Текст книги "Возмездие"
Автор книги: Василий Ардаматский
сообщить о нарушении
Текущая страница: 31 (всего у книги 42 страниц)
Павловский, опять нарушая сценарий, обратил внимание заседания на то, что в письме Савинкова нет никаких категорических указаний в отношении его, и упрекнул Фомичева, что он поддался паникерству Философова…
Фомичев не возражал. После закрытия заседания он быстро подошел к Павловскому, они обнялись и расцеловались. Пиляр понимал, что, если он будет настойчиво держаться возле Павловского, Фомичев может что-то заподозрить, и отошел в сторону. Но Павловский сам приблизился к Пиляру.
– Вы не знаете, когда идут поезда – на Ростов? – спросил он, глазами прося Пиляра не оставлять его наедине с Фомичевым.
Фомичев снова отвел Павловского к окну и там, заглядывая ему в глаза, заговорил о чем-то шепотом.
И вдруг Павловский резко от него отвернулся и громко сказал:
– Я не знал, Иван Терентьевич, что вы настолько бестактны! Я же сказал вам: здесь играть в секреты неприлично. Здесь – наши соратники. Я буду вынужден доложить о вашей бестактности Борису Викторовичу. – С этими словами Павловский вышел из комнаты в переднюю, где его ждал Пиляр.
По условиям конспирации покидали дом по два человека с интервалами в пять минут. Первыми ушли Пиляр с Павловским…
Приложение к главе тридцать седьмойФиксация положения и дальнейшего развития операции после вторичного приезда И. Т. Фомичева и вторичного возвращения из Парижа А. П. Федорова
ОЦЕНКА ДЕЙСТВИЙ:
Признать, что разведка ситуации в связи с приездом Фомичева произведена хорошо. Отметить заслугу в этом Павловского. Найти способ и форму поощрения его за хорошую, инициативную игру.
В общей картине заседания недостатком было то, что его участники, не имевшие активного действия, вели себя безжизненно. Впредь каждому неактивному участнику игры давать четко определенную биографию и внутреннюю задачу-состояние, которые он должен молча играть.
ОТДЕЛЬНЫЕ ЭЛЕМЕНТЫ ДАННОЙ ФАЗЫ ОПЕРАЦИИ:
1. И.Т. Фомичев в заседание ОРЦ явно поверил, а это значит, что он поверил и в свободу действий Павловского. Конфликт с ним по поводу его бестактности, созданный Павловским вне сценария игры, следует признать очень удачным приемом для подрыва внутреннего состояния Фомичева. Из показаний Павловского установлено, что те несколько минут, когда Фомичев старался поговорить с ним с глазу на глаз, он употребил на объяснение и оправдание своей бестактности, ссылаясь при этом на нервы. И наконец, он просил не сообщать Савинкову о его бестактности. Павловский это ему не обещал. Из всего этого следует, что опасность приезда Фомичева и ее направленность были определены нами правильно и разрядка опасности происходит вполне успешно. Но ее следует продолжить. Хорошо бы организовать еще одну встречу Фомичева с Павловским, и чтобы она была уже не столь официальной. Например, Павловский у себя на квартире дает прощальный вечер накануне своего отъезда на юг.
2. Все же опасным фактором в ситуации остается Фомичев, располагающий массой свободного времени и возможностью внимательно наблюдать хотя и только то, что окружает его на даче в Царицыне. Кроме того, он все время рвется в Москву или требует к себе то Шешеню, то Зекунова. Наконец, он требует еще одного свидания с Павловским. Словом, он полон энергии, и это порождает угрозу, что он вдруг в чьей-либо ошибке в поведении обнаружит неладное. Хотя пока ничто о таком его подозрении и не говорит.
Примечание на полях Артузова А. X.:
Прощальный вечер – хорошо. Но туда, «на огонек», пусть сойдутся почти все члены объединенного руководящего центра, и тогда как бы стихийно возникнет нечто вроде заседания, на котором нужно поднять вопрос, что Фомичеву пора окончательно обосноваться в Москве, как личному представителю Савинкова в ОРЦ. Снять квартиру, вызвать из Вильно жену. Нам уже нужно закреплять Фомичева в Москве – то, что пока у него всегда открыт путь за границу, – опасная деталь операции. А сейчас, кроме того, его следует загрузить какой-нибудь работой по поручению ОРЦ. А чтобы он не болтался в Москве, не послать ли его куда-нибудь на периферию с целью ревизии ячеек НСЗРиС? А пока что надо толкнуть его написать подробный доклад вождю о положении дел.
Мне кажется, что после страха от угрозы Павловского он на все это охотно пойдет. Он же понимает, что тот же Шевченко всегда готов занять его эффектное местечко особоуполномоченного вождя.
3. Необходимо получить от Павловского краткое письмо Савинкову. Смысл должен быть такой: когда вернулись в Москву из Парижа Фомичев и Мухин, он уже ничего изменить не мог в своем решении о поездке на юг, иначе он подорвал бы свой авторитет среди верных боевых друзей на юге, с которыми обговорено смелое и эффектное дело (экс). Словом, он выезжает на юг и уверен, что отец (Савинков) одобрит его поездку, когда получит из его рук весьма весомый ее результат. Две-три строки о положении дел в России и условное предупреждение впредь открыто не поддерживать фашизм. О том, что в «ЛД» царит прежний разброд. О гибели пятерки и о решении ОРЦ запретить действовать другим пятеркам и т. д. Но ни слова о том, что он предлагает Савинкову как можно скорее приезжать в Москву. Это – в подтексте. И постскриптум такой: как только вернусь с юга, еду к вам в Париж… Разработку письма поручить т. Пиляру.
Запись Артузова А. X. на отдельном листе бумаги:
Настоящий материал доложен т. Дзержинскому. В основе одобрен. Товарищ Дзержинский считает, что операция достигла фазы, когда главным условием ее успеха становится энергичный темп движения вперед всех линий, чтоб в упряжке не ослабевал ни один из постромков, а все кони были загружены (Фомичев, Павловский и сам Савинков). Мотивировка дальнейшей задержки Павловского в России должна быть придумана немедленно, и она должна быть исключительно достоверной. (Подумать: ранение при совершении экса.) И одновременно должна быть проведена решающая личная атака на Савинкова с единственной целью – вернуться в Россию вместе с ним! Если это не удастся, операцию можно считать провалившейся, так как Савинков все поймет.
Письмо Д. В. Философова – С. Э. Павловскому
(Доставил письмо в Москву Фомичев)
При чтении письма следует знать расшифровку условных имен и кличек, обычно употреблявшихся в переписке савинковцев:
Дедушка – Философов.
Отец – Савинков.
Сын – Павловский.
Дядя – Деренталь.
Дядя из Вильно – Фомичев
Семейный совет – ЦК НСЗРиС.
Ярмарка – Россия.
Уважаемый друг!
Все шлют Вам сердечные приветы и пожелания успеха. Наши новости Вам расскажет дядя из Вильно. Впрочем, у нас ничего особенного не произошло, а все, что будет завтра, связано с делами у Вас на Ярмарке. Всегда Ярмарка была нашим будущим, но теперь мы чувствуем это особенно остро – так сказал на днях наш отец. Я говорил с ним сегодня ночью по телефону. Он, конечно, шлет Вам сердечный и боевой привет. И он решительно просит Вас вернуться вместе с дядей из Вильно, чтобы обсудить на семейном совете положение дел, и в частности вопрос о поездке на Ярмарку. Без Вашего приезда отец посетить Ярмарку не сможет. Он принял решение ехать туда только вместе с Вами. И это главное, что я должен сообщить Вам по приказу отца.
С уважением Ваш дедушка.
Письмо Б. В. Савинкова – С. Э. Павловскому
(Доставлено в Москву Федоровым, но адресату не вручено)
Дорогой мой!
Писал и передавал через оказии Вам много раз,[26]26
Известны только это письмо и «оказия» Фомичева.
[Закрыть] настойчиво прося приехать. С этой же просьбой снова обращаюсь к Вам, приезд Ваш необходим. Почему необходим – Вам отчасти объяснит А. П. Вы знаете, что зря я бы не потревожил Вас, и, если снова прошу о приезде, значит, так надо. Все денежные надежды мои провалились. Спасибо Вам за письмо – оно очень порадовало меня. Не хочу Вам советовать из «прекрасного далека», но убедительно прошу быть осторожным в деле Вашего брата[27]27
До появления идеи с эксом на юге Павловский писал однажды Савинкову, будто он узнал, что его родной брат сидит в московской Бутырской тюрьме и что он хочет попытаться его освободить. (Прим. авт.)
[Закрыть] и держать себя в руках. Знаю, что это трудно, но и это необходимо.Обнимаю Вас. Отец.
ГЛАВА ТРИДЦАТЬ ВОСЬМАЯ
Итак, вечеринка по случаю отъезда Павловского на юг…
Особых приглашений не будет: кто знает о его отъезде и придет, тот и желанный гость.
Поезд отправляется вскоре после полуночи, вечеринка кончится на час раньше. Провожать Павловского на вокзал поедут только Фомичев и Шешеня. Лидер «ЛД» Твердов предупредил, что на вечеринку не приедет – очень занят, но к двадцати трем часам он пришлет свой служебный автомобиль, который отвезет Павловского на вокзал…
На этот вечер Павловский стал хозяином одной из квартир на Арбате. Утром они с Пиляром приехали сюда, чтобы до вечера хорошо освоиться в квартире и отрепетировать наиболее важные эпизоды вечеринки. Павловский скажет Фомичеву, что снял эту квартиру недавно и на время, но все же он должен выглядеть здесь хозяином. Временным, но хозяином.
Теперь, когда чекисты убедились, что Павловский ведет игру старательно и даже умело, было решено вечеринку провести главным образом на импровизации. Однако Пиляр и Павловский должны будут заботиться о том, чтобы в разговоре гостей обязательно были затронуты все запланированные темы.
Пиляр сумел установить с Павловским удивительно точные отношения. Может быть, единственно возможные. Сам он полушутя-полусерьезно говорил об этом так: «Мы с ним – две не очень высокие стороны, договорившиеся быть друг перед другом цинично правдивыми…» Предупреждая вопросы и просьбы Павловского, Пиляр первый сказал ему: «Не спрашивайте меня, сохранят ли вам жизнь. Это буду решать не я. Что касается меня, я с удовольствием, подчеркиваю – с удовольствием, расстрелял бы вас лично и сейчас же. И схема наших отношений такова: вы выполняете мои приказы, и в этом для меня – служебное дело, а для вас – призрачная, но все же надежда».
Вот так они и общаются… Сейчас, готовясь к прощальной вечеринке, Павловский был подозрительно весел. Пиляр пристально наблюдал за ним.
– Итак, фиксируем и эту тему нашего разговора с Фомичевым, – говорил Пиляр. – Как вы ее сформулируете?
– Очень просто, – засмеялся Павловский. – Бросай, Иван Терентьевич, свое Вильно, забирай свою Анфису и переселяйся ко мне, в тюрьму Чека.
– Шутки отставить, тем более глупые… – негромко сказал Пиляр.
– А почему бы мне с Фомичевым и не пошутить? Для естественности?.. – помолчав, спросил Павловский.
– Почему нет? Пожалуйста, но любая ваша шутка, хотя бы косвенно таящая в себе второй тайный смысл, означает конец наших с вами отношений.
Формулирую еще раз тему, – терпеливо продолжал Пиляр. – Нельзя жить в Польше, а бороться в России. Словом, если думать об интересах дела, надо ему, Фомичеву, забрать сюда свою Анфису и обзаводиться домом в Москве. Здесь помогут. А там, кроме всего прочего, его в два счета вообще могут отпихнуть от этого дела.
– Неужели вам так нужен этот Фомичев? – вдруг спросил Павловский. – Он же совсем не такой жирный карась, чтобы на него такие сети ставить!
– А мы, как Осип в гоголевском «Ревизоре», – в хозяйстве каждую веревочку бережем, – ответил Пиляр.
Первыми в гости прибыли Шешеня с Зекуновым, и Пиляр предложил Павловскому самому переговорить со своими бывшими и нынешними коллегами о том, как им надо держаться друг с другом. Они сели за стол: с одной стороны – Павловский, с другой – Шешеня и Зекунов, Пиляр в сторонке, на диване просматривал газету.
– А вы знаете, Леонид Данилович, у чекистов есть основание думать, что вы все еще в лес смотрите, – начал Павловский.
– Не знаю, о чем вы… – пробормотал Шешеня, выпучив на него глаза.
– А что это вы на меня так смотрите? – спросил Павловский. – Вы боитесь меня? Боитесь, что грядет час, когда я поставлю вас к стенке и спрошу: ну, блудный сын, за сколько ты продал отца своего? – От внезапно вспыхнувшей злости голос у Павловского осекся. – А раз вы об этом думаете, значит, еще рассчитываете, что мы с вами убежим в лес. Так надо понимать ваши страхи передо мной?
– А вы-то что начальство из себя корчите? – злобно сказал Шешеня. – Было время, я вас слушался, вместе с вами в Белоруссии руки кровью умывал, а теперь вот отмаливаю «стенку» у чекистов. А вы что, и здесь в полковниках будете ходить? Или они не знают ваших заслуг? – обратился Шешеня к Пиляру.
– Знаем, знаем, Леонид Данилович, все знаем, – ответил Пиляр из-за газеты. – Но, по-моему, вам не ругаться надо, не счеты сводить, а договориться, как лучше провести сегодняшнее дело. Давайте все поставим на свои места, – Пиляр отложил газету и подошел к столу. – Какие у вас, Шешеня, могут быть счеты с Павловским? Кто больше наших расстрелял? Не беспокойтесь, у нас контора точная, никого не обсчитаем, – серьезно сказал он. – Но то, что вы, Леонид Данилович, боитесь Павловского, это заметно. А вы оба и по нашей игре – тоже соратники. Так что обратите на это внимание. Но и вы, Павловский, тоже не бросайте на них прокурорских взглядов. Вы – со-рат-ни-ки. Понимаете?
– Понимаю, – послушно ответил Павловский. – Послежу… – И обратился к Шешене: – Значит, так, Леонид Данилович, когда я начну первый разговор один на один с Фомичевым, вы ждете минуты три, не больше, подходите к нам и включаетесь в разговор. Тему разговора, надеюсь, помните?
Шешеня кивнул. Павловский посмотрел на Зекунова и обратился к Пиляру:
– Что-то у нас Зекунов плохо загружен. Вот что ему надо поручить: вечеринка у нас мужская, закусь холодная и вся на столе, а водка в бутылках. Так пусть он возьмет на себя потчевать гостей из бутылочек. Особенно, конечно, Ивана Терентьевича – ревизора нашего… – рассмеялся он злорадно.
– Это можно, – согласился Пиляр, глядя на Павловского – что же у него сейчас на душе?
Но и сам Павловский вряд ли мог разобраться в собственных душевных переживаниях. Он знал одно – что ведет напряженную, стоящую ему всех его душевных сил борьбу за свою жизнь. И если этой борьбой стало комедиантство под управлением чекистов, значит, надо с полной душевной отдачей играть предлагаемые чекистами роли. Ведь жизнь его в руках у них. И глупо тратить силы души на ярость к чекисту Пиляру или к Шешене как изменнику. Павловский и сейчас ставил себя выше Шешени и Зекунова – их он считал изменниками святому делу Савинкова, а себя – пленником Чека. И помнил имена свидетелей того, что чекисты взяли его силой. Он словно забывал при этом, что без всяких усилий со стороны чекистов дал им целый воз ценнейших показаний о Савинкове и его планах. Когда он, оставшись наедине, начинал думать об этом, он торопился избавиться от подобных мыслей, убеждая себя в том, что он был покладист с чекистами только ради того, чтобы получить возможность спасти Савинкова. Ему недавно даже приснилось, как он перешел советско-польскую границу, как добрался до Парижа, как пришел к Савинкову, рассказал ему обо всем и они вместе, преследуемые чекистами, убегают в Америку. С палубы океанского парохода они смотрят, как тает на горизонте европейская земля, и Савинков говорит ему: «Ты – единственный верный мой соратник и друг. И мы вдвоем все начнем сначала…»
Начали съезжаться гости. Вместе приехали Новицкий (Пузицкий), Мухин (Федоров). Демиденко привез Фомичева. Павловский сам встречал гостей. Он радостно приветствовал каждого, провожал его в столовую и с ходу угощал первой стопкой под соленый огурец. Особенно сердечно встретил он Фомичева. Обнял его, расцеловал, а после обязательной стопки уединился с ним на диванчике. Фомичев держался как-то странно – он словно впервые видел всех, кто был здесь, и испытующе смотрел то на одного, то на другого. Павловский заметил это и изо всех сил старался рассеять тревогу Фомичева.
– А ведь Борис Викторович вас недооценивал, он просто не знал вас, Иван Терентьевич, – сыпал комплименты Павловский, зная тщеславие Фомичева. – Но я-то вас помню еще по нашим походам. И не раз говорил Борису Викторовичу: Фомичев человек дела. Но увы, когда нет дела, тогда на поверхности такие, как Философов.
– Какое впечатление производит на вас этот?.. – неожиданно спросил Фомичев, показывая глазами на Федорова, который в это время, держа в руке рюмку, беседовал с Новицким.
– Могу сказать одно: если б не он, прошла бы эта «ЛД» мимо нас, – ответил Павловский. – Видите, теперь тот же Новицкий ему улыбается, а было время, когда этот Мухин один, на свой личный риск, пошел искать дорожку к нашему вождю…
В это время, как было условлено, к ним подошел Шешеня. Он сел рядом и тихо спросил Павловского:
– Сказали?
– Сами давайте, я подхвачу, – ответил Павловский, но сказал Фомичеву: – Они наняли меня, чтобы я вас подбил на одно дело. Я бы на вашем месте на это пошел.
– Что за дело? – насторожился Фомичев.
Шешеня придвинулся к нему.
– Элдэвцы не очень верят, что у нас есть периферия, – тихо начал Шешеня. – Вчера их лидер прямо заявил: пусть их ответственное лицо проведет выборочную проверку. На тебя намекал.
– В самом деле, Иван Терентьевич, поезжайте в два-три города. За эту поездку Борис Викторович скажет вам спасибо, – тихо и убедительно вступил Павловский. – Сами небось не раз там слышали, как говорили про донесения из Москвы вашего родственника: «Раздувает холодное кадило».
– Я не обижаюсь, – ответил Шешеня. – Вы там скоро вообще верить перестанете друг другу. Но тут от твоей поездки может зависеть слишком многое. Вон Новицкий к нам направляется, интересно, что он скажет…
– Что вы тут секретничаете? – подмигивая, спросил Новицкий. – Или у людей Савинкова все основано на конспирации?
– Да что вы, ей-богу! – засмеялся Павловский. – Вот встретились два родственничка и обсуждают своих жен-сестричек.
– Вы действительно женаты на сестрах? – изумился Новицкий.
– Леонид Данилович младшую захватил, – шутливо ответил Фомичев.
– Я, кстати, слышал, Леонид Данилович, что вы рискнули привезти свою жену сюда? Это правда? Скажу откровенно: узнать это было очень приятно, ибо факт этот лучше всяких заверений свидетельствует, что вы верите в свое дело и в победу.
– Без веры нельзя, – скромно опустил глаза Шешеня.
– Но, правда, вы разъединили сестер, а это нехорошо, – заметил Новицкий. Он ставит на подоконник рюмку и придвигает себе кресло. – У меня к вам, господин Фомичев, очень серьезный вопрос. Мне было бы легче задать его в отсутствие господина Шешени, но так как я сторонник прямых и открытых отношений, я его задам. Вы верите донесениям, которые вы получаете от своих периферийных организаций?
Шешеня обиженно отворачивается, рассматривает висящую на стене картину. Павловский с любопытством ждет, что ответит Фомичев. А тот молчит. Если говорить всю правду, он должен сказать, что не верит даже тому, что хороши дела в самой Москве. Последнее время он все чаще думает о том, что свояк его – Шешеня – порядочный ловкач и нагло рвется в вожди.
– Я вообще не склонен верить бумажкам… – ответил Фомичев.
– Ну, а раз так, Иван Терентьевич, – сказал Павловский, – поезжайте. И у меня на душе будет спокойней. И все мы будем иметь право сообщить Борису Викторовичу данные, не тревожась за их достоверность. Пока вы будете в ревизии, я сделаю свое дело на юге, и с деньгами и верными данными мы вместе с вами поедем в Париж.
Фомичев думает, что действительно следует проверить так называемую периферию, на которую любит ссылаться Шешеня. И если окажется, что никакой периферии нет, тогда ясно будет, что и в Москве все далеко не так, как выглядит в донесениях Шешени. И элдэвцы в конце концов тоже тревожатся о периферии не зря. Если подтвердится очковтирательство, Шешеню можно будет от руководства отстранить и, может быть, занять его место. Свояк свояком, а служба дороже.
– Хорошо. Я съезжу, – согласился Фомичев.
– Я заранее благодарен вам! – проникновенно сказал Новицкий. – И не только я лично, но и наш ЦК. Не обижайтесь, господин Шешеня. Все должны понимать нашу осторожность – мы не один год наращивали силы своей организации, и нам не хочется действовать вслепую. И давайте-ка подойдем к столу и отметим наше деловое соглашение рюмкой водочки…
Они выпили, Павловский отошел к Пиляру, а Фомичев и Шешеня снова уселись на диван.
– Надоело мне это вот так… – Шешеня резанул ладонью по горлу.
– Что? – не понял Фомичев.
– Да вот это собачье неверие. Ну, я понимаю, эти элдэвцы, для них я просто не та фигура, но ведь и Павловский туда же гнет. А ты сам разве не подпеваешь им? Я знаю, кто сеет это безверие. Это все работа бездельников вроде Деренталя или Философова. Сидят возле вождя и застят ему видеть правду. Скажешь, я не прав?
Фомичев промолчал, только чуть пожал плечами.
– Ну конечно, как же тебе со мной соглашаться? – возмутился Шешеня. – Ведь тебя прислали сюда специально, чтобы проверить, не брешет ли Шешеня в своих донесениях.
– Это неверно, – живо возразил Фомичев. – Я, если хочешь знать, дважды посол: для вождя я – твой посол, а для тебя – посол вождя. Понял?
– Что-то не очень это ясно… Ты скажи проще: ты приехал сюда бороться вместе с нами с заклятым врагом или ловить нас на какой-то случайной неправде?
– Я не мыслю себя вне борьбы с большевиками, – торжественно объявил Фомичев.
– Тогда во имя нашего общего дела ты должен быть постоянно в Москве и возглавлять здешнюю и периферийные организации нашего союза. Я уже говорил об этом с Павловским – он обещал написать Савинкову. Твоя кандидатура на этом месте устроила бы всех! Я же и сам понимаю, что ты головой повыше меня.
Такая позиция свояка для Фомичева очень радостная новость. Он прекрасно понимает, что, если он возглавит все здешние организации НСЗРиС, это автоматически предопределит ему очень высокое положение во всем союзе, он, пожалуй, может стать вторым человеком после Савинкова. Действительно, настала пора, когда во главе движения должны стать люди дела, а не болтуны вроде Деренталя. Да, да, он поедет и проведет строжайшую инспекционную проверку низовки, и, если окажется, что она есть и действует, тогда резонно будет и остаться в Москве, чтобы уже не выпускать дела из своих рук. И Шешеня прав – можно сделать, как и он, вызвать сюда жену и обосноваться здесь прочно и навсегда, как положено боевому руководителю, который верит в свое дело.
– Хорошо, хорошо, обдумаем все, когда я вернусь, – сказал Фомичев. – Я верю, что мы с тобой из-за постов не подеремся.
– Да боже мой! – возмутился Шешеня. – Разве мне нужен пост? Я же буквально влип в это московское дело! Отец-то послал меня сюда зачем? Проверить двух резидентов и пошевелить их, если они заснули. А что получилось? Стал я вроде как лидер – заседаю, протоколы подписываю, переговоры веду. Умора одна, честное слово!..
Так вполне естественно разрешился самый трудный вопрос, ради которого и созывалась эта прощальная вечеринка, – теперь Фомичев не будет сидеть без дела, и, кроме того, он еще глубже залезет в тенета игры…
С улицы донесся автомобильный гудок.
– Господа, господа, прошу всех к столу на отвальную! – крикнул Павловский.
Зекунов быстро наполнил рюмки. Павловский взял свою и, подняв ее высоко над головой, сказал с чувством:
– За счастье знать вас! За счастье бороться вместе с вами! За Россию, господа!
Он лихо опрокинул рюмку и разбил ее об пол.
– Вот так! На счастье!..
На вокзале Павловский, Фомичев и Шешеня, прогуливаясь возле вагона, снова заговорили о том же.
– Я рад, Иван Терентьевич, что вы согласились поехать, – говорил Павловский. – Леонид Данилович в конечном счете прав: хватит их тут проверять на честность, пора уж им конкретно и по-деловому помогать.
– Верно, верно… – соглашался Фомичев. Неосознанная тревога, с которой он приехал на прощальную вечеринку, совсем улетучилась.
– А потом надо моему свояку оседать в Москве насовсем, – добавил Шешеня. – Само дело требует, чтобы во главе его стал человек такого калибра.
– Целиком с этим согласен, – официальным тоном произнес Павловский, и в этот момент проводник вагона позвал его занять место – уже было объявлено отправление поезда.
Шешеня и Фомичев обнялись с Павловским и расцеловались. И потом долго еще махали руками вслед поезду, ушедшему в ночную темноту.
Павловский вошел в свое купе, задвинул за собой дверь, запер ее на щеколду, постоял несколько секунд, покачиваясь от движения поезда, и ничком обрушился на сиденье. Он глухо выл, скрипел зубами, и тело его корчилось от ярости. Так у него почти всегда происходил переход от игры к действительности.
И вдруг он резко встал и, по-звериному озираясь, прислушался. «Спокойно, спокойно, – сказал он себе. – Но это же действительно так: никого их здесь нет. Ну да! Пиляр ясно сказал, что он обгонит поезд на автомобиле и будет встречать его в Серпухове. Ну конечно, они рассчитывают на то, что поезд до Серпухова нигде не останавливается, а я не идиот, чтобы прыгать на ходу из курьерского поезда. Но они меня не знают…»
Павловский подошел к двери и прижался к ней ухом – ничего, кроме грохота мчащегося поезда, он не услышал. Нет! Через площадку выходить на прыжок нельзя. А вдруг все-таки в коридоре кто-нибудь оставлен на всякий случай? В окно!
Он стал отжимать вниз оконную раму, и, когда она приоткрылась, в вагон ворвался грохот поезда и вой встречного ветра. Павловский примерился к окну. Надо отжать еще сантиметров пятнадцать – двадцать. Павловский так был захвачен борьбой с тугим окном, что не слышал, как стукнула вырванная из двери щеколда. На пороге купе стоял Григорий Сыроежкин.
– Сергей Эдуардович, зря вы это, – укоризненно пробасил Григорий.
Павловский метнулся к нему и замер. И словно из него воздух выпустили. Руки его обвисли плетьми, и весь он, обмякший, обессиленный, опустился на сиденье.
Сыроежкин прикрыл дверь и осмотрел место, где была раньше щеколда.
– Нехорошо получилось, Сергей Эдуардович, имущество-то государственное. И зря вы это… – Григорий легким рывком левой руки закрыл окно, и купе заполнила тишина. – А я стою за дверью и вдруг слышу – окно открыли. «Ах ты, – думаю, – что он затеял – костей ведь не соберет!» И вот пришлось сломать… казенное…
В Серпухове на пустом ночном перроне некому было обратить внимание на странную встречу. Когда поезд остановился, два человека в шинелях подошли к мягкому вагону; в это время навстречу им из вагона вышли тоже двое, и все они, не здороваясь, молча, пошли мимо вокзала к переезду, где стоял большой черный автомобиль. Трое сели в автомобиль, а четвертый пошел обратно, но он не спешил к поезду. Это был единственный человек в Серпухове, который знал, что сейчас столичные чекисты провели какую-то молниеносную операцию. И хотя этот человек был дежурным дорожного поста ГПУ, даже ему не было сказано, кого берут из поезда. Хотя на случай, если бы с автомашиной, обгонявшей поезд, что-либо произошло, дежурный имел приказ подойти к мягкому вагону и предоставить себя в распоряжение едущего в этом вагоне сотрудника ГПУ Сыроежкина.
А машина уже мчалась в Москву, и в ее открытые окна врывался летний воздух, пахший землей. Вдали от шоссе уютно светились чьи-то окна. А в черном небе качалась бледная россыпь звезд.
– Разрешите пожаловаться на вашего подопечного, – сказал Сыроежкин.
– Прошу вас, не надо, – взмолился Павловский, он сидел между Сыроежкиным и Пиляром на заднем сиденье.
– Что случилось? Говорите! – сухо приказал Пиляр.
– Они окно открыли в вагоне… Мне пришлось дверь в купе ломать. И небось не понимают, что я их спас, – немножко ерничал Сыроежкин.
– Кто-нибудь из пассажиров обратил внимание?
– Кроме нас, в вагоне было еще два пассажира, он и она… молодые… – ответил Сыроежкин. – А проводник уже спал без задних ног.
– Затмение нашло на меня… честное слово, – тихо сказал Павловский. – Прошу прощения.
Пиляр молчал и думал про себя, что не ошибся, полагая, что Павловский по-прежнему каждую минуту готов к побегу. С этим следовало считаться и тоже каждую минуту быть начеку. Операция уже идет к концу, и, если все дальше пойдет по плану, Павловскому понадобится сыграть свою роль всего лишь один раз…
