Текст книги "Возмездие"
Автор книги: Василий Ардаматский
сообщить о нарушении
Текущая страница: 17 (всего у книги 42 страниц)
ГЛАВА ДВАДЦАТЬ ПЕРВАЯ
Зекунов выполнил все, что ему было поручено, и благополучно вернулся из Польши в Москву.
Теперь к поездке в Польшу готовился Андрей Павлович Федоров.
На зимнем Смоленском бульваре почти каждый день можно было видеть двух мужчин, которые медленно прогуливались или сидели на скамейке, вели негромкую беседу. В мужчине небольшого роста, одетом в короткий романовский полушубок, без труда можно было узнать Зекунова. А его постоянным собеседником был Федоров, узнать которого было уже трудно – у него отросли черные усы и бородка, совершенно изменившие его лицо.
В это солнечное утро они разговорились, сидя на скамейке, жмуря от солнца глаза. Тепла от этого солнца не было, наоборот, казалось, что от голубого снежного блеска становилось еще холоднее. Рядом с ними маленькие краснощекие детишки бесстрашно кувыркались на ледяной горке, их няни и бабушки, укутанные в платки, сидели на скамейках, и над ними вился белый парок – след их оживленной беседы о превратностях жизни. Зекунову в добротном полушубке было тепло, а Федоров в своем коротком драповом пальто мерз изрядно. На его клинообразной черной бородке, с которой он еще не научился как следует обращаться, белели сосульки, и он отдирал их, морщась от боли.
– У капитана Секунды я подметил сволочную привычку, – негромко говорил Зекунов. – Вот смотришь ему в лицо – глаза у него такие добрые, ласковые, красивые ямочки на щеках так и играют от улыбки. И вдруг – цап! И он ставит тебе подлый вопрос. И тогда в глаза ему лучше не гляди – они у него уже как у бешеной овчарки…
– Так… так… – отвечал Федоров. – Вы у Философова дома были? Как у него квартира обставлена, богато?
– Какое там богатство… А главное, все какое-то неухоженное, нежилое, пылью покрытое. Да и сам он всегда будто только что из постели выскочил и спал в одежде. Но есть и у него своя хитрость: он говорит тихонько, небрежно, словно речь идет о чем-то совсем незначительном, а на самом-то деле он в это время щупает тебя по самым главным вопросам. Я таких тихих боюсь больше, так что у Философова я напирал на то, что являюсь только курьером, и предпочитал молчать. А вот Шевченко – тот по характеру совсем другой…
– С Шевченко все ясно. Еще – о капитане Секунде…
Они беседуют час, другой, и никто не может подумать, что здесь, на скамейке Смоленского бульвара, идет очень важная работа.
А вечером Федоров в кабинете Артузова держит экзамен на готовность к поездке.
Один экзаменатор сидит за столом. Это Артузов. Он снял неизменный френч и повесил его на вешалку. Галстук, повязанный большим узлом, отпущен, и ворот фланелевой рубашки расстегнут. Второй экзаменатор, Пузицкий, сидит рядом с Артузовым, но он непоседлив, то и дело вскакивает и, вороша рукой свои пышные рыжие волосы, вышагивает по узкой полоске между столом и стеной. Вот он остановился за спиной Федорова.
– Ваш первый рубеж – капитан Секунда. Как вы проходите рубеж?
– Во всяком случае, капитан Секунда моему появлению будет рад, – отвечает Федоров.
– Нет, он рад не будет, – качает головой Артузов. – Вы придете к нему с пустыми руками, ведь на этом этапе деятели «ЛД» еще против всякой связи с иностранными кругами.
– Я ему рассказываю о нашей организации, и он должен почувствовать… – говорит Федоров, но Пузицкий останавливает его новым вопросом:
– А зачем вы это ему рассказываете?
– Чтобы его заинтересовать.
– С какой целью, если вы против всякой опоры на иностранные круги?
Федоров молчит, делает какие-то пометки в лежащей перед ним тетрадке.
– В конце концов моя главная цель – Философов.
– Что вам нужно от Философова? – спрашивает Артузов.
– Политическая консультация. И только…
– Ерунда! Чушь! – воскликнул Пузицкий, взмахивая руками за спиной Федорова. – За консультацией едут к известным специалистам. Кто для вас такой специалист? Философов? Чушь. Он умный человек и знает меру своей популярности среди российских просторов.
– Но мне о нем рассказывал Шешеня…
– Это значит, что вы уже посвятили Шешеню во все свои дела. Не рано ли? – спросил Артузов. – А кроме того, Шешеня для вас и для Новицкого не авторитет.
Федоров молчит, он видит незащищенность своей позиции и ждет помощи от старших товарищей. Но они тоже молчат.
– Может быть, сделать так… – нарушает молчание Артузов. – Вы приехали в Польшу с наивной уверенностью повидать самого Савинкова, который, конечно, ни в каких рекомендациях не нуждается. Это фигура бесспорная. Вы верили в легкую возможность встречи с ним. Эта ваша наивность будет в духе некоторой наивности всей вашей организации «ЛД». И тем больше ваше разочарование, что вы Савинкова не увидели. То, что они вам сразу его не дадут, за это можно поручиться. Но они захотят узнать от вас об «ЛД». Как вы себя поведете в этом случае?
– Надо будет раздразнить до предела их интерес к «ЛД», но ответы мои должны быть скупыми, и на них должна лежать тень разочарования по поводу крушения наивной мечты увидеться с Савинковым. Сделав этот посев в их умах, я уеду. Они о моем визите доложат Савинкову, и, таким образом, химическая реакция раздражения их любопытства достигнет тех пределов, которые нас больше всего интересуют.
– Это можно принять за основу, – отвечает Артузов. – Но вернемся к капитану Секунде. Что все же произойдет здесь?
– Перевербовка Зекунова, как и деньги, присланные капитаном Шешене, говорят о большой заинтересованности поляков. Мы знаем, чем она вызвана. И теперь Секунда будет жадно смотреть мне в руки, но, увы, я его разочарую – мне нужен Савинков, и других дел у меня в Польше нет. Но для того чтобы закрепить нашу «ЛД» за собой, капитан Секунда будет готов сам свести меня за ручку к Савинкову…
– Не лишено, не лишено… – тихо произносит Артузов.
– А почему Шешеня, черт его побери, получив от Секунды деньги, не шлет ему новые разведматериалы? – спрашивает Пузицкий.
– Со мной он их послать не мог. Отправляясь в эту поездку, мы поставили условием, чтобы мы знали, с чем идет за границу мой спутник, савинковский человек Зекунов. Шешеня пошлет Секунде на этот счет объяснение. А Зекунов объяснит это ему лично – дескать, ввиду важности открывающейся перспективы они вынуждены были на наши условия пойти.
– Это уже точнее. А что у вас будет для Фомичева?
– Сердечные приветы от Шешени и еще его пожелание во главе перевалочной базы в новых условиях видеть именно свояка, и никого больше…
За обледенелыми окнами морозная январская ночь. Москва крепко спит, а эти трое в доме на Лубянке продолжают свой разговор, спорят, даже ругаются, и в этом сегодня состоит их нелегкая и опасная работа. От этого разговора зависит жизнь одного из них…
Закончив подготовку к поездке, Федоров вызвал на допрос Шешеню.
Для первой поездки Зекунова Шешеня исправно приготовил все необходимые письма и документы. Тщательнейшая проверка показала, что он сделал все добросовестно и не пытался воспользоваться возможностью передать за границу условный сигнал тревоги. Шешеня об этом теперь и не думал – убедившись, что чекистах все о нем известно, он каждую ночь ждал расстрела и конечно же был согласен сколько угодно сидеть в тюрьме и делать что угодно, только бы отодвинуть смерть.
Сейчас, войдя в кабинет Федорова, Шешеня мгновенно узнал свои бумаги, лежавшие на столе, и натолкнулся на пристальный взгляд чекиста.
– Я что-нибудь не так написал?
Федоров не ответил и продолжал смотреть на него.
Сильно сдал Шешеня за последнее время. Страх перед смертью подтачивал его силы. На его сером заострившемся лице только глаза жили какой-то сложной и суетной жизнью; мгновенно меняясь, они были то боязливые, то льстивые, то злые.
– Как вы думаете, Шешеня, зачем нам все это ваше творчество?
– Не могу знать.
– Неужели вы не думали об этом?
– Думал… Вы решили мое начальство за нос водить. Но только, раз уж об этом речь зашла, должен вас предупредить – доход вам будет невелик.
– Не все делается ради денег.
Шешеня удивленно и недоверчиво посмотрел на Федорова:
– А что же еще вам надо от того же капитана Секунды?
– Чтобы он плохо работал, например.
– А-а… – равнодушно согласился Шешеня.
Федоров видел, что Шешеня действительно не догадывался о главном направлении той сложной игры, в которой он должен участвовать. Ну что же, пока это, пожалуй, и к лучшему.
– Вот что, Шешеня… Поскольку вы нам помогаете, мы решили… Можете сейчас написать письмо вашей жене. Она получит его в самые ближайшие дни.
Лицо у Шешени вспыхнуло. Очевидно еще не очень веря свалившемуся на него счастью, он благодарно и настороженно смотрел на Федорова.
– А зачем она вам?
– Почему вы решили, что она нам нужна?
– Зачем же вы ее втягиваете?
– Просто мы подумали, что, если она вас любит, ей будет приятно получить от вас письмо. Ну, а вам – от нее… – доверительно сказал Федоров. – Я же сказал вам: не все доброе измеряется только на деньги, не все.
Шешеня напряженно смотрел на Федорова, стараясь понять, зачем все-таки чекистам нужна его переписка с женой.
– А что же я могу ей написать? – тихо спросил он.
– Вот на этом листке должны уложиться. И все поближе к правде.
– Писать, что сижу у вас?
– Нет. Напишите, что жизнь у вас несладкая, так что рассказывать, мол, нечего. Разве это будет ложью?
– Да, да, да, – рассеянно пробормотал Шешеня. Он весь уже в мыслях о Саше и о том, что он ей напишет…
Перед самым отъездом Федорова принял Дзержинский.
Феликс Эдмундович усадил его за маленький приставной столик, а сам сел напротив. И долго вглядывался в сильно изменившееся лицо чекиста. Аккуратно подстриженные усы и клинообразная бородка делали Андрея Павловича значительно старше, и он был теперь похож на преуспевающего дельца из интеллигентной среды.
– Волнуемся? – спросил Дзержинский.
– Немного, – ответил Федоров, смотря в его светло-карие, широко расставленные глаза.
Дзержинский с победоносным видом оглянулся на Артузова и Пузицкого и снова обратился к Федорову:
– Немного волноваться можно, даже нужно – для вдохновения, так сказать. А то вот Пузицкий уверял меня, что вы абсолютно спокойны.
Федоров посмотрел на Пузицкого, и они еле заметно улыбнулись друг другу. Ему-то Федоров говорил, что он волнуется здорово, и тот ответил: «Я бы и сам чертовски волновался». Но можно ли сказать сейчас Дзержинскому, что волнуется он только за успех дела? Не подумает ли Дзержинский, что он рисуется перед ним?..
– Что мне вам посоветовать? – Дзержинский чуть-чуть лукаво смотрел в глаза Федорову. – В девятьсот втором году я бежал с сибирской каторги. На лодке, по очень быстрой реке Лене. Нас было двое, и оба до этого даже не сидели в лодке. Пошли мы за наукой к одному надежному мужичку, царю речному. Просим его – научи, как надо плыть. А он говорит: «Наука простая – надо грести». Мы ему и про то и про се, а у него все один секрет: «Пока не утонул, надо грести». И вся наука. А задуматься, так в этом совете – целая философия. Очень правильная и очень полезная. В общем, Андрей Павлович, что бы там с вами ни происходило, надо грести.
– Понимаю, Феликс Эдмундович…
ГЛАВА ДВАДЦАТЬ ВТОРАЯ
Переход Федорова и Зекунова через границу был назначен на воскресенье. Еще в среду об этом пошла телеграмма в минское ГПУ Крикману, который был введен в операцию в качестве заведующего «окном в границе», – он должен был с нашей стороны обеспечивать беспрепятственный переход через границу всех участников операции.
Как это ни покажется на первый взгляд странным, но главная трудность перехода границы была не на польской стороне, а на нашей. Для поляков каждый переходящий границу – савинковец, а значит, их сотрудник, и они, естественно, будут оказывать ему полное содействие. Но как такое содействие осуществлять на нашей стороне? На этот счет было два мнения.
Одни считали, что о переходах через границу должны знать только командир пограничного отряда и человек, специально назначенный для организации переходов. В ночь перехода командир отряда должен под убедительным предлогом устранять из намеченной зоны пограничников. Другие считали недопустимым устранение пограничников даже с небольшого участка границы и хотя бы всего на одну ночь. Все пограничники, говорили они, должны оставаться на своих постах, но в определенный час, в установленном месте они будут обязаны беспрепятственно пропустить через границу нужных людей.
Это второе мнение было отклонено, потому что при такой организации дела в важнейшую государственную тайну посвящалось слишком много людей.
Вскоре в заславльском погранотряде появился молодой мужчина среднего роста, сухонький, быстрый в движениях, говоривший по-русски с сильным акцентом. Это был сотрудник минского ГПУ латыш Ян Крикман, заведующий «окном в границе». Он ходил в форме командира пограничных войск и числился в отряде на непонятной должности «коменданта зоны». Для людей «оттуда» он был савинковцем, пролезшим в среду пограничников.
Его перевалочной базой стала старая корчма у глухой проселочной дороги, которая после установления новой границы с Польшей стала мертвой дорогой в никуда. Хозяин корчмы старый еврей Натансон жил в этом полуразрушенном деревянном доме вместе с девятнадцатилетней дочкой, которая несколько лет назад лишилась рассудка во время налета банды Павловского, когда бандиты у нее на глазах убили мать, а ее подвергли надругательствам и насилию. Да и сам хозяин корчмы тоже был не совсем в норме: с наступлением вечера он все время прислушивался к чему-то и со страхом смотрел в окно, обращенное к границе. Впрочем, это не мешало ему заниматься мелкой контрабандой.
Два раза «окно в границе» уже сработало, пропустив в Польшу и обратно Зекунова. Теперь Крикман готовил его для Федорова и Зекунова. Если бы Федоров шел один, Крикман принял бы его в корчме, обогрел, накормил. Но он шел с бывшим савинковцем, и это исключало появление их в корчме. А для Крикмана это означало немалые хлопоты.
Стояли жесточайшие морозы с сильным северным ветром. Крикман решил как только можно сократить пеший путь Федорова и Зекунова. В план перехода было внесено изменение: они сойдут с поезда на станции Заславль, и неподалеку от вокзала им «подвернется» счастливый случай нанять крестьянские розвальни, на которых они и доедут до самой пограничной зоны. Эта только для Зекунова случайная оказия организована Крикманом, а сговорчивым крестьянином будет заславльский чекист, и поэтому в санях у него «случайно» окажутся два теплых армяка…
Лежа в розвальнях, Федоров мысленно благодарил заботливого Крикмана: без этой оказии они бы наверняка обморозились.
Солнце зашло при мрачно-розовом небе и при уже взошедшей прозрачно-бледной луне. Сейчас была зеленая лунная ночь. Ветер свистел в обледенелых застругах наста. От одного его прикосновения немело лицо, и его приходилось оттирать варежкой. Лошадь стала белой и косматой от инея, над ней искрился мгновенно замерзавший пар. Но была от этого мороза с ветром и польза – у Зекунова не вызывало недоумения молчаливое нелюбопытство возницы к своим седокам. На условленном месте он их высадил, тщательно пересчитал, однако, полученные от Федорова деньги и, не сказав ни слова, повернул обратно…
Сначала они шли напрямик по снежному насту, не заходя в кустарник, где ветер был бы потише. По насту идти было легко, и, чтобы не закоченеть на ходу, они незаметно для себя перешли на бег. Луна заливала землю холодным голубым светом, и казалось, что снег тоже излучает какой-то свой синеватый свет, от которого тени на земле растворялись.
Зекунов хорошо запомнил дорогу и уверенно вывел Федорова к тому месту у самой границы, где их должен был ждать безмолвный проводник. И точно – возле разлапистой ели уже мигал фонарик Крикмана, и они сразу увидели отделившуюся от ели фигуру человека. Теперь они шли, ориентируясь на двигавшийся впереди силуэт Крикмана, но, как они ни ускоряли шаг, приблизиться к нему не могли. Посторонним людям Крикман не считал полезным показывать себя. Он вывел Федорова и Зекунова к пограничному столбу, движением фонарика показал им, куда идти, а сам исчез в лесу.
Зекунов узнал то место, где он переходил границу. Он считал это место счастливым. Тайком от Федорова он перекрестился и быстро пошел вперед. Вскоре они спустились в лесной овраг, на дне которого протекала маленькая извилистая речушка, сейчас закованная в лед и засыпанная снегом. Здесь ветра не было и стало теплее…
Выбравшись из леса, они побежали по польской земле открыто и шумно, держа направление на мутновато-желтое пятнышко окна хутора. Это горела лампа, на всю ночь оставленная на окне, обращенном к границе.
Ничего не спрашивая, хозяин хутора провел пришельцев на чистую половину хаты и принялся сноровисто растапливать печь. Утром он отвез своих ночных гостей на железнодорожную станцию и там сдал их дежурному офицеру жандармерии, который посадил их в первый же поезд, шедший на Вильно.
В Вильно они приехали уже в сумерки и с вокзала отправились прямо в экспозитуру. К Фомичеву они решили идти после того, как сделают все дела.
Предупрежденный своими пограничниками, капитан Секунда явно ждал гостей, но был подчеркнуто сдержан. Когда Зекунов начал докладывать, Секунда оборвал его на полуслове и приказал капралу увести Федорова в другую комнату.
– Что же это вы, пан Зекунов?! – отчитывал капитан Секунда. – Я не понял даже, что это за человек, а вы при нем начинаете секретный доклад?
– Не беспокойтесь, пан Секунда, я при нем сказал бы только то, что он и без меня знает.
– А он знает, почему вы явились именно ко мне?
– А как же! – отвечал Зекунов, улыбаясь добрыми черными глазами. – Сам Шешеня при мне заверил его, что переход границы – дело безопасное, так как с польской стороны есть полное содействие. А кто же, кроме вас, может оказать такое содействие? Наконец, ему больше, чем мне, надо ехать в Варшаву, а как он поедет туда без польского документа? И опять же он знает, что такой документ можете ему дать только вы.
– А почему я должен давать ему документы? Скажите, наконец, что это за человек?
Зекунов ждал этого вопроса. Он коротко напомнил капитану об организации «ЛД», от имени которой и прибыл в Польшу его спутник – представитель руководства «ЛД» Андрей Павлович Мухин.
Острый нос Секунды, казалось, стал еще острее. Он пытался скрыть интерес к рассказу Зекунова, но сделать это ему было нелегко.
– Так, так, далее… – торопил он Зекунова.
– Да он сам все вам расскажет, – лениво заговорил Зекунов. – Я его предупредил, что ему надо быть откровенным с вами – это в его же интересах.
– Спасибо. Ну, давайте, давайте, что вы там принесли.
Зекунов отдал записку.
– И это все?
– Эта самая «ЛД», – вздохнул Зекунов, – не знает, насколько мы связаны с вами. Мы для «ЛД» савинковцы, и все. Этот Мухин, – кивнул на дверь Зекунов, – поставил условие, что он должен знать все, что я несу через границу. А ему вы только содействуйте в передвижении по Польше. Шешеня просил передать вам: лучше один раз прийти к вам с пустыми руками, чем по жадности упустить эту самую «ЛД».
– Черт возьми! Вы же могли нести что угодно, и он мог бы об этом ничего не знать!
– Может быть, может быть, – закивал Зекунов. – Но вы же знаете, капитан Секунда, я действую по приказу, я в этом деле человек маленький.
– Деньги вы прошлый раз получили как человек большой.
– Не надо, не надо, пан Секунда, корить нас деньгами, мы там каждый час голову свою на кон ставим, – сказал Зекунов проникновенно и с мягким укором. – Вы даже не дали мне доложить, что устные данные я все-таки принес. И свои и от Шешени. Прикажите кому-нибудь записать.
Капитан вызвал сотрудника экспозитуры и передал ему Зекунова, а сам нетерпеливо вызвал Федорова – Мухина.
– Просим прощения, пан Мухин, в нашей службе иногда трудно быть вежливым, – рассыпался он с чисто польским изыском. – И потом, по службе нашей больше приходится говорить с врагами. Иногда совсем голову теряешь. Я однажды дома горничной говорю: «Приведи ко мне жену». Ха-ха-ха! – Он хохотнул, показывая Федорову свои великолепные белые зубы.
– Я все прекрасно понимаю, и потому у меня нет никаких обид, – ответил Федоров. – Тем более что в данной ситуации я нуждаюсь в вас, а не наоборот.
– Это еще как сказать, – прищурил один глаз Секунда.
– Я серьезно. Мне нужна ваша помощь. Господин Шешеня заверил меня, что я ее получу.
– Так и будет, пан Мухин. Но поговорите со мной пару минут. Мы так жадны к людям оттуда, и это не удивительно. Россия для нас, для Польши, – вопрос жизни и смерти. Мы стараемся всеми путями узнать, что там делается и чего нам следует ожидать.
– Рад быть полезен, чем смогу.
Секунда видел, что перед ним человек не мелкого калибра, он замечал все: и прекрасно сшитый по моде широкобортный синий костюм, и дорогой, с европейского рынка шерстяной пуловер, и на ногах белые фетровые бурки, и на мизинце левой руки мерцавший в кольце маленький брильянт. У Секунды, что называется, изо рта торчали вопросы, которые интересовали его как разведчика, но он сдержал себя и спросил, какая в Москве стоит погода.
– Давайте лучше не будем терять зря время, – улыбнулся глазами Федоров. – Мне нужен документ для поездки по Польше, в частности для поездки в Варшаву. Вы можете меня обеспечить таким документом?
– А польские деньги на проезд у вас есть? – спросил, в свою очередь, Секунда, пробуя все-таки поставить Федорова в положение просителя.
– У меня есть доллары.
– Откуда? – вырвалось у Секунды.
Федоров удивленно посмотрел на него и красноречиво промолчал. Секунда немного смутился и, передвигая на столе бумаги, сказал:
– Существуют определенные порядки.
– После того как я тайком пересек границу, считайте меня врагом всякого порядка, – снова чуть улыбаясь, сказал Федоров.
Секунда механически улыбнулся ему в ответ.
– Мы вам охотно поможем, но на взаимных началах. Нам нужна информация о России.
– Я в недавнем прошлом человек военный и с гимназической наивностью расстался давно. Предпочитаю прямой разговор. Вам от нас, как мы и ожидали, нужны разведывательные данные?
– Да.
– Единовременно?
– По возможности постоянно. – Секунда навалился грудью на стол и внимательно смотрел в лицо Федорову. – Ведь, насколько я понял, вы представляете антибольшевистскую организацию и, таким образом, наши конечные интересы совпадают?
– Вопрос гораздо сложнее, чем вы думаете, – отвечал Федоров. – Если говорить лично обо мне, я бы ваше предложение в принципе, возможно, и принял бы. Но наш ЦК единогласно против всякого иностранного вмешательства в нашу борьбу, и я в этом вопросе – белая ворона. Надо признать, что действительно опыт показал несостоятельность иностранной помощи. Более того, эта помощь дискредитировала врагов большевизма в глазах русского народа. Теоретически я, конечно, исповедую этот тезис нашей программы, а практически думаю, что весь вопрос в размере и характере помощи. К примеру, авторитет Савинкова в России был бы гораздо выше, если бы Польша помогала ему не содействием войскам Булак-Балаховича, а в развертывании по всей России густой сети подпольных организаций.
– Сейчас мы как раз помогаем ему именно в этом…
– Конечно, лучше поздно, чем никогда, – сказал Федоров. – Но увы, тысячи и тысячи белорусских крестьян уже связали имя Савинкова с жестокостями похода Балаховича.
– Согласен с вами, – кивнул Секунда. – Но, между прочим, мы допустили эту ошибку главным образом потому, что были отвратительно осведомлены о положении в России. Ваши господа эмигранты уверяли нас, что Россия, стоит появиться там роте солдат, восстанет против большевиков. И именно поэтому мы так беспокоимся теперь о хорошей разведке. Вы военный и поймете меня.
– Я понимаю… понимаю… – Федоров задумчиво оглядел небольшую комнату с казенной обстановкой. – Но боюсь, что не смогу быть вам полезным. У меня нет нужных данных. Разве что только обзор внутреннего положения России, но и то очень общий.
– Прекрасно! – воскликнул Секунда. – Где он?
– Я сделаю этот обзор только на обратном пути, после поездки в Варшаву.
– Вы, надеюсь, понимаете, что у меня есть начальство, и я не хочу выглядеть перед ним доверчивым дурачком, – с недовольным лицом сказал Секунда.
– Для меня этот вопрос не так примитивен, пан Секунда, – продолжал Федоров, хмуря брови. – Я приехал сюда, чтобы установить консультативный контакт с Савинковым и его союзом. Это для меня самое главное. Конечно, ради этого я мог бы, припертый вами к стене, написать вам обзор внутреннего положения России. По существующим в нашей организации законам я был бы обязан по возвращении доложить об этом центральному комитету нашей организации. Но как же я буду при этом выглядеть, если моя поездка сюда по главному вопросу окажется безрезультатной? Получится, что я съездил только для того, чтобы нарушить важнейший пункт программы нашей организации, отрицающей всякую связь с иностранными силами. Я, пожалуй, предпочту, не предпринимая больше никаких шагов, вернуться обратно через границу, чем оказаться перед существующим у нас судом партийной совести, который, в лучшем случае, выбросит меня из организации, – Федоров вынул из бокового кармана золотые часы, точно он и в самом деле решил вернуться к границе и хочет проверить время. Спрятав часы, он продолжал: – Ну, а если мой контакт с Савинковым произойдет и, таким образом, моя поездка окажется под знаком «плюс», тогда все будет выглядеть иначе, пан Секунда.
Капитан Секунда долго думал. Он отлично понимал положение Федорова и не был настолько глуп, чтобы действовать напролом. Больше того, ему, привыкшему к собачьей послушности савинковской публики, готовой на все за десяток долларов, нравилась спокойная и уверенная неуступчивость этого человека.
– Хорошо, – наконец сказал он. – Я помогу вам и буду ждать исхода вашего предприятия.
В эту минуту Федоров в лице капитана Секунды приобрел активнейшего помощника во всех своих делах по организации контакта с савинковцами.
Когда Федоров и Зекунов, снабженные необходимыми документами, покинули экспозитуру, Секунда немедленно связался по прямому проводу с Варшавой, со своим начальником полковником Медзинским, и рассказал ему о Федорове. Он попросил принять меры, чтобы деятели савинковского союза по глупости не оттолкнули этого посланца «ЛД».
Федоров и Зекунов должны были выехать в Варшаву на другой день. А сейчас, выйдя из экспозитуры, они отправились в гостиницу, заняли там номер и пообедали в ресторане, позволив себе даже выпить по рюмочке по случаю первых своих успехов. Теперь они ни в чем не зависели от Фомичева и пошли к нему сытые, а главное, вполне довольные собой.
Фомичев встретил их радостно, но вскоре его радость погасла и сменилась тревогой. Гости не только не оставались у него ночевать, но даже отказались от ужина. Более того, сказали, что зашли «на минуточку».
Они сидели за столом, и разговор у них никак не клеился. Фомичев делал Зекунову знаки глазами, чтобы он вышел из столовой, но Зекунов не замечал ничего.
Вскоре гости поднялись – им надо идти спать, так как завтра рано утром они уезжают в Варшаву.
И тут Фомичев не выдержал и обратился к Федорову без всяких околичностей:
– Если все сложится у вас хорошо, я бы с охотой поработал связным между Москвой и… – Фомичев замялся.
– Рано об этом говорить, господин Фомичев, – ответил Федоров. – Связной понадобится, когда будет необходима связь…
Варшава встретила Федорова и Зекунова веселым морозным днем, сутолокой вокзальной толпы, крахмальным хрустом снега, перламутровыми снежными блестками в лучах солнца.
Как только они вышли из вагона, к ним подошел человек в черном пальто, в черной шляпе и с черными стрельчатыми усами.
– Господа Зекунов и Мухин? – бархатно-гортанным голосом спросил он и, получив подтверждение, прикоснулся к полям своей шляпы. – Рад познакомиться. Капитан Секунда попросил встретить вас… – Он показал учтивым жестом, куда следует идти, но себя не назвал.
Они вышли на привокзальную площадь, и человек в черном подвел их к извозчику, стоявшему чуть в стороне от других.
– Эта пролетка доставит вас в отель «Европа». Там в четырнадцатом номере вас ждут, – сказал он, опять прикоснувшись к полям своей черной шляпы, и пошел обратно в здание вокзала.
Пролетка на дутых шинах бесшумно катилась по улицам. Извозчик на облучке, точно окаменевший, недвижно смотрел вперед.
Федоров, стараясь не выказывать особого любопытства, смотрел на варшавские улицы и видел, что они выглядят чище и наряднее московских, что люди здесь одеты лучше и держатся беззаботно, будто все они с утра на прогулке.
«Буржуазия, наверное», – привычно подумал Федоров. Он смотрел на пеструю варшавскую улицу со смесью любопытства и брезгливости.
У подъезда богатого отеля «Европа» стояли пролетки и даже два автомобиля. В вестибюле в глубоких креслах кейфовали какие-то важные господа и дамы. Пол сплошь устлан коврами. На стенах – громадные картины. Несмотря на дневное время, горели яркие люстры. Где-то приглушенно звучала музыка. У стойки портье стоял польский полковник, весь в аксельбантах и орденских лентах.
Оробевший Зекунов замедлил шаг.
– Пошли, пошли, Михаил Дмитриевич, – позвал Федоров. – Этого полковника мы можем не бояться.
Они поднялись на бельэтаж, нашли четырнадцатый номер и постучали в высокую, украшенную лепкой дверь. Она тотчас открылась.
В огромной комнате с белым роялем и бархатным альковом посередине, перед широким окном стояли двое мужчин. В высоком, худом, с тонким породистым лицом, обрамленным старательно выхоженной бородкой, Федоров без труда узнал Философова, руководителя варшавского комитета НСЗРиС. Второй, низкорослый крепыш, с серыми колючими глазами под выпуклым лбом, был ему не известен.
Они представились друг другу. Федоров удовлетворенно отметил, что безошибочно узнал Философова, между тем как видел его только на одной довольно старой фотографии. Вторым оказался Шевченко. Третий, который открывал дверь, был совсем молодой человек, и его Федорову не представили.
Переговоры должны происходить, так сказать, на высшем уровне, в них будут участвовать Федоров, Философов и Шевченко. Зекунов и молодой человек были отправлены в ресторан завтракать.
Философов и Шевченко довольно бесцеремонно разглядывали Федорова. А он тоже не терял времени даром и тоже смотрел. У Философова умные, усталые глаза. Шевченко, тот был попроще, но зато во взгляде его светло-серых глаз чувствовались напористость, энергия, хитрость. При всей своей непохожести они были чем-то неуловимо одинаковы. Федоров понял: оба они сейчас были в напряженно-недоверчивом состоянии, и это накладывало на их лица одинаковую печать.
– Мы слушаем вас, – чуть наклонил голову Философов.
