Текст книги "Возмездие"
Автор книги: Василий Ардаматский
сообщить о нарушении
Текущая страница: 29 (всего у книги 42 страниц)
– Отвечу вашими же словами, Андрей Павлович: перейдем от мелодекламации к делу… – улыбнулся Савинков, но он явно взволнован словами Федорова.
Приложение к главе тридцать пятойПисьмо лидера «ЛД» Н. Н. Твердова – Б. В. Савинкову
Многоуважаемый господин Савинков!
От члена нашего ЦК и моего друга А. П. Мухина Вы узнаете все. Или почти все. Во всяком случае, достаточно, чтобы наши тревоги стали близки и понятны Вам – человеку, принадлежащему России.
Начиная свое дело, мы и в мыслях не держали надежду превратиться в то, чем мы теперь стали. Но сейчас мы просто обязаны перед лицом истории умно распорядиться и своей силой и своими особыми возможностями. Роковой ошибки, как и бездействия, Россия нам не простит. Пишу Вам это с полной откровенностью, в расчете на такую же откровенность с Вашей стороны. Я понимаю, что заочное избрание Вас руководителем объединенного руководящего центра выглядит назойливостью и даже тактической хитростью. Мы об этом говорили. Но что было делать, если иного ничего мы придумать не могли! Мы не все сразу пришли в отношении Вас к такому единодушию, и если оно теперь налицо, то это результат того, что наши люди сумели понять и Ваши задачи и Вашу тактику. Поймите же и Вы нас, помня, что тратить время на споры не имеем права ни мы, ни Вы.
С глубоким уважением.
Н. Твердов.
ГЛАВА ТРИДЦАТЬ ШЕСТАЯ
Обласканный в Варшаве савинковцами и польской разведкой, Шешеня, что называется, вошел в роль и держался все уверенней. И что хуже – все нахальней.
По телефону из Парижа Савинков распорядился сделать все, чтобы Шешеня приятно провел время в Варшаве. Утром Философов спрашивал у Шешени, чем бы тот хотел заняться, и Шешеня начинал куражиться, говорил, что он тоскует без дела «в варшавском болоте», и требовал, чтобы его как можно скорее отправили в Москву, к священной его борьбе с большевиками.
Шевченко однажды предложил Шешене закатиться под воскресенье в ресторан, а потом – в веселое заведение. Но совершенно для него неожиданно получил отказ. Шешеня не собирался нарушать приказа Федорова – никаких выпивок! Он уже прекрасно понимал, что участвует в большом и, видимо, очень важном для Москвы деле, и думал: если чекисты своего добьются, они будут к нему добрыми. Бежать от них он не думал – в Москве осталась его Саша. И наконец, он совсем другими глазами увидел сейчас своих недавних сообщников и начальников. Как это он раньше не замечал, что это за публика? Слушая сейчас их разговоры о России, он еле удерживался, чтобы не засмеяться.
В это утро Философов предупредил Шешеню, что к нему в гостиницу придет поэтесса Зинаида Гиппиус, которая хочет написать о нем стихи для савинковской газеты «За родину». Жена писателя-эмигранта Мережковского, тоже отдавшего свое перо савинковскому делу, Зинаида Гиппиус воображала себя последней надеждой русской поэзии и совершенно серьезно говорила, что, вернувшись в Россию, будет каждое воскресенье с Лобного места на Красной площади читать народу свои новые стихи. «Москва всю неделю будет ожидать этого часа», – говорила она.
Шешеня знаком с ней не был, но однажды, сопровождая Савинкова в Париже на литературный вечер для русских эмигрантов, имел счастье слышать там, как Гиппиус, протяжно завывая, декламировала свои стихи. О чем они, он теперь не помнил. Он вообще не терпел стихов…
Зинаида Гиппиус – дама с заостренными чертами лица и сонными, презрительными глазами, – едва поздоровавшись, спросила:
– Вы мои стихи знаете?
– Каждый русский их знает, – глядя мимо нее, ответил Шешеня.
– Ну, положим, не каждый, – скромно уточнила поэтесса, – вы забыли, сколько у нас на Руси просто неграмотных… – Она смотрела круглыми глазами на молодое нахальное лицо Шешени и, значительно помолчав, продолжала: – Меня попросили написать стихотворение или о вас, или вам посвященное… – Она несколько раз жадно затянулась дымом от тонкой длинной папиросы. – Я уже знаю название стихотворения: «Человек оттуда». Да, именно так: «Человек оттуда»! Это почти что с того света! Я знаю и первые строки:
Разучившийся улыбаться,
Он пришел к нам из России…
А? Неплохое начало?
– Я не разбираюсь в этом, – потупил глаза Шешеня.
– Я чувствую и все стихотворение, – продолжала Гиппиус. – Мне нужны только детали. Только детали. Вот, например… Вы по Москве ходите в гриме?
Шешеня подавил смех и ответил:
– Главное там – грим не внешний, а внутренний.
– О да! – подхватила Гиппиус.
Грима резкие мазки
Положены на душу…
А? Неплохо? Неплохо?
Шешеня не знал, что сказать, и молчал. Гиппиус вынула из сумочки маленькую записную книжечку с карандашиком на тонкой цепочке и записала что-то.
– Вы большевиков видели? – вдруг спросила она, придвигая свое остроносое лицо к лицу Шешени.
– Видел, конечно.
– Близко?
– Вот так, как теперь вас.
– Боже! – Гиппиус отшатнулась. – Ну и… какие они?
Шешеня пожал плечами:
– Обыкновенные.
– Перестаньте! – протестующе замахала руками Гиппиус.
– Ей-богу! – простодушно сказал Шешеня. Он встал и начал ходить по комнате, чтобы скрыть разбирающий его смех. Гиппиус следила за ним и тихо говорила:
– Я понимаю вас… понимаю… Я напишу и об этом… И вы простите меня, что так безжалостно вызвала у вас эти воспоминания… Я напишу об этом… Обязательно… для России.
Так же тихо, точно боясь кого-то разбудить, она ушла, осторожно прикрыв за собой дверь. Если бы ей взбрело в голову вернуться, она нашла бы Шешеню лежащим на диване и корчащимся от хохота. И наверно, подумала бы – истерика от воспоминаний…
В конце дня к Шешене явился начальник секретно-шифровального отдела НСЗРиС Мациевский. Как всегда аккуратненький и немного таинственный, он сказал, не здороваясь:
– Сейчас же едем по делу…
– Что за дело? – Шешеня уловил что-то недоброе в узких глазах Мациевского.
– Лучше меньше задавать вопросов, – сказал Мациевский, открывая перед Шешеней дверь.
На улице их ждала пролетка с поднятым верхом. Как только они сели, извозчик стегнул коня и они помчались. Шешеня чувствовал, что дело неладно, и старался хотя бы запомнить улицы, по которым его везли, – занятие это, впрочем, было бесполезным, Варшавы он не знал.
– Куда мы все же едем? – спросил он.
– Я уже советовал: меньше вопросов, – ответил Мациевский.
Они остановились в тихом переулочке, затемненном густыми старыми липами. Пролетка въехала в просторный двор, в глубине которого стоял одноэтажный домик размером чуть больше тех, что строят у железных дорог для стрелочников.
Этот каменный с тускло освещенным окошком домишко на пустынном дворе совсем не понравился Шешене, и он остановился.
– В чем дело? – спросил Мациевский, взяв его под руку. В это время с другой стороны Шешеню взял под руку рослый извозчик.
– Пошли, пошли, это вам, конечно, не кремлевский дворец, но все же…
В домике за столом, покрытым зеленым сукном, сидели Шевченко и полковник Брандт, про жестокость которого Шешеня давно был наслышан. Шешеня поздоровался, но они не ответили. Мациевский пригласил его сесть на табуретку, стоявшую в центре комнаты, а сам сел у маленького столика в стороне.
– Шешеня Леонид Данилович? – спросил полковник Брандт.
– Это что – суд? – довольно нахально поинтересовался Шешеня.
– До сих пор был не суд, – ответил полковник Брандт, – но поскольку вы сами назвали это слово, подтвердив присловье, что на воре шапка горит, считайте, что это суд. Скажем точнее так – офицерский суд чести.
У Шешени мгновенно взмокла спина, и он спросил упавшим голосом:
– Могу я узнать, за что меня судят?
– Не торопитесь… – Брандт повернулся к Шевченко: – Спрашивайте.
Шевченко потребовал, чтобы Шешеня самым подробным образом рассказал, как он в свое время прибыл в Смоленск, на явку к Герасимову, и что там произошло.
Шешеня задумался – казалось, будто он вспоминает, как у него все там было, в Смоленске. Он в полном смятении, и из хаоса мыслей наверх пытается выбраться самая трусливая – ринуться на колени и во всем покаяться. Но Шешеня слишком хорошо знает судей, чтобы надеяться на их доброту. Он почти уверен сейчас, что они знают про него все.
На самом деле это у Савинкова вчера родилась идея устроить испытательный суд над Шешеней и попытаться поймать его на лжи. Он позвонил из Парижа Шевченко и специально просил его не вмешивать в это предприятие Философова, а привлечь полковника Брандта, в прошлом члена военно-полевого суда.
– Жмите его беспощадно, – говорил Савинков. – В конечном счете мы ничего не потеряем, а обретем еще большую уверенность. Если все сойдет хорошо, объявите ему в конце, что я приношу ему свои извинения и прошу его понять нас.
Но Шешеня ничего этого не знал, и дикий страх толкал его к капитуляции.
– Ну, чего вы молчите, Шешеня? Говорите то, чему вас научили чекисты! – сказал Шевченко с усмешкой.
Этот совет подействовал на Шешеню, как удар хлыста, – он вздрогнул и потрясенно взглянул на Шевченко, давая тому повод подумать, что Шешеня его вопросом оскорблен и возмущен. В это время в ушах у Шешени звучал голос Федорова, его совет: «Твердо держитесь легенды, и тогда ничего с вами не случится».
– Я прибыл в Смоленск в десятом часу вечера… – начал Шешеня, с обостренной точностью вспоминая всю придуманную на Лубянке историю его прибытия в Смоленск к Герасимову, которого в тот момент брали чекисты, о возникшей при этом перестрелке и т. д.
Допрос продолжался до глубокой ночи. Страх Шешени давно прошел, он смотрел на своих судей, и ему хотелось крикнуть: «Дураки, что вы судей из себя корчите? Главные судьи сидят в Москве, на Лубянке!»
Шешеня твердо держался легенды, и все уловки судей оказывались тщетными. Сила легенды в глазах Шешени становилась похожа на волшебство.
Перед судом полковник Брандт спросил у Шевченко:
– Будем ли мы применять физическое воздействие?
– Исключено, – ответил Шевченко. – Мы все же должны думать о том, что, если он не провокатор, нам с ним предстоит важнейшая работа в России…
В конечном счете это и спасло Шешеню – он дико боялся не только смерти, но и боли. Это общее свойство жестоких людей.
В третьем часу утра допрос был окончен. Судьи вдруг заулыбались. Шевченко подошел к Шешене и протянул ему руку:
– Спасибо, Леонид Данилович, за верную службу, – торжественно сказал он. – А за сегодняшнее вам приносит свои извинения сам Борис Викторович, по поручению которого мы и устроили вам эту проверку. Если вы понимаете всю историческую важность нового этапа нашей борьбы, вы поймете нас…
– Я все понимаю… я не такой дурак, как вам представилось, – ответил Шешеня.
В шестом часу утра Шешеня, провожаемый на вокзале Шевченко и Мациевским, отбыл в Вильно, где его встречал Фомичев. Это Шешеню совсем успокоило – если бы пахло паленым, его встречал бы здесь не свояк. Однако здесь его ждали новые неожиданности. Это тоже шло от Савинкова, который, по-видимому, решил использовать все возможности для проверки сложившейся в России ситуации.
У вагона свояки обнялись, но Шешеня почувствовал, что Фомичев пытался увернуться от объятий. И вообще он был подчеркнуто молчалив и не по-родственному холоден. И тогда Шешеня снова встревожился…
Они приехали к Фомичеву, и его жена бросилась к Шешене, расцеловала его, засыпала вопросами о своей сестре Саше – как ей живется там, в красной Москве? Но Фомичев, подталкивая Шешеню к двери в другую комнату, сказал жене сердито:
– Отстань, Анфиса! У нас дела…
И вот они вдвоем, с глазу на глаз, в тесной комнатенке и с таким маленьким окном, что, начнись какая заваруха, отсюда и не выскочишь. Эта мысль на мгновение мелькнула в голове у Шешени, но он улыбнулся Фомичеву и передал ему письмо от Философова.
Фомичев торопливо вскрыл конверт, но в нем оказался еще конверт, на котором было написано «С. Э. Павловскому в собственные руки». Слова «собственные руки» были подчеркнуты красным карандашом. Фомичев спрятал конверт в карман и задумался тяжело и тревожно.
– Что это с тобой? С похмелья, что ли? – спросил Шешеня.
Фомичев сморщился, как от боли, и тихо сказал:
– Договоримся сразу, не спрашивай ни о чем. Как есть, так и есть.
Сказать яснее Фомичев не мог, он и сам не знал толком, что стряслось. Сегодня ночью ему позвонил из Варшавы Философов и сказал:
– Встретьте Леонида и следующей же ночью вместе с ним отправляйтесь на Ярмарку.[21]21
Условное название России в коде НСЗРиС.
[Закрыть] В конверте, который он вам передаст, письмо для Павловского, никто не должен знать. Передадите его прямо в руки. Понятно? Никакого передоверия! Ника-ко-го! Последнее – примите все меры к тому, чтобы увидеть Павловского с глазу на глаз. Лучше всего в это время и передать ему письмо.
– Что мне делать после передачи письма? – спросил сильно встревоженный Фомичев. Он был уверен, что в Москве что-то стряслось и что его самого там ждет опасность.
– Если не получите никаких приказаний от Павловского, возвращайтесь. Желаю удачи… – И Философов положил трубку.
Сейчас Фомичеву с Шешеней вдвойне тяжело. Он хотел бы порасспросить его, что там было, в Варшаве, может, удалось бы что-нибудь выяснить. Но как расспрашивать, если сам он вынужден по полному незнанию играть с ним в молчанку?
– Имею, Леня, приказ, о котором никто не должен знать, – говорит Фомичев. – Войди в мое положение и не рви нервы ни мне, ни себе. Приедем в Москву, там все выяснится.
– Интересное дело, – фыркнул Шешеня. – Они шлют курьера ко мне и от меня же тайны крутят. Ну ладно, трясись над своим приказом, а я пойду к капитану Секунде…
Фомичев заметался – нельзя было допустить, чтобы в ответ на его тайну свояк ответил какими-нибудь тайнами из своих отношений с поляками – ведь там самая маленькая тайна пахла долларами. Но сделать он ничего не мог, только крикнул вслед:
– Привет передай капитану!
Шешеня даже не обернулся.
Капитан Секунда провел его в свой кабинет, запер дверь на ключ, вынул из шкафа и поставил на стол штоф водки.
– Надо, пан Шешеня, выпить по шкалику за успех общего дела, – сказал он, наливая водку в стаканы.
Потом они выпили еще за совместную службу и за счастье своих семей. В голове у Шешени зашумело, он вдруг вспомнил строжайший приказ Федорова – никаких выпивок! И ему стало страшно, что он нарушил приказ. А тут еще вдруг капитан спрашивает:
– Скажите мне, пан Шешеня, только, бога ради, одну правду, как вы добываете тот материал, что мы имеем от вас? Ну, к примеру, как вы могли достать приказ по артиллерийскому управлению Красной Армии?
Секунда выполняет в точности приказ Варшавы – там у высшего начальства возникло глухое сомнение в подлинности получаемых из Москвы бесценных материалов.
– По какому, вы говорите, управлению? – небрежно переспросил Шешеня. – Ах, по артиллерийскому? Ну, тут все просто. Член ЦК «ЛД» Новицкий – профессор военно-артиллерийской академии и военспец при главном артиллерийском управлении… – Голова у Шешени гудит, но мысль работает четко, он прекрасно понимает, для чего поил его Секунда. И он еще раз поражается дальновидности чекистов, которые предусмотрели именно такую ситуацию и научили Шешеню, как себя вести, и только поэтому он сейчас так уверен в себе. В свою очередь, капитан Секунда своим острым нюхом чует эту уверенность Шешени и относит это за счет того, что Шешеня говорит правду, а это значит, что варшавское начальство тревожится понапрасну. И вообще это было бы ужасной, просто непостижимой катастрофой, если бы оказалось однажды, что все эти золотые документы Москвы – липа…
Теперь капитан обращается к другой идее, которая давно не дает ему покоя. Зная, какие почтенные люди в Москве готовят для Польши разведывательные материалы, он не без основания думает, что люди эти действуют не из-за денег. И он хочет договориться с Шешеней, который там, в Москве, ведет все дело, чтобы из 500 ежемесячно получаемых долларов 200 они делили между собой, а остальные чтобы Шешеня выдавал только тем, кого надо подогревать деньгами.
– Ну, как вы там живете, в Москве? – издалека начинает капитан Секунда. – Хватает на хлеб с маслом?
– Не жалуемся…
– Ну, а как с обещаниями большевиков о равенстве?
– Полная ерунда. У кого есть деньги, живут не хуже, чем в Америке.
– А у кого ж они есть?
– Первым делом, конечно, нэпманы. Потом ремесленники.
– Ну, а вот вы говорили о вашем профессоре военной академии. Он как, человек при деньгах или как?
Шешеня сразу не отвечает. Он уже понимает, куда клонит капитан, и опять поражается предусмотрительности чекистов – они говорили о том, что Секунда может позариться на эти доллары.
– Думаю, что профессору академии занимать денег не надо, – отвечает Шешеня.
– Так неужели он зарится и на наши доллары? – делает прямой ход Секунда.
– Эти деньги святые, капитан Секунда. Они идут целиком на общее дело борьбы с большевиками, – торжественно говорит Шешеня то, что подсказано ему на этот случай чекистами.
– Как это так?
– А вот так. И каждый, кому причитался хоть один доллар за помощь Польше, знает, куда тот доллар пошел. А вся сумма целиком поступает как раз к тому военному профессору.
– Вот он ее, наверно, и прикарманивает, – усмехается Секунда, пристально наблюдая, в какую почву упало брошенное им зерно.
– Нет, что вы!.. – Шешеня укоризненно смотрит на собеседника. – Полный и точный расклад суммы объявляется потом на заседании объединенного руководящего центра, где сидят люди и из «ЛД» и из нашего союза. И если уж зашел разговор, вам следовало бы знать, что вся эта чистая публика из «ЛД» только на таких условиях и согласилась помогать вашей Польше. Но до сих пор есть еще и такие, что материал для вас добывают, но ни о какой оплате, хотя бы и в фонд борьбы, и слышать не желают. Не так все просто с этой публикой, капитан, – заключает Шешеня.
Секунда молчит, и видно, как нелегко ему расстаться со своей соблазнительной идеей. Он вздыхает, встает и идет к сейфу – в конце концов он не может отменить порядка, введенного высшим начальством. Он достает из сейфа пятьсот долларов и сам помогает Шешене запрятать их под подкладкой пиджака. Глядя, как поляк орудует иглой, подшивая ему подкладку, Шешеня думает о том, что, наверно, Федоров похвалит его за то, как провел он эту игру с капитаном, и ему приятно от этой мысли.
Шифровка Крикмана о том, что границу перешли только Шешеня и Фомичев, а о Федорове ничего не известно, пришла в Москву в четвертом часу утра. Дежуривший по отделу контрразведки Гендин немедленно оседлал телефоны, и спустя час в отделе уже собрались почти все сотрудники во главе с Артузовым.
Коллективно обсуждалась очень опасная ситуация, которая сейчас возникла, – поезд приходил в Москву около девяти утра, и на подготовку встречи Фомичева оставалось катастрофически мало времени. А главное, ничего не было известно о том, как там, за границей, развертывалась операция. Вызвали по телефону Крикмана, но он ничего нового, дополняющего шифровку, сообщить не мог. Разве только вот ему показалось, что Шешеня и Фомичев держались, будто они были в ссоре.
Надо было принимать меры, учитывая все возможные варианты самых неожиданных ситуаций. За основу было взято предположение, что с вокзала Шешеня повезет Фомичева к себе домой. Больше ему и податься-то некуда – не ехать же на Лубянку? А раз так, нужно было найти возможность в первые же минуты после появления Шешени дома узнать у него, что случилось за границей и где Федоров. Для этого в игру в первый раз включалась жена Шешени – Саша Зайченок… Но могло оказаться, что Фомичеву на этот раз в Варшаве дали какой-то другой московский адрес, по которому он и отправится. На этот случай за ним устанавливалось наблюдение начиная с перрона Белорусского вокзала…
Но, как и ожидали чекисты, Шешеня повез Фомичева с вокзала к себе домой. Там Фомичев в совершенно категорической форме объявил, что он должен сегодня же увидеть Павловского. Спустя несколько минут Саша вышла на кухню готовить приехавшим завтрак и, вынося мусор на черный ход, сообщила дежурившему там Демиденко о требовании Фомичева.
– Они должны минимум час побыть у вас, – сказал ей Демиденко.
За завтраком Шешеня пытался узнать у свояка, зачем ему так срочно нужен Павловский, но Фомичев снова попросил его не трепать нервы ни ему, ни себе.
– Но мне надо же выяснить, где сейчас Павловский. На это уйдет время, выяснить это не так просто, конспирация есть конспирация… – злился Шешеня.
– Ничего, ничего, вместе все и выясним, – строго отвечал Фомичев…
Шешеня не знал, как ему поступать, а Саша все не могла улучить момент, чтобы хоть намеком передать мужу то, что сказал ей Демиденко. И ей не оставалось ничего другого, как тянуть завтрак. В это время Гриша Сыроежкин, срочно приняв вид благополучного совслужащего, явился к Шешене. Зашел просто так, по пути, и чтобы узнать, не вернулся ли Леонид Данилович из поездки.
Они встретились как закадычные друзья и боевые соратники, но, может быть, немного дольше, чем следовало, хлопали друг друга по плечам и обнимались. Наконец Сыроежкин обратил внимание и на Фомичева:
– О! Кого я вижу!
Фомичев видел Сыроежкина всего несколько минут, когда он заносил ему домой в Вильно пакет от Шешени, и сейчас узнал его не сразу. Но когда вспомнил, успокоился, и они пожали друг другу руки.
– Вот у меня вчера неприятность была – вдруг обнаружил за собой слежку, – стал рассказывать Сыроежкин. – До позднего вечера не мог от нее отделаться, а когда освободился, не пошел домой и ночевал в парке на скамейке. До сих пор ребра болят, – смеялся Сыроежкин.
– Плохие шутки, господин Серебряков, – испугался Фомичев (он знал Сыроежкина под этой фамилией). – Если вы заимели хвост, какого черта вы сюда приперлись?
– Господин Фомичев, а куда же мне было податься? – оправдывался Сыроежкин. – Первое дело – доложить об опасности руководству. А как же еще? Разве я не прав, Леонид Данилыч?
– Если вы от хвоста избавились, то поступили совершенно правильно. Надо только все делать без паники, – рассудительно ответил Шешеня.
– Ой, Леонид Данилыч, самое главное, что вы вернулись, – со вздохом облегчения сказал Сыроежкин. – Я сейчас шел сюда и думал: а вдруг его еще нет?
– Я тоже не волшебник, – скромно заметил Шешеня. – А почему все же за тобой хвост был?
– Должен сделать признание… – Сыроежкин замялся и потом решительно проговорил: – Это из-за бабы одной, извиняюсь…
И Сыроежкин рассказал довольно банальный сюжет о случайном знакомстве с молоденькой дамочкой в Столешниковом переулке. Как пошли они на Петровские линии в ресторан пообедать. Разговорились. Гриша видит, что дамочка глаз на него положила серьезно. Предлагала ему совместное дело – выгодное, как сон в рождественскую ночь. Слово за слово, и Гриша выясняет, что дамочка его не кто-нибудь, а «каменщица», то есть занимается спекуляцией драгоценными камнями. А в следующую минуту он обнаруживает, что за ним наблюдают «пахари» из угрозыска. Они расстались, и один «пахарь» пошел за дамочкой, а другой – за Гришей. Вот от него он и не мог освободиться до самого вечера…
Фомичев подавил облегченный вздох. Шешеня нервно засмеялся и не очень строго сказал:
– Так или иначе, Григорий Сергеевич, этот случай мы будем разбирать. Я вижу в нем прямое нарушение конспирации.
– Ладно, разбирать так разбирать, мы, видать, только за ваши выговоры и работаем, – вдруг злобно огрызнулся Сыроежкин и встал. – Какие будут приказания?
Шешеня помолчал, обдумывая что-то.
– Выходи на улицу, смотри внимательно, – сказал он, – и, если все спокойно, ровно через полчаса пройдись перед нашими окнами и потом на перекрестке у булочной жди господина Фомичева. Отвезешь его на нашу новую дачу. Вечером я привезу туда Павловского… – это уже Фомичеву.
– А где ваша новая дача? – спросил Фомичев.
– Да там же, в Царицыне. Рядом с той, где ты жил… Ну, топай, топай, Серебряков, – распорядился Шешеня.
Оставшись вдвоем с Фомичевым, Шешеня опять пытается узнать, с каким поручением тот прибыл в Москву. Но Фомичев снова просит войти в его положение и ничего не выспрашивать.
Ситуация для чекистов создалась крайне напряженная. У Артузова срочно собралось специальное совещание.
Зафиксированное положение операции к моменту второго приезда в Москву Фомичева И. Т.
Обстоятельства:
1. Фомичев имеет какое-то секретное поручение к Павловскому, и ясно, что оно связано с недоверием Савинкова и с его желанием произвести проверку собственными силами. Это, однако, вовсе не означает, что у Савинкова возникло подозрение, что с Павловским что-то случилось.
2. Единственным выходом для нас является предъявление Фомичеву Павловского в обстоятельствах, снимающих всякие подозрения у Фомичева. Причем необходимо учитывать, что Фомичев будет стремиться получить свидание с Павловским как можно скорее, и каждый день затяжки с нашей стороны – повод для лишних подозрений Фомичева.
3. Фиксируется мнение тт Пиляра и Пузицкого, что Павловский будет дисциплинированно вести игру и вне тюрьмы, но при соответствующем присмотре с нашей стороны. Фомичев может добиваться встречи с Павловским с глазу на глаз, а тогда наш пригляд будет сведен к нулю. Надо будет всячески избежать такой их встречи.
Решение:
1. Создать у Фомичева впечатление, что некоторая затяжка с организацией его встречи с Павловским происходит по вине последнего, который, по-видимому, не придает этой встрече значения и, кроме того, опасается, что она помешает ему осуществить намеченные им планы – последнее время он рвется на юг, где отыскал своих давних боевых друзей, вместе с которыми он хочет организовать какое-то эффектное дело.
2. Ввиду того, что Павловский является членом объединенного руководящего центра (ОРЦ), он не может уехать без разрешения центра. На послезавтра назначается заседание ОРЦ – созывается оно до срока, в связи с якобы поступившим заявлением Павловского, который просит срочно разрешить ему поездку на юг. Заседание будет происходить в присутствии Фомичева. Павловского привезти туда уже после начала заседания, чтобы он не имел возможности уединиться с Фомичевым. Однако сядет Павловский рядом с Фомичевым. С другой стороны у него будет т. Пиляр, которому поручается провести и всю необходимую подготовку Павловского к встрече с Фомичевым и проведение «своего» вопроса на заседании ОРЦ. После заседания следует предоставить Фомичеву иллюзию разговора с Павловским наедине. В случае обнаружения передачи одним из них другому каких-либо сигналов Фомичева более за границу не выпускать. Как поступить с ним в этом случае и какую подложить версию под его исчезновение для Варшавы и Парижа, обсудить особо. Но независимо от этого Павловскому объявить, что Фомичев больше за границу выпущен не будет.
3. Повестка для ОРЦ:
а) Об издании в Москве своей газеты (сообщение без дискуссии).
б) О поездке Павловского на юг.
По первому вопросу докладывает член ЦК «ЛД» и ОРЦ Новицкий (Пузицкий), по второму – сам Павловский. В прениях участвуют, выступая против поездки Павловского, от «ЛД» – Твердов, от НСЗРиС – Шешеня, за поездку выступает от НСЗРиС Серебряков (Сыроежкин), сам Павловский и от «ЛД» – Владимирский (Гендин). Голосование покажет преимущество в один голос за поездку. Шешеня решение опротестует и пригрозит послать Савинкову жалобу на Павловского за партизанщину в поведении. Позиция Фомичева в этом вопросе выяснится по ходу заседания. По всем предположениям и данным он должен быть против поездки Павловского, и, так как он тоже член ОРЦ, он может и проголосовать против. Тогда Павловский должен будет решить сам, ехать или не ехать.
