Текст книги "Возмездие"
Автор книги: Василий Ардаматский
сообщить о нарушении
Текущая страница: 16 (всего у книги 42 страниц)
Два брата Балаховичи и Савинков медленно покачивались во главе колонны, сутуло сидя на усталых конях. Уже не первую неделю они в походе, и чем дальше, тем яснее Савинкову, что ни о каком поднявшемся по его зову крестьянстве нет и речи. В душе у него закипает ярость против мужика – тупого, безразличного ко всему, не желающего пошевелить пальцем во имя своего же будущего. Сколько раз он говорил с ними и в одиночку, и на сходках, разъяснял им свою идею созыва учредительного собрания с крестьянским большинством. Слушают, разинув рты, а потом молчат, как серые камни-валуны. За три месяца в отряд вступило лишь семеро крестьян, и два уже удрали домой.
Один из них, уходя, сказал:
– Что вы дали мне, чтоб я шел за вас под пули? Красные мне землю дали, а вы что?
Но главное несчастье не в этом – Савинков обнаруживает, что он ничего не знает об истинном положении дел в Советской России. Его агенты слали ему оттуда донесения, что Советская власть висит на волоске, потому что против нее деревня, а оказывается, большевики за какие-то три года сумели внушить крестьянству веру в их идеалы. И это вызывает в душе Савинкова еще большую ярость против мужичья, которое не понимает его…
Отряд, растянувшись на добрые две версты, приближался к Мозырю. Вернулись высланные вперед разведчики, они доложили, что в городе, кроме десятка комсомольцев-чоновцев, нет никого. А город богатый. Эта новость, сопровождаемая ликующими криками, как вихрь пронеслась по колонне.
– Если увижу грабеж или погромы, буду расстреливать на месте, – сказал Савинков, глядя вперед остановившимися узкими глазами. – Слышите, Балахович?
– Только не ошибитесь, Борис Викторович, – весело отозвался Станислав Балахович и подмигнул своему младшему брату Иосифу. – Ваш-то любимый мужичок сам жратву нам не даст, приходится брать. Вроде бы и грабеж получается, но ведь вам, Борис Викторович, тоже яичница потребуется перед сном.
Станислав Балахович уже давно вылечился от преклонения перед Савинковым и, нисколько его не боясь, поступает так, как его душа просит. Все движение отряда сопровождается грабежами и жестокими расправами.
В общем, Савинков понимал, что эти люди потому и пошли за Балаховичами, что надеялись поживиться, – вон какие мешки приторочены к седлу у каждого. И конечно же никаких политических идеалов они не исповедовали и не хотели этого. Когда Савинков выступил однажды перед ними с программной политической речью, из толпы раздался только один вопрос:
– Пока мы дойдем до вашей учредиловки, жалованье нам будет?
Старший Балахович заорал:
– Мы армия добровольцев, а не наемников! Наше жалованье мы добываем сами, и нечего задавать дурацкие вопросы!
А Савинкову он потом сказал с усмешечкой:
– Борис Викторович, не надо им про политику – пусть их головы чистыми останутся…
– Безусловно, ворам политика ни к чему, – иронически согласился Савинков.
Балахович посмотрел на него с откровенной насмешкой:
– Между нами, Борис Викторович, только в том и разница – у кого воруем.
Савинков натянул повод, и его кобыла Голубка послушно остановилась.
– Что вы сказали? – спросил он осекшимся от злости голосом.
– А разве неправда? – Глаза Балаховича нагло смеялись. – Один берет у попа, другой – у дьякона.
– Кто – один, кто – другой? – потребовал уточнения Савинков.
– То ли он, то ли он, – Балахович ткнул нагайкой на своих бандитов, окончательно выходя из-под удара.
Савинков понимал, конечно, что участие в этом походе – еще одна его катастрофа. И, может быть, самая главная, потому что сейчас он действительно голый король, с которым никто не считается. Он мог по крайней мере делать вид, что какая-то Россия еще с ним, пока все, что было той Россией, было отдалено от него и от всех тайной границы, риском его агентов, ползущих оттуда с донесениями через белорусские болота… А сейчас он сам в России и – голый, голый, голый! Над ним смеется бандит, и он ничего не может ему ответить.
В свое время, когда провалилась к чертям в ад вся его бешеная деятельность по организации помощи Запада белым армиям, он говорил себе: это потерпел поражение не я, а бездарные генералы Деникин и Врангель. Но здесь он не может сказать, что терпит поражение бандит Балахович, ибо возникает вопрос: а вы, Борис Викторович, зачем здесь?..
Он бы уже покинул отряд, он окончательно решил это три дня назад, но вдруг Станислав Балахович сообщил ему новость – в Мозыре они должны встретиться с белорусским правительством.
– Что еще за правительство? – удивился Савинков.
– А черт его знает! – весело воскликнул Балахович. – Гонца прислали – будут ждать нас с вами в Мозыре. А от Пилсудского мы имеем давний приказ – присягнуть на верность первой же местной власти. А мне что, я самому дьяволу могу присягнуть – от этого сапоги жать не станут… – И он рассмеялся, оскалив свои крупные белые зубы.
И Савинков приказал себе остаться в отряде, только чтобы выяснить: что это еще за правительство? Может, и в самом деле что-то серьезное?..
Бой за Мозырь начался в сумерках, и не понять было – действительно ли шел бой на самом деле или просто так, на скаку стреляя во все стороны, передовой эскадрон ворвался в город, и тотчас взметнулись над городом несколько пожаров. Когда Савинков и старший Балахович въехали на центральную площадь города, младший Балахович уже творил там суд и расправу – на балконе здания почты уже были повешены двое, а третьего вешали на фонаре Иосиф Балахович подскакал к брату на разгоряченном коне:
– Стась! Красных гадов вешаем! Хошь сам побаловаться?
– Успеется, – отмахнулся старший и спросил, где его квартира.
Иосиф показал плетью на здание почты, где качались повешенные, и крикнул:
– Вон там, с украшением.
Балахович и Савинков расположились на втором этаже. Здесь, очевидно, жил заведующий почтой – это была большая, давно и хорошо обжитая квартира. Куда только подевались ее обитатели?
Савинков занял маленькую комнатку рядом с кучней, заперся и, не раздеваясь, повалился на постель. Потом он много раз просыпался от пьяного ора, всю ночь играла гармошка, визжали женщины, раздавались выстрелы – братья Балаховичи справляли победу.
Утром Савинкова разбудил стук.
– Приехали какие-то… – хрипло докладывал вестовой Балаховича через дверь. – А сам спит… что сказать?
Савинков встал, побрился и умылся на кухне и вышел в столовую, где его уже ждали. Приехавшие сидели рядком на стульях среди разгрома, оставшегося после оргии. Стол был опрокинут, и посуда, разбитая и целая, валялась на полу. Посредине воняла какая-то лужа, в нее был втоптан цветастый женский платок.
Савинков в одно мгновение увидел все это, но не повел бровью и пригласил приехавших пройти с ним на первый этаж в служебное, как он выразился, помещение. Они уселись там у громадного стола, на котором, наверное, сортировалась почта.
– Кто вы, господа, и что вам угодно? – сухо спросил Савинков, разглядывая приехавших. Все пятеро были, что называется, в летах и имели солидный вид – в крахмальных воротничках, при черных галстуках.
– С кем имеем честь? – чуть приподнялся один из приехавших.
– Борис Савинков, – отчеканил сухой голос.
Один из приехавших, высокий, костлявый, в длинном черном сюртуке, встал:
– Мы счастливы приветствовать на нашей белорусской земле столь знаменитого политика… Разрешите представиться, – чопорно поклонился он. – Мы министры воссоздаваемого белорусского правительства. Моя фамилия Адамович – я заместитель премьера и министр внутренних дел, это Прокопченко (поклонился лысый и сутулый человек, сидевший напротив Савинкова), он министр финансов и земледелия, а это Рымарев…
– Кем это правительство сформировано? – сухо спросил Савинков и добавил: – Это обстоятельство, как вы понимаете, определяет все. Вы садитесь, пожалуйста…
Зам премьера Адамович сел и ответил Савинкову, не поднимая глаз:
– Что касается меня, то я входил в состав правительства, которое создавалось еще во время польского наступления. Теперь мои коллеги… подобраны мною.
– Ваша партийная принадлежность? – поинтересовался Савинков.
– Конституционный демократ, – как-то неуверенно произнес Адамович. – А мои коллеги – скорей всего земцы.
– А кто же у вас премьер? – спросил Савинков.
– Вакансия, – чуть заметно улыбнулся вице-премьер.
– Программа у вас есть? – спросил Савинков, еле сдерживая гнев.
– Программа? – несколько удивленно переспросил Адамович. – Тут же все ясно: перебить коммунистов, а там видно будет.
Он сказал это с такой святой убежденностью, что впору было рассмеяться.
В эту минуту в зал вошел старший Балахович. Вид его был страшен: лицо серое, покрытое сивой щетиной, оплывшие глаза, сбившиеся колтуном волосы.
– Почему сепаратничаете? – спросил он у Савинкова, садясь рядом с ним. – Ну? Кто у вас тут главный? – обратился он к министрам.
Снова встал высокий Адамович:
– Разрешите представиться: Адамович – заместитель премьера и министра внутренних дел.
– Ишь ты, шишка… – Балахович снизу вверх с любопытством смотрел на Адамовича. – Ну ладно… Чего господа хотят, кроме власти?
– Хотели бы располагать средствами, – осторожно ответил вице-премьер.
– Средства будут. Еще что?
– Хотелось бы знать, когда вы освободите Минск? Имеется ли смысл объявлять временную столицу?
– Военными тайнами не торгую, – с угрозой ответил Балахович.
– Зачем нам ваши тайны, господин генерал, – укоризненно сказал Адамович. – А вот вы сами нам нужны.
– Глядите-ка, понадобился, – Балахович подмигнул Савинкову. – Ну-ну?!
– Мы хотели бы видеть вас своим белорусским президентом.
– Президентом? – недоверчиво переспросил Балахович и вполне серьезно сказал: – Ну что ж, если такое желание, отчего же, можно, за мною не станет.
– А почему и нет?! – воскликнул Адамович. – Кто землю освободил от супостатов, тому и власть на той земле. – Он посмотрел на Савинкова и добавил: – А Бориса Владимировича…
– Викторовича, – поправил его Балахович.
– О, пардон! А Бориса Викторовича сама судьба нарекла нашим премьером.
– О лучшем кандидате нельзя и мечтать, – поддержал Балахович…
Савинков смотрел на все это, и ему не хотелось верить своим глазам. Он уже понимал, что перед ним базарные политиканы, решившие, пользуясь всеобщей неразберихой, захватить власть над миллионами людей.
– Минуточку, господа… – начал Савинков негромким голосом. – Я хочу вам сказать, что подобным образом правительства не создаются. Во всяком случае, я в этом вашем несерьезном предприятии не участвую. Думаю, что и господин Балахович займет такую же позицию.
– Господа, я бы предложил не устраивать спора, – поморщился Балахович. – Собрались люди, которые хотят добра своей Белоруссии, они того хотят, Борис Викторович, и мы с вами того ж хотим. Зачем же сразу свару устраивать? Давайте-ка лучше пойдем к столу, поснедаем, выпьем за знакомство – глядишь, и без спора обойдемся. Пошли, господа…
Все двинулись к дверям. Когда Балахович пропустил вперед всех министров, Савинков задержал его и сказал:
– Если вы посмеете лезть в президенты, завтра же Пилсудский вышвырнет вас на свалку. Я вам это гарантирую…
Балахович взметнул острый взгляд на Савинкова, несколько секунд смотрел пристально на него, потом тихо ответил:
– Я не такой дурак, чтобы самому лезть в петлю, не беспокойтесь. Президента пусть поищут в других местах…
Савинков принял бесповоротное решение – сегодня же вернуться в Польшу.
Балахович к решению Савинкова уезжать отнесся равнодушно.
– Считаете нужным – уезжайте. Я вам не начальник.
Однако выехать в этот день Савинков не смог. Вскоре после полудня балаховцы вынуждены были вступить в бой с частью Красной Армии, прибывшей в Мозырь из Гомеля. Бой завязался на восточной окраине города, и до вечера нельзя было понять, выдержат ли балаховцы натиск красных. Уезжать в этой обстановке Савинков считал неприличным. Поздно вечером стало известно, что к Мозырю движется еще одна красноармейская часть, и тогда Балахович принял решение временно выйти из города…
…Савинков один верхом ехал в сторону Бреста, к границе. Густели черные сумерки. Усталая его кобылица Голубка предпочитала передвигаться мерным шагом, так же мерно качая своего седока. Никто Савинкова в пути не останавливал, никто ни о чем его не спрашивал, и никто его не боялся…
Страх перед новым крахом надежд живет теперь в нем неотступно, он уже не в силах его преодолеть, и ему все труднее его скрывать. Он становится раздражительным. Он предпринимает все, чтобы дело шло вперед, так он по крайней мере считает. И если нет ощущения, что борьба с большевиками идет, в этом виноваты все, кто угодно, кроме него. Ну что толку от салонной болтовни Деренталя? Или от высокообразованной лености Философова? И даже от абстрактной преданности Павловского?
Последнее время все чаще традиционные завтраки проходят в напряженном молчании, нарушить которые боится даже Павловский… Вчера Деренталь позволил себе сказать, что завтраки стали похожи на поминки. В ожидании взрыва все затаили дыхание. Савинков промолчал – так сложно все стало после того разговора в поезде о Любе. Вот еще взял он на себя проклятие!
В то утро Савинков, как всегда, возвращался домой от парикмахера. На углу по-утреннему пустынного перекрестка он увидел одинокого человека и насторожился – все еще срабатывала давно натренированная нервная система. Приближаясь к перекрестку, он уже твердо знал, что человек этот ждет его. Шагов с десяти он узнал начальника варшавской конспиративной службы Мациевского. «Зачем? Здесь? Без всякого предупреждения?» – изумился Савинков и прошел мимо Мациевского, даже не взглянув на него. Тот пошел сзади. Оба шли медленно, не торопясь. Савинков, не оглядываясь, вошел в подъезд своего дома, поднялся на этаж выше, чем нужно, и оттуда смотрел, как Мациевский всходил по лестнице и как звонил в его квартиру.
– О, Маца явился! – удивленно и радостно воскликнул Павловский, открыв дверь.
Мациевский вошел. Савинков быстро сбежал по лестничному пролету и отпер своим ключом дверь.
Кто бы мог подумать, что это так тягостно начавшееся утро внезапно окажется таким важным и многообещающим – Мациевский привез Савинкову доставленное Зекуновым из России письмо и докладную записку Леонида Шешени, а также записку от Философова.
С трудом подавляя волнение, Савинков попросил Деренталей и Павловского завтракать без него и вместе с Мациевским ушел в другую комнату. Прежде всего он прочел записку Философова:
«Дорогой Борис Викторович, до поезда полчаса, и Мациевский стоит над душой. Естественно, что адресованное Вам письмо я не читал, так что, скорей всего, когда Вы все это прочитаете, окажетесь информированным гораздо, лучше меня. Однако кое-что я хочу Вам сообщить.
На другой день после Вашего отъезда из Варшавы меня в редакции посетил полковник Медзинский, который поздравил Вас, меня и наш союз с большим успехом в борьбе с большевиками и вручил мне чек на сумму, равную трем их последним взносам. Я все это принял, не моргнув глазом, но, как обычно, не информированный Вами о важных новостях, чувствовал себя прескверно.
Я уже хотел сесть писать Вам письмо о визите М. и его поздравлении, как из Вильно приехал Зекунов, от которого я и узнал, наконец, о преуспевании в Москве Вашего адъютанта. (Не за это ли и поздравление М.?) Хотя Зекунов осведомлен о делах Ш. более чем скупо, я понял, что Ш. вышел в Москве на солидное сообщество наших единомышленников. Сам Зекунов на меня произвел впечатление ограниченного функционера. Он, кстати, проболтался, что привез от Ш. какие-то бумаги нашим польским друзьям. (Может, чек за это?) Больше меня с Зекуновым работал Мациевский, и он все доложит Вам сам.
Остаюсь в тревожном предчувствии радости вечно Ваш».
Савинков торопливо вскрыл письмо Шешени, он редко волнуется, а сейчас у него даже дрожали руки. Да, это был хорошо знакомый ему характерный почерк его адъютанта – мелкий, четкий, чуть сваленный влево.
«Дорогой мой отец! – писал Шешеня. – Неделю работал над докладной, а на это письмо остался вечер, да и то не весь – Зекунов уезжает сегодня же… Пишу о самом главном, остальное расскажет в Варшаве Михаил.
В самом начале, в Смоленске, я попал в беду, вышел из которой хоть и с шумом, но благополучно. А в Москве меня ожидала новая беда – Зекунов сидел в тюрьме. Он служил в военизированной железнодорожной охране, в его дежурство произошло ограбление склада, и его посадили за халатность. К счастью, все обошлось недорого. Через месяц его выпустили и в наказание перевели на другую работу, а он на эту новую работу не согласился и ушел из охраны совсем. Теперь у него работа очень удобная для нашего дела.
Я устроился в Москве неплохо, имею комнату почти что в центре. Работаю пока в полувоенной организации по закупке лошадиного фуража, но работа не постоянная, а, как здесь говорят, по договору. Пока что потерпим, а там посмотрим. Возможности есть, и хорошие.
Теперь о самом главном… Все получилось неожиданно и даже, прямо скажу, случайно. Я встретил в Москве на улице человека, которого хорошо знал по первым годам войны, он был в штабе нашего полка. Мы с ним немного дружили. Теперь решили дружбу восстановить. Он военнослужащий, работает в военной академии профессором. Как он из штабиста стал профессором – не знаю, а спрашивать пока неловко. Я к нему присматривался, а он – ко мне. И первый открылся он и как обухом по голове ударил. Оказывается, он нам прямой и близкий родственник и имеет к тому же очень большую семью, настолько большую, что мы с вами и подумать не могли бы. Родня раскидана по всей стране, и среди нее немало больших людей, в том числе и военных. В семье очень строгие порядки, и живут весьма скромно. Мой знакомый говорит, что жить широко еще не настало время. Об идеалах семьи смотрите в докладной…»
Савинков читал это затаив дыхание, не слыша звяканья посуды и приглушенного говора, доносившегося из столовой.
Доклад Шешени не отличался красотой стиля. Черт с ней, с красотой, – зато он приоткрывал Савинкову картину, которую не раз рисовало ему его воображение: в России действует хорошо налаженная, многочисленная антибольшевистская организация. Но что же это за организация? Название «Либеральные демократы» еще ничего Савинкову не говорило, он даже не может уловить политический смысл этого словосочетания. Если расшифровать два этих слова точно, получается нечто странное: демократ, да еще либеральствующий. Такой демократ может договориться и до конституционной монархии…
Может быть, Шешеня что-нибудь напутал? Ведь он был храбрым, даже по-своему неглупым офицером, но вкуса к политике никогда не проявлял. Он любил говорить: «Вы укажите мне политического противника, а что с ним сделать, это я знаю сам». Пожалуй, его всегда отличало от многих остро развитое чувство ответственности за то, что он делал. Не имея твердых оснований, он не писал бы вообще. Но, может быть, он попал в руки каких-нибудь политических авантюристов? Москва и Питер полны ловких «спасателей России». Однако политический авантюрист всегда выдает себя меркантильностью своих скрытых замыслов, а здесь об этом нет и речи. Наоборот, Шешеня пишет, что «ЛД» организация со средствами…
Савинков отложил уже прочитанные им страницы докладной, посидел несколько мгновений, выпрямившись и полузакрыв глаза. Затем снова взял их со стола, начал читать. Мациевский бесшумно сидел в сторонке и не без волнения наблюдал за любимым вождем, – он уверен, что сейчас, на его глазах, делается история.
«Чтобы проверить и лично убедиться в правдивости рассказа об «ЛД» моего знакомого Новицкого, – уже в третий раз читает Савинков, – я по его предложению вступил в их организацию и стал посещать сходки «пятерки», в которую меня включили вместо умершего директора школы. Сообщаю состав моей пятерки: 1 – адвокат, заместитель председателя Московской коллегии адвокатов; 2 – ответственный работник Наркомата путей сообщения; 3 – директор большого магазина; 4 – преподаватель английского языка в школе; 5 – я. Собираемся два раза в месяц, вырабатываем обвинительное заключение большевикам. Эта работа проводится теперь по всей организации. Каждый член организации вносит в обвинение что-то свое. Получается очень сильно: не общие слова или брехня про все на свете, а точно: там-то, тогда-то, то-то, извольте, господа большевики, за это отвечать. В общем «ЛД» – дело серьезное, но малоактивное и для большевиков пока малочувствительное. Новицкий говорит, что сейчас у них продолжается накопление сил, а действия они начнут позже…»
Стоп! Почему это профессор академии Новицкий все выкладывает какому-то Шешене? Старое знакомство по царской армии? Этого, пожалуй, недостаточно для такого доверия…
«…Не имея с вами связи, я сам решил: а что, если эту организацию включить в наш союз? – читает Савинков. – Ведь с самого начала Новицкий ухватился за меня, стоило мне намекнуть, что я – человек Савинкова. Я соврал еще, будто я здесь, в Москве, возглавляю одну из самых больших организаций нашего союза. Он не поверил. Стал проверять, но он же о нашем движении знает меньше меня, а я предъявил ему Зекунова и еще двух членов моей группы. Тогда я сказал ему, что я ваш личный адъютант. Новицкий этому заметно обрадовался и стал меня спрашивать, каков вы с виду. Он, оказывается, знал вас в Питере, когда вы были при Керенском…»
(Тут чекисты, что называется, пускали пробный шар. Они знали о том, что подлинный Новицкий – тот, который действительно существует в Москве и преподает в военной академии, – в 1917 году, сразу после Февральской революции, был однажды у Савинкова в Питере с проектом организации высших военно-инженерных курсов. Было решено включить эту деталь в докладную записку Шешени. Савинков, сомневаясь, не веря и всячески проверяя письмо Шешени, должен вспомнить Новицкого, и это психологически укрепит доверие Савинкова к тому, что пишет Шешеня.)
Савинков задумался, прикрыл глаза. Да, да, помнится, толкался во дворце какой-то офицерик из инженеров, который смешно представлялся: «Инженер революционных войск» – и совал какой-то дурацкий и не ко времени проект. Да, да, он еще, кажется, заикался. «Выяснить, заикается ли Новицкий», – написал Савинков на полях докладной и продолжал чтение:
«Когда зашла речь, о вас, я быстро загнал его в угол. А некоторое время спустя Новицкий говорит мне: «Помогите нам установить связь с вашим главным руководителем». Я ему в ответ, чтобы поддразнить его, говорю, что нам с ними будет неинтересно, мы – люди решительного действия, мы ходим не с кукишем в кармане, а с маузером. И сразу я понял, что сказал не так, особенно про маузер. Но было поздно, и Новицкий в тот раз вопрос о связи с вами больше не поднимал. Однако спустя две недели он опять поставил вопрос о связи с вами, и я окончательно понял, что плохо веду игру, в чем честно и признаюсь, – не оказался на уровне в вопросе тактики. Но главное все же в том, что я нашел эту организацию «ЛД» и установил связь с Новицким, который является одним из ее руководителей». «Но теперь какой-то ход нужно сделать с вашей стороны, чтобы Новицкий видел наш интерес. С его стороны интерес есть, и настолько, что он помог мне разжиться важными документами для наших друзей…»
Закончив, наконец, чтение, Савинков долго разговаривал с Мациевским, подробно выспрашивал его, как выглядел, как держался Зекунов. Савинков не зря сделал Мациевского начальником конспиративной службы – знал его давно как человека строгого и точного во всем, что он делал. Ответы Мациевского успокаивали. Очень хотелось верить, что дело перед ними чистое и радостное, но одновременно уверенность Мациевского вселяла тревогу – Савинкову казалось, что это опасно парализует его бдительность… И он снова и снова пристрастно допрашивал.
– Обо всем этом – никому ни слова. Сразу же съездите в Вильно, – сказал он, прощаясь, Мациевскому, – поизучайте Фомичева – не написал ли ему Шешеня что-нибудь по-родственному. И все внимание сейчас – этому делу.
Мациевский с готовностью кивал своей удлиненной лысеющей головой – он ощущал себя входящим в большую историю.
