Текст книги "Возмездие"
Автор книги: Василий Ардаматский
сообщить о нарушении
Текущая страница: 22 (всего у книги 42 страниц)
Из характеристики Б. В. Савинкова, хранившейся в его петербургском полицейском деле
…Б. В. Савинков представляет собой наиболее опасный тип противника монаршей власти, ибо он открыто и с полным оправданием в арсенал своей борьбы включает убийство. Слежка за ним и тем более предотвращение возможных с его стороны эксцессов крайне затруднительны тем, что он является хитрым конспиратором, способным разгадать самый тонкий план сыска. Близкие ему и хорошо знающие его люди обращают наше внимание на сочетание в нем конспиративного уменья и выдержки с неврастеническими вспышками, когда в гневе или раздражении он способен на рискованные и необдуманные поступки…
ГЛАВА ДВАДЦАТЬ СЕДЬМАЯ
Андрей Павлович проснулся очень рано. Чуть приоткрыв глаза, он близко увидел улыбающееся лицо Фомичева, и ощущение страшной опасности обожгло его. «Я должен был, черт побери, проснуться раньше его», – выругался он.
– Доброе утро, Андрей Павлович, – тихо приветствовал его Фомичев. Лицо у него было серое, помятое. Он почти всю ночь не спал и завидовал безмятежно похрапывавшему Федорову. Еще вчера гордый тем, что оказался вовлеченным в дела на высшем уровне, ночью он стал испытывать тревогу и даже страх по поводу того, что он скажет Савинкову. Ему очень хотелось появиться перед вождем человеком смелым (он только что из России), хорошо осведомленным, готовым ответить на любой вопрос. Он вдруг обнаружил, что знает о русских делах очень мало, а то, что знает, получил из рук Шешени. Сам же он только встречался с профессором Исаченко и присутствовал на заседании бюро московского отделения НСЗРиС… И тогда Фомичев решил, что его может выручить Федоров с его делами «ЛД», которые должны вызвать у вождя главный интерес. И снова он пожалел, что весьма далек и от федоровских дел и от самого Федорова. И конечно же, Савинков сразу это заметит. Фомичев наклонился еще ближе к Федорову:
– Нам бы надо договориться, как мы будем все докладывать Борису Викторовичу.
– Иван Терентьевич, – укоризненно произнес Федоров и взглядом показал на спящего в кресле рядом с Фомичевым не то монаха, не то священника в черной рясе, с серебряным крестом на цепи, зажатым в сцепленных на коленях руках. «Нет, дорогой, – про себя ответил Федоров, – я ни о чем с вами сговариваться не намерен, вы должны действовать вполне самостоятельно, только тогда вы и ценны для меня…»
Федоров отвернулся к окну и глядел на чистенькую, уютную, всю в весеннем буйном цветении французскую землю. Разноцветные домики среди белых, розовых и голубых садов. Раннее утро, но люди уже холят кормилицу-землю. Вот старик, став ногой на лопату, поднял голову, сдвинул на затылок мятую шляпу и равнодушно смотрит на мчащийся поезд. Молодая женщина в белоснежном чепчике и длинной ярко-багровой юбке, нарядная, точно на бал собралась, держала, обняв за шею, теленка: наверно, боялась, как бы он не попал под поезд. От одинокого хуторка, стоявшего у самого полотна, за поездом погнался косматый пес, он бежал рядом с поездом, смешно подскакивая, и лаял… Все это пестро и неустойчиво виделось Федорову и мгновенно отлетало. Все чаще поезд пересекал шоссейные дороги; там, перед опущенными шлагбаумами, стояли крестьянские повозки.
Появилась параллельная железная дорога, по ней катились, точно нарисованные ребенком, вагончики и кудряво дымил паровоз. Стало чувствоваться приближение большого города. Федоров заглянул вперед и увидел низкую тучу над горизонтом – это уже был Париж.
Все увиденное в его сознании задерживалось разве на секунду-другую, он обязан был все видеть, хотя бы из чувства осторожности. Но вся эта летящая в окне жизнь была ему совершенно чуждым и не интересующим его миром. И если он сейчас волновался, что скоро будет в Париже, то только потому, что там был Савинков. Это умышленное нелюбопытство ко всему, что не касалось дела, он обнаружил в себе еще в Москве, когда друзья говорили ему: «Счастливец, ты увидишь Париж», – а он почти не понимал, о чем они говорят: «Ну и что из того? Увижу ли я Савинкова – вот что главное!»
Монах или священник проснулся, но тотчас закрыл глаза и долго шевелил губами, наверное, повторял утреннюю молитву. А потом спросил у Фомичева:
– Мосье постоянно живет в Париже?
Фомичев не знал французского и глупо закивал головой.
– Нет, мы с другом едем в Париж первый раз, – ответил Федоров.
Монах закатил зрачки и сказал негромко, будто про себя:
– Великими соблазнами наполнен этот город…
Федоров улыбнулся:
– Человек, расположенный к пороку, найдет великие соблазны и в самой глухой деревне.
Монах с интересом посмотрел на Федорова.
– Нравы большого города содействуют порокам, – сказал он.
Федоров промолчал и стал смотреть в окно. «Черт с тобой и с твоими пороками, – думал он. – Мне уже нужно думать о том, как я начну разговор с Савинковым».
Тревоги Фомичева были на его лице, но Федоров рассеивать их не собирался: чем больше Фомичев будет перед Савинковым самим собой, тем лучше.
В туалетной комнате, умываясь, он увидел себя в зеркале – на него хмуро смотрел усталый мужчина с черной, какой-то не устоявшейся бородкой и густыми черными бровями. И глаза у него были отрешенные, обращенные в себя. «Веселей, дружище», – сказал себе Федоров, и тот, в зеркале, вдруг подмигнул ему и рассмеялся.
Поезд уже ворвался в окраины Парижа. Еще по-прежнему было много зелени и цветущих деревьев, но каменные творенья людей – их дома – жались друг к другу все теснее, поднимались все выше, делались больше. И наконец поезд, упруго тормозя, вошел под крышу вокзала. В вагоне стало сумеречно. Все засуетились…
В квартире Савинкова заканчивалась подготовка к встрече гостей. Только что явился Павловский, – как всегда, в своем военном френче без погон и в начищенных до блеска, не раз уже ремонтированных сапогах.
– Я изменил свой план, – сказал ему Савинков. – Сегодня с Мухиным наедине говорить не буду. Мы поговорим втроем: он, Фомичев и я. Но, как условились, вы будете в соседней комнате; если я говорю: «Напрасно вы приняли нас за дураков», – вы входите и делаете свое дело. Решили – как?
Павловский вынул из кармана короткий кинжал.
– Чтоб никаких недоразумений с полицией! – отвернулся Савинков.
– В Сене обнаружат труп, который никто не сможет опознать, – вот и все, – пряча кинжал, сказал Павловский.
Когда в передней раздался звонок, Савинков, несколько помедлив, пошел открывать.
Перед ним стоял мужчина лет тридцати пяти, в черном, по моде сшитом в талию пальто с узким бархатным воротником и в темной короткополой шляпе. Он был похож на профессора или преуспевающего врача. А из-за его спины выглядывала знакомая Савинкову подобострастно и боязливо улыбающаяся физиономия Фомичева.
– Это мы, Борис Викторович… мы прибыли, – скороговоркой пробормотал Фомичев.
– Прошу, – посторонился Савинков, пропуская гостей.
Они прошли в комнату, которая считалась столовой, и сели за большой овальный стол, накрытый простой льняной и далеко не свежей скатертью. Вокруг стола стояли пять стульев и одно жесткое кресло, в которое сел хозяин. Федоров заметил, что квартира выглядит очень бедно, даже подчеркнуто бедно, – на окнах не было ни гардин, ни занавесок, стены были голые, а старые обои – в пятнах. Интересно, Савинков действительно здесь живет или это квартира для служебных встреч?
– Вы рассчитывали увидеть меня утопающим в роскоши? Особенно после того, как мои люди в Варшаве закатили вам встречу в самом дорогом отеле?
Федоров благодарен Савинкову – своим вопросом тот вовремя напомнил ему, что он имеет дело с умным и наблюдательным человеком.
– Поверьте мне, у нас действует суровый закон: каждую копейку только на борьбу, – продолжал Савинков.
– Лично мне во всем больше импонирует скромность, – ответил Федоров. – А люди, живущие в роскоши, мне странным образом напоминают свинью, стонущую от блаженства посреди лужи.
– Абсолютно согласен с вами! – весело воскликнул Савинков. – Причем свинья вызывает меньшее отвращение. Верно?
– Конечно, – улыбнулся Федоров.
У Савинкова был план: сегодняшнюю встречу провести легко, бездумно и почти без политики и дела – это должно усыпить бдительность гостя.
– Я хотел в Варшаве сам уплатить за отель, – небрежно сказал Федоров, – но портье сказал мне, что уже уплачено, и намекнул, что уплачено ведомством, достаточно богатым. Видите? Бережливых всегда принимают за богатых.
Лицо Савинкова неподвижно, но Федоров знает: то, что он сейчас сказал, должно встревожить его собеседника. И действительно, Савинков в это время думал: «Вот как может быть – десять человек скрупулезно соблюдают конспирацию, а все поставит под удар один болтливый портье». Савинков, конечно, догадывается, кто оплатил гостиницу.
– Как вам Париж? Вы здесь впервые? – любезно спросил он гостя.
– Он мне так много снился и я так много о нем читал и думал, что сегодня увидел его, как старого знакомого. Но после Москвы все европейские города кажутся мне дремлющими в сладком покое.
– Москва так бурлит? Так активна? – с искренним интересом спросил Савинков. – Она же всегда была по-купечески сонным городом. Я, признаться, никогда ее не любил.
– Видите ли, нынешнее бурление Москвы – особое, – ответил Федоров. – Если говорить о чисто внешнем оживлении, то в Париже оно больше. Но я имею в виду какое-то подспудное, что ли, бурление. Пожалуй, я не смогу вам это хорошо объяснить, но, знаете, в Варшаве мне спалось так крепко, так спокойно, как никогда в Москве.
– Страх?
– Может быть. Но только не примитивный страх за свою шкуру. Один мой друг, университетский профессор, говорит, что мы должны быть благодарны за одно большевикам – они научили нас бояться за судьбу России и чувствовать себя ответственными за нее.
Федоров был спокоен, нетороплив и говорил с такой подкупающей простотой и убедительностью, что Савинков невольно поддался обаянию его речи – прекрасной чистой московской речи.
– Это изумительно! – воскликнул он восторженно. – Как раз вчера я тоже думал именно об этом. Изумительно! И вдвойне изумительно, что в России тоже почувствовали это. А?
Савинков взглянул на Фомичева, и тот закивал своей маленькой гусиной головой на длинной шее.
– И вы, Иван Терентьевич, поняли, почувствовали это, находясь в Москве? – удивленно спросил Савинков.
– Почувствовал, Борис Викторович, еще как почувствовал! – торопливо забормотал Фомичев своим тихим голосом, но Савинков посмотрел на него недоверчиво и снова обратился к Федорову: этот Федоров ему положительно нравится.
– Как живет Москва?
– Нэп сделал жизнь Москвы странной, я бы сказал, призрачной. В городе есть все, продаются даже бананы, а в ювелирных магазинах – брильянты. И абсолютно все покупается. Очень хотелось, чтобы покупали только большевики. Но увы, они, пожалуй, самая непокупательная часть населения, у них очень жесткий так называемый партмаксимум жалованья, на которое за ананасами не разбежишься. Наибольшей покупательной способностью обладают ремесленники и рабочие высоких квалификаций. Еще военспецы и специалисты из трестов, из нэповских фирм… – отвечал Федоров и видел, с каким напряженным интересом слушал его Савинков. – Вообще следует заметить, что нэп совсем не такая смешная и нелепая затея, как об этом пишут в западной печати, особенно в русской… – продолжал Федоров, но Савинков перебил его быстрым вопросом:
– Откуда вы там можете знать, что пишут здесь?
– Наиболее глупую писанину большевики цитируют в своих газетах; кроме того, члены нашей организации, причем многие, ездят за границу в служебные командировки, привозят оттуда газеты и различные издания, – услышал Савинков неторопливый, полный скрытого яда ответ. – Так вот, не так все глупо, – дескать, сперва буржуазию уничтожили, а теперь сами ее воссоздают. Во-первых, никто буржуазию не уничтожал, у нее только отняли самовольно захваченную ею материальную власть над страной. Промышленность и торговлю в свои руки взяло государство. И когда оно это сделало и тем исключило возможность реставрации материальной власти буржуазии, большевики решили допустить ограниченную деятельность буржуазии в сфере государственной экономики, обложив ее громадным, сдерживающим ее мечты налогом. И теперь эта буржуазия вольно, а главным образом невольно участвует в укреплении экономики большевистской России. Попробуйте откажите после этого в недюжинном уме Ленину! А что пишут западные газеты? Как говорят в Москве, бред сивой кобылы.
Савинков даже не улыбнулся. Он держал в кулаке свой до синевы выбритый подбородок и смотрел куда-то мимо Федорова. И вдруг, отняв руку от лица, спросил:
– Неужели смерть Ленина ничего не изменила?
– Как не изменила? Во главе страны не стало почти религиозно уважаемой фигуры, и это изменение весьма заметно и весьма существенно. Но если говорить о самой жизни, то в ней никаких радикальных перемен не произошло. Большевики ведут сейчас так называемый ленинский призыв в свою партию, и, судя по всему, в их сети попадут многие тысячи доверчивых и сентиментальных людей. Кстати сказать, мы приказали нескольким десяткам своих людей вступить в их партию… Хотим лучше знать, чем они там занимаются…
– Это резонно, – сказал Савинков и неожиданно спросил: – Вы бываете в ресторанах?
Когда-то Азеф хвастался ему, как по одному вечеру, проведенному в ресторане, он определяет пульс всей жизни в стране. Федоров несколько удивлен вопросом и отвечает не сразу.
– Вообще-то я до этих мест не охотник, – говорит он, – но вот нынешний год по новому стилю мы встречали в ресторане отеля «Националь».
– «Националь»? – воскликнул Савинков, оживляясь. – О! Знаю! В марте восемнадцатого года в этом отеле я встретился с чехословацким деятелем Масариком. У нас с ним был очень… серьезный разговор. Мы говорили о Ленине. И вот только мы окончили разговор, простились, я иду по коридору отеля, и навстречу мне идет… Ленин. Это было как мистика! И я, знаете, не выдержал, остановился и повернул обратно. А оказалось, в те дни Ленин просто жил там…
– Да, действительно очень интересно, – сказал Федоров, не проявляя особенного интереса, и продолжал: – Так вот, в «Национале» водка лилась рекой, берега ее были выложены балыком, икрой и прочими деликатесами. И, глядя, как воинственно пьянствует нэповская публика, мы смеялись: как при царе-батюшке! А между тем, увы, совсем не как при том батюшке. Где-то около двух часов ночи, когда советские купчики были в полном разгуле, в зал вошли два милиционера. Сразу стало тихо, как на кладбище… – Федоров улыбнулся, добавил: – Это для них были уже не городовые, которых они могли купить за пятерку.
Фомичев, молчавший до сих пор, подал голос.
– Это все правда, Борис Викторович, – сказал он. – И про балык и про икру. И магазины полным-полны товарами. Я первый раз увидел – со злости зашелся.
«Да, мы существуем в мире самодельных иллюзий, – подумал Савинков и решил: – Хорошее название для передовой статьи – «В мире самодельных иллюзий…» (Статью с этим названием он вскоре написал, и она вызвала шум в западной печати – русские эмигранты-монархисты обвинили его в приукрашивании советской действительности. Но настоящие хозяева Савинкова – разведки Англии и Франции – увидели за этой статьей лучшую, чем у других, осведомленность Савинкова о положении в России.)
Как ни старался Савинков соблюсти свой план – разговор не получался ни легким, ни беспечным, и затягивать встречу не стоило.
– Вы, я вижу, устали с дороги, – сказал он. – Идите к себе в отель. Это совсем рядом, номера там заказаны. Отдохните, погуляйте по городу, завтра мы продолжим.
Савинков вышел из-за стола и стал в отдаленье, давая понять, что прощальных рукопожатий не будет. На лице у него улыбка, и он так сжал зубы, что около висков вспухли желваки, отчего складки возле рта прорезались еще глубже. Он покачивался с носков на пятки и с удовольствием наблюдал, как элегантно спадали его идеально отглаженные брюки на светло-бежевые модные тупоносые туфли. Он расстегнул пиджак, сшитый на английский манер, с накладными карманами, и засунул под него за спиной руки. Сдержанно поклонившись, Федоров быстро направился к двери, но не к той, что ведет в переднюю, а к той, за которой был Павловский. Федоров уже давно решил таким способом проверить, есть ли свидетели их беседы. Савинков, конечно, не бросился ему наперерез, но по тому, как он громко крикнул: «Не туда! Правее!», Федорову все стало ясно. Он извинился и направился к двери в переднюю…
Когда Федоров и Фомичев ушли, из своей засады появился Павловский.
– Не нравится он мне, – сказал он.
– Пожалуйста, конкретно, – строго потребовал Савинков.
– Кажется, успехи большевиков доставляют ему удовольствие.
Слова Павловского поразили Савинкова – он сам во время разговора с Федоровым подумал то же, но как-то не остановился на этом.
– Вся беда наша, Сергей Эдуардович, в том, что мы привыкли видеть Россию такой, как нам хочется. А она иная, Сергей Эдуардович. И наш гость в отличие от нас хорошо ее знает, ибо там живет.
Павловский упрямо повторил свое:
– Ему нравятся успехи большевиков.
– Ерунда, Сергей Эдуардович! Он говорит правду, что Россия большевиков укрепляется, а вам это не нравится. Но наш взаимный зондаж только начинается. Завтра мы встретимся с ним в «Трокадеро». Будьте в соседнем зале. И если я выйду из-за стола и пройду через ваш зал – действуйте.
Утром в ресторане «Трокадеро» переговоры продолжались. Савинков и Федоров сидели в уютной нише за столиком на двоих, и перед ними за окном была маленькая уютная площадь. В этот утренний час, усеянная голубями, она была безлюдна. Недалеко от окна стоял старенький автомобиль «рено»…
– Что вы хотите от меня и моего союза? – начал Савинков.
– Собственно, нам нужен только ваш, именно ваш совет, – не сразу ответил Федоров. – Наша организация «ЛД», то есть либеральных демократов, попала в своеобразный цейтнот. Пока мы накапливали силы, все было не так сложно и даже самодельная конспирация оберегала нас от неприятностей, а объективные условия продолжали толкать в нашу организацию все новых и новых представителей интеллигенции. Но встал вопрос о переходе от накопления сил к действию, и тут перед нами разверзлась пропасть незнания практики политической борьбы. В Варшаве Дмитрий Владимирович Философов смеялся над нашими изданиями, посоветовал даже не показывать их вам, чтобы не вызывать вашего гнева. Я же совершенно спокойно принял его иронию и так же спокойно принял бы ваш гнев. Не наша вина, а наша беда, что у нас в центральном комитете нет ни одного человека с опытом политической деятельности. Все крупные политические деятели, которых мы знаем, находятся за границей, и их цель – реставрация в России монархии. А мы считаем, что век монархии отошел в прошлое. Наши надежды сошлись на вас. Но, – Федоров замялся и посмотрел на Савинкова чуть растерянно, словно он зашел в разговоре слишком далеко, сказав это проклятое «но», и теперь не уверен, следует ли открывать то, что стоит за этим «но».
– Я прошу вас быть откровенным… – прокровительственно сказал Савинков.
– Единого мнения в нашем ЦК насчет вас нет.
– Я бы удивился, если бы оно было, и даже не поверил бы в это. Я не та серенькая лошадка, которая на скачках истории устраивает всех и вся.
Федоров улыбнулся и продолжал серьезно:
– Наша программа отвергает всякую опору на иностранную силу. Причем считается, что именно ваш личный опыт показал и бесполезность и антирусский и даже антинародный характер такой помощи.
– Ерунда! – Савинков по привычке вспылил, но взял себя в руки и сказал спокойно, точно учитель нерадивому ученику: – В жизни никогда ничего не повторяется, в политике – тем более. Савинков прибегнул к помощи извне, когда внутри России, кроме него самого, ничего и никого не было. Сейчас ситуация совершенно иная. Совершенно! Сейчас Савинков не один на голом месте. У него в России действует сеть организаций Союза Защиты Родины и Свободы – тысячи и тысячи верных ему людей. У него там есть потенциальные союзники, правда, идущие на союз очень трусливо.
– Мы просто осторожны, господин Савинков.
– И все же надо начинать действовать, не так ли? – усмехнулся Савинков. – А как ваша организация относится к террору?
– Террор допустим, но очень строго управляемый.
– Что это значит?
– Не вам мне объяснять…
– Вы хотите воскресить старую эсеровскую бюрократию? По каждому выстрелу решение ЦК?
– Да. Российская почва располагает к произволу, а мы этого не хотим.
– Если бы мы приняли решение устранить Ленина, как бы вы к этому отнеслись? После смерти Ленина мой вопрос, как вы понимаете, носит чисто абстрактный характер. Но любопытно все же, что вы скажете?
Федоров знает, что в конце прошлого года в Москве был арестован посланный Савинковым белый полковник Свижевский, который должен был убить Владимира Ильича. Заданный Савинковым вопрос был предусмотрен в Москве.
– Наш ЦК был бы против физического устранения Ленина. Этот вопрос мы однажды обсуждали. Против мнения большинства членов ЦК был один я…
– О! Это интересно! И почему?
– Очевидно, потому же, почему здесь у вас нахожусь тоже я, а не кто-то другой.
– А какая ваша лично позиция в отношении иностранной помощи?
– Личное мое отношение к этому ровно ничего не значит, у нас в ЦК и в организации железная дисциплина.
– За дисциплину хвалю. Но все же… Спрашиваю без всякого расчета.
– Я и еще один член нашего ЦК считаем, что в определенных конкретных условиях и в определенных размерах и в форме помощь возможна. Например, получение оружия. У нас сейчас расчет на оружие, осевшее у населения после гражданской войны. Но, по мнению заведующего военным отделом нашей организации и члена ЦК полковника Новицкого, с таким оружием выступать нельзя, надо иметь более совершенное.
– Вы сказали – полковник Новицкий… – спросил Савинков. – Как его зовут?
– Николай Николаевич. А что?
– Боже, кажется, мы с ним знакомы! – тихо воскликнул Савинков. – В семнадцатом году его принимал Керенский по поводу идеи создания высших артиллерийских курсов.
– Да, очевидно, это тот самый Новицкий, сейчас он работает в артиллерийской академии.
– Значит, ему все равно, что Керенский, что большевики? Лишь бы была артиллерия? Да? – иронизировал Савинков.
– Возможно, но не забудьте, что в нашем ЦК он, кроме меня, единственный, кто стоит за союз с вами и кто не чурается иностранной поддержки.
– Ну, тогда он еще и умный человек, – неуклюже вывернулся Савинков и добавил поспешно: – Но не следует ли нам все же из области воспоминаний перейти к действительности?
– Да, я хотел бы этого… – отозвался Федоров, записывая что-то в блокноте.
– Я предлагаю так, – продолжал Савинков. – Сначала вы сделаете обзор положения в России. Затем я обрисую вкратце состояние западного мира. И на этом фоне мы рассмотрим наши дела и наши взаимные претензии. Согласны?
Федоров не возражал…
Обзор внутреннего положения Советской России готовили лучшие умы контрразведывательного отдела ОГПУ во главе с Артуром Христиановичем Артузовым. Ну и, конечно, сам Федоров.
Задача была не из легких – обзор следовало написать так, чтобы не информировать врага об истинных трудностях, переживаемых страной, но чтобы выдуманные трудности и проблемы выглядели как абсолютно реальные, пока еще, однако, неизвестные Западу и поэтому интересные для того, кто узнает о них первым.
Савинков слушал Федорова с огромным вниманием и интересом Любопытно, что в обзоре Федорова все связанное с положительной стороной российской жизни было абсолютной правдой.
– Создается впечатление, что успехи большевиков вас нисколько не огорчают? – спросил он.
– Может быть, в этом сказывается наша принадлежность к интеллигенции, но мы отказываемся в отношении своего народа от позиции, что чем ему хуже, тем нам лучше. И если тот самый крестьянин, которому вы посвятили такие сильные слова и мысли в своих книгах, хоть немного опомнился от голода и ужаса одичания, то мы радуемся этому. А политические успехи большевиков дело совсем иное.
– Это неразрывно! – рассерженно бросил Савинков.
Федоров снисходительно-мягко:
– Нынешнее маленькое счастье русского крестьянина состоит только в том, что ему не мешают пахать землю и быть сытым.
Наступила очередь Савинкову сделать обзор положения дел на Западе. На фоне сжатого содержательного рассказа Федорова то, что говорил он, носило слишком общий характер. Савинков это почувствовал и начал на ходу перестраиваться. Тогда Федоров, пользуясь каждой паузой, стал задавать вопросы Савинков заметно и все сильнее нервничал. Для Федорова очень важным было открытие, что Савинков совсем не был человеком стальной выдержки и он далеко не всегда мог быстро совладать со своими чувствами.
