногда тихо постанывал. Большая лампа «летучая мышь» тихо качалась над головой начальника оперативного отдела. Дым поглощал свет, и ему пришлось низко склонить голову.
Никак не укладывалось в сознании генерала, что они коченеют в окопах, а немцы в тепле, землянки и блиндажи обставляют, уют создают себе, думают на веки веков устраиваться. Все труднее дышалось, першило в горле, и Хетагуров выбрался наружу, поднял воротник полушубка.
Немцы с короткими промежутками освещали ракетами местность, и он отметил, что не иначе, как боятся внезапной атаки. В последние дни противник стал то ли осторожней, то ли трусливей, во всяком случае нервничал.
Трое суток не сомкнул глаза, а голова у него все-таки ясная. И чувство голода пропало. Вот только курить хочется, кажется, не вынимал бы папиросу изо рта, но приходилось ограничивать себя.
Он смотрел в сторону немцев…
Военная машина, приведенная в действие гитлеровцами, набрала мощь на Западе и рванулась на Восток, добралась до Москвы. Немалой ценой. Но как случилось это невероятное?
Укрепляя обороноспособность страны, укрепляя границы, учились военному искусству, были уверены, что если война случится, то враг будет побежден. Никто не сомневался…
Война еще впереди…
Впереди…
У нас хватит сил защищаться, а потом изгнать врага…
Столицу войска закроют собой, и мертвые встанут на ее защиту.
Москва…
Хетагуров напряг память, и воспоминания вернули его в предвоенные годы.
…Он приехал на Чрезвычайный съезд Советов, делегатом от Дальнего Востока. Голосовал за Конституцию, а Валентину вызвали на Всесоюзное совещание активисток, жен командиров. Она тогда бросила призыв: «Девушки, на Дальний Восток!» В редкие для них свободные часы ходили по Москве и всякий раз, будь это хоть в полночь, являлись на Красную площадь. Много раз бывала Валентина в Москве, у Мавзолея, в Кремле, а вот с ним – впервые. Вернулась она в Хабаровск с орденом Трудового Красного Знамени на груди и именными золотыми часами от Народного Комиссара Обороны.
Ему было приятно видеть, как встречали Валентину, смотрел на нее, гордился. Наблюдая со стороны, вдруг открыл в жене много нового. Держалась просто, спокойно, скромно. Ей преподнесли на вокзале букет, и она тут же раздала его по цветочкам женщинам, встречавшим ее.
…Как она сейчас? В единственном, чудом нашедшем его письме просит сообщать о себе чаще. Валюша, Валентина, знала бы ты, как здесь трудное
…Подставив спину порывистому ветру, Хетагуров уловил приближавшийся гул мотора. Он ждал командира дивизии полковника Чанчибадзе. Из серой мглы вынырнула эмка, и, скрипнув тормозами, остановилась рядом с генералом. Не успел заглохнуть мотор, а уж водитель упал грудью на баранку и мгновенно уснул. Его бы не подняли даже под страхом смерти.
Командир дивизии открыл дверцу. По его болезненной гримасе, неуклюжим движениям Хетагуров догадался, что с ним стряслась беда. Георгий Иванович обошел вокруг машины: в задней дверце зияла рваная дыра, его передернуло всего. То ли осколок мины, то ли разрывная пуля прошла на уровне сердца командира. В двадцати сантиметрах, не больше, прошла смерть…
– Ранило? – шагнул он к комдиву.
– Да. Не повезло.
Разжав пальцы, Хетагуров прикрыл рукой пробоину в дверце, ему было не по себе: он мог лишиться самого боевого комдива. Пожалуй, напрасно он не думал до сих пор, кто заменит его самого. Ведь пуля, которая угодила на границе в руку, могла и убить. Надо посоветоваться на этот счет с комдивами, комиссарами…
Выбравшись из машины, Чанчибадзе сказал коротко:
– Заживет.
– Дай бог.
Хетагуров протянул было руку, чтобы поддержать его, но не сделал этого: боялся задеть самолюбие полковника.
Генералу не терпелось узнать о батальоне, с боями прорвавшем окружение, но он не торопил Чанчибадзе. А может, батальон погиб, и комдив щадит его, не решается сказать ему правду? Генерал отогнал от себя сомнение, однако мысль о том, что так именно и случилось, назойливо лезла в голову. Он вспомнил, как прямо на передовую прибыл батальон добровольцев-москвичей на машинах Моссовета. Им обрадовались, и особенно противотанковым ружьям.
– Остатки батальона отказались идти на отдых… заняли позицию у моста.
Генерал стоял в задумчивости.
– Просили прислать махорки.
– Сколько у них ружей? – спросил генерал.
– Четыре. На каждое по три танка.
– Высчитали?
– Они сами, товарищ генерал.
– Ясно…
Полковник докладывал спокойным, ровным голосом, с заметным грузинским акцентом. Нравился он Хетагурову своей смелостью, выдержкой в самый критический момент. После первого же боя его и комиссара Ганькина повысили: поручили им дивизию. Не ошибся в них командарм. Еще Чанчибадзе заразительно смеялся и пел песню о Казбулате удалом и грузинское Сулико. Слушая его, Хетагуров представлял себя в родных горах, в ауле, обдуваемом всеми ветрами…
…Заберутся они, мальчишки, в разрушенную крепость Зураба Елиханова (первого посла Осетии в Санкт-Петербурге во времена Елизаветы) и разыгрывают настоящий бой своих далеких предков с персидским шахом, так и не сумевшим одолеть Зарамагскую крепость. А вечером пригоняли с гор овец и телят. Дома шестилетнего Георгия ждали поручения, их было немало, и валившемуся с ног мальчишке казалось, что взрослые безжалостны. Уже перед сном выпивал молоко из большой деревянной чашки, в которой толкли чеснок для приправы к мясу. С последним глотком слипались веки, и он валился на жесткое ложе. В восемь лет он вдруг повзрослел, считался в доме мужчиной. Из той поры запомнились поездки на ишаке к ледникам. Привозили они наколотый лед в вывороченных козьих шкурах. Со льдом в доме пили молоко или воду из минерального источника.
…Командир дивизии пытался пошевелить рукой, но она предательски повисла плетью. Глаза запорошило снегом: ветер бил в лицо.
– Порфирий Григорьевич, – мягко позвал Хетагуров.
Комдив приоткрыл глаза, генерал кончиками пальцев притронулся к черному оледеневшему пятну на правом плече.
Полковник стоял, опустив на грудь голову. «Спит», – подумал генерал. Еще раз позвал:
– Порфирий Григорьевич.
И опять не отозвался полковник. Генерал прикрыл собой комдива от ветра.
И тут же услышал, как еле слышно проговорил Чанчибадзе.
– Не беспокойтесь, товарищ генерал.
Кто-то вышел из землянки, и генерал крикнул:
– Помогите!
Подошел ординарец.
– Матюшкин, ты?
– Так точно, товарищ генерал!
– Ранило командира.
Задрав кверху правое плечо, Матюшкин укрыл свое лицо от ветра, взял полковника под руку.
– Опять вас нашла пуля-дура! Ничего, заживет.
Боец заглянул полковнику в лицо.
– Веди его, не стой, морозно, – поторопил генерал.
– Сейчас отогреемся и все будет хорошо.
– Матюшкин, вылечи мне командира, – вдогонку сказал с надеждой генерал.
– Слушаюсь!
Матюшкин увел комдива, а генерал с горечью подумал, что все труднее сохранять бывалых бойцов для решающей битвы. А она будет. Спустившись в дымную штабную землянку, Хетагуров невольно задержал дыхание. Все встали, ему освободили место у печурки.
– Садитесь, товарищи, – коротко сказал Хетагуров.
Он понимал, что людям нужен отдых, а отвести войска с передовой было не в его власти. У тех, кто обладал таким правом, не было возможности, каждая минута между боями считалась равной жизни.
Командиры продолжали стоять, и он сел, распахнул полушубок.
Сколько еще сможет продержаться его группа? Ну, трое суток, пусть неделю, больше не выдержать.
Если не прикажут стоять до последнего бойца, то не выдержать. «Не отступать до последнего патрона!» – такое уже было, когда полк, сформированный в ходе тяжелых боев, остался без патронов. …Немцев подпустили метров на пятьдесят, поднялись во весь рост и без крика «Ура!» молча пошли на сближение. Бой был короткий. Весь полк полег. По уцелевшей рации кто-то успел передать: «Ищите знамя в нашем танке с подбитой гусеницей». Несколько раз ходили в тыл разведчики, нашли полковое знамя. Пленный фельдфебель рассказывал, что немцы вначале опешили, потом дрогнули, но за ними ползли танки…
Снял генерал ушанку. Интересно, как там Чанчибадзе?.. Нет, неделю не выдержать, фланги очень оголены. Если только на чудо надеяться! Вернее всего случится так. Противник прорвет фланги на стыках с соседями и основными силами попытается обойти его.
Теоретически, это окружение… Вариант такой, конечно, он исключает. Но готовым быть и к этому обязан. Надолго ли хватит, скудных запасов продовольствия, мин, патронов? Нет связи со штабом армии, неизвестно, какие силы в глубине тыла? Ясно только одно: перед ним противник, которого во что бы то ни стало нужно сдержать, противостоять танкам, артиллерии, самолетам…
Надо, надо!
В утку поднялся телефонист:
– Товарищ генерал.
Нашли его, значит, кому-то очень понадобился, хотя на передовой в такую холодную ночь должно быть спокойно, а если бы даже противник что-то и предпринял, то есть к кому обращаться: к комдиву.
До рассвета он побывает на левом фланге у соседей, потом вернется на свой КП. Конечно, его никто не заставляет ходить на передовую, управлять боем потрепанной дивизии, в его положении командующего группой войск и начальника штаба армии можно руководить и по телефонным проводам, через офицеров связи.
Можно, конечно…
В течение нескольких месяцев устарели многие академические положения, казавшиеся в профессорских устах непреложном истиной.
– Кто там? – отрывисто спросил Хетагуров.
– Похоже, какой-то штаб ищет вас, – вполголоса сказал телефонист, приподнялся, протянул генералу трубку. Генерал взглянул на его обожженные полы телогрейки. Боец чудом спасти из подбитого немцами танка. Экипаж погиб, а он отделался ранением в ногу. Идти в госпиталь отказался, и его оставили в штабе.
– «Тридцать седьмой» у телефона!
В трубке сразу все стихло: ни торопливых голосов, ни писка, ни трескотни.
– Алло!
Что если командарму удалось установить с ним связь? Как ему не хватает присутствия командующего.
На другом конце провода продолжали молчать, Хетагуров, теряя терпение, хотел было вернуть трубку, но кто-то торопливо спросил:
– Кто у аппарата?
– «Тридцать седьмой».
– Не отходите.
Наступила пауза, сердце подсказало Хетагурову, что ему предстоит разговаривать с высоким начальством.
– Здравствуйте, товарищ Хетагуров.
На мгновение напряг память: не вспомнил, кому принадлежит голос.
– Здравствуйте. Кто говорит со мной? – не удержался от вопроса озадаченный Хетагуров.
– Говорит Шапошников.
«Маршал» – удивился Хетагуров, не поверил, спросил:
– Мы, кажется, встречались с вами?
– Да. Я вам напомню. – Голос Шапошникова был нетороплив, с хрипотцой. – На товарной станции в Дмитрово.
Вот теперь он вспомнил голос маршала. Это было на железнодорожной станции. В момент разгрузки эшелона появился самолет, и какой-то молодой боец истошно крикнул: «немец» и плюхнулся на перрон. Когда его подняли на смех, он стал оправдываться. «Свой не свой – ложись на брюхо, если тебе не охота помирать»… Тогда они говорили с маршалом.
– Так точно! – четко сказал Хетагуров и тут же добавил: – Я нахожусь на КП дивизии полковника Чанчибадзе.
– А нужно ли так рисковать, голубчик?
– Да! – твердо произнес Хетагуров. – Кажется мне, что именно здесь противник попытается прорвать нашу оборону.
– Вам видней.. Как дела на всем вашем участке?
– Армия раскололась и действует двумя изолированными группами. Между ними образовался разрыв до двадцати километров. Связь с командармом потеряна.
– Ставке это известно.
– Левофланговая группа армии ведет ожесточенные бои. Атака противника следует за атакой. Бойцы и командиры дерутся отважно, совершают невозможное. Наши потери, к сожалению…
Что-то треснуло в мембране.
– Алло!
– Слушаю вас.
Генерал продолжал быстро докладывать, боясь что связь может пропасть.
– В танковой бригаде осталось три машины без гусениц. В батареях по одному-два орудия, в трех кавалерийских дивизиях не более семидесяти сабель. Трудно… Прошу понять меня правильно…
– Поэтому и позвонил вам по поручению Верховного.
– Благодарю!
– Что у вас еще?
Начальник Генерального штаба требует, чтобы он высказался, в Ставке хотят знать обстановку из первых рук… Правду, но не жалобу!
– Линия фронта изогнута, прерывиста, местами обращена на запад и север, юг и восток. Основные силы третьей танковой группы противника навалились на мой левый фланг, пытаются прорвать оборону.
Сказать о Ракитино? А не кажется ли ему, что немцы стремятся именно сюда, не преувеличение ли это? Проверить себя он обязан именно сейчас, другой такой возможности не будет.
Для него прошел период, когда он в боях учился тому, как разгадать противника. Теперь он сам готовится ставить ему капкан, и надо быть уверенным в самом себе.
– Убежден, что противнику нужно Ракитино.
Пауза.
Долгая пауза.
Показалось, что она долгая…
– Ваш вывод правильный, и поэтому рубеж, который вы занимаете, надо удержать. Без приказа не отходить! Время требуется для тех, кто организует оборону Москвы на других участках.
Вот почему командование фронтом не дает пополнения, войска нужны для обороны Москвы. Значит, Ставка считает, что немцы способны еще наступать, а обороняющиеся пока что не смогут сдержать их? И это несмотря на то, что противник а боях теряет свои отборные части, цвет немецкой армии. Да, сила большая…
– Будем стараться. Но разве наш участок решает судьбу?
– Все участки, каждый боец! Доведите это до командиров и бойцов.
– Ясно!
– Вам надо выстоять. Повторяю: как можно дольше. Прошу вас.
Сжалось сердце: «Прошу вас».
Маршал от имени Ставки требует от него сделать невозможное: выстоять.
– Понятно, – обыденно, без пафоса ответил Хетагуров.
– Вы правы, противник любой ценой попытается овладеть Ракитино. Как видно, с потерями он не считается. Действуйте, исходя из намерений противника… Есть ли у вас вопросы?
Хетагуров помедлил, собираясь с мыслями.
– Алло!
– Да, да… Я решил на подступах к Ракитино организовать круговую оборону. Для этого нужна артиллерия, неплохо бы заполучить ополченцев с лопатами и кирками.
– Как вы ее мыслите?
– Создать укрепрайон с применением плотных инженерно-взрывных заграждений. В ходе боев в подразделениях подготовить группы истребителей танков.
– Ваша идея мне нравится. Я доложу Верховному. Сколько дней потребуется для этого?
– С момента получения ополченцев четверо суток..
– Много.
– Понятно.
– Так требует обстановка. Думаю, что помощь вы получите завтра же! Желаю успеха!
– До свидания. – Хетагуров медленно опустил руку с трубкой и, вспомнив о раненом Чанчибадзе, вышел из землянки, застегнул полушубок на верхний крючок.
На свежем воздухе слегка кружилась голова.
Вокруг машины, яростно хлопая себя руками, бегал водитель. Взглянув на часы, Хетагуров посмотрел на небо: рассветает, и, наверное, немцы начнут бой, попытаются в какой уже раз смять оборону дивизии Чанчибадзе. Придется на его место назначить начальника оперативного отдела, а когда армия воссоединится, то командарм решит, кому возглавить дивизию. С этим Хетагуров направился в командирскую землянку.
Каково было его удивление, когда он застал у печурки Чанчибадзе. Полковник говорил в телефонную трубку, которую у его уха держал Матюшкин.
– Макар Иванович, голубчик, очень прошу тебя… Да не перебивай меня своими дурацкими просьбами. У твоего соседа, скажу тебе по секрету, в батальонах осталось человек по двадцать. Но это нестоящие львы! Понял? Раненые львы! Тебе ясно теперь? Резерв? Как же, как же, есть у меня резерв. Боец Матюшкин и моя рука… Все! Я пойду к твоему соседу, а к тебе военным советником пришлю Матюшкина. Ты же знаешь его крутой характер, он быстро наведет порядок в твоем хозяйстве. Обойдешься? Ну, смотри. Люблю понятливых людей.
Чтобы не помешать своим появлением комдиву, Хетагуров остался у входа.
Когда они встретились в первый раз? Бой шел на реке, кажется. Саперы подготовили к взрыву мост, но атака немцев была стремительной, бойцы не ожидали ее и отошли, оставив мост. Но и немцы не посмели перейти по нему: уже смеркалось. Ночью Чанчибадзе со взводом переправился на берег, занятый противником, вызвал там переполох, взорвал гранатами несколько танков, захватил пленного и вернулся.
А на рассвете мост взлетел в воздух…
Столько воюют рядом, а он не знает о комдиве ничего: женат ли, ждут ли его родители…
Всех ждут. Все ждут.
Предательски смыкались глаза, валилась на левый бок отяжелевшая голова, по телу разлилась истома, но Хетагуров, хотя и с трудом, противился сну. Как из-под земли доносился глухой голос:
– Слушает «двадцать первый»… Так. Что? Верни сейчас же орудие на место. Стрелять будешь прямой наводкой. В упор. Я тебе погибну! Чтобы ты был на виду у всей пехоты. Где взять людей? Обожди, сейчас тебе подкинет «сорок первый».
Трубку взял полковник.
– Ну, что у тебя, лихой казак? Алло! Говори же. Алло! Что? Танки пошли? Сколько? Сколько? – переспросил комдив.
Хетагуров сразу пришел в себя, провел рукой по впалым щекам: утром бы успеть побриться до боя.
– Пятнадцать? Так это сущий пустяк. Ты так завопил, что я чуть заикой не стал, думаю, видно, навалилась на тебя нечистая сила. Держись, казак, а то чуб отрежу. Я тебе скажу но секрету от немцев, твоему соседу сегодня будет труднее, чем кому-либо. У него нет даже одного орудия, а у тебя целая пушка. Без колеса? Ха-ха! Ну и юморист ты. Держись, еду к тебе. Не хочешь? Нет, нет, жди меня, – Чанчибадзе поднялся, и ординарец ловко надел на него полушубок.
Хетагуров курил за спиной у комдива, и тот не видел его.
Покашляв, генерал оттолкнулся от косяка. Чанчибадзе повернулся, секунду, другую задумчиво смотрел на него, потом, очевидно, сообразил кто перед ним, отстранил ординарца, попытался выпрямиться, но боль заставила ссутулиться еще ниже, опустилось правое плечо:
– Товарищ генерал, противник… Нащупали, кажется, слабое место, боюсь, проткнут. Соберем всех до единого: обозников, писарей…
– Вы, надеюсь, не собираетесь на передовую?
– Пока нет.
– Правильно, – одобрил генерал.
– А идти надо, поддержать бы Кухаренко.
– Зачем? Боевой командир…
– Голос его не понравился…
– Вам придется остаться здесь, товарищ полковник, – Хетагуров повысил голос. – Кто будет руководить в бою дивизией?
Одновременно затрещали все телефоны, и не успел полковник возразить, как к нему протянули четыре трубки. В землянке притихли. Телефонные провода принесли взрывы, хриплые голоса.
– Алло!
– Почему молчите?
– «Сорок первый».
– Я «третий».
– Ну, что же вы, Порфирий Григорьевич, вас ждут.
У комдива прошло замешательство, вызванное коротким разговором с Хетагуровым, но вот он властно проговорил, чтобы было слышно во все трубки:
– Внимание, я «сорок первый!» Докладывать по порядку. «Первый», слушаю тебя!
– Алло!
– Да, да.
– Противник перешел в наступление. Шесть танков.
– Не в наступление, а в атаку. Ясно? Сколько пехоты?
– До роты.
– Выдержишь?
– Конечно.
– Молодец. Спасибо. «Второй», докладывай.
– Атака началась внезапно. Десять танков, авто…
– «Второй», алло!
Связь со вторым прервалась. Молчали и остальные.
– Ну вот что, я пойду в хозяйство Кухаренко, – Хетагуров машинально передвинул на ремне пистолет. – Не буду вам мешать.
– Да, но… Там опасно. Простите…
Чанчибадзе попытался удержать Хетагурова:
– У вас же нет охраны.
– Не знал я, что на войне опасно.
Поняв свою оплошность, комдив промолчал. За Хетагуровым последовал ординарец. Командир дивизии остановил Матюшкина.
– Дорогу знаешь?
– Так точно!
– Ну ступай, да будь осторожней, не лезь напролом.
– Ясно!
Матюшкин, козырнув, бросился вон из землянки, нагнал генерала.
– Разрешите пойти впереди вас? – негромко обратился Матюшкин к генералу, словно боялся спугнуть его мысли.
– Это ты?
– Я, товарищ генерал.
Матюшкин все еще шел рядом с генералом.
– Как добраться побыстрей? – спросил он Матюшкина.
– Напрямик, по степи.
– Веди.
– Не стоит!
– Опять ты за свое? Кто из нас двоих генерал?
– А ежели самолеты появятся?
– Ну и что?
– Как на ладони будем в чистом поле.
– Вперед!
Генерал в душе был благодарен Матюшкину. Ординарец у него сообразительный, смелый. Иметь рядом с собой Матюшкина, по-крестьянски рассудительного, действующего по принципу: «Семь раз отмерь – один раз отрежь», – спокойнее на сердце.
Вдали, над темневшим на горизонте лесом вспыхивало зарево взрывов, доносился непрерывный глухой гул, дергалась под ногами земля. Нетерпеливо поглядывая в ту сторону, Хетагуров торопился. Шел за Матюшкиным след-в-след. Подтвердились его опасения, немцы хотят прорвать оборону на участке Кухаренко. Видно, хорошо поработала разведка неприятеля. Если им это удастся, то указание Ставки не будет выполнено и тогда… останется одно – пустить пулю в лоб.
– Матюшкин, побыстрей нельзя?
– Больно уж глубокий снег.
– Давай попробуем, – проговорил генерал, чувствуя как задыхается.
На ходу расстегнул на груди полушубок. Больше всего он боялся не успеть. Еще надо связаться со своим КП, узнать общую обстановку. Генерал окончательно запыхался и стал отставать.
Голос Кухаренко, видите ли, не понравился Чанчибадзе… Хитрец, наверное, боится за него, а говорить об этом не хочет. Если бы можно было поддержать Кухаренко, одну бы ему роту… Роту… Взводу был бы рад.
Он отчетливо различал ружейные выстрелы, захлебывающийся стрекот «максимов». Потерять позицию Кухаренко нельзя. Пока не организована круговая оборона Ракитино, держаться, держаться…
Впереди, шагах в семи от него, двигался Матюшкин, старательно выбирая дорогу. Генерал нагонял его. Наконец добрались до редкого кустарника. Генерал распахнул полушубок, тяжело дыша, прислушался: «Почему тихо? Ага, выдержали… Надо поспеть к следующей атаке».
– Вперед, Матюшкин, – генерал пошел во весь рост.
– Товарищ генерал, осторожней, – посоветовал Матюшкин.
Генерал продолжал идти молча, но Матюшкин настаивал на своем.
– Мы на передовой, товарищ генерал.
– Догадываюсь.
Боец внимательно посмотрел на него, обогнал и снова пошел впереди. Снегу стало меньше, потом вышли на утоптанную тропку, дыхание стало ровным, шаг скорым.
– Прибавь, Матюшкин, – произнес прерывистым голосом генерал.
– Слушаюсь… На охоте бывали?
Ответить генерал не успел: Матюшкин спрыгнул в глубокую траншею и сразу же пришлось прислониться к стенке. Два дюжих санитара волокли тихо стонавшего раненого. За ними прохромал боец без шапки, с окровавленной повязкой на голове, с перекошенного плеча его свисала винтовка. Левый рукав шинели был изодран в клочья, на закопченном лице сверкали белки глаз. То и дело генерал уступал дорогу, и нетерпеливому Матюшкину приходилось останавливаться. У него был недовольный вид, и генерал знал почему: ординарец хотел поскорее упрятать его в землянку. Подумал генерал, что надо бы его назначить взводным. Сделали еще несколько шагов и снова остановились.
Девушка-санинструктор пыталась оттащить бойца от пулемета, а он всеми силами упирался.
– Уйди, Галюша, – упрашивал боец.
– Ранен ты, Слава.
– Галка, второй номер я.
– Дурень, пуля навылет прошла.
– Уйди, шарахну, – с угрозой сказал Слава.
Галя опустилась на дно траншеи, вытянула ноги:
– Ну и черт с тобой.
Чтобы не наступить ей на ноги, генералу пришлось перешагнуть через нес.
– Бек, куда делся еще один диск?
– Не знаю.
Голос показался знакомым, не напрягая памяти, генерал вспомнил Асланбека.
– Паразитический элемент, чтобы ты увидел свою Осетию через месяц. Оглох или тебе мои нервы – балалаечные струны?
Генерал задержал шаг.
– А еще ты земляк самого…
Остановился генерал. Значит, боец не признался? Молодец! Вернуться, поговорить с земляком? Возможно, он даже из родного ему Зарамага? Да еще окажется сыном друга детства… Или чего доброго родственником. Повеяло далеким и близким. Почудился запах, который, он будет помнить всегда, нигде не пахнет так, как в его горах: горный воздух приносит аромат близких ледников, камни и те имеют запах, особенно в жаркий день.
Прямо из траншеи вошли в блиндаж. Генерал сразу узнал комиссара дивизии Ганькина, хотя тот стоял спиной к выходу. Он был в шинели моряка и черной ушанке. С левого плеча свисал трофейный автомат, и генерал понял, что на участке Кухаренко обороне пришлось чрезвычайно трудно.
– Командование батальоном я взял на себя. Начальник штаба батальона поднял бойцов в рукопашную. Да, была необходимость. Атаку отбили. У нас три человека убитых, двое тяжелораненых… Для нас много. Понимаю. Комбат? Пытался стрелять в начштаба. За то, что без его команды поднял батальон. …Хорошо. Не приходил.
– Кому вы докладываете? – спросил генерал.
Комиссар попытался выпрямиться, но лицо его исказила боль, и он снова согнулся, торопливо произнес:
– «Тридцать седьмой» рядом со мной.
– Кто? – резко спросил генерал.
– Ваш заместитель, – проговорил комиссар и, не разгибаясь, вытянул руку с трубкой.
– Что с вами?
– Осколок слегка задел спину.
Кивнул генерал и приладил к уху холодную трубку.
– Слушаю! Да, это я… Пробуду столько, сколько нужно. Ищите связь с командармом. Хозяйство «Тридцать шестого» к 18.00 сосредоточить в квадрате… Карту, – попросил Хетагуров.
Матюшкин словно ждал этого – тут же открыл планшетку, развернул карту.
– Поставить задачу кавалеристам от моего имени поручаю вам. Зайти во фланг, а в момент, когда противник перейдет в атаку, – ударить ему в тыл. Доложите обстановку. Так… Почему? Не забывайте о разведке. Сегодня ночью лично отправьте две-три разведгруппы. Держите связь с соседом на левом фланге. У него тихо? Еще раз предупреждаю о разведке. Сегодня ночью и не позже нужен «язык». На переднем крае усильте наблюдение за противником. У меня все!
Хетагуров вернул трубку комиссару дивизии.
Когда Ганькин успел попасть на КП? А что случилось с комбатом, почему комиссар взял на себя командование? Вспомнил почему-то адъютанта Кухаренко. Шел рядом с комбатом, и пуля угодила ему в голову. А не будь его… Судьба… Кажется, комбат был из запасников.
– Ранило Кухаренко? – спросил Хетагуров.
– Он приказал оставить рубеж, – проговорил Ганькин.
Насторожился Хетагуров: отстранил комбата от командования. Ну, что же, очевидно, комиссар поступил правильно. Генерал представил, что бы было, отступи батальон в такой напряженный момент.
– Куда вы его отправили? Вызовите Кухаренко ко мне.
– Он расстрелян, – жестко произнес Ганькин.
На секунду встретились взгляды, и генерал успел прочитать в глазах полкового комиссара: «Не мог я иначе».
– Дважды он приказывал отступить, – комиссар тяжело опустился на ящик, стал рассказывать. – Рота автоматчиков стала обходить нас… Обнаглели… Прорвались на стыке с левым соседом. Кухаренко оцепенел… Тогда начштаба скомандовал всем идти за ним… Я тоже пошел. Надо было… Комбат пришел в себя, выхватил пистолет… А ребята молодцы. Автоматчики двигаются в обход, бьют из минометов, бойцы наши не дрогнули. Испугало поначалу меня их спокойствие. Тут еще танки пошли! Не появись они, успокоил бы я комбата… Танки приближались, а Кухаренко… – стиснул голову комиссар, – что случилось с ним?
Закурил Хетагуров. Он видел Кухаренко в боях, сам назначил комбатом, поверил в него. Выходит, сдали нервы.
– Не знаю, что и написать его жене? – проговорил Ганькин.
– Она-то при чем? – сказал Хетагуров, стараясь не смотреть на комиссара. – Ответьте, что погиб в бою. Пусть о нем будет добрая память в семье.
На душе у Хетагурова было тяжело.
Как бы поступил с комбатом он?.. У комиссара есть выдержка. Не взял бы он на свою душу такой грех без крайней необходимости. А если бы Ганькин не подоспел в батальон?.. Теперь немцы находились бы ближе к Москве на целых четыре километра.
